Лингвокультурологическое исследование табу и эвфемизмов разносистемных языков

Табу и эвфемизмы – языковые явления, отражающие особенности мировоззрения, культуры, религии, образа жизни, быта, психологии, ритуалов, мифологии определенного этноса.

Табу и эвфемизмы имеют прямое отношение и к языку и к культуре, что дает основание для рассмотрения их с позиции лингвокультурологии.

В основе языковых явлений, таких, как табу и эвфемизмы, лежит миф.

Развитие мифа рассматривают как неизменную часть развития культуры. Миф составляет основу культуры народа, ее плоть и кровь, он служит основным способом организации и хранения культуры, так как миф есть жизненное условие всякой культуры. В мифе отразилась душа народа, его помыслы, надежды, стремления, его представления о бытии, природе и жизни, в нем отразились нравственные принципы народа, его эстетические идеалы.

У каждого народа мифологические представления рождаются в соответствии с непосредственным впечатлением, которое природа производит на человека.

Настоящий живой миф – есть жизнь, в нем живут, воспроизводя его в действии и речи. Мифология есть цвет культуры, высшее проявление духовной жизни народа, народное сознание природы и духа. Следует отметить, что миф играет важную роль во всей гуманитарной культуре нашего времени. Миф возникает непроизвольно, почти случайно, и тем не менее сохраняет свою власть над людьми веками. С одной стороны, миф возникает под влиянием быстротекущей жизни, с другой – уводит мысль в древнюю историю. Он соединяет в себе черты уникальности, непредсказуемости, сиюминутности, с одной стороны, и черты вневременности, с другой.

Мифологическое сознание присуще всем народам и это доказывается а универсальностью отдельных мифов. Таким образом, миф – самая древняя форма общественного сознания.

Сущность мифа не объяснять мир, а преодолевать его в образах фантазии, мир в мифе не расчленен на объективное и субъективное, он един и целостен. Миф – важная социальная сила, так как он (миф) обосновывает устройство общества, его законы, моральные ценности.

Миф выполняет множество функций – коммуникативную, аксиологическую (оценочную), этиологическую (объяснительную), психологическую, социальную, религиозную, сакральную, обрядовую.

В.М. Пивоев приводит 5 основных значений современного термина «миф»: «1) древнее представление о мире, результат его освоения; 2) сюжетно оформленная основа религии; 3) используемые в искусстве древние мифы, которые функционально и идейно переосмыслены, превращены по существу в художественные образы; 4) относительно устойчивые стереотипы массового обыденного сознания…; 5) пропагандистские и идеологические клише, целенаправленно формирующие общественное сознание» [320,с.14].

Миф представляет собой особое мировоззрение или форму мышления. Мифологическое мышление характерно в целом для всего человечества.

Мифологическое мышление характеризуется несколькими особенностями: оно конкретно, нерасчлененно, образно, в нем отсутствует причинно-следственная связь, наблюдается синтез нового и старого, между ними нет борьбы; оно характеризуется также нераздельностью в нем рационально-логического и образно-эмоционального начал. Осмысление мира здесь происходит по ассоциациям, аналогиям, тождеству.

Пафос концепции первобытного (мифологического) мышления в следующем: это мышление не примитивно, оно столь же логично, как и научное мышление, и не отличается качественно от последнего, так как мозг человека одинаков в эти периоды. Качественное изменение в развитии мышления заключается не в том, что одно мышление (дологическое) заменяется другим (логическим), а в том, что к существующему типу мышления прибавляется новый, качественно отличающийся от первого, в результате мы наблюдаем, гетерогенность – сосуществование в любой культуре и у любого индивида качественно разных типов вербального мышления.

Мифологическое мышление было исторически первой формой мышления, сформировавшей развитую модель мира. Мы рассматриваем мифологическое мышление как разновидность наглядно-образного мышления, в основе которого лежит ритуальная форма деятельности.

