Андреас Эшбах Выжжено Предуведомление

А поначалу Маркус продолжал идти туда же, где скрылся грузовик, пока не дошёл до столба с указателем. Он тщетно искал это название на карте и ничего не мог понять, пока не сообразил, что находится на другой дороге. Между ним и его целью было не меньше ста километров по прямой. И нигде не видно было никаких машин.

От ходьбы в нём проснулась жажда. И голод тоже. Он сел у какого-то камня, прислонившись к нему, выпил несколько глотков воды, съел кусок чёрствого хлеба и немного твердой колбасы из своего дорожного запаса. Потом уставился в пустоту и стал думать, что делать.

Положение, как оно ему виделось, было очень серьёзным. Похоже было, что в радиусе пятидесяти километров тут не водилось ни одной живой души. Запасов было мало, предстояла ночь, а он понятия не имел, есть ли тут дикие звери, и если есть, то как от них защититься. Всё не слава Богу.

Он порылся в рюкзаке. Мобильный телефон всё ещё был заряжен, но не находил сети. Ну, замечательно. Если бы его аппарат был хотя бы из тех, в которые встроены навигаторы…

А ведь он подумывал о том, чтобы прихватить с собой компас. Он ещё раз сверился с картой. Для начала, хоть и досадно, придётся вернуться назад. Если будет ехать какая-то машина, он должен всеми средствами её остановить, даже если для этого ему придётся встать посреди дороги, кричать и размахивать руками.

Но никакой машины не было. Он шёл и шёл вдоль дороги, нигде не видя ни домика и не слыша ни звука. Всякий раз, сверяясь с картой, он замечал, что двигается медленнее, чем ожидал. Становилось всё темнее. И холоднее.

На какой-то вспомогательной стоянке он увидел большой, обветшавший деревянный ящик, заросший бурьяном, с остатками песка, еле прикрывавшими дно.

Да. В нём можно было спать. Удобно ли, это другой вопрос. Скорее нет. Зато не будет испытывать агорафобии.

Крышка закрывалась. Хорошо помогает против диких зверей всех мастей. Но удастся ли её потом открыть? И можно ли дышать внутри?

Маркус обследовал ящик. Он беспрепятственно открывался – если только снаружи никто не навесит в петлю замок или не сунет палку. Во избежание этого он достал плоскогубцы и обрабатывал накидную петлю, пока она не отломилась. Уже лучше. И пусть ему, может, глаз не придётся сомкнуть за всю ночь, он всё же вырвал вокруг всю траву, чтобы выстлать ею все неровности и ямки.

И, против ожидания, заснул как убитый.

Хотелось бы помыться. Но ничего, сойдёт и так. Всё равно тут некому морщиться от запаха его тела. А если подвернётся машина, его устроит и место в кузове.

Он поел хлеба, испечённого ещё в Bare Hands Creek, с мыслью, что отдал бы «полцарства» за кофе, и двинулся дальше. Ногами, которые, казалось, за ночь заржавели. Мускулы протестовали против каждого шага.

Поворот, который он углядел на карте, оказался неукреплённой полевой дорогой. Разве такое бывает? Он подробно изучил карту, даже прошёл по дороге вперёд, и она действительно поворачивала на северо-запад… Нет, всё было верно.

Стоит ли идти по ней? Если по большой дороге за полдня не проехало ни одной машины, то здесь уж точно не будет ни души. Если он свернёт, останется надежда только на свои ноги.

Но и другого пути он не видел. Если он хочет держаться твёрдой дороги, ему придётся возвращаться в Пендльтон, а это добрых семьдесят километров.

Некоторое время он ломал голову в поисках альтернативы, но так и не нашёл её. Ну и не надо. Тогда пойдёт пешком.

Поначалу было не так страшно. Он нашёл свой темп и шагал равномерно, погружённый в мысли, и всё казалось осуществимым.

Потом начался первый подъём.

Дорога тянулась в гору, пока он не запыхался, а потом стала подниматься ещё круче. Да приспособлен ли такой подъём вообще к машинам или рассчитан только на лошаков? Бог ты мой! А тут ещё выглянуло солнце, и он начал потеть. Всё чаще он останавливался, чтобы перевести дух, над ним вилась туча мошкары, но у него не было сил даже отбиваться от них. А солнце поднималось всё выше, наливалось силой. Лучше всего было раздеться до пояса, но это означало бы дополнительные укусы насекомых и опасность обгореть, и он остался в пропотевшей майке.

В полдень опустела первая бутылка воды, и в запасе осталась только одна. А что, если он не найдёт воды? До сих пор ему ни разу не попалось ни ручейка, ни родника. А если бы они и попались, он не знал, пригодна ли эта вода для питья.

Ремни импровизированного рюкзака врезались в плечи. Кожа под ними покраснела, а местами протёрлась и саднила. Ведь это был не настоящий рюкзак, что сыграло свою роль.

Он сделал привал и попытался определить свое местонахождение. Точность была невелика, у его карты был не тот масштаб, но создалось впечатление, что он продвигался вперёд слишком медленно. Он делал слишком много передышек. С другой стороны, передышки были ему необходимы, потому что он изнемогал.

Он и не знал, насколько это тяжело – идти пешком! Когда в последний раз он проходил такие расстояния? В школе они ходили в походы, но разве те расстояния превышали когда-нибудь десять-двенадцать километров, а?

А все остальные расстояния он всегда преодолевал на каком-нибудь транспорте. Иногда даже стыдно сказать, какие небольшие.

Днём стало так жарко, что ему пришлось искать укрытия в тени. Но и там было жарко, и он немного поспал. Только земля оставалась холодной. Трудно было поверить, что стоял всего лишь март.

Прежде чем тронуться дальше, он ещё раз просмотрел свой рюкзак. Записные книжки Блока – вот уж действительно было бессмысленно таскаться с ними дальше. Он выдернул их из сумки и отложил в сторону. Потом инструменты. Отвёртки весили немного, комбинированные плоскогубцы всегда были необходимой вещью. Ломик был тяжёлый, но поскольку он мог одновременно служить и оружием, бросать его не захотелось. Без чего же можно обойтись? Без молотка, например.

Он ещё раз взял в руки одну из записных книжек. Собственно, как повод ещё немного посидеть. Маркус заметил, что втайне всё это время не терял надежды, что его пробьёт искра – и он поймёт, как Блок нашёл нефть; и тогда окажется, что Блок был прав, а Таггард нет. И если озарение снизойдёт на него именно здесь, посреди пустыни, на краю земли, в пешем странствии незнамо где – это станет событием, достойным быть воспетым будущими поэтами.

Но и в этот раз всё было как всегда. Он листал таблицы, полные цифр, смысла которых он не понимал, разглядывал диаграммы, не зная, что они обозначали, и читал термины, которые ни о чём ему не говорили. Станет ли когда-нибудь окончательно ясно, что всё это на самом деле ничего не значит? Всего лишь продукт фантазии, затонувшей в трясине бреда?

Он читал дневниковую запись, сделанную мелким, энергичным почерком Блока:

Читая, он так и слышал голос Блока, его суковатый австрийский акцент, снова чувствовал уверенность, которая исходила от этого пожилого человека и так зачаровывала.

