Хан Аттила принимает восточнорумийского посла

70.Хан Аттила принимает восточнорумийского посла

Только поздней осенью удалось антскому знатному вою, тамгастанабаши гуннского государства, грамотному посланнику шестидесятивосьмилетнему Дерябе оправиться от надоедливой поясничной болезни, из-за которой он никак не мог передвигаться (ни пешком, ни верхом, ни в возке), и двинуться назад в свою задунайскую степную державу. Но еще в начале лета он отправил к хану Аттиле своего помощника-телмеча, младшего посланника тридцатилетнего Эскама (сына галлоромана Пизона и сабирки Айхыс) с сообщением, что высочайшее его ханское поручение выполнено. Начальник общегуннского таможенно-дипломатического ведомства Деряба написал в своем послании, что он встретился с высокопоставленным чиновником Хрисафором, вручил ему обговоренные подарки и при его посредстве имел неофициальную встречу и беседу с новым управляющим имперской канцелярией евнухом Хризафиусом, женоподобным, пухлым и с писклявым голосом сановником-латинцем, которому также были преподнесены богатые дары. Этот Хризафиус, как выяснилось, несмотря на малый срок пребывания в своей высокой должности, обладал уже очень большим влиянием при дворе августейшего императора Византии Федосия II. Евнух-управляющий повелел гуннскому тамгастанабаши задержаться в ожидании ответа от своего августейшего властителя, и ожидание, таким образом, затянулось на все лето, а осенью сам вой Деряба приболел отвратительной поясничной болезнью.

Тамгастанабаши Деряба поселился в двухэтажной «гуннской» гостинице, называемой так потому, что там останавливались приезжающие с севера из-за Дуная славяне, германцы, аланы и, изредка, гунны. В соответствии со своим высоким рангом тамгастанабаши огромного и мощного государства вой Деряба взял себе под резиденцию весь второй этаж здания и нанял с десяток местных слуг: поваров и привратников. Его почетная охранная гуннская сотня заняла половину первого этажа для себя и все конюшни во дворе для своих подседельных и подменных коней. Как и все военные люди при неожиданно свалившейся удаче -долговременном отдыхе – гуннские воины, а среди них было также около двух десятков славянских антов, ежедневно только и делали, что пили крепкое вино, плотно трапезничали и много спали, разумеется, не позабыв выставить дежурных караульных и конюхов.

Наконец-то, давний приятель старый эллин Хрисафор представил начальнику гуннских таможен анту Дерябе нового восточнорумийского посла в гуннской державе некого Анатолия, бывшего консула, отставного магистра милиции и действующего сенатора. Это был сорокалетний мужчина крупного телосложения с кудрявыми, как у эллинов и иудеев, волосами на голове, с мужественным безбородым лицом и с короткими усами. Посол Анатолий попросил у тамгастанабаши гуннского посланника Дерябы не более месяца для сборов и получения соответствующих инструкций от евнуха Хризафиуса и августейшего правителя Восточного Рума Феодосия II. Вой Деряба не возражал, он решил за это время хорошо вылечить свою больную спину. Через два переулка, около тщательно оберегаемого отменно вооруженными блестящими преторианцами красивого многоэтажного здания иудейского банка, в первом цокольном этаже невзрачного двухэтажного дома имелась большая лавка с аравийскими и индийскими благовониями, в которой торговали различными лекарствами, снадобьями и целебными средствами. Как было заведено в Константинополе, в подобных лавках за прилавком стояли очень толковые врачеватели, лекари и целители; при надобности их можно было пригласить к больному, обговорив, что затем купишь у него необходимое лекарство, которое он порекомендует. Приставленный румийской стороной молодой сопровождающий-куратор сбегал в аравийскую лавку и привел длинноволосого седого, до черноты смуглого сирийца; последний определил зловредную болезнь у старого анта как «продувание вспотевшей спины холодным ветром».

– Такой недуг прихватывает немолодых людей в тот момент, когда они, разгорячившись, пьют или едят что-либо холодное, – стал пояснять сирийский целитель.

Он помял оголенную спину славянского тамгастанабаши и втер туда какой-то пахучей мази. Больной вой едва сдерживался, чтобы не закричать от невыносимых страданий в пояснице, но все же смог зажать крепко губы и стиснуть зубы. Ведь негоже это – при своих подчиненных, молодых грамотных телмечах и каринжи, издавать жалобные звуки!