Мифологические категории каждого языка являются плодом работы логико-понятийного компонента этнического языкового сознания на том историческом этапе развития народа, когда отсутствовало сознание научное. На этом этапе роль научного сознания выполнялась логико-понятийным компонентом обыденного сознания, которое, достигнув возможного на том этапе предела в объяснении окружающего мира, стремилось компенсировать реальные знания о мире, «достраивая» его с помощью доступных ему наивных представлений. Пытаясь отразить закономерности природы, сознание древнего человека испытывало дефицит абстрактных понятий и вынуждено было персонифицировать силы природы, выражая общее, универсальное через конкретное. Неразвитость абстрактного мышления компенсировалась мышлением образно-чувственным, а логический анализ с использованием необходимых для этого отвлеченных понятий заменялся метафорическим отождествлением непонятных природных феноменов с конкретными образами реально существующих или вымышленных существ. Персонификация природных феноменов, лежащая в основе мифологии, каждым этносом осуществлялась в самобытных формах, поэтому любая национальная мифология является не только реликтом донаучных попыток интерпретации многообразия и сложности внешнего мира, но и формой и средством выражения творческих потенций этноса. С появлением научных знаний о мире, мифология перестала выполнять функции объяснения существующего миропорядка и перешла в разряд неотъемлемых компонентов любой национальной культуры как культурно-исторический феномен.

Издревле слово приравнивалось к действию. Еще на ранней ступени мифологического мышления предполагалось, что слово обладает огромной, неимоверной магической силой.

Сначала интуитивно, а потом сознательно человек всегда ощущал огромную роль ассоциативных связей между словом и обозначаемым предметом. Эта особенность слова входит как компонент в сложную систему магических действий.

Слово – это главный «инструмент» магии. Существование словесных запретов объясняется верой в магическую силу слова, в тождество слова и предмета, называемого этим словом. Вера в магическую силу слова играла большую роль в жизни многих народов.

Отсюда – магическое преклонение и страх перед словом, стремление обращаться с ним так же бережно и осторожно, как и с самим предметом, который оно обозначает. Кроме того, при «магии слова» действует закон контраста, когда из суеверных верований злая сила намеренно именуется иносказательно. В наши дни слово действует на человека с едва ли меньшей силой, чем в древности.

Тем не менее, нельзя не признавать, что во все времена и у всех народов вера в магическую силу языка была и остается могучим фактором воздействия на человека.

Вера в магическую силу слова выработала целую систему табуирования. Под табуирование попадали самые различные аспекты религиозно- анимистического, мифологического, астрологического и других верований. Древние люди полагали, что «произнесение запретного слова как бы зовет, кличет, «накликает» названное запретным словом опасное существо, вызывает его появление» [321,с.7]. Таким образом, магическая функция слова служила мощным рычагом формирования как табуируемых, так и эвфемистических названий.

Сфера подвергающихся вуалированию лексем обусловлена историчес-кими и социальными фактами и варьируется в зависимости от национальных реалем культур, быта стран, в которых функционируют языки. Сфера запрета не является раз и навсегда установившейся.

По мере развития общества и накопления научных знаний меняется восприятие человеком окружающего мира, а вместе с ним изменяется и природа запрета. В настоящее время запрет на произнесение некоторых слов и выражений накладывается не страхом перед неведомыми силами и не религиозными верованиями, а рядом социальных и психологических причин. Эти причины являются следствием отрицательного отношения к обозначаемым явлениям со стороны общества.

В паремиях различных народов отразились характерные особенности слова:

1. В казахской культуре: «Сөз тас жарады, тас жармаса, бас жарады» (Слово разбивает камень, если не разбивает камень, то разбивает голову); «Жақсы сөз - жарым ырыс» (Доброе слово равно половине дела).

В этнографических записях о быте и культуре киргизов (казахов) Ч.Ч.Валиханов писал: «Язык человека через слово имел, по мнению киргизов, разрушительное влияние. Если у киргиза умирает красивый ребенок, пропадает хороший конь, улетает хороший сокол, портится ружье – все приписывается человеческому языку» [322,с.45].