И Маркус вдруг разом понял, что осилит этот марш-бросок. Чего уж тут осиливать? Только и делов, что сделать шаг, за ним другой, и так далее. До тех пор, пока он просто делает следующий шаг, всё будет в порядке. Всё дело только в нём, в следующем шаге. И совсем не надо думать о километрах, милях и прочих труднопредставимых мерах длины; это только зря подавляет человека. Достаточно думать о следующем шаге – и делать его, и повторять, и повторять это.

Маркус встал, чувствуя себя окрылённым. Нет, эти записные книжки он здесь не бросит. И он снова засунул их в рюкзак. Уж не настолько они утяжеляют его поклажу. Он снова надел ремни на плечи и сделал следующий шаг, потом следующий, потом следующий.

В какой-то момент дорога снова пошла вниз. Идти стало легче, но потом каждый шаг стал рвать коленные суставы, и начали болеть ступни. Вообще, его обувь была слишком тёплой, предназначенной для зимы; и у него было чувство, что в них стоит вода. Требовалось усилие воли, чтобы сделать следующий шаг.

Потом снова в гору. По непонятным причинам несколько километров подряд тянулась насыпная дорога, она расширилась и была проложена так, будто должна была стать проезжей, так что Маркус уже надеялся, что вскоре начнётся обжитая местность, однако щебёнка внезапно снова кончилась, дорога сузилась и нырнула в заросли.

Иногда он спотыкался и лишь с трудом удерживался на ногах. Он смочил водой другую майку и примостил её на голове, но кровь всё равно стучала в висках. Иногда попадались слякотные участки, иногда ветки хлестали его по лицу и рукам. Укусы насекомых начали свербеть, но если он чесался, становилось только хуже. Он закатал брюки, колени были исцарапаны, икры искусаны.

Топкая почва? Это обнадёживало. В следующем таком месте он отправился искать источник воды, проник в чащу и продирался сквозь кусты, пока не наткнулся на стоячий пруд. Он выудил из рюкзака пустую бутылку и погрузил её, чтобы набрать воды, но вода оказалась коричневой и непрозрачной.

Он снова вылил её, поискал платок, попытался отфильтровать через него воду. Но вода по-прежнему оставалась отвратительной.

Он малодушно опустился на землю. И сам себе показался тупым идиотом. Может, он уже давно заблудился и даже не заметил этого.

Чёрт возьми! И эта мошкара вокруг! Его ступни, казалось, превратились в кровавое месиво, а может, и не казалось, а было так; он даже не хотел проверять это.

Вот опять комар, назойливый и крупный! Он ударил, но не попал.

Маркус был на пределе сил. О следующем шаге он уже не думал. Всё чепуха. Вся эта самомотивировка, все эти психоштучки, которыми их пичкали на семинарах по продажам, – всё в задницу. Считается лишь то, что ты сидишь тут в дерьме, один-одинёшенек, и не знаешь, куда сунуться.

Он скинул с плеч рюкзак, раскрыл его, достал оттуда телефон. Боже правый, он нашёл сеть! На дисплее стояло: «Welcome!»

Стоп. Стоп. Его охватила дрожь. Спасение было близко, на расстоянии всего лишь нескольких нажатий на кнопки, но… Большое Но. Они его, возможно, и спасут. Но тут же арестуют. Если он нажмёт на эти кнопки, то его дороге придёт конец. Тогда всё было напрасно. Каждый его шаг. Всё.

Маркус погладил маленький аппарат. Он помещался в его ладони, влажный от его пота. Пластиковые кнопки. Уже сейчас цифровые данные мечутся туда и сюда между ним и какой-то радиостанцией. По этому сигналу его можно обнаружить, с точностью до нескольких метров.

Что будет, если он не выживет? Может, какое-то из этих насекомых уже давно впрыснуло в него яд, с которым в одиночку ему не справиться? Может, от какой-нибудь из этих колючек он заразился столбняком? Столько опасностей вокруг, и большинство из них ему вообще неизвестны.

Просто набрать службу спасения. Пока ещё есть связь. Через пару километров её может не быть. Набрать службу спасения, и всё будет хорошо.

Не так уж это и страшно. Ну, арестуют его, ну и что? За нелегальный въезд много-то ему не дадут. А остальные пункты – да действительны ли они ещё? Ну да, наверное, они ещё действительны.

Эта мысль поднялась на поверхность, как медленно всплывающий кит, и тысячи пугливых голосов хотели перекрыть её, хотели, чтобы он набрал наконец 9-1-1, это ведь было так просто…

Если он это сделает, ему никогда не узнать, из-за чего пришлось принять смерть его отцу.

Что-то побежало по его щекам, но это были не насекомые, это были слёзы. Окоченелым, почти артритным движением пальцев он отключил свой телефон. Сжал его, в то время как внутри поднималась неукротимая ярость, размахнулся и зашвырнул его подальше в кусты, подальше и навсегда.

Потом зажал руками рот, из которого рвался наполовину смех, наполовину всхлипы. Так он и сидел до тех пор, пока наконец не смог подняться и продолжить марш-бросок.

Когда солнце опустилось к горизонту, вопрос, делать ли следующий шаг, вообще уже не ставился. Его ступни делали это автоматически. Мысли погасли. Тупо и механически он плёлся вперёд, переполняемый крепнущим подозрением, что движется к своей погибели.

Стемнело. Он искал место, куда можно было бы прилечь. О диких зверях он уже давно не беспокоился. Сначала стянул башмаки и носки, посмотрел на ступни, все в волдырях, хотя картина была не так страшна, как он боялся. Затем съел остатки провианта, выпил немного воды, лёг и уснул.
Проснулся Маркус оттого, что луч света щекотал лицо. Он сел как робот, оценил состояние своих ступней, натянул на них носки и башмаки и поднялся. Он больше не знал, зачем идти дальше. Он перестал об этом думать. Он шёл, и этого было достаточно.

Было немного холоднее, чем накануне. Некоторые ветки, касаясь лица, осыпали росой. Это действовало благотворно. Шаг за шагом. Он нашёл ритм, который был не просто шагом, он был движением вперёд. Своеобразное чувство поднималось в нём, могучее, архаическое чувство, что он является частью древней традиции – традиции, которая была старше его, старше всего, что он до сих пор знал. В нём будто ожили воспоминания о древних временах, когда его дальние предки, охотники, миллионы лет назад прочёсывали саванны молодой планеты.

Пальцы его хватали свежие побеги, срывали на ходу, заталкивали в рот. Он жевал, ощущая горечь и влагу, и глотал со странной естественностью.

Дорога поднималась в гору, открывая неоглядные дали лесов, которые он пересекал. На одной стороне – далёкие гранитные зубцы, на другой – мятые полосы желтизны, а между ними только лес, волнами холмов под небом, полным свинцовых туч. Было безветренно, беззвучно, океан деревьев смыкался вокруг него с нерушимым спокойствием. Тонкая дымка лежала в долинах как молоко.

Мир, казалось, дышал.

Тени туч скользили по верхушкам, звенели цикады. Каждый шаг, который он делал, был частью этой мистерии, нотой в песне творения, оно в каждое мгновение возникало заново, вечно юное, издавна известное и никогда прежде не слыханное.

