Академия гуманитарных исследований

Бальзак

…был так дружелюбен по отношению к близким людям, что общение с ним всегда приносило радость (92).

Его не забыл никто из служивших ему людей (…)

– Что-то в нем такое есть, что ему и задаром служить будешь, – говорили они (94).

…мрамор не мог сохранить огонь его глаз, этих светочей высокого духа, их карие зрачки с золотыми, как у рыси, крапинками.

Эти глаза вопрошали и отвечали без помощи слов, видели мысли и чувства, метали лучи, казалось, вырывавшиеся из внутреннего горна, и посылали во внешний мир свет, вместо того чтобы его вбирать (97).

Он был увлечен разговором с г-жой де Жирарден и ни на минуту не прервал ради меня своей беседы. Он только бросил на меня взгляд живой, пристальный, ласковый, исполненный веселого дружелюбия (104).

Но при взгляде на его лицо не думалось больше о его физическом складе. Это живое лицо, от которого нельзя было оторвать глаз, вас очаровывало и совершенно покоряло. Волосы развевались надо лбом крупными волнистыми прядями, пронизывающий взгляд черных глаз смягчался доброжелательностью; эти глаза смотрели на вас доверчиво и дружелюбно; щеки были полные, румяные, цвет лица яркий; нос хорошо вылеплен, хотя немного длинный; зубы неровные, выщербленные, потемневшие от сигарного дыма; голова, часто склоненная набок, горделиво вздымалась, когда он говорил, охваченный воодушевлением. Но преобладающей особенностью его лица, даже более явной, чем интеллект, была удивительная, располагающая к общению доброта. Он восхищал ваш ум, когда говорил, когда же молчал – он восхищал ваше сердце. Ни одна злая страсть – ненависть или зависть – никогда не омрачала этого лица: для него было просто невозможно не быть добрым.

Но это не была доброта безразличия или беспечности, какая запечатлена на лице эпикурейца Лафонтена; это была доброта любящая, чарующая, понимающая себя и других, которая звала к признаниям, внушала желание излить перед ним душу, заставляла людей его любить. Таков был Бальзак. Я полюбил его прежде, чем мы сели за стол. Мне казалось, что я знаю его с самого детства: он напоминал мне добрых деревенских кюре старого режима, с завитками волос на шее, кюре, излучающих ласковое христианское милосердие. Ребяческая веселость – таково было характерное выражение этого лица; он был похож на подростка, вырвавшегося на свободу, когда оставлял перо, чтобы забыться в кругу друзей. Было невозможно не чувствовать себя веселым в его обществе. С детской безмятежностью взирал он на мир с такой высоты, что тот казался ему всего лишь забавной шуткой, мыльным пузырем, пущенным по прихоти ребенка (105).

Госпожа де Жирарден в своем романе, озаглавленном «Трость господина де Бальзака», говорит об этих сверкающих глазах:

«Тогда Танкред заметил на верхушке этой своеобразной палицы бирюзу, золото, дивную чеканку, а за всем этим – два больших черных глаза, сияющих ярче, чем все драгоценные камни».

Стоило встретиться взглядом с этими необыкновенными глазами, и вы переставали замечать все тривиальное или неправильное в чертах его лица (111).

…поистине геркулесову веселость – самую удивительную, по моему разумению, черту Бальзака. (…) Эта веселость взрывалась смехом по малейшему поводу и распирала его могучую грудь – она даже коробила некоторых деликатных людей, но невозможно было ее не разделить, какие бы усилия вы ни прилагали, чтобы оставаться серьезным (120).
Жорж Санд
Каждая работа была для него целым научным исследованием (141).
Г-жа де Поммерель
Тотчас же, как только он снял свою шляпу, я перестала замечать окружающее. Я смотрела только на его лицо. Вам, которые его никогда не видели, трудно представить себе его лоб, глаза. Лоб у него был большой, как бы отражавший свет лампы, а карие глаза с золотым блеском были выразительнее всяких слов. (…)

Во всем его облике, жестах, манере говорить, держаться чувствовалось столько доверчивости, столько доброты, столько наивности, столько искренности, что, узнав, его невозможно было не полюбить... (…)

…хорошее настроение переполняло его и заражало окружающих (153).
Э.-Ж. Делеклюз
Он был среднего роста, коренаст, черты его лица, хотя заурядные, указывали на необыкновенную живость ума, а пламенный взгляд и резко очерченные губы выдавали энергию мысли и пыл страстей. Видя это выражение естественной радости на энергическом лице, можно было представить себе лицо Рабле (…)

Наивная радость Бальзака, когда его представили хозяйке дома, была совершенно детской… (155).