На наш взгляд, более емкая и разносторонняя трактовка термина табу дается в «Словаре по языкознанию»: табу – наложение запрета на употребление тех или иных табу, сами запреты. Источником табу являются мифологические верования, суеверия, предрассудки. Табу подвержены названия болезней, имена богов и духов, названия животных, являющихся предметом охоты, обозначающие смерти, имена родственников (мужа, свекра, шурина, тещи). В современных языках к табу можно отнести цензурный запрет, связанный с военной или дипломатической тайной (город N, объект X), замена грубых или неприличных выражений, названий тяжелых заболеваний и т.п. [323,с.37].

В данном случае акцентируется внимание на том, что ограничения словоупотребления определяются различными внеязыковыми, экстралингвистическими факторами, которые отражают социальный уклад, этнокультуру общества на том или ином отрезке его развития. Так, на начальном этапе преобладали мифологические, религиозные предпосылки возникновения табу, в то время как на современном этапе функционирование табуированной и эвфемистической лексики обусловлено нравственно-моральными или социологическими причинами.

Табу и эвфемизмы являются объектами многих этнографических, этнолингвистических исследований.

Данная проблематика представлена научными исследованиями в казахстанской лингвистике: А.Х. Маргуланом, А.Т. Кайдаровым, З.А. Ахметовым, Х.А. Аргынбаевым, Е.Н. Жанпеисовым, М.М. Копыленко и др.; в российской лингвистике: Д.К.Зелениным, Л.П. Крысиным, В.П. Москвиным, Е.И. Шейгаловым, Е.П. Сеничкиной, Р.И. Тихоновой и др.; в зарубежной лингвистике: Дж. Фрэзером, Э. Кроулем, Э.Тейлором, В.Р. Смитом, Л.Р. Андерсоном, Х.Л. Менкеном и многие др.

Л.П.Крысин считает, что «существует две сферы эвфемизации  личная жизнь и социальная жизнь. Оценка говорящим того или иного предмета речи с точки зрения приличия/неприличия, грубости/вежливости обычно бывает ориентирована на определенные темы и на сферы деятельности людей» [324,с.48].

Б.А. Ларин полагает, что «в основу классификации эвфемизмов «следует положить их в социальную природу», и предлагает следующие разряды эвфемизмов:1) общеупотребительные эвфемизмы национального литературного языка; 2) классовые и профессиональные эвфемизмы; 3) семейно-бытовые эвфемизмы» [325,с.18].

И хотя приведенные классификации различаются в деталях, все они открывают общую причину эвфемизации речи  стремление избегать конфликтности общения.

Эвфемизмы особенно чутки к изменениям в области культуры человеческих отношений и нравственных оценок тех или иных явлений общественной жизни.

Явление эвфемии находится в центре пересечения экстралингвистических и лингвистических проблем, так как по своей природе эвфемизмы являются социальными образованиями. Само появление эвфемистических образований свидетельствует об определенном этапе развития общества, что обусловливает интерес к их изучению как со стороны историков, социологов, этнографов, психологов, так и лингвистов.

Л.П. Крысин выделяет следующие цели эвфемизации речи: «1) основная цель, которая преследуется говорящим при использовании эвфемизмов,  стремление избегать коммуникативных конфликтов, не создавать у собеседника ощущение коммуникативного дискомфорта. В эвфемизмах, преследующих эту цель, в более «мягкой», по сравнению с иными способами номинации, форме называется объект, действие, свойство; 2) подбор говорящим таких обозначений, которые не просто смягчают те или иные кажущиеся грубыми слова и выражения, а маскируют, вуалируют суть явления; 3) зависимость употребления эвфемизма от контекста и от условий речи: чем жестче социальный контроль речевой ситуации и самоконтроль говорящим собственной речи, тем более вероятно появление эвфемизмов; 4) социальная обусловленность представления о том, что может быть эвфемизмом: то, что в одной среде расценивается как эвфемизм, в другой может получать иные оценки; 5) цель, преследуемая говорящими при употреблении эвфемизмов, заключается в стремлении сообщить нечто адресату таким образом, чтобы это было понятно только ему» [324,с.29].

Эвфемия имеет три взаимосвязанных аспекта: социальный, психологический и собственно лингвистический.

