Великий каган Беледа размышляет

69.Великий каган Беледа размышляет

Разумеется, главный гуннский властитель мог бы приказать построить для себя деревянные куриены, и леса было строевого вдосталь, но не хотелось ему вести никакого строительства, с утра до вечера работали бы в этом случае умелые пленные и малаи во главе с гуннскими тахтачи и стало бы у него здесь шумно. А шума он почему-то уже не терпел, разве что громкий смех развлекающих его наложниц.

Еженочно после сладострастных утех с несколькими голыми женщинами верховный правитель Беледа объедался мясом жирного токто⁴⁵³ и пил много красного хмельного галльского вина, после чего проваливался в пьяное беспамятство. И так почти постоянно. По утрам каган просыпался поздно и чувствовал себя скверно от полуночного буйного и похотливого пира, когда он голый сидел в окружении пяти-шести обнаженных малаек, над которыми верховодил его любимец карлик Зерко с женой-великаншей, и вливал в себя до умопомрачения крепкое вино, араку или хорзу. И пока ему приносили утреннюю чашу белого вина, у него сильно дрожали руки, разламывалась от боли голова, в коленках чувствовалась большая слабость. И в эти мгновения ему чудилось, что если в подлунном мире пропадут взбодряющие по утрам хмельные напитки, то он умрет от жажды и от потери сил. Иногда он ловил себя на мысли, что ему сейчас важнее и значимее большой бокал вина, чем даже самая красивая и широкозадая молодая белотелая латинка из его ночного «гурта», на четвереньках исполняющая любострастную «кобылью» роль под ним. Ему даже изредка приходила глупая мысль, что при утренней головной боли он готов отдать за кубок с пахучей аракой и свою старшую и любимую жену, ханышу-байбиче сероглазую Бланка-доттер. Но после выпитой несколькими поспешными большими глотками чаши у него исчезали все такие плохие мысли и ему становилось хорошо на сердце, радостно на душе и приятно в печени. И он недоуменно констатировал про себя: «Неужели такие дурные мысли недавно приходили в мою голову?»

После утреннего чудотворного бокала с каким-либо хмельным содержимым великий каган одевался, завтракал и спешил на берега острова. Он почему-то с некоторых пор полюбил созерцать водную гладь, с тихим шумом расстилающуюся от острова и до противоположного дунайского берега на расстояние двух-трех полетов стрелы. Оберегаемый верной хуннагурской стражей, он отыскивал каждый день новое место. Если сегодня он сидел далеко от воды на круче, то завтра ему ставили седло на луговине у самого берега под корявой невысокой, но густой дикой грушей с мелкими зелеными плодами и с листвой, перемежающими в себе темно-зеленый и ярко-красный цвета.

Сегодня он пристроился немного поодаль от берега под широколиственным развесистым кленом, рядом с нарядным рябиновым кустом. Около берега снуют темноватые бобры, строящие где-то неподалеку на отмели свою запруду; кустарник и мелкие деревца там около побережья покрылись большими клочками погрызов. Над ними с резкими криками туда-сюда через водный поток перелетают пестрые сойки, лениво размахивая своими широкими крыльями. Откуда-то прямо из ближайших редких тростников (почему-то здесь на острове тростниковые заросли невысокие и произрастают лишь в некоторых местах у воды) выныривает вездесущая рыжая лиса, сверкая на утреннем летнем солнце огненным отблеском своего золотистого меха. Каган Беледа дал знак рукой своим телохранителям подать ему лук со стрелой, тихо взял в руки грозное оружие, наложил облегченную стрелу с костяным наконечником (чтобы не повредить шкуру) и с вороньим оперением, натянул тетиву и стал целиться. Лисица не замечает человека и не убегает, она села и тоже стала глядеть в воду. Гуннский правитель отдал лук назад, так и не метнув стрелу. Ему расхотелось поражать лису, которая занята таким же делом, как и он сам – созерцанием водной поверхности. Лиса наблюдает за водой, уши у нее наполовину черные, а брюхо белое. Мех у нее красно-желтый, не по-летнему справный. Скрипнуло седло на земле под каганом, рыжая плутовка незамедлительно обернулась и, встретившись взглядом с гуннским ханом, резко сорвалась с места и исчезла за низким тальником. Только ее и видели!

Медленно несет свою водяную толщу тысячелетняя река, образуя буруны и водовороты. Смотрит на воду великий каган Беледа и думает свою думу. А хорошие мысли и благодушное настроение уже уходит. Он делает знак щелканьем пальцев, ему подносят вторую за день большую серебряную чашу с крепким северогалльским красным вином. Выпил каган, крякнул, повеселело снова на душе. Размышляет главный гуннский правитель о жизни в степи и о своем житье-бытье.

Много гуннских племен и народов, как сказывают знающие шаманы и оленерчи, вышло в путь в сторону захода солнца по Великой степи от большой и длинной синьской каменной стены. Делились они тогда на три группы: народы – старшие родственники, народы – обычные или средние родственники и народы – младшие родичи. Насколько помнит верховный хан, к старшим относятся племена хайлундуров (из них происходил великий воитель каган Баламбер), биттогуров (оттуда был устрашитель обоих Румов верховный хан Ульдин), хуннагуров (из их числа был избран общегуннским правителем воинственный каган Ругила, его отец, и он сам, великий покоритель земель Беледа) и еще какие-то другие, имена которых он уже не помнит. Только из числа старших родственников избирается главный властитель всех гуннских народов, племен и родов и их союзников и вассалов. А все потому, что родоначальниками племен старших родичей являлись величайшие гуннские сенгиры: Моду, Тумен, Лаоши, Хуханве и Чиджи, которые двадцать четыре поколения тому назад начали прославлять блестящими победами над многолюдными Синем и Ханем высокое имя гуннов.