– Если через один час немного полегчает, то посылай ко мне за этой мазью человека, одна такая коробочка стоит один денарий, – и длинноволосый старик-сириец показал совсем маленький, можно даже зажать полностью в ладони, кожаный твердый предмет, – и пусть мажут тебе выше седалища еще несколько раз. Жжёт, говоришь? Ничего, что жжёт, это лекарство болезнь вытягивает. А почему это снадобье такое дорогое, это потому, что в его состав входят желчь зайца и яд кобры, смешанные с отжатым соком алоэ и сваренные вместе с иссушенными лапками летучих мышей.

И вот, немного подлечившись, гуннский тамгастанабаши пожилой ант Деряба находился в пути на свои земли! Он со своими воинами почетной охраны следует в колонне первым, за ним двигаются верхоконные преторианские гвардейцы, составляющие сопровождение также находящегося в поездке византийского посла Анатолия. Все румийские воины, высокорослые, крепкотелые, в блестящих доспехах, в зимних красных шерстяных плащах поверх, с начищенным до блеска оружием, едут на круглобоких гнедых лошадях с широкими корпусами. Сотня гуннских джигитов и полкогорты отборных византийских легионеров в общей совокупности составляют длинную процессию, растянувшуюся на дунайской Виа Траяна.

Антский вельможа Деряба посматривает на холодное синее небо, где пролетают вереницы гусей и стаи лебедей, и завертывается потеплее в свой архалык⁴⁵⁴, укутывая длинными его полами колени и удобно устраиваясь в низком славянском кожаном седле.

Первую половину пути из Константинополя до припонтийского города Томы и гунны, и румийцы преодолели по морю на двух больших кораблях-триерах. А теперь вот спешит из Том общая колонна степных нукеров и имперских легионеров к дунайскому кастеллу Чернаводе, чтобы там переправиться на паромах через большой основной поток и малые узкие рукава дунайской дельты. Насколько осведомлен антский вой Деряба, места эти всегда были заселены славянскими племенами. Вон даже гордые румийцы и то были вынуждены свой укрепленный город назвать антско-хорватским именем Чернавода. А какой чудный по обе стороны румийской государственной дороги лес! В такой лес на Дунае любят наведываться антские, венедские или лужичанские «бродни» – люди имеющие здесь «бродные» или «бортные урожаи» (места собирания дикого меда в глубоких и высоких дуплах), рыбные ловы, угодья охоты на зверя. Такие добытчики-бродники должны были быть всегда хорошо вооруженными и сбивались в группы -«кучи» по нескольку человек, не менее десяти, чтобы крепко обороняться от разбойных людей. «Хотя истины ради надо признать, – думал старый антский начальник общегуннской таможенной службы, – что эти «бродни», «бродники» или «бортники» сами мало чем отличаются от таких лихих бродячих воровских людей».

В северной придунайской равнине гуннов и румийцев встретил с большим почетом владетель этих территорий остготско-аламанский тридцатитрехлетний конунг Лаударих. Он построил для торжественной встречи германскую пехотную полутысячу с начищенным оружием и в прекрасных доспехах. Пять десятков воинов впереди строя держали в руках длинные большие медные трубы, обратив широкие раструбы к земле. Получив команду, военные музыканты вскинули разом вверх блистающие на солнце тяжелые инструменты и далеко окрест раздался протяжный, тревожный металлический звук старинной германской боевой мелодии – баритуса. Высокие и широкогрудые, рыжие остготские и аламанские нукеры произвели неизгладимое впечатление на восточнорумийского посла и сенатора Анатолия – он хорошо помнил рассказы старых византийских вояк, как они проиграли германцам в 378 году, казалось бы, совсем равную битву под Адрианополем⁴⁵⁵, когда в сражении даже пал сам римский (а тогда существовал единый Рим) император Валент, и победителями тогда стали именно готы, а точнее, вестготы.

Всего на два дня задержал высокочтимых гостей конунг германцев Лаударих, сам в отличие от своих воинов не очень высокого роста и с темными, как у аланов, волосами. Он пригласил гуннов и румийцев в недалекое большое аламанское селение, где преобладали деревянные двухэтажные дома, но с черепичной крышей. Эти черепичные плитки, точно, были доставлены из византийских владений, ведь только эллины производят такие красные и розовые затейливые, обожженные в большом огне плитки для покрытия зданий.

