1718 мая 2012 года Нижний Новгород 2012 ббк 63. 211 И 91 Редакционная коллегия

1. Пиріг Р.Я. Проблеми підготовки наукової біографії Михайла Грушевського // Українській історичний журнал. 2005. № 4. С. 179, 182; Панькова С. Публіцистика Михайла Грушевського поміж двох революцій (1907 – березень 1917) // Грушевський М.С. Твори у 50 томах. Т.3. Серія «Суспільно-політичні твори (1907– березень 1917)». Львів: Світ, 2005. С. VII; Иваницкая С.Г. «Поднадзорный и почти невидимый…» (М.С. Грушевский в контексте новой интерпретации украинской революции: 1914–1917 гг.) // 1917 год в российской и мировой истории: материалы междунар. научн. конф. Красноярск, 2007. С. 188–194; Она же. М.С. Грушевский в годы Первой мировой войны: аспекты общественно-политической и публицистической деятельности // КЛИО. 2009. № 2 (45). С.109–117.

2. Подробнее см.: Чмырь С.Г. (Иваницкая С.Г.) Грушевский М.С. // Политические партии России. Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 1996. С. 186–187.

3. Биоблиография М.С. Грушевского наиболее полно представлена в кн.: Новацкий Р., Тельвак В. Михайло Грушевський на тлі доби. Ч.1. Дрогобич – Opole, 2008. С. 309–378; Тельвак В. Творча спадщина Михайла Грушевського в оцінках сучасників (кінець ХІХ – 30-ті роки ХХ ст.). К. – Дрогобич: Вимір, 2008. С. 418–483.

4. Гирич І.Б. Ярослав Дашкевич – історіограф новітньої України // Історіографічні дослідження в Україні. Вип. 18. К., 2008. С. 290–300.

5. Ващенко В.В. Бранець класичної освіти : «філологічна свідомість» як рушій політичних проектів М. Грушевського // Рукописна та книжкова спадщина України. Вип. 12. К., 2007. С. 145, 151.

6. Світленко С. Поняття «соборність» в інтелектуальній спадщині Михайла Грушевського // Ейдос. Альманах теорії та історії історичної науки / НАН України. Інститут історії України. Вип. 5. К.: Інститут історії України, 2010/2011. С. 446–456.

7. Листування Михайла Грушевського / Упорядник Г. Бурлака. Ред. Л. Винар. Київ – Нью-Йорк – Париж – Львів – Торонто, 1997. С.170.

8. См.: Євген Чикаленко, Сергій Єфремов. Листування. 1903–1928 роки. К.: Темпора, 2010. С.134.

9. Грушевський М. Відродини Л.-Н. Вістника // Літературно-науковий вістник. 1917. Кн. 1. С. 3. Также см.: Грушевский М. Иллюстрированная история Украины. К.: Левада, 1996. С. 556–561; Грушевський М. Орест Левицький (некролог) // Україна. 1924. Кн. 1–2. С. 202.

10. Передрук: Єфремов С. На сторожі національної гідності. До характеристики публіцистичної діяльности проф. М.С. Грушевського // Український історик. 1995. Ч. 1/4. С. 167–179.

11. Тимофеев Д. История общественно-политической мысли России 19 века в зеркале истории понятий: проблемы методологии и практики // Траектория в сегодня: россыпь историко-биографических артефактов (к юбилею проф. И.В. Нарского). Челябинск: Энциклопедия, 2009. С. 39–40.

12. Козеллек Р. Минуле майбутнє. Про семантику історичного часу. К.: Дух і літера, 2005.

13. Стельмах С.П. Історія понять. Режим доступа: http://www.history.org.ua/indexold.php?l=EHU&verbvar=Istorija_ponjat

14. Плохій С. Великий переділ. Незвичайна історія Михайла Грушевського / Пер. з англ. К.: Критика, 2011. С. 181.

15. Там само. С. 185.

16. Там само. С. 293.

17. Грушевський М. Твори у 50 томах. Т.3. Серія: Суспільно-політичні твори (1907 – березень 1917). С. 461–471.

18. Там само. С. 466–471.

19. Там само. С. 516–518.

20. Украинская жизнь. 1915. № 7. С. 5–8.

21. Там же. 1915. № 10. С. 5–9.

22. Грушевський М. Перспективи нового життя // Промінь. 1917. № 1–2. С. 16–19.


ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ НАЦИОНАЛЬНЫХ КОМИТЕТОВ В НИЖЕГОРОДСКОЙ ГУБЕРНИИПО ОКАЗАНИЮ ПОМОЩИ БЕЖЕНЦАМ В ПЕРИОД ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Долинина Н.В.

(НГПУ им. Козьмы Минина)

Весной  летом 1915г. русская армия на Западном фронте потерпела поражение и была вытеснена с тер­ритории Польши, большей части Галиции, Прибалти­ки и Белоруссии. Сотни тысяч поляков, литовцев, латышей, белорусов и евреев двинулись на восток, не имея никаких средств к существованию. Данные статистики, приведенные в газете «Новое время» позволяют судить об изменении демографической и религиозной структуры в России к осени 1915 года. Так, поляков насчитывалось – 113 611 человек, литовцев – 30 715, латышей  145 551. Основной костяк составляли женщины, дети, пожилые люди [1].

Нижегородская губерния стала одним из регионов страны, принимавших беженцев, чему способствовал ряд факторов: наличие железнодорож­ного сообщения, большой экономический потенциал и развитая экономическая структура. Возникла необходимость решать проблему иноязычных беженцев не только силами государства, но и различ­ных национальных благотворительных обществ, которые по закону от 30 августа 1915г. были приглашены к сотрудничеству [2].

Хранящиеся в Центральном архиве Нижегородской области фонды содержат информацию о деятельности нижегородских национальных комитетов по оказанию помощи беженцам  Польском комитете помощи жертвам войны при Нижегородском отделении Римско-католического благотворительного общества, комитете Нижегородского отделения Литовского общества по оказанию помощи пострадавшим от войны и Латышском комитете «Родина».

Местные национальные комитеты учреждались с соглашения губернатора. Комитеты работали самостоятельно в соответствии с требованиями Устава, предоставляя в местное управление годовой отчет о своей деятельности [3]. В их состав входил выборный председатель и пять заместителей, каждый из которых занимался определенной сферой жизнеустройства беженцев. В состав комитетов входили преимущественно сами беженцы, определенный процент составляли и представители местных национальных диаспор.

В основном, комитеты существовали на ассигнования государственной казны, общественных организаций (в частности, Татьянинского комитета), и членские взносы, размер которых менялся с учетом инфляции. Поощрялись и добровольные пожертвования, но они составляли незначительный процент. Уже в сентябре при поступлении на территорию Нижегородской губернии первых групп на счета комитетов поступило более 27 тысяч рублей для удовлетворения нужд беженцев. Анализ финансовых отчетов свидетельствует о том, что полученные денежные средства действительно шли на целевые нужды [4].

Основной задачей национальных комитетов было обеспечение беженцев жильем. Для этого создавались специальные комиссии по заключению договоров об аренде жилья и по надзору за домами, в которых размещались призреваемые беженцы.

Как правило, беженцы располагались в ярмарочной части Нижнего Новгорода, но из-за весенних паводков и угрозы подтопления их стали переселять в Канавино и, частично, в нагорную часть. Историко-географический анализ документов позволяет определить место расположения беженских приютов. Как правило, это были купеческие улицы – Ильинская, Печерская, Жуковская, Студеная, район Почаинского оврага.

С прибытием новой «волны» весной 1916 г. беженцы стали распределяться в уезды губернии. Фонды архива позволяют выявить динамику и направление движения беженского потока. Документы свидетельствуют, что беженцев старались селить компактно согласно местам их эвакуации, это главным образом были Нижегородский, Арзамасский, Балахнинский, Горбатовский, Макарьевский, Лукояновский, Княгиниский, Павловский уезды, села Гордеевка, Бурнаковка и Сормово. По сведениям цен­трального регистрационного бюро Нижегородского комитета, на 1 октября 1916 г. в указанных местностях осело 11 842 человек [5].

Комитеты занимались переписью литовских, латышских и польских беженцев, которые уже были зарегистрированы бюро Нижегородского отделения Татьянинского комитета. Основным источником информации о составе беженского населения, прибывшего в период 1915  1916 гг. в Нижегородскую губернию являются регистрационные анкеты. Анализ документов позволяет выявить данные о беженцах: полное имя, состав семьи, звание, вероисповедание, место эвакуации, ремесло, наличие пособия, грамотность, необходимость дальнейшего обучения детей и др. Примечательно, что в анкеты заносились только главы семейств, остальные члены вписывались в отдельную графу только с указанием пола и возраста [6]. В связи с этим в регистрационных комиссиях создавалась путаница в отчетах по общему количеству беженцев определенных национальностей. Эта разница объясняется еще и тем, что многие литовцы и латыши на вопрос регистратора какой они национальности, отвечали  «мы польской веры», и их заносили на карточки как поляков [7].