Все печали слетели с него, вся боль была забыта – нет, не забыта. Принята. Каким-то образом, Маркус сам не смог бы это объяснить, он понял, что всё это было необходимо, и всё то, что он увидел, стоило его усилий. Собственно, он не увидел – он узнал. Он смотрел на природу, а видел себя. Невозможно было представить себя в отдельности от этого. Где кончается он, и где начинается мир? Невозможно было провести границу. Размытый переход, сплошная среда, целое.

Как бороться против мира, как у него отвоёвывать что-то, как подчинять его, не навредив при этом самому себе? Он видел хищную птицу, кружившую в небе, и чувствовал её в своей крови. Он видел, как качнулась ветка, и почувствовал её в себе. В магический момент, которого ему уже никогда не забыть, он был един со всем.

Маркус и так не собирался заходить сюда открыто, тем более что было ещё светло. Он отступил назад, нашёл дерево, с которого всё хорошо просматривалось, и влез на него, сам себе удивляясь.

Потом он ждал, отдыхая и наблюдая за институтом.

Просторный ареал чем-то походил на ферму, но некоторые здания выглядели слишком урбанистично.

Он различил несколько сараев, хлев, жилой дом, в самом дальнем углу возвышался земляной холм, под которым, судя по всему, находилось подземное сооружение. Ускоритель частиц? Тир? Или всего лишь кегельбан? Со стороны не было видно.

Где мог находиться архив, в котором хранились технические документы? Похищенные конструкторские проекты, например. Трудно сказать. Он представил себе подвал, наверняка под основным зданием.

Причём, возможно, все усилия напрасны, и документы его отца давно уже находятся где-то в другом месте. Как-никак, минуло двадцать лет. За это время многое могло произойти.

Да и Таггард мог ошибаться.

Взгляд Маркуса вновь и вновь обегал территорию института. Ландшафт показался ему почему-то знакомым. Горная цепь на заднем плане, вершины, покрытые льдом… Возможно, он где-то видел фото института. Название тоже звучало так, будто он мог его где-то слышать. Только где? И когда? Он не мог вспомнить.

Строения, правда, с виду казались уже пришедшими в упадок, а то и брошенными. Газоны были давно не стрижены, некоторые кровли казались прохудившимися, и повсюду валялся ржавый, покрытый пылью и заросший бурьяном утиль.

Однако когда стемнело, в жилом доме зажглись огни. Значит, институт не заброшен. Но и следов активных исследований тут не наблюдалось.

Он составил свой план, пока ещё было что-то видно. Собак, казалось, тут не водилось, даже конуры он нигде не заметил. Равно как и других видимых приспособлений защиты и тревоги, сирен, гудков или ламп заливающего света. Был только ряд видеокамер, на которых светились красные диоды; мысленно он склонялся к тому, чтобы принять их за бутафорские. Ибо если нет освещения, что тогда могут увидеть камеры? Кроме того, размещены они были очень уж непродуманно.

Он облюбовал место, где мог, похоже, преодолеть ограду незаметно и без особенных усилий: ржавый угол, на котором проволочная сетка и без того была уже наполовину отогнута. За этой сеткой он мог пробраться вдоль холма, затем обогнуть деревянный сарай, ворота которого, как он разглядел, были закрыты на большой висячий замок. После этого он пересечёт открытое пространство до продолговатой пристройки к жилому дому, которая могла быть мастерской. Массивное кирпичное строение с подвальным этажом и зарешеченными подвальными окнами. Если бы ему пришлось размещать здесь архив, он выбрал бы именно этот подвал.

Когда стало слишком темно, чтобы усовершенствовать план дальше, он просто ждал. Вначале нетерпеливо, потому что время никак не двигалось вперёд, но потом нетерпение сменилось непривычно глубоким покоем, который наполнил его, словно ночной отзвук увиденного сегодня днём. Странным образом он не чувствовал усталости. Но и нервного возбуждения тоже не ощущал. Он просто знал, что войдёт туда – и всё.

Потом погасли и огни. Некоторое время ещё светился слабый жёлтый огонёк чердачного окна, потом и он погас. Кто бы там ни жил, он наверняка уже лёг в постель.

Маркус спустился с дерева в непроглядную темноту. На ощупь нашёл рюкзак, а в нём нашарил карманный фонарь, который, включив на самую слабую мощность, зажал между плечом и шеей, и в этом слабом свете собрал другие инструменты: ломик, естественно, тоже. Его он понесёт в руках. Отвёртки и щипцы рассовал по карманам. Перчатки придали бы образу завершённость, но их у него не было. О них он не подумал, покидая дом Таггарда, а если бы и подумал, подходящие вряд ли нашёл бы.

Но это не имело значения. Сегодня дело было не в отпечатках пальцев.

Он выждал минут сорок и осторожно двинулся, направив фонарь в землю. Ограда действительно не представляла собой никакого препятствия; он перекусил кусачками несколько петель сетки, а остальные отломились сами, настолько они проржавели.

Он прислушался и отвернул сетку в сторону. Она тихо задребезжала. Ни света, ни звука, ни возгласа. Хорошо. Дальше. И без спешки. Он крался вперёд, выверяя каждый шаг. Лучше медленно, чем споткнуться обо что-нибудь и наделать шуму. Осторожность оказалась не напрасной: он действительно один раз запутался в проволочной петле из-под какой-то брошенной упаковки. Нет, не ловушка и не капкан.

Добравшись до спуска в подвал пристройки, он остановился, прислонясь спиной к стене, постоял, пока дыхание и сердцебиение не успокоились. Потом спустился по ступенькам к двери подвала и посветил на замок.

Зазор между полотном двери и рамой был достаточно велик, чтобы просунуть ломик. Дверь издала истошный скрип, когда он налёг, и замок с хрустом вылетел из анкера.

Ночь, казалось, усиливала все звуки. Он быстро метнулся по лестнице наверх, прислушался, не шевельнётся ли что-нибудь. Ведь шуму на сей раз он наделал настоящего!

Он выждал четверть часа в полной готовности бежать, но всё оставалось спокойно. Конечно, отсюда он не мог слышать, не звонит ли кто в этот момент в полицию, но по ощущению вроде как не должен был. И Маркус решил, что взлом остался незамеченным.

Он снова включил фонарь, спустился по ступеням, нажал на дверь. В подвале пахло опилками и деревом, химией и прелью. Значит, мастерская. Частично хотя бы.

В свете фонаря он увидел узкий коридор, из которого в обе стороны расходилось несколько дверей. Маркус попробовал их все по очереди. Ни одна не была заперта. За первой слева располагалось что-то вроде котельной, в каморке справа стояли стеллажи с банками краски. Вторая дверь слева вела к топливному баку, вторая справа…

В кино герои любят говорить: «Бинго!»^[46] – когда находят то, что искали, и Маркусу это всегда казалось глупым. Но сейчас он почувствовал, как велико искушение воскликнуть точно так же.

Перед ним было помещение, размером, может быть, четыре на шесть метров, уставленное старомодными шкафами с выдвижными ящиками.