«Социальный аспект  это лежащие в основе эвфемии социальные, а именно: моральные, религиозные и политические мотивы. Именно под их воздействием прямые наименования предметов и явлений вызывают отрицательную оценку, становятся запретными и заменяются приемлемыми обозначениями.

Под психологическим аспектом понимается тот эффект смягчения высказывания, который сопутствует эвфемистической замене. Старое прямое наименование предмета или явления вызывает негативную эмоцию (страх, стыд, неловкость, отвращение). Новое косвенное наименование нейтрализует эту эмоцию.

При лингвистическом подходе в изучении эвфемии определяются признаки и условия употребления эвфемизмов» [326,с.65].

В соответствии с определенной закономерностью в разграничении сфер запретного можно выделить прагматические и социально-психологические мотивы появления эвфемизмов, а также экстралингвистические сферы, где эвфемизмы находят применение.

А.М. Кацев выделяет «стыд, страх и отвращение в качестве универсальных стимулов эвфемии, отмечая, что страх и отвращения являются чувствами во многом непроизвольными, в отличие от стыда, который имеет социальные корни» [326,с.68].

Стимулом употребления эвфемистической замены является стремление смягчить, завуалировать, отодвинуть на второй план негативный компонент, содержащийся в структуре значения исходной языковой единицы.

Основания для эвфемистической замены специфичны для каждого языка и определяются особенностями культуры общества, историческими и общественными изменениями, то есть всей внелингвистической жизненной ситуацией.

В ситуации эвфемии состав участников более узок: адресат речи и адресант.

Присутствие третьего лица может послужить стимулом для использования более мягких, однако вполне понятных для этого третьего лица выражений, то есть эвфемизмов.

Частотность использования эвфемизмов варьируется в зависимости от сферы общения и социального статуса коммуникантов. Чем выше социальный статус участников, чем большей официальностью характеризуется сфера общения, тем выше частотность использования эвфемизмов. Эвфемизмы являются неотъемлемой частью повседневного общения, позволяя избежать острых углов при конфликтной ситуации.

Избегая употребления табуированного наименования стороны, участвующие в коммуникации, осознают, какое явление и по каким причинам подвергается умолчанию либо переименованию.

В.П. Москвин полагает, что «эвфемизмы используется в шести функциях: 1)для замены названий пугающих объектов; 2)для замены имен различного рода неприятных, вызывающих отвращение объектов; 3)для обозначения того, что считается неприличным (т.н. бытовые эвфемизмы); 4) для замены прямых именований из боязни эпатировать окружающих (этикетные эвфемизмы); 5)для «маскировки подлинной сущности обозначаемого»; 6)для обозначений организаций и профессий, которые представляются непрестижными» [327,с.63].

Таким образом, эвфемизмы, возникая в результате различных словесных запретов, не только способствуют развитию многозначности, но и расширяют словарный состав языка, увеличивают в нем количество синонимов, омонимов и других лексико-семантических разновидностей слов.

Эвфемизмы исчезают в силу экстралингвистических изменений реалий. Так, в век памперсов ушло в забвение эвфемистическое выражение ловить рыбу, употребляемое в X в.в отношении к ребенку, намочившему ночью постель.

Следовательно, эвфемизмы – средство языкового выражения, имеющее четкий нормативный статус, они употребляются тогда (в тех ситуациях и контекстах), когда языковой вкус говорящих, их представление о нравственных и этических ценностях диктуют им необходимость замены прямых номинаций косвенными. Эвфемизмы служат показателем определенных стереотипов, существующих в данном обществе в данное время: очень часто то, что называется прямо в одних социальных условиях, в иную эпоху требует эвфемистических обозначений.

В силу ограниченности объема нашего исследования мы в работе приводим по ряду примеров из анализируемых нами языков (казахского, русского, английского, китайского, японского, французского).

Весь собранный нами практический материал по анализируемым языкам в полном объеме планируется выпустить в виде отдельного справочного пособия на материале: казахской, русской, британской, китайской, японской, корейской, французской, турецкой культур.