… был он на редкость обаятельным собеседником: невозможно было устоять перед его красноречием и завораживающим взглядом. Он как никто другой умел держать собеседника в плену беседы, которая обычно превращалась в неиссякаемый монолог. О чем бы ни зашла речь, он обо всем говорил одинаково легко и многословно, а суждения его всегда отличались глубиной и оригинальностью. Я знавал во Франции многих искусных ораторов, но, по-моему, всем им было далеко до Бальзака (171).

Дитя и властелин… (173).

Его душа всегда была ясна, и я ни разу не видела его мрачным (174).
А. Неттман
Но что-то мощное и энергическое проглядывало во всем теле этого атлета труда… (177).

…любезная доброжелательность составляла само существо его натуры (178).

В самолюбии Бальзака, его преобладающей страсти, было что-то детское: он любил занимать публику своей особой… (179)

…он прибавил, что склонен верить в чудеса, так как сам творит их посредством рукоположения, и что исключения составляют мертвецы, которых ему еще не удавалось вернуть к жизни. Это поразительное воображение, воспламененное огромным самолюбием, порождало нечто близкое к безумию; и не удивительно, что один из остроумцев, внимательно слушавших его, сказал: «Очень часто, когда, увлекшись, он рассказывает о своих планах или, вернее, химерах, он кажется настоящим безумцем, а те, кто слушает его, – совершенными идиотами» (182).

К сожалению, на самом деле ничего подобного не было.

Но это не помешало Бальзаку описывать внимательным слушателям стати, масть, аллюр, все достоинства этой лошади… (…)

Описание длилось добрых полчаса и было таким живым и захватывающим, что все это время великолепное животное так и стояло перед глазами у слушателей — каждый восхищался его благородной мастью, каждый ласкал его волнистую гриву, длинную и густую, каждый слышал его ржание и резкие, звонкие удары его подков (193).

…был до крайности наивен… (197).

Следы упорного труда читались в его глазах, обычно таких черных, таких сверкающих… (199).

Говорили, что он очень нравится женщинам. Не была ли тому причиной магнетическая сила его глаз?

Что касается меня, то я предпочитаю относить это за счет его разговора, поразительно остроумного и изящного».

Да, если внимательно присмотреться к его широкому лицу, бледному либо играющему яркими красками, в зависимости от состояния его здоровья, невозможно было сейчас же не понять, что перед тобою человек гениальный.

Взгляд его – повторю вслед за г-ном Эженом де Мирекуром – сверкал странным огнем.

Глаза у него были черные, глубокие, испытующие и магнетические.

Как только он увлекался разговором или вступал в спор, его физиономия преображалась необычайным оживлением. Казалось, им завладевало что-то странное, неожиданное; речь его лилась, покоряла, и все собеседники поддавались его чарам.

В задушевных разговорах в узком кругу друзей он блистал весельем и остроумием (220).

К тому же, чтобы его внимательно слушали, ему необходимо было заранее знать, что его будут слушать. Без этого главного условия невозможно было ничего из него вытянуть (221).

Он так же ребячлив, как G-y… (230).

…глаза, погруженные в золотистую тень, с рыжими зрачками на влажных и голубых, как у ребенка, белках смотрят удивительно острым взглядом… (232).

…вся его плоть сияет самым радостным, самым успокоительным глянцем (…)

…его глаза озаряют всю эту полноту и добродушие огненным львиным взглядом (233).

Мы расстались. Если бы я владел карандашом, я нарисовал бы его так, как он теперь рисуется еще в последнем впечатлении моей памяти: полный, румяный, свежий житель сельский, с сверкающими глазами… (317).