– Ну вот, – прошептал он, что, наверное, было более подобающим выражением. Он обошёл фронт шкафов. Каждый выдвижной ящик был пронумерован, но эти цифры ни о чём ему не говорили.

И все ящики были заперты на ключ.

Маркус закрыл дверь комнаты и взялся за ломик. Прекрасный всё же инструмент. Сухой щелчок – и первый ящик, полный подшивных папок, выехал ему навстречу.

Тут всё было свалено через пень-колоду. Нумерация, возможно, соответствовала хронологии размещения, тогда должна где-то быть картотека или банк данных, по которому можно целенаправленно искать определённый документ. Что-то вроде: «Изобретение Альфреда Вестерманна, Германия (похищено); см. номер 20345».

Но эта главная картотека располагалась, видимо, не здесь. А жаль. Он-то мнил себя уже у цели.

А что, вообще-то, содержали эти папки? Он вытянул одну и полистал. Кажется, серия опытов с какими-то растительными культурами. Датировано январём 1988 года. Что за опыты, обозначено не было, только указание на…

Маркус услышал характерное жужжание и уже хотел обернуться, как вдруг что-то сделало «шларккк» и вырвало папку у него из рук.

И пригвоздило к шкафу картотеки.

Гвоздь, и в самом деле! Достаточно большой, хватило бы распять кого-нибудь, и взялся он из ничего…

– Никаких резких движений, советую вам, – произнёс низкий, хриплый женский голос. – У меня в руках машинка для вбивания гвоздей. Ею можно убить так же верно, как из пистолета, только будет гораздо-гораздо больнее.


Глава 49
Женщине было лет сорок пять, и она обладала комплекцией лесоруба. На ней были тренировочные штаны и майка без рукавов, во всей красе являющая взору её могучие плечи. Но жужжащая машина казалась тяжёлой даже в её руках, и дуло, в котором Маркус уже видел поблёскивающее остриё следующего гвоздя, беспокойно ходило туда-сюда.

От машинки отходил кабель, который она воткнула в розетку, как видно, где-то в коридоре. Какая прелесть!

– Кто вы такой? – спросила она, тяжело дыша. – И что вы здесь делаете?

Маркус попытался изобразить умиротворяющую улыбку.

– Ну, некоторым образом я взломщик. Правда, я ищу всего лишь то, что принадлежит мне…

Он непроизвольно опустил руки, от этого женщина вздрогнула и невзначай нажала на спуск. Раздалось «шларккк-шларккк», и ещё два гвоздя просвистели у самой его головы.

– Не двигаться! – крикнула она.

Маркус застыл статуей, хотя его так и подмывало посмотреть, не обманул ли его слух и правда ли оба гвоздя вонзились позади него в бетон. Перед этим он питал нешуточное уважение к этой небольшой машинке, полагая, что женщина умеет с ней обращаться. Теперь он испытал настоящий страх, поскольку оказалось, что она не умеет.

– Послушайте, я вам ничего не сделаю. Но не могли бы вы отвести дуло этой штуки немного в сторону? На всякий случай.

Она всё ещё тяжело дышала.

– Вот уж этого вы точно не дождётесь.

Дурацкая ситуация. Маркус ободряюще кивнул.

– О'кей. Как скажете. – Он снова поднял руки вверх. – И что мы будем делать?

Она разглядывала его, сжав губы, явно не зная, как быть. Ну, класс. Какое-нибудь: «Сейчас вы с поднятыми руками медленно пойдёте впереди меня наверх, чтобы я могла позвонить в полицию», – обычное во всех этих детективах, здесь явно не сработает, поскольку кабель её машинки не отпустит её дальше, чем на два метра.

Короче, надо было договариваться.

– Послушайте, – начал Маркус, – давайте поговорим. Просто поговорим. Мы не найдём решения, если не поговорим. А найти решение нам придётся, иначе мы до утра здесь простоим.

– Без фокусов! – прошипела она.

– Мне не до фокусов, поймите, – заверил её Маркус, с неприятным чувством осознавая, что приёмы риторики в разговорах с клиентами, которым его когда-то обучили, вполне могут рассматриваться как уловки и приёмы, да именно так и рассматривались самими профессионалами сбыта. – Скажите, а что могло бы убедить вас, что я, в сущности, безобидный парень? У меня нет при себе оружия. Если хотите, я сделаю шаг вперёд – с поднятыми руками, разумеется, – чтобы вы могли меня обыскать.

Гвоздебойная машина взметнулась вверх.

– Стоять на месте!

– Хорошо-хорошо, я не сдвинусь. – Плана действий у неё не было, это ясно. Ситуация была ей не по силам. – Тогда другое предложение: я назову вам свою фамилию. Меня зовут Маркус Вестерманн. Я мог бы показать вам свой паспорт; он у меня в нагрудном кармане куртки. Деликатное место, ясное дело. Но если я пообещаю шевельнуть только одной рукой и очень медленно…

В этот миг жужжанье смолкло.

Глаза её расширились.

– Черт!.. – взревела она.

– Не беспокойся, Берниче, – донёсся из коридора другой голос. – Можешь опустить своё орудие. Я этого парня знаю.

Берниче опустила гвоздобойник и обернулась, фыркнув от негодования. Про взломщика она, казалось, и забыла.

– Ты что, рехнулась, в твоём-то состоянии!.. В постель!

– Угомонись.

Маркус не верил своим ушам. Этот голос!

В дверях показалась рука с вилкой кабеля, а затем и обладательница этой руки.

Это была Эми-Ли.

На сносях.

– Ты? – вырвалось у Маркуса, и он сразу вспомнил, где видел этот ландшафт и эту горную цепь. Не на фото. – Так это ранчо твоего отца?!

Но как это могло быть? Он ведь никогда не спрашивал, где именно они тогда были; а с момента его бегства из Bare Hands Creek ему бы и в страшном сне не привиделось, что он направляется именно сюда…

– Точнее говоря, моё маленькое ранчо, – сказала Эми-Ли. На ней была ночная рубашка, а поверх неё – тонкий розовый халат. – Но поскольку мне его подарил отец, то да.

– Но как же… Я думал – здесь Farsight Institut. По крайней мере, на табличках так написано, и…

– Эми-Ли, ты здесь простудишься, – перебила Берниче.

– Мне не холодно. – Эми-Ли повернулась к мускулистой женщине. – Не могла бы ты на минутку оставить нас одних?

Теперь Берниче снова вспомнила про взломщика и злобно оглядела его.

– С этим типом? Здесь, внизу? Нет.

– Я обещаю, что через пять минут я поднимусь наверх.

– Ни в коем случае.

– Берниче!

Мускулистая женщина опустила своё оружие на пол.

– Пять минут. После этого я снова приду.

Эми-Ли оперлась о дверной косяк, сложив руки на своём огромном животе.

– Берниче – моя акушерка, – объяснила она. – Я хочу родить ребёнка дома.

Маркус кивнул.

– Весьма заботливая акушерка, должен сказать.

– Да, этого у неё не отнимешь. – Эми-Ли оглядела его с головы до ног. – Я даже не знаю, что сказать. Обнаружить тебя в моём подвале – это, пожалуй, самое последнее, чего я могла ожидать. И что же привело тебя сюда? Ты, кстати, выглядишь ужасно, Марк…

Тут Маркусу нечего было возразить.