Лингвокультурологические коммуникативные табу и эвфемизмы мы в данном исследовании классифицируем на четыре группы:

I тематические табу и эвфемизмы;

II языковые табу и эвфемизмы;

III контактные табу и эвфемизмы;

IV поведенческие табу и эвфемизмы.

Собранный и проанализированный фактический материал табу и эвфемизмов позволяет в указанных группах выделить следующие подгруппы.

I Тематические табу и эвфемизмы. Данные табу предусматривают в определенных коммуникативных ситуациях и для определенных лиц отказ от разговоров на такие запретные темы, как:

1.1 связанные со смертью человека;

1.2 связанные с тяжелыми заболеваниями;

1.3 связанные с психическими и физическими недостатками людей;

1.4 связанные с некоторыми понятиями из области анатомии и физиологии человека;

1.5 связанные с семейными и интимными отношениями;

1.6 связанные с мифологическими понятиями;

1.7 связанные с источниками дохода и материальным благосостоянием;

1.8 связанные с профессиональной деятельностью (секреты, умения, способы, технологии);

1.9 этнографические, национально-специфичные, связанные с культурой определенного народа (табу на произнесение имен родственников мужа ).

II Языковые табу на произношение слов и словосочетаний:

2.1 связанных с женщиной;

2.2 связанные с запретными именами, и обращениями в речи;

2.3 связанные с именами злых духов, и слова, обозначающие плохие предзнаменования.

III Контактные табу и эвфемизмы:

3.1 связанные с дорогой;

3.2 связанные с прямым контактом людей;

3.3 связанные с употреблением предметов, материалов;

3.4 связанные с национальной кухней, пищей, продуктами питания;

3.5 связанные с бытом определенного народа;

3.6 связанные с морально-этическими недостатками людей.

IV Поведенческие табу и эвфемизмы:

4.1 связанные с поведением людей в различных ситуациях;

4.2 связанные с животным миром.

Как лингвокультурологический концепт, во второй – языковой группе («женщина») мы рассматриваем его схематически, это обусловлено достаточной разработанностью этого концепта в научной литературе.

В нашем исследовании лингвокультурологический концепт: «женщина» мы анализируем по следующей схеме: 1) отражение сути концепта в каждой из анализируемых культур; 2) с позиции запретов (кому-либо, что-либо нельзя + какое-либо действие, если); 3) употребляемые эвфемизмы вместо табу, запретов; 4) лингвокультурологические табу и поверья.

Следует отметить, что лингвокультурологические табу и эвфемизмы в анализируемых культурах (казахской, русской, британской, китайской, японской, французской) имеют характерные, национально-специфичные, региональные особенности.

«Женщина» – универсальный лингвокультурологический концепт, понятие, характерное для всех анализируемых культур. Традиционно «женщина» в рассматриваемых культурах (казахской, русской, британской, китайской, японской, французской) имела жесткие ограничения социальных, религиозных, политических, юридических, общественных, моральных прав. Женщина традиционно находилась в тени мужчины, ее основное предназначение быть хранительницей домашнего очага, быть женой, матерью, воспитывать детей.

В контексте общекультурных универсальных ценностей «женщина» понимается неоднозначно. С одной стороны, женщина представляет собой нечто отрицательное, т.е. она являлась носителем отрицательных качеств, представляя негативный полюс ценностей в иерархии определенного мира, сочетая в себе источник бедствий для мужчины и прибежище дьявольских, темных сил. С другой стороны, женщина, находясь в зависимости от мужчины, являясь его помощницей, выполняла функции жены и матери детей. Следует отметить, что дискриминация женщин в правах и свободах наблюдается и сейчас, на современном этапе, хотя не столько ярко выражена. Эксплицитно не запрещаются, но имплицитно не поддерживаются и не приветствуются в обществе достижения женщин в иерархической структуре власти, в политической жизни, социальной сфере и т.д. Женщина не воспринимается как лидер из-за традиционных устоявшихся стереотипов и философских верований. Например, в коммуникативной ситуации-прием на работу при предъявлении одинаковых резюме (диплом, сертификаты, характеристики, умения, знания и т.д.) мужчиной и женщиной предпочтение отдается мужчине, шансов устроиться на работу больше у мужской нежели у женской половины общества; в социальном обеспечении женщина также дискриминирована, что проявляется в размере заработной платы, у мужчин она выше, чем у женщин, даже если они выполняют одинаковые функциональные обязанности.