Далее идут в степной иерархии обычные родственники, такие народности, которые были присоединены насильно или же примкнули добровольно к гуннскому союзу племен. Это оногуры, акациры, кутургуры, баяндуры, сараны и другие, остальные наименования каган запамятовал. Они также пришли сюда в Паннонию из-за могучей гуннской реки Эдел и внесли огромный вклад в дело становления гуннской державы, простирающейся в стороне восхода солнца до каменной синьской стены, в стороне захода солнца до высоких Альпийских гор, на юге, граничащей с владениями арыманов, а на севере, доходящей до ледяных северных вод.

Есть еще младшие родственники, это народы аланов и роксоланов, германских остготов и гепидов, славянских антов, венедов и хорватов, понтийских аламандаров, а также местные оседлые племена тайфалов, даков и исавров, покорившиеся гуннам в качестве данников и ставшие верными союзниками и сподвижниками в деле дальнейшего завоевания вселенной.

Также гуннские народы, племена и роды различаются по своему внешнему облику. Как среди старших, так и среди обычных родичей имеются гунны светлокожие, светлоглазые и светловолосые, а также и желтокожие, темноглазые и темноволосые. Но племен с темноватым обличьем среди гуннов все же не много, только одна треть. Почему-то получилось так, что большинство узкоглазых и смуглолицых гуннских племен, называемых еще черными гуннами, расселилось на территориях восточного крыла государства: в дакийских степях, припонтийских равнинах и в предкавказских долинах. А все светлые, или как еще их называют, белые гунны избрали местом своего обитания поймы среднего течения Дуная и бескрайнюю пушту Паннонии на западном крыле государства. И здесь на правом западном, и там на левом восточном крыле главным властелином является он, великий каган Беледа. Только мешает ему этот братец, его соправитель, нет, второй или младший правитель Аттила. Надо от него избавляться. Он дышит сзади за спиной, как вторая беговая лошадь, преследующая на общегуннских скачках быстроногого скакуна, идущего первым. Это можно было бы безо всякой огласки и опаски сделать тогда, еще до курултая, который избрал их обоих: одного первым и главным каганом, другого вторым и неглавным ханом. Но тогда не удалось добиться результата, только впустую он растратил десять фунтов золота и табун лошадей.

Хмельное вино теряло свое чудодейственное влияние на его мысли и настроение. Пришлось осушить и третий бокал за день. Все, надо уже сегодня днем прекратить возлияния, а то к вечеру уснешь ненароком и пропустишь любострастные игры с голыми крутобедрыми и крепкогрудыми белотелыми наложницами. Опять этот противный уродец Зерко во время его сна всех их поимеет в качестве жеребца, а все обнаженные малайки будут только довольны и напьются вдосталь сладкого вина из очередной распечатанной амфоры. Надо бы этого карлика казнить, но тогда кто будет организовывать и придумывать такие изумительные и похотливые игры в юрте, а он ведь такой выдумщик, этот маленький уродливый большеголовый человечек с таким не по своему росту крупным мужским достоинством.

Когда каган Беледа возвратился назад, то он увидел перед своей юртой троих подданных, сидящих на постеленной прямо на траве кошме и угощающихся в его ожидании пенистым кумысом. Это были его вельможи: главный шаман западного гуннского крыла и племени хуннагуров тридцатипятилетний этельбер Мама, утургурский бек из восточного гуннского крыла сорокатрехлетний минбаши Борула и конунг германских остготов тридцативосьмилетний минбаши Валамир. Не замечая приближающегося кагана, они оживлено беседовали, отпивая белый напиток из серебряных чаш и стряхивая с обмакнутых пальцев ритуальные капельки кумыса для духов-арвахов в очистительный костер, горящий рядом с ними. Великий хан смог услышать последнюю фразу остготского вождя, произнесенную со странной интонацией:

– Поверьте мне, дела у них в восточном крыле идут намного лучше, нежели чем у нас здесь... – и завидев сенгир– хана Беледу, он осекся.

Каган ответил кивком головы на полупоклоны вскочивших на ноги своих сановников и присел рядом с ними на почетное место во главу дастархана:

– Говори, – приказал он утургурскому тысячнику Боруле: – Ты, наверное, прибыл только что?

– Йе бол, мой каган, я скакал почти десять дней, чтобы донести тебе важные вести о событиях в нашем государстве, – закивал головой тучный бек утургуров, – хан восточного крыла Аттила предпринял кратковременный поход в Мезию и овладел городом Дуростором, взял там обильные трофеи, захватил их епископа Себастьяна, обвинил его в святотатстве, в разграблении гуннских могил, и посадил его на кол. Также он разгромил в Мезии шестидесятитысячную восточнорумийскую армию магистра милиции Адабурия.

– У меня также есть вести, – добавил шаман Мама, – гонцы привезли пергамент из Сингидуна, недавно скончалась проживающая там гуннская ханыша, байбиче великого кагана Харатона славянка-антка Злата, ее уже похоронили по славянскому обычаю, но тебя приглашают на поминки-страву.

– Постой, постой, это же теща братца Аттилы, – задумался великий каган, – ведь эта ханыша Злата была матерью его старшей жены Эрихан.

– Да, это правильно, – согласился шаман.

– А сколько же ей было лет? – каган уставился на хуннагурского шамана.

– Говорят, ровно шестьдесят.

– Не старая еще была. Мы с тобой, знахарь Мама, едем в Сингидун, а ты, хан Валамир, возьми своих воинов и скачи за моей долей добычи в восточное крыло.

– Но ведь хана Аттилы там не будет, – пытался возразить германский предводитель, – наверное, он тоже поедет на поминки в Сингидун.

– Я сказал езжай, значит, езжай, – как будто отрубил каган Беледа недовольно.