– Это очень долгая история. Боюсь, в пять минут мне с ней не уложиться. – Он посмотрел на неё. – А ты выглядишь великолепно, если мне позволено будет это сказать.

– Спасибо, – холодно ответила она. – Однако как специалист по продажам ты должен знать, что не бывает ничего такого, что нельзя было бы объяснить за тридцать секунд. Итак?

Она выглядела ещё лучше, чем когда-либо. Несомненно, это было связано с беременностью. Судя по её животу, она после его ухода очень быстро нашла своего суженого. И за отцовским благословением дело не стало.

Видимо, не подкачал с происхождением. Какой-нибудь Кеннеди, Рокфеллер, Буш или вроде того.

Маркус набрал в лёгкие побольше воздуху и выпалил:

– Итак, в краткой форме: я ищу последнее изобретение моего отца. Некто, принимавший участие в его убийстве, сказал мне, что похищенные документы попали тогда в Farsight Institut. – Он указал на шкафы картотеки. – Возможно, где-то здесь. Если только я не заблудился.

– Вот видишь, уложился. – Она задумчиво огляделась. – Нет, я думаю, ты не заблудился. Я только сейчас начинаю понимать, как это всё взаимосвязано…

– Что ты имеешь в виду?

Она положила ладонь на живот и глубоко вздохнула.

– Уф-ф. Я тебе всё расскажу, и по мне так ройся в этом хламе сколько хочешь, но только не среди ночи… О Боже.

Маркус тревожно посмотрел на неё.

– Всё в порядке?

Она кивнула.

– Ничего-ничего.

– Эм-м, а скажи-ка… Не рискованно ли оказаться в такой глуши всего лишь с акушеркой? Ну, хотя бы отец твоего ребёнка мог бы… – Он запнулся. Неужто этот… отпрыск семейства Рокфеллеров, Кеннеди или Бушей мог её бросить?

– Отец моего ребёнка, – простонала Эми-Ли, – сейчас занят тем, что вламывается в чужие дома, которые одиноко стоят в такой глуши. И от него к тому же воняет так, будто он не мылся целую неделю.

Маркус смотрел на неё, и до него никак не доходило.

– Что?

Она закатила глаза.

– Я? – Маркус засмеялся. – Как это может быть?

– Видишь ли, это связано с сексом. С тем, что так похоже на процесс бурения. Помнишь ещё, я надеюсь?

– По времени, я имею в виду, – пояснил Маркус. – Беременность длится… Сколько?

– Ровно девять месяцев. И по расчётам я должна была родить ещё вчера, – она погладила свой живот. – И после тебя у меня никого больше не было. Итак, либо отец ты, либо произошло медицинское чудо.

Маркус таращился на неё, подсчитывая:

– Сейчас у нас март… минус девять месяцев… Июнь! И в самом деле. – Неужто всё было так недавно? Ему казалось, что с того времени прошли десятилетия.

– В ту ночь, когда отключилось электричество, я думаю.

Маркус бросил на неё взгляд.

– Да.

Эми-Ли снова сложила руки на животе.

– Но ты не должен чувствовать себя обязанным. Я справляюсь, как видишь. И подавать на алименты не буду, обещаю.

– Но я чувствую себя обязанным, – ответил Маркус. – То есть я… Я… Даже не знаю, что сказать. Ты исчезла, и…

– Я исчезла? Это ты ушёл, насколько я припоминаю. И когда я узнала о твоей аварии, мне сразу же сказали, что тебя не разыскать. – Она пожала плечами. – Но всё и так было ясно. В конце концов, я ведь сама во всём виновата.

– Что? Нет! Это было совсем не…

Эми-Ли стала кутаться в свой халатик.

– Ты не должен чувствовать себя обязанным, понятно? Я справлюсь. Я богатая женщина; уж если я не справлюсь, то кто тогда?

Маркус беспомощно смотрел на неё, не зная, что сказать. Ему хотелось встать перед её животом на колени, и то, что он испытывал это желание, потрясло его больше, чем всё остальное. Они зачали ребёнка. Тогда, в ту магическую ночь, когда мир остановился…

– А теперь идём наверх, – сказала она. – Тебе нужно принять душ, а мне надо спать. И я уже замёрзла.

– О, – сказала Доротея. – Это было бы неплохо.

Друг Вернера по бывшему клубу внедорожников – клуб за это время прекратил своё существование – обещал позвонить, но с тех пор так и не объявился. Вернер уже жалел, что перезванивал ему, напоминая о себе и вынуждая его секретаршу врать.

У Габи тоже возникла идея.

– Повесь это на доску объявлений. Твоим покупателям это тоже будет интересно.

Доротею словно током пробило при этой мысли. Может, это был азарт борьбы?

– Правильно, – сказала она, скопировала письмо и прикнопила его посередине доски, подложив под него лист ярко-красного цвета, несколько большего формата, чтобы лучше бросалось в глаза.

– Ну, это уже беспредел! – сказала первая же покупательница, прочитав это.

– Я им тоже напишу письмецо, но такое, что они его припрячут куда подальше! – возмутилась другая.

– Я расскажу мужу, – сказала третья. – Он в газете работает; он про это напишет.

Через две недели в магазине Доротеи появился молодой человек измученного вида. Он тёрся у полок, выжидая момент, когда в магазине не останется покупателей, и тут же подошёл.

– Госпожа Утц? Можно с вами поговорить?

Доротея, которая уже начала было наблюдать за ним, недоверчиво кивнула.

– Да вы ведь уже говорите.

Он волновался.

– Я из Дуффендорфа. Я новый директор «Fixkauf» и хотел бы, чтобы мы с вами уладили этот спор. Мы, естественно, отзовём это нелепое предупреждение и, если вы захотите, вы получите на блюде голову нашего юриста, который подбил нас на всё это, – только, пожалуйста, остановите этот бойкот. Мы и правда уже на пределе. Транспортные расходы поднялись настолько, что мы не справляемся… Бойкот свернёт нам шею.
И всё пошло как раньше, но в иные дни Доротея не могла отделаться от чувства, что она прячется в своём магазине, укрывшись от мира, который потерял управление и казался ей похожим на разлаженный часовой механизм, вот-вот рассыплется на части – на оси, пружинки и колесики.

Новости она уже не смотрела. Выходила из комнаты, когда они начинались. Но соседи приносили ей газеты – в качестве упаковочного материала. Целый день заголовки маячили перед ней на столе, она заворачивала салатные кочаны в катастрофы, а морковку – в сообщения о банкротствах.

Каждый день разорялась какая-нибудь авиакомпания. А она и не знала, что их было так много. Туристические агентства предлагали поездки в основном на автобусах или по железной дороге; все каталоги, отпечатанные осенью, были объявлены недействительными; чартерные рейсы аннулировались. Кто хотел на Майорку, плыл на пароходе. Одна покупательница рассказывала о своей подруге, которая работала в аэропорту Пальма-де-Майорка и стала теперь безработной. А сам аэропорт превратился в павильон ужасов – призрачный, безжизненный и пустой.