Во всех рассматриваемых культурах запрещалось называть в прямой номинации – беременную женщину, употреблялись следующие эвфемизмы, например, каз.: аяғы ауыр, бала көтерді, періште көтерді, ұрпақ көтерді; рус.: в положении, в интересном состоянии, ждет пополнения; брит.: to be in delicate condition [ tu: bi: in ‛delikit kәn’ dif(ә)n] – в деликатном положении; in an interesting condition [ in әen ‛intrәstiŋ kәn’ dif(ә)n] – в интересном положении; be expecting [ bi: ik’spetiŋ] – ожидающая и т.д.

Запретом также являлось называть критические дни у девушек и женщин. Например, рус.: гости пришли, дела идут, ощущаю дискомфорт; кит.: le jia − очередной отпуск; lai shi r − пришли дела, bu fang bian – неудобно, lao pengyou lai le – прибыл старый друг и т.д.

В рассматриваемых культурах традиционно дочерям/женщинам запрещалось называть имена своих родителей, имя мужа, и имена родственников мужа.

Лингвокультурологический концепт «женщина» в анализируемых культурах имеет национально-специфические особенности.

− хранительница очага, шанырака; создатель уюта в семье; все управление и ведение домашнего хозяйства было на плечах женщины;

− продолжательница рода, жизни; мать детей. В основном детей в строгих национальных традициях, воспитывала мать, женщина;

− строго следуя древним традициям девочку в семье всесторонне обучали и прививали навыки, различные умения: от этикета и почитания традиций до ведения и управления домашним хозяйством. Это делалось для того, чтобы в будущем достойно и выгодно выдать дочь замуж;

− в казахской культуре девочке, будущей невесте с самого рождения готовилось приданое. В приданое невесты входило все необходимое для будущей семьи, причем это делалось с запасом, чтобы в течение 5-6 лет молодая семья ни в чем не нуждалась.

Глубокие философские устои и национальные традиции породили такое трепетное, особое отношение к девочке/к женщине, дочери/невесте, это отразилось в народной мудрости, национальных паремиях казахского языка: «қыздың жолы жіңішке»; «қызға қырық үйден тиым»; «қыз қонақ».

В казахской культуре запрещено унижать и притеснять детей женского пола. Существует давнее поверье, что пришедшую в гости юную особу сажают на самое почетное место – төр. Казахи искренне верили,что юная девочка оставит кусочек счастья для хозяев дома, что отразилось в выражении «при девочке – счастье на сорок возов».

Итак, в казахской культуре дочерей почитают как высшую драгоценность семьи, а мудрая женщина управляет незаметно.

В казахской культуре по отношению к женщине существует огромное количество запретов. Приведем несколько примеров:

1) жас босанған әйелді түнде суға жіберме. Әйел қорқып шошыма ауруына ұшырауы мүмкін. – Только родившую женщину нельзя отправлять за водой поздно вечером, заболеет – появится страх;

2) әйелге, қызға күш көрсетпе. Әйелді, қызды адамның анасы ретінде сыйлап, құрметтеген. – Женщину, девушку не бьют, так как она продолжательница рода;

3) күйеуіңнен бұрын жатпа. Әйел адам отты, шамды өшіріп, елдің соңынан жатқан. – Не ложись раньше мужа (жена – хранительница очага).

Суть отношения к женщине в русской культуре отражена в народных паремиях: «Кто кого любит, тот того лупит, коли муж не бьет, значит, не любит»; «Не верь коню в поле, а жене на воле», то есть неволя считалась принадлежностью женского существа. Традиционно русские женщины верили и считали, что они в самом деле рождены для того, чтобы их били мужья и сами побои были признаком любви.