За столом в зале огромного дома общались за питием редких вин и лакомой едой на трех языках: латинском, готском и гуннском, – благо все участники пиршества в разной степени владели ими. По старой неискоренимой привычке переводчика-телмеча – подмечать интересные слова и выражения в различных языках и сопоставлять их между собой – начальник гуннского дипломатическо-таможенного учреждения славянский ант Деряба непроизвольно запоминал употреблявшиеся в разговоре готские названия и почему-то в ассоциации со славянскими: медос⁴⁵⁶ – мед, люган⁴⁵⁷ – лгать, штенгель⁴⁵⁸ – стебель, шрамме⁴⁵⁹ – шрам, абрубт⁴⁶⁰ – обрубить, вакс⁴⁶¹ – воск, нустерн⁴⁶² – ноздри, крехцен⁴⁶³ – кряхтеть, цикцак⁴⁶⁴ – зигзаг, граб⁴⁶⁵ – гроб.

Хан восточного гуннского крыла Аттила выехал сам встречать обоих послов: своего Дерябу и румийского Анатолия – на расстояние до двух конских переходов от своего орду и ожидал их перед воротами каменного гуннского каравансарая на невысоком плоскогорье. Его сопровождала всего пара десятков верных сабирских телохранителей. Гуннский сенгир обрадовано сжимал в объятиях старого тамгастанабаши и пожал крепко по-румийскому обычаю правую руку сенатора-посланника Анатолия. К вечеру добрались до ханского орду на Олте неподалеку от дакийского местечка Каракала.

Официальный прием восточнорумийского посла состоялся вечером последующего дня в огромной белой юрте приемов, застеленной на полу белоснежными кошмами и усыпанной по стенам красными кожаными подушками для облокачивания. Второй гуннский правитель сидел на почетном месте напротив двери, острый взгляд его голубых глаз, казалось, буравил каждого входящего в помещение человека, черты его лица были суровые. Справа от него, скрестив ноги под собой и немного склонившись на правый бок, восседал главный жаувизирь по военным делам всех гуннских и союзных народов и племен пожилой этельбер Усур, сверкая при открывании рта диковинными в степи золотыми зубами. Слева от хана примостился старший шаман – знахарь всего левого гуннского крыла потомок сенгиров Айбарс, его клинообразная темноволосая бородка выдавалась резко вперед и сабирский предсказатель потому напоминал старого опытного козла, высматривающего ведомое им за собой баранье стадо. На квадратной золотистой парчовой скатерти было наложено угощение: мясо, хлеба, сыры-хуруты, кувшины с вином, топы с аракой и кумысом. В знак уважения для румийского гостя также были поставлены чаши с солеными оливами и сушеными финиками.

По условному сигналу шаманов, следящих за очистительными кострами перед юртой, общегуннский тамгастанабаши вой Деряба ввел в жилище румийского посла Анатолия, старавшегося выглядеть горделивым, как и подобает представителю могучего и огромного государства. Белая его шелковая тога была повязана узлом на правой ключице, золотые застежки схватывали материю его одеяния на груди, левом боку и левом бедре. Он имел на себе драгоценное оружие с серебристыми бриллиантовыми и зелеными изумрудными каменьями на ножнах и на эфесе. В правой руке византийский сенатор-посланник держал короткое церемониальное копье с золотым наконечником, в левой руке у него имелся серебряный тяжелый длинный щит с византийским орлом с распростертыми в полете крыльями. Перед юртой снаружи были выстроены преторианцы почетного сопровождения константинопольского посла. Богатая страна должна была иметь и знатно экипированного и крепко оберегаемого посла. Сенатора и магистра милиции Анатолия с правой стороны согласно существовавшего протокола сопровождал руководитель гуннского дипломатическо-таможенного ведомства Деряба, который официально перечислил все его звания: патриций, консул, сенатор, военный магистр, председатель коллегии поэтов и, самое главное, посол и личный представитель его августейшего величества императора Феодосия II.

Прием дипломату-патрицию Анатолию был оказан по самому высшему разряду. Но второй гуннский хан испортил настроение византийского посланника своим неукоснительным требованием: вследствие дурного поступка восточнорумийского подданного дуросторского епископа Себастьяна соправитель степной державы сенгир Аттила втрое, с семисот до двух тысяч ста фунтов, повышал ежегодную дань Константинополя гуннам.