Одной из важных форм социальной помощи бе­женцам явилось их трудоустройство, если последние не на­ходили работу самостоятельно. Все сделки о найме совершались через представителей городских и ок­ружных комитетов по делам о беженцах. Каждый, получивший работу, снабжался специальным биле­том, в котором делались отметки о работе, состоянии здоровья и проч. Польский и литовский комитеты открывали для беженцев мастерские  швальни и штольни, в которых занимались изготовлением заготовок для шитья белья и одежды. Ситуация с трудоустройством облегчалась тем обстоятельством, что в Н.Новгород были эвакуированы некоторые польские заводы и мастерские с оборудованием, для размещения которых местные предприниматели предоставили свои помещения. В уездах губернии беженцы трудились на фабриках и заводах наравне с местным населением; с весны 1916 года они были привлечены к сельхозработам [8]. Зажиточные горожане охотно нанимали беженцев на работу и брали в прислуги [9].

Комитеты вели деятельность по оказанию гуманитарной помощи, которая заключалась в восстановлении родственных отношений (публикации в печати списков потерявшихся в пути, расклейка на станциях объявлений с данными о детях, находящихся в беженских приютах и т.п.). В нижегородских приютах детей польских и литовских беженцев содержали на средства комитетов, и выдавали родителям только в момент возвращения на родину [10].

Комитетам пришлось решать и проблему оказания медицинской по­мощи людям, среди которых было много больных. Прежде всего, предпринимались элементарные гигие­нические меры, предупреждающие заболевания, открывались амбулатории и аптеки с бесплатной выдачей лекарств [11].Для оказания медицинской помощи на дому приглашались врачи из беженцев, получавшие от комитетов жалование.

Не остались без внимания национальных комитетов и духовные потребности беженцев. Были предприняты усилия для сохранения религиозных ритуалов. На средства, собранные литовским и латышским комитетом, создавались библиотеки для беженцев, куда помимо книг еженедельно поступала пресса на родном для них языке. Это позволяло беженцам быть в курсе текущих событий.

Большая работа была проделана комитетами по организации обучения детей беженцев. Повсеместно для них открывались классы, работаю­щие во вторую смену при существующих школах. В Н.Новгороде был размещен ряд эвакуированных из западных районов страны высших и начальных учи­лища и средних учебных заведений, и уже в сен­тябре-октябре 1915 г. начался учебный процесс. Дети беженцев-поляков, литовцев и латышей имели право на общих основаниях поступать в местные гимназии и реальные училища. Оплату за обучение, как и снабжение их учебниками, взял на себя Татьянинский комитет.

Комитеты старались скрасить нелегкую жизнь детей бежен­цев, устраивая для них на рождественских каникулах елки и благотворительные вечера с раздачей подарков. Эти праздники приносили детям радость и дарили им надежду на лучшее буду­щее.

В городах для беженцев были открыты вечерние курсы и воскресные школы, где они могли получить начальное образование. Они преследовали цель воспитать и укрепить национальное чувство единства и культуру. В связи с этим комитеты нанимали т.н. приходящих учительниц с полным содержанием за счет местных финансовых поступлений. Обу­чение было бесплатным, слушателям предоставля­лись все необходимые учебные принадлежности [12].

Летом 1916 г. вышел циркуляр Особого совещания по устройству беженцев №13/4340, по которому происходило сокращение беженских пайков до 15%. За чертой государственной помощи остались все беженцы, кроме лиц «русской национальности» (цит. по ист.). С этого момента организация жизни неработающих поляков, латышей и литовцев всецело легла на плечи национальных комитетов [13].

Рассмотренные факты позволяют утверждать, что национальные комитеты проделали значительную работу по приему и оказанию помощи беженцам из районов, захваченных противником. Конечно, при этом не при­шлось без накладок и недостатков в обустройстве, однако все это не умаляет вклад нижегородских национальных комитетов в дело улучшения качества жизни вынужденных переселенцев.

Примечания

1. ЦАНО. Ф. 838. Оп. 1899. Д. 3. Л. 76.

2. ЦАНО. Ф. 838. Оп. 1899. Д. 1. Л. 156.

3. ЦАНО. Ф. 2. Оп. 1. Д. 1726. Л. 3.

4. ЦАНО. Ф. 838. Оп. 1899. Д. 1. Л. 8.