Женщина в русской культуре характеризуется следующими особенностями и чертами:

– традиционно дочерей воспитывали и держали в строгости;

– обучали девочек различным умениям по ведению домашнего хозяйства;

– сохранение невинности девушки было основным требованием, критерием при выдаче замуж;

– девушка не знала до замужества своего жениха;

– мать не имела влияния на своих детей, так как знатной женщине считалось неприличным кормить грудью детей, их отдавали кормилицам. Няни и дьяки воспитывали детей под руководством и властью отца семейства;

– женщина без позволения мужа не смела никуда выйти из дома; за стол садились только после отца семейства;

– в домашнем быту женщина не обладала какой-либо властью, даже в ведении хозяйства.

Следует отметить, что только в начале XVIII в. в жизни русской женщины начали происходить изменения, т.е. в обществе был выдвинут принцип гуманизма, интерес к человеку, как к личности.

Сейчас на современном этапе женщины имеют одинаковые права с мужчинами, но определенная дискриминация женщин присутствует и сейчас, отражающаяся в выражениях: хозяин-барин, муж-глава, отец семейства.

В русской культуре по отношению к женщине, невесте есть определенные запреты. Приведем несколько примеров:

1) запрещалось называть процесс родов. Это связнно с очень древними верованиями, употреблялись выражения: освободилась, разрешилась;

2) во время беременности нельзя заниматься шитьем, а то ребенок появится на свет с «заплаткой» - некрасивым родимым пятном. Дело в том, что, занимаясь рукоделием, женщина часто сидит в неудобной, неподвижной позе, что может затруднить циркуляцию крови в организме;

3) если девушка встречается с парнем, то до свадьбы она не должна дарить ему свой портрет или фотографию: могут сглазить т.е. любое изображение несет на себе отпечаток энергетики человека. Воздействуя на него, можно оказать воздействие и на оригинал – приворожить или навести порчу. А кто знает, в чьи руки попадет снимок? У приметы есть и самое ни на есть реалистическое объяснение. Вдруг фотография будущей невесты не понравится родным или друзьям жениха, и те примутся отговаривать его от свадьбы?

Данное отношение к женщине обусловило тем самым появление в традиционной британской культуре целого ряда запретов. Приведем несколько примеров:

1) Генрих VIII в свое время запретил женщинам изучать Библию, когда начали появляться первые английские переводы, так как в христианстве женщина рассматривалась как источник греха, причина изгнания из рая;

2) они не имели права голоса;

3) женщинам запрещалось быть собственницами жилья, даже родные дети им не принадлежали.

На современном этапе ситуация изменилась в пользу прав и свобод женщины.

Это была, прежде всего, конфуцианская традиция, которая обосновывала доминирующее положение мужчины по отношению к женщине. «Женщины являются теми существами, которые повинуются мужчинам».

Отношение к женщине в китайской культуре характеризуется особым традиционным обычаем «бинтование ног», или «ножки лотоса». По китайским обычаям женщина должна была иметь маленькие дугообразные ножки, напоминающие форму молодого месяца или лилию. Девушке, не обладавшей этими признаками красоты, трудно было выйти замуж. Ножки как лотосы. Семенящая походка. Покачивающаяся, словно ива, фигурка. Чарующий взгляд... Так выглядела идеальная красавица в старом Китае. В старом Китае девочкам начинали бинтовать ноги с 4-5 летнего возраста. В результате этих мучений где-то к 10-ти годам у девочек формировалась примерно 10-ти сантиметровая «лотосовая ножка». После этого страдалицы начинали учиться правильной «взрослой» походке. А еще через 2-3 года они уже были готовыми девицами «на выданье». Каждую неделю бинты туго затягивались. Так продолжалось до тех пор, пока стопа не принимала дугообразную форму. Эта процедура вызывала у девочек сильные боли, ноги часто немели. Недаром у китайского народа сложились такие паремии: «Красота требует страданий», «Пара забинтованных ножек стоит ванны слез». Идеал женщины-китаянки – это иметь такие маленькие ножки, чтобы не быть в состоянии твердо стоять на ногах и падать при дуновении ветерка. О таких женщинах в народе говорили: «Они подобны тростнику, который колышется от ветра». При этом, превозмогая дикие боли китайская женщина должна была заниматься домашним хозяйством.