Все больше было сообщений о странах, где служащие не получали зарплату, пенсионеры ждали свою пенсию, а пособия по безработице просто вычёркивались из бюджета. Во многих восточных странах экономика лежала в нокдауне, в Польше, Чехии, Греции, балканских странах государственные органы не могли собрать налоги, а если пытались добрать необходимое за счёт повышения ставки, это ещё больше удушало предприятия.

Когда Доротея читала такое, её охватывало предчувствие, что скоро всё то же самое начнётся и в Германии.

И Вернер намекал, что ожидается дальнейшее сокращение зарплаты. Официально это пока не объявлялось, но предугадывалось. Наряду со срывом контракта фирма имела проблемы с производством: один тип моторов больше нельзя было выпускать, поскольку не хватало одной детали. Чего-то вроде втулки из специальной керамики. Вернер, конечно, подробно объяснял ей, что это за деталь и какую роль она играет, но объяснял настолько многословно и с уходом в побочные процессы, что она вообще перестала что-либо понимать. Как бы то ни было, а без этой детали мотор не работал. Был один-единственный поставщик этой детали, обладавший к тому же патентом на неё, и тот разорился. Теперь отдел снабжения вертелся в поисках другой фирмы, которая могла бы производить эти керамические части, параллельно вёл лицензионные переговоры и готовил – на случай, если эти переговоры сорвутся – ходатайство об аннулировании патента ввиду его неисполнения… И такие вещи якобы происходили теперь сплошь и рядом.

Всё было взаимосвязано. Именно как в часовом механизме. Вынь одну деталь – и часы перестают работать.

Больше всего её тревожило, что это коснётся и её магазина. Если она не получит товары, всё будет кончено. Если её покупатели не заработают достаточно денег, чтобы покупать у неё, тоже. Каждый был частью игры. И никто ни от чего не был защищен.

Однако Вернер смотрел на это по-другому. Каждый вечер он начинал с этого проекта ТДП. Когда приходило по рассылке сообщение фирмы о состоянии строительных работ, он распечатывал его и спускался с ним в кухню, чтобы прочитать вслух. Он мог часами разглагольствовать о дробильной установке, методах нагрева и так далее. Он питал прямо-таки страстные надежды на этот проект, и Доротее от этого было не по себе.

Послушать его, так рынок только и ждёт, когда появится угольный бензин, чтобы успеть обеспечить себя товаром. Все спешат опередить друг друга, поскольку о появлении угольного бензина уже объявлено. И скоро к ним поступят первые плоды проекта, – обещал он ей.

Только на это и осталось надеяться. Поскольку, если и дальше так пойдёт с ценами на бензин и сокращением зарплаты, скоро Вернер не будет зарабатывать себе даже на дорогу.
Основательно помывшись в душе, Маркус провёл короткую ночь в кровати для гостей, а когда поздним утром спустился вниз, обе женщины уже сидели за завтраком и спорили о том, не пора ли уже забыть о домашних родах и не поехать ли в клинику, чтобы ускорить их.

– Ещё не пора, – говорила Эми-Ли. – Время ещё терпит, я чувствую это.

– Ах, как я люблю эти разговоры про телепатическую связь матери с ребёнком, – с гадкой иронией отвечала Берниче. – Клиника-то не за углом, подумай об этом!

Маркус дал себя заметить, и ему тут же были поданы блины и в огромном количестве хороший кофе. Берниче извинилась за то, что чуть не пригвоздила его к стене, а Эми-Ли, как ему казалось, разглядывала его именно тогда, когда он на неё не смотрел.

Хотя, возможно, он принимал желаемое за действительное.

Кухня-гостиная была уютной: отделанная светлой древесиной, с прекрасным видом в сад и солидной мебелью того рода дерева, который от времени становится только лучше. За обеденным столом могло бы поместиться десять человек, так что на нём хватало места для множества варений, компотов и сиропов, которые он должен был «непременно попробовать».

И, конечно, ему не удалось уклониться от подробного рассказа о том, как он сюда попал.

– Жуть, – сказала Эми-Ли, когда он закончил. – И ты даже понятия не имеешь, что это за изобретение?

– Ни малейшего.

– Тогда давай искать, – в её глазах блеснуло что-то от той голодной предприимчивости, которую он ещё хорошо помнил. Она поднялась, опираясь руками о стол.

– Эми-Ли! – запричитала Берниче. – Тебе бы надо поберечься. Ты на девятом месяце беременности, пожалуйста, не забывай об этом. А если точно, так уже на десятом.

– Да, преждевременных родов уже не будет, это уж точно, – ответила Эми-Ли.

Она повела его через холл в кабинет, в котором уже давно никто не работал: на всех поверхностях лежала пыль, а на стене висел календарь 1992 года.

– Ты смотри-ка, – сказал Маркус, указывая на фирменный логотип.

То был рекламный подарок фирмы «Eurocontact». Каждый месяц был украшен символом какой-нибудь европейской столицы.

Эми-Ли уставилась на календарь.

– Постепенно я начинаю тебе верить.

– При том что сам себе я верю с трудом, – пробормотал Маркус. Подарок выглядел так простодушно, так неброско. Всего лишь фирма, которая завязывала контакты с Европой, ничего больше.

Эми-Ли выдвинула ящик стола, полный ключей.

– Может, мы и вправду найдём бумаги твоего отца, – сказала она, роясь в них. И достала один ключ. – Вот. Каталог архива.

Она не преминула отправиться с ним в подвал. Всего там было шесть комнат, уставленных архивными шкафами, в одной из них и размещался каталог.

В выдвижных ящиках верхнего ряда хранились магнитные ленты и большие, гибкие дискеты на пять с четвертью дюймов.

– Ну, класс! – пробормотал Маркус. – Для таких теперь и дисковода не найдёшь.

– Ты начал не с того конца, – сказала Эми-Ли и выдвинула ящик в самом низу. – Маленький ребёнок может добраться только до нижнего ряда.

– Какой ещё ребёнок?

– Я, – ответила она. – Сон, который я тебе рассказывала однажды, помнишь? Это было не в Сиэтле. Это было здесь. – Она протянула ему большую, замусоленную карточку. Бледно-жёлтую, по краям разлохмаченную, с тонкими красными линиями.

И на самом верху было напечатано на машинке: «Вестерманн, Альфред».

– С ума сойти! – вырвалось у Маркуса. Он взял карточку у неё из рук.

В следующей строчке, немного налезающей на верхнюю, было напечатано: «Остракция (III-2010, происхождение: „Eurocontact“)».

Он глянул на Эми-Ли, которая в этот момент с трудом разогнулась.

– Ты должна мне это объяснить.

Она оперлась о шкаф.

– Да. Видимо, должна. Итак, насколько я поняла то, что мне рассказывал папа, дело обстояло так: когда мама заболела, он привёл в действие все рычаги, чтобы ей помочь. Это была редкая болезнь, о которой мало что известно, поэтому он решил организовать её полное обследование. Сперва он искал университет, который взял бы у него деньги и провёл это обследование, но не нашёл. Потом он попытался учредить собственный институт, но не получил необходимых разрешений – как-никак, речь шла о бактериях и прочих опасных вещах. В конце концов он наткнулся на исследовательское учреждение правительства, от которого это правительство радо было избавиться.