5. ЦАНО. Ф. 5. Оп. 51. Д. 23415. Л. 172-Л. 181.

6. ЦАНО. Ф. 2742. Оп. 1. Д. 5. Л. 1.

7. ЦАНО. Ф. 743. Оп. 2181. Д. 4. Л. 18.

8. ЦАНО. Ф. 838. Оп. 1899. Д. 1. Л.

9. ЦАНО. Ф. 5. Оп. 51. Д. 1916. Л. 164.

10. Там же. Л. 89.

11. ЦАНО. Ф. 2. Оп. 3. Д. 94. Л. 9.

12. ЦАНО. Ф. 838.Оп. 1899. Д. 1. Л. 136

13. Там же. Л. 30.

А.Г.Шляпников является одним из тех партийных работников, которые представляли собой костяк партии большевиков. Из их числа он выделяется, прежде всего, тем, что, будучи партийным работником среднего звена, он оставался в то же время квалифицированным рабочим. В совершенстве зная английский и французский языки, работая долгое время в Англии, и во Франции, А.Г.Шляпников был тесно связан не только с российской, но и с европейской рабочей массой. В этой связи его сравнение русских и европейских рабочих представляет интерес для историков рабочего движения России и Европы начала ХХ века.

Ко времени написания мемуаров А.Г.Шляпников уже имел солидный опыт классовой борьбы за права рабочих. Как отмечает он сам в своей автобиографии «работая на Семянниковском заводе, я принял активное, по своему возрасту участие в стачке, группируя мальчиков всех мастерских, корабельных, столярных для выгона тех рабочих, которые не хотели участвовать в стачке. Мы набирали в карманы гайки, обрезки и всякого рода куски железа и направлялись в доки и мастерские; не подчинившихся общему решению о стачке осыпали градом железных осколков, гаек, болтов и этим заставляли их примкнуть к общему движению. Стаями носились мы по двору Семянниковского завода, группами появлялись в районе Обуховского завода. Конные и пешие полицейские награждали нас нагайками за такую работу, но это только подбадривало нашу молодую боевую готовность [1].

Следует подчеркнуть, что как квалифицированный рабочий А.Г.Шляпников имел тесные связи именно с этой средой. Масса неквалифицированных рабочих была далека ему, хотя и сам автор мемуаров вышел из этой среды.И если о российских мастеровых, не имеющих квалификации он помнил со времен своей юности, когда сам был одним из них, то неквалифицированные рабочие Запада оставались для А.Г.Шляпникова terra incognita. Западные традиции разделения рабочих по цеховому признаку, восходящие к средневековым цеховым традициям делали границу между квалифицированными и неквалифицированными рабочими еще более резкой, чем в России. В своих мемуарах А.Г.Шляпников не дает развернутой характеристики неквалифицированному слою рабочих, ограничиваясь лишь краткой характеристикой тяжелых условий труда и мизерной зарплатой. Эта разобщенность между кадровыми рабочими и недавними выходцами из деревни была тонко подмечена В.В.Вересаевым в рассказе «Ванька». В нем писатель передает впечатления кадрового рабочего о чернорабочем, пришедшим на заработки из деревни. «Необычно было с ним беседовать,- совсем с другой планеты спустился человек. «Жена моя из Подгорья к нам приведена…» Словно о корове рассказывает. Или сообщает, что отец письмо прислал, велит к Ильину дню выслать пять рублей, а то отдерет розгами. Это двадцатилетнего-то мужика… И обо всем рассказывает так, как будто иначе и не может быть» [2]. При этом речь идет не столько о различии материальных условий, сколько о различии менталитета. Что же касается Шляпникова, то он также познал все трудности, связанные с бедностью. После увольнения с Семянниковского завода он вынужден был работать в мелких мастерских. «Заработок в мелких мастерских был настолько ничтожен, что он не мог покрыть даже расходов по найму комнаты, и я вынужден был ночевать в городских банях…», писал Шляпников в своей автобиографии [3].

Мемуары А.Г.Шляпникова охватывают период с 1914 по 1917гг. В канун первой мировой войны он находился в России на нелегальном положении под именем французского подданного Ноэля и поэтому имел возможность наблюдать жизнь Петербурга, в том числе и рабочих со стороны. «Инженеры и мастера встречали меня как иностранца довольно любезно, а «иноземное происхождение моего паспорта обязывало меня ломать родной язык и часто для видимости прибегать к помощи русско-французского словаря, который я всегда носил с собой» [4].