во всех мягких и гармоничных очертаниях нижней части его лица сквозило столько доброты, что я мало-помалу ободрился.

Он сел в стоявшее у окна кресло и подозвал нас:

– Идите, идите же сюда посмотреть на золотые точки в моих глазах. Вы, наверное, о них наслышаны... Солнце должно сейчас хорошо их освещать.

Я приблизился и действительно заметил ярко блестевшую в солнечном луче золотисто-желтую точку, отчетливо выделявшуюся на черном фоне зрачка. Затем мне было позволено внимательно рассмотреть разрез его глаз и пластику его висков и великолепного, необычайно выразительного лба, в котором, однако, не было ничего от олимпийского величия. Я не чувствовал себя в присутствии божества, но был уверен, что вижу перед собой человека, превосходящего остальных смертных (320).
Ф. Леметр
Меня поразил странный облик этого человека, его высокий, выпуклый лоб, обрамленный темными, зачесанными назад длинными волосами, его живой, проницательный взгляд, насмешливая и добрая улыбка. Все указывало на то, что передо мной гений (328).
Г. Денуартер
…и всякий поверхностный наблюдатель, случайный и невдумчивый посетитель уходил с убеждением, что у г-на Бальзака что-то не в порядке с головой (354).
Э. Гот
– Послушайте, мой дорогой Бальзак, поскольку вы интересуетесь театром и жизнью кулис, вам достаточно расспросить моего друга Гота, –уверяю вас, что он может рассказать вам об этом больше и лучше, чем кто-либо другой.

Засим Этцель с нами распрощался; что же касается г-на де Бальзака, то он не отпускал меня от себя ни на шаг, – он хотел знать все. Я был в каком-то опьянении: я говорил и говорил, в то время как взгляд его маленьких, искрящихся глаз пронизывал меня насквозь... Мы добрых двадцать раз прошлись из конца в конец по бульвару Итальянцев. Все кафе уже закрылись, было около двух часов ночи. Усталость и желание спать постепенно начинали гасить мой энтузиазм... Тогда, посмотрев на меня с глубокой жалостью, г-н де Бальзак удалился, оставив меня, как выжатый лимон. Я чувствовал себя раздавленным и минут пять не мог прийти в себя (356).

…но он обладал красотой своего духовного мира. Эта красота не замыкалась внутри, как бывает у некоторых людей, она освещала все его лицо.

Внешность автора «Человеческой комедии» позволяла видеть его силу, мужество, терпение, гений. Его глаза вопрошали и выслушивали, словно священник и врач, – ничего подобного я никогда больше не встречал.

Жизнерадостная фигура Бальзака внушала радость другим, так же как зевающий актер заражает зевотой всю зрительную залу, так же как богатый прилавок мясника порождает в худосочных людях вожделение ко всем этим роскошным краскам (369).

Тем хуже для тех, кто думает, будто великий человек – это какое-то особое существо, странная личность, исключение, некто пораженный недугом гениальности, монстр (370).
Т. де Банвиль
…я увидел прямо перед собою, в другом конце залы, человека с головой светозарной, мощной, косматой, осененной пламенем отваги и гения. Я никогда не видел его прежде, но узнал сразу, без колебаний, по его портретам, а главное, по сходству с его творениями; ибо кому же еще могли принадлежать этот широкий лоб, эти скульптурные пряди волос, эти огненные глаза, этот смелый и странный профиль, эти чувственные губы, эта бородка, как у Рабле, эта атлетическая шея бога или быка, если не неутомимому создателю «Человеческой комедии»?

В то же время для меня стало очевидно, – впрочем, я увидел это ясно в его взгляде, – что Бальзак читал мои мысли, как если бы мой разверстый череп позволил ему увидеть обнаженный мозг, непосредственно получающий самые различные и самые сильные впечатления. (…)В дверях я почувствовал, что кто-то взял меня за локоть, – это был Бальзак ! Без всяких предварений великий человек продолжил начатый со мною разговор. (…) …меня властно вовлекло в какой-то сверхъестественный водоворот, где я совершенно потерял всякую способность удивляться.