Маркус указал на пол.

– Вот это самое.

– Оно. Тогда это был исследовательский институт, учрежденный президентом Картером. Институт занимался альтернативными энергиями и бактериями, которые могли бы разлагать масляный отстой и прочие вредные вещества. Администрация Рейгана хотела скинуть это дело со своей шеи. Но поскольку изначально учреждение считалось военной лабораторией, а вся долина представляла собой закрытую территорию, папе всё это и продали в комплекте.

Маркус вспомнил, как Ванг показывал ему свою долину.

– Твой отец говорил, что купил эту долину в попытке спасти твою мать.

– Только ничего не помогло. Она умерла ещё до того, как начались работы по переоборудованию.

Маркус огляделся, дивясь услышанному.

– И потом?

– С тех пор папиной ноги здесь не было. Сначала мне пришлось провести тут восстановительный ремонт.

– Невероятно. – Маркус помотал головой. – Даже не знаю, что и сказать.

Эми-Ли упёрлась ладонями в поясницу.

– Тогда давай не будем терять время и, наконец, докопаемся до этого изобретения.

Ну, это были уже мелочи. Римская цифра три означала номер архивного помещения. Маркус принёс ключ для шкафа с номерами 1-2999 и сразу же извлёк из нижнего ящика несколько толстых папок типа «Манила» и картонную коробку с надписью «Остракция».

Большая часть документов была написана по-немецки, частично почерком его отца, частично отпечатана на машинке. Он всё разложил на полу кухни-столовой, и обе женщины смотрели, как он читал эту кипу бумаг.

– «Остракция», – смог он наконец объяснить, – должно быть, сокращение от «осмотической^[47] экстракции^[48]».

– Вау, – сказала Эми-Ли. – Ну, хорошо, хоть объяснил.

– Изобретение моего отца, – продолжал Маркус, зачарованный тем, что он читал, – позволяет получать спирт практически из любых растительных отходов, которые в огромном количестве образуются в сельском хозяйстве. Причем спирт в качестве моторного горючего.

Теперь они поняли.

– Взамен бензина?

– Вот именно. Основной принцип такой: растительные отходы измельчаются и при помощи бактерий приводятся в брожение. Это процесс классический, примерно так варят пиво. Проблема всегда заключалась в том, что бактерии, производящие алкоголь, уже при сравнительно низком содержании алкоголя отмирают – они, так сказать, губят сами себя. И если надо было получить алкоголь, который годился бы для сжигания, его требовалось тщательно дистиллировать, а это процесс энергозатратный, затрачивать приходится больше, чем получаешь.

– То есть это нерентабельно.

– До сих пор цифры были неутешительны. Если этанол – так называют питьевой спирт – добывать из растительных материалов, на получение одного литра потребуется 36 тысяч килоджоулей энергии: на возделывание, удобрение, уборку урожая и главным образом на дистилляцию. А энергетическая ценность этого литра составляет всего 21 200 килоджоулей. Это значит, наши потери составят свыше сорока процентов.

– Ты говоришь: до сих пор? – вставила Эми-Ли.

– Мой отец додумался вот до чего: если использовать отходы, которые накапливаются в сельском хозяйстве, – пустые стебли, наружные листья капусты, высевки, солома, всё, что несъедобно в кукурузе или в подсолнечнике, – то почти не потребуется дополнительных энергозатрат. Потому что эти культуры так и так сажают в продовольственных целях, не так ли? После этого нужно только обойти дистилляцию…

– «Только»?

Маркус кивнул.

– Тут есть одна хитрость. Мой отец нашёл путь получать спирт без дистилляции. – Он потянулся к картонной коробке, в которой они уже видели толстую, чёрную плёнку особенной структуры площадью с квадратный метр. Он поднял её. – Это плёнка, произведённая – ну, сегодня бы сказали – с помощью нанотехнологии. За счёт процесса осмоса она непрерывно экстрагирует из варева алкоголь. У неё две стороны – одна рифлёная и одна гладкая. Варево – на гладкой стороне, а на другой, рифлёной, выступает смесь из этанола и метанола, эта смесь ядовитая, если её выпить, однако в моторе она сгорает превосходно.

– Решение транспортной проблемы, – констатировала Эми-Ли.

– Вот именно. Алкоголь почти такой же энергоёмкий продукт, как и бензол, и может без проблем его заменить. К тому же сгорает он более экологично, а поскольку добывается из растений, не возникает дополнительной двуокиси углерода.

Берниче кашлянула.

– Может мне кто-нибудь объяснить, что такое «осмос»?

Маркус вытянул листок, на котором по-английски объяснялось несколько положений.

– Процесс диффузии между двумя растворами различной концентрации, которые разделены между собой полупроницаемой мембраной, – прочитал он. – Приведу наглядный пример: у нас в почках есть мембраны, через которые вода, мочевина и прочие нежелательные вещества из крови переходят в мочу, тогда как всё остальное остаётся там, где оно есть. Примерно так и можно представить себе этот процесс.

Эми-Ли наморщила лоб.

– Звучит подозрительно просто. Всегда спрашиваешь себя, почему до этого больше никто не додумался?

– На самом деле это не так просто, – сказал Маркус, раскладывая документы по темам в разные стопки. – Сам по себе процесс протекает лишь тогда, когда соблюдены определённые условия среды. И всё зависит от этой плёнки. Это в принципе высокосложная машина, которая в состоянии, так сказать, просеивать молекулы алкоголя, не пропуская при этом существенно более мелкие молекулы воды. Описание, как её произвести, – документ очень внушительный.

К концу дня Эми-Ли и Маркус сидели вместе на диване, а перед ними на ковре лежали документы. Маркус не заметил, куда девалась Берниче, да ему это было безразлично. С него достаточно того, что он сидит здесь и смотрит, как оранжево-красное солнце клонится к закату, заливая верхушки деревьев волшебным светом. Комнату, уставленную гигантскими растениями, наполняло тепло.

– И что ты собираешься теперь со всем этим делать? – спросила Эми-Ли.

Маркус задумчиво оглядел стопку бумаг – наследие его отца.

– Я думаю, в этом мой путь. Осуществить изобретение отца. Довести его до конца.

– Но ведь ты у нас не мастер на все руки. А кликать мышкой и изрекать заученные фразы – на этом далеко не уедешь.

– Время кликать мышкой, я думаю, и так прошло. А остальному можно научиться.

– И где ты собираешься это делать? И как?

«Хорошо бы здесь, – подумал Маркус. – У тебя».

– Ещё не знаю.

– Тебе понадобятся деньги.

– Конечно. Это тоже будет нелегко. Особенно если учесть, что я в полицейском розыске, в стране нахожусь нелегально и ещё кому-то задолжал.

– Ты сумасшедший.

– Наверное. – Ему хотелось обнять её. Но она с момента их новой встречи не допустила ни одного его прикосновения. Вот и теперь она сидела сама по себе, на другом конце дивана, раздутая самка, и в то же время была прекраснее, чем когда бы то ни было. – Я что-нибудь придумаю, – добавил он.

Она кивнула.

– Да уж наверное. Сюда же ты пробрался. И нашёл то, что искал.

«А что я, собственно, искал?» – спросил себя Маркус.