А.Г.Шляпников свидетельствует, что рабочие проявляли большой интерес к жизни рабочих на Западе. Скоро около его станка образовался своеобразный клуб, а сам Шляпников стал ходячим справочником по вопросам рабочего и революционного движения на Западе. Из этого следует, что политический и общекультурный уровень русских квалифицированных рабочих к тому времени был достаточно высок, они интересовались не только своим материальным положением и частной жизнью.

«Работая в мастерских, часто бывая у товарищей, я встречал немало выдающихся рабочих, стоявших по своему развитию выше многих и известных мне по загранице европейских рабочих. Суровая борьба, ссылка и тюрьма, калеча тысячи, воспитывала единицы несравненно лучше «мирной» борьбы Запада. В мастерских часто бывали сборы на нужды солидарности, как-то: в пользу сидящих в тюрьме, ссыльных и каторжан, а также членов их семей»,-пишет Шляпников [5]. Таким образом, в отличие от Запада в России, по мнению Шляпникова, вполне сложился слой профессиональных революционеров, имеющий массовую поддержку.

В то же время А.Г.Шляпников отмечает низкий уровень профессиональной организации рабочих. В отличие от своих коллег русские рабочие были готовы бороться за отдаленные цели рабочего движения, активно участвовали в маевках и схватках с полицией, но не имели навыков борьбы за свои повседневные нужды. Этим искусно пользовались предприниматели. Они разделяли рабочих по заработку, который для рабочих одинаковой квалификации колебался от 2 до 6 руб. в день. Широко использовался труд неквалифицированных рабочих с оплатой 1013 коп. в час. Как отмечает А.Г.Шляпников, «предприниматели не были заинтересованы в оборудовании заводов вспомогательными средствами, так как работа при «дубинушке» была дешевле» [6].

Наиболее распространенной формой рабочего протеста против тяжелых условий труда были стихийные акции, такие как вывоз на тачке мастера или инженера. «При всей революционности питерских металлистов профессиональная солидарность и чуткость были развиты весьма слабо. Отчасти это происходило и потому, что наши металлисты привыкли к борьбе коллективной, «скопом», а отстаивание однородной заработной платы для рабочих одинаковой профессии, а также и многое другое в заводской жизни требовало известной личной выдержки, упорства, уменья отстоять себя, каждого в отдельности, иногда без общей поддержки»,- отмечал А.Г.Шляпников [7]. Таким образом, «борьба скопом» была явлением, свойственным не только русской крестьянской общине, но и фабрично- заводскому социуму. Следует отметить, что именно эта особенность российского рабочего класса обусловила успех коммунистической партии по его огосударствлению в 30-х гг., когда всякая борьба рабочих за улучшение условий труда объявлялась «тред-юнионизмом».

После начала первой мировой войны А.Г.Шляпников был вынужден уехать из России, поскольку как подданный Франции мог быть мобилизован в армию. В дальнейшем Шляпников переселяется в Англию и устраивается работать токарем. Характеризуя условия труда английских рабочих, он отмечает, что «работать было очень вольно». Поденная заработная плата составляла один шиллинг в час при недельном рабочем дне 52,5 часа. «Благодаря английской дешевизне мне удалось очень скоро восстановить порядок в одежде, обзавестись бельем, сильно потрепанным во время нелегальных скитаний»,- писал А.Г.Шляпников [8]. Англичане работали не торопясь, но споро и погони над собой не любили. Находясь в Англии, Шляпников стал членом тред-юниона, что было довольно редким явлением, так как англичане неохотно принимали иностранцев в свои профсоюзы.

Работая в Лондоне, Шляпников был весьма удивлен уровнем политического развития английских рабочих. Как и в России среди металлистов не было «опьянения национализмом» в связи с войной. «Но, работая на заводе, пишет Шляпников, сталкиваясь в кабачке и союзе, я был очень поражен низким уровнем политического сознания даже английских металлистов-массовиков. Когда я пришел в мастерскую после Первого мая, который я не работал, несколько товарищей приходило ко мне справляться, не был ли я болен, так как они не видели меня на работе. Я объяснил. что не работал по случаю Первого мая. Некоторые из молодежи были очень удивлены и обратились ко мне с вопросами о том, какое значение имеет Первое мая. И такие рабочие живут и работают в самом центре рабочего движения Англии- в Лондоне!» [9].