– Вы правы, – сказал мне Бальзак, отвечая на мою мысль, хотя ни одно слово не было мною произнесено… (372).

Я вспоминаю ход его мыслей, и мне кажется, что я вновь переживаю те мгновения, когда они пересекали и воспламеняли мой мозг, словно огненные змеи (373).

…в течение долгих часов я беседовал с Оноре де Бальзаком, не раскрывая рта, так что в действительности он не слышал даже звука моего голоса. Этот долгий разговор отнюдь не был монологом великого писателя. Напротив того, это была беседа живая, полная воодушевления, противоречий, с возражениями, несогласиями, затруднениями, репликами, быстрыми и неожиданными поворотами. Только я должен добавить, что Бальзак понимал меня не только прежде, чем я раскрывал рот, но даже прежде, чем я успевал подумать; точнее, он читал мою мысль и отвечал на нее в то самое мгновение, когда она только еще зарождалась в моем сознании. Как выдержала все это и не разорвалась моя голова, сейчас мне трудно понять; но я не только не испытывал никакой усталости, но чувствовал себя тогда сильным, спокойным, словно какой-то живительный эликсир был влит в мои жилы (374).
Ш. Монселе
…годы, не изменив черт его лица, смягчили его выражение. Веселость уступила место доброте. Только глаза по-прежнему сохраняли свой необычайный блеск и выразительность. Г-жа де Сюрвиль и Теофиль Готье с поразительной точностью описывают золотые искорки в его взгляде (380).

Ш. Сент-Бев
И еще по одной причине мне хотелось бы приглушить в г-не де Бальзаке анатома и физиолога: в этом качестве он воображает едва ли не больше, чем наблюдает. (…) Достаточно вспомнить общеизвестное пристрастие г-на де Бальзака ко всяческим Сведенборгам, Ван Гельмонтам, Месмерам, Сен-Жерменам и Калиостро – иначе говоря, его склонность поддаваться иллюзиям. (…)

Г-н де Бальзак претендовал на научность, но обладал, в сущности, только физиологической интуицией. Шаль очень хорошо сказал о нем: «Столько раз повторяли, что Бальзак наблюдатель, исследователь; а на самом деле он и больше, и меньше — он ясновидец» (412).

В этом одна из первых заслуг господина де Бальзака, и это один из знаков литературного гения. Он приводит в движение мысли, чувства, он возмущает покой. Попробуйте утверждать, что ваше чувство незаконно, когда вы задыхаетесь, вы потрясены, когда ваша голова полна образов, а сердце разрывается от рыданий (419).

…из темно-карих глаз его таки и брызжут острые золотистые искорки, он опьяняется своей силой и опьяняет других (148).

Увядание душевных сил показывает, что и душа подчиняется законам, управляющим жизнью тела: она рождается, растет, умирает…(61)

Философские взгляды Луи Ламбера – это взгляды самого Бальзака (…)

…как и Сведенборг, полагает, что в каждом человеке живут два существа: человек внешний, подчиняющийся законам природы, и человек внутренний, наделенный жизненной силой, она до сих пор еще недоступна науке, но природа ее та же, что у силы материальной. Существуют избранные натуры (таков, например, Луи Ламбер), у которых человек внутренний может как бы отделяться от человека внешнего. Этим объясняются видения на расстоянии, необыкновенная прозорливость некоторых «ясновидящих», героическая стойкость мучеников, которые во время пыток пребывают в ином мире (222).

Сведенборг придерживался идеи единства природы. Для него, как и для Бальзака, материальное и духовное были всего лишь двумя формами одной и той же реальности (269).

В «Турском священнике» он изобрел «разговор с подтекстом» - прием, который состоит в том, чтобы искусно вписывать потаенные мысли собеседников, скрывающиеся за произносимыми вслух фразами (481).

«Чересчур много твердили, что господин де Бальзак наблюдатель и аналитик, на самом деле (не знаю, лучше это или хуже) он был ясновидящим», - заявил Шарль /Бодлер/. Фраза стала знаменитой, но она требует оговорок. Бальзак видит то, что за пределами действительности, но он видит также и действительность (484).