– Да, – сказал он. – Даже не верится.

Она подтянула к себе подушку.

– Может, ты хочешь уехать? Я могу позвонить Ксяо, он тебя подвезёт. Хоть завтра.

О'кей. Она хочет от него избавиться. Это тяжело, но, пожалуй, ему придётся с этим смириться.

– Вообще-то, я думал…

– Что?

– Ну. Раз уж в любой момент могут начаться роды, я хотел бы дождаться нашего ребёнка. Встретить его.

– Мне эта идея не по вкусу.

– Я считаю, это самое меньшее, на что я мог бы рассчитывать.

– Но я этого не хочу.

– Но почему?

– Потому что это только вызовет ненужные чувства, и как знать, мы ещё наделаем глупостей. – В её голосе послышалась горечь.

Маркус посмотрел в окно, проследил взглядом за стаей птиц, сверкнувшей серебром.

– Это так или иначе вызывает чувства. Даже когда мы просто тут сидим.

– Забудь об этом.

Он помотал головой.

– Нет. Этого я никогда не забуду. Так же как не смог выбросить тебя из головы.

– Перестань, – резко сказала она.

– Я не хочу переставать. Хочешь знать, чего бы я хотел? Сидеть рядом с тобой, пока мы не состаримся и не поседеем. Вот чего я хочу.

Эми-Ли отвернулась и невесело рассмеялась.

– Мужчины!.. Ты просто видишь мой большой живот, и от этого у тебя идёт выброс гормонов, вот и всё.

– Я вижу тебя. И у меня в голове не укладывается, как я смог тогда уйти.

– И правильно сделал, что ушёл. Я была такая дурочка. Такая ветреница, из тех, что гордятся, когда мужчины пялятся им в декольте.

Воспоминание о том, с какой лёгкостью он тогда, в тот день в Нью-Йорке, перевёл стрелку своей жизни, захлестнуло Маркуса.

– Всё было бы иначе, если б я не ушёл… – прошептал он. Потом он вспомнил, что стояло за его уходом и, наверное, сыграло свою роль. – Надо было мне выдать Блока твоему отцу.

Эми-Ли медленно кивнула.

– Да. Блок. Его проклятый метод.

Несколько секунд было тихо. Слышалось мягкое потрескивание, как будто древесина расширялась.

Потом он услышал её слова:

– Отец требовал, чтобы я сделала аборт.

Маркус похолодел.

– Что?

Маркус протянул руку, коснулся её плеча, но она отстранилась.

– И потом? – спросил он.

Она пожала плечами.

– Это был разрыв. Не было никакой особой ссоры. Я просто уехала в Сиэтл, где у меня были друзья. Берниче, например. Впоследствии мы с папой сошлись на том, что он отпишет мне часть своего состояния, а я за это буду поддерживать с ним контакт. После этого я переехала сюда. – Она судорожно втянула воздух. – Может, когда родится ребёнок, будет лучше. Если я увижу, что он его примет. Но так, как раньше, уже не будет никогда… Да и зачем? Теперь, оглядываясь назад, я не понимаю, как я могла быть такой дурой! Что я с собой сделала?! И при этом считала себя такой умной. Женщина, которая умеет жить. Какая чепуха! Но это я поняла только тогда, когда впервые ощутила в себе ребёнка. Это изменило всё.

Маркус разглядывал круглый красный ковёр, смутный узор на нём и чувствовал, что должен сказать это сейчас, иначе не скажет уже никогда.

– Эми-Ли, я хотел бы остаться с тобой. Или взять тебя с собой. Как угодно, лишь бы мы были вместе…

Она отрицательно покачала головой, сжав губы.

– Нет. Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Но почему?

Она обхватила себя руками, глубоко вдохнула и тихо, проникновенно сказала:

– Потому что ты никогда не забудешь, что я лишь притворялась перед тобой. Что я брала тебя на наживку, чтобы сделать гешефт. Что я тебя использовала. Ты всегда будешь помнить об этом, – и как бы ты смог мне после этого доверять? А если мы не будем доверять друг другу, мы не будем счастливы.

Маркус вспомнил их первую встречу, их двусмысленный разговор о буровых вышках и о промывочных жидкостях.

– Знаешь что? Всё это я, в общем, знал. Всё это было слишком безумно и вычурно, чтобы быть настоящим. Но главное вот что: это не было для меня аргументом. Я просто хотел с тобой спать. Честно говоря, тогда я хотел спать хоть с какой-нибудь женщиной, и ты мне просто подвернулась. У меня к тому времени уже целую вечность не было секса, я был весь набит тестостероном до корней волос… Мне было всё равно, по каким причинам ты ложишься со мной. Главное, ложишься. И секс, честно, был тогда для меня игрой, в которой так или иначе один должен обдурить другого. Секс – это обоюдное использование друг друга. – Это признание хлынуло из него потоком, и он не мог его остановить. Да, так было. Но теперь это не так. – Он робко поднял на неё глаза. – Таковы мужчины. Боюсь, это заводской брак, ошибочная установка по умолчанию.

Она скептически оглядела его.

– Я уже не та женщина, какую ты знал.

– Я тоже больше не тот мужчина, какого ты знала.

– Весь следующий год я, скорее всего, буду крутиться вокруг этого ребёнка. Стану настоящей наседкой. Именно такой бабой, каких я раньше на дух не переносила.

– Я даже боюсь представить, что это маленькое существо сделает со мной.

– Никаких вечеринок, никаких вернисажей, никаких танцев до утра. Со всем этим покончено.

– Они и раньше-то выматывали силы.

– Никаких пилюль. Никакого кокса. Ничего крепче красного вина.

– А ещё твои ужасные старые пластинки, которые ты хранила.

Она даже засмеялась.

– Я их и сейчас ещё храню.

– Тогда давай поженимся, – сказал он и почувствовал в себе сумасбродное, головокружительное напряжение, безумную надежду: вдруг она согласится?

– О'кей, – сказала Эми-Ли.

– Прямо сейчас.

– Ты сумасшедший.

– Тебе лучше привыкнуть к этому с самого начала.

– Позвони Ксяо, – воскликнула Эми-Ли. – Пусть разыщет чиновника из ратуши и привезёт сюда.

– Из ратуши? Да где же он его найдёт в такое время? Ведь вечер пятницы!

– Вот и хорошо, – ответила Эми-Ли. – Значит, он уже ничем не занят.

Бормоча проклятия, Берниче ушла и где-то в глубине дома звонила, а Эми-Ли тем временем развернула кипучую деятельность. Она поставила охлаждаться две бутылки шампанского. Сунула в тостер хлеб, достала баночки с паштетами и принялась делать бутерброды. Посреди этого Берниче принесла ей телефон: она разыскала мирового судью, и тот хотел побеседовать с Эми-Ли.

Она объяснила ему положение дел: на сносях, нежданно откуда ни возьмись появился отец ребёнка, ни о чём даже не подозревая, все счастливы – единственное, чего недостаёт, это помочь ребёнку родиться в законном браке.

– Ты невероятная, – шепнул ей Маркус в свободное ухо.

– Он говорит, по закону это возможно, – передала ему Эми-Ли, – если у тебя есть при