В 1916г. с целью сбора средств для революционного движения А.Г.Шляпников направляется в США. Как революционера и кадрового рабочего его интересует, прежде всего, положение и политические настроения рабочего класса Америки. Оценивая материальное положение американских рабочих, А.Г.Шляпников обратил внимание на то, что «одевается нью-йоркский рабочий опрятно, питается и живет значительно лучше своих европейских коллег». В то же время он отмечал более высокий накал классовой борьбы рабочих за свои права, чем в Европе. Наблюдая стачку работников трамвайных депо, Шляпников пришел к выводу, что «конфликты между трудом и капиталом в Америке всегда носят острый, боевой характер. Сыщики, штрейкбрехеры, шпионы и провокаторы из всевозможных натпинкертоновских бюро принимают участие на предпринимательской стороне. Редкая большая стачка проходит без провокации, без ареста вождей рабочих союзов, без большого или малого кровопролития» [10].

Данная характеристика стачечного движения США находит подтверждение в произведениях классиков американской литературы. То, что видел Шляпников, с большим художественным мастерством изобразил известный американский писатель Теодор Драйзер в романе «Сестра Керри» в сюжете о забастовке трамвайных рабочих. «Дубинка полисмена опустилась на голову рабочего. Тот часто-часто замигал, покачнулся, вскинул руки вверх и, зашатавшись, отступил. В ответ на это чей-то кулак мгновенно обрушился на затылок полицейского. Взбешенный полисмен ринулся в самую гущу толпы, яростно нанося направо и налево удары дубинкой. Ему умело помогал его собрат, который при этом поливал разъяренную толпу отборной бранью. Серьезных повреждений никто не получил, так как бастующие с изумительной ловкостью увертывались от ударов. И теперь, столпившись на тротуаре, они осыпали полисменов бранью и насмешками» [11].

В то же время Шляпников обращает внимание на сильное идейное влияние буржуазии на рабочих, которая осуществляет его весьма искусными методами через церковь, кино, рекламу, а также путем подкупа рабочих вожаков. Именно поэтому в среде рабочего класса, по мнению Шляпникова, сильно распространены идеи буржуазного патриотизма, особенно среди молодого поколения американских рабочих, чему свидетелем был сам автор. «Если старики, пришельцы из других стран, мало трогались и беспокоились судьбою «американского отечества», то выросшее в Америке поколение, до школьного возраста включительно, живо откликалась на эту шовинистическую шумиху. В одном из рабочих районов мне приходилось видеть американскую бутафорию «Гибель нации», с нашествием анонимных врагов, разрушением городов и т.п. ужасами. И в этом пролетарском местечке дети с энтузиазмом встречали в каждом случае американский национальный флаг, неистово аплодируя»,  писал он [12].

Таким образом, мемуары А.Г.Шляпникова представляют собой ценный источник по истории рабочего движения начала ХХ века. Будучи рабочим-полиглотом, он долгое время жил не только в России, но и в других странах, имея возможность наблюдать жизнь рабочих не со стороны, как это делали революционеры-эмигранты, а непосредственно в рабочей среде, как их товарищ по труду. Создавая мемуары, Шляпников избежал лакировки и упрощений в оценке рабочего движения, которые, к сожалению, были свойственны многим советским мемуаристам. Особый акцент автор делает не только на общих данных, характеризующих развитие рабочего движения и не на деятельности рабочих организаций, а на менталитет рабочих и их личное восприятие тех или иных событий общественной жизни. Меткие и содержательные характеристики различных сторон жизни рабочего человека и его взглядов и настроений позволяют понять особенности рабочего движения в тех странах, где жил и работал Шляпников.

В то же время в мемуарах Шляпникова дается характеристика на всех слоев рабочего класса, а лишь квалифицированных рабочих, среди которых работал автор. Что же касается массы неквалифицированных рабочих, то как видно из мемуаров автор полностью отошел от этой среды, с которой он был связан в молодости. Таким образом, мемуары А.Г.Шляпникова позволяют сделать исследователю ряд важных выводов по истории рабочего движения ХХ века, а именно: о неоднородности рабочего движения, как внутри отдельной страны, так и в разных странах, о сильном влиянии традиций феодального общества на рабочее движение, которые в России и на Западе были качественно различны, об уровне общественной активности рабочих разных стран и их различной направленности. В мемуарах перед нами предстает тип рабочего вожака, который борется как за политические, так и экономические права рабочих. Он противостоит системе не только опираясь на силу коллектива, но и самостоятельно, отстаивая экономические права рабочих. Именно в наличии таких людей как А.Г.Шляпников в рядах партии большевиков и заключалась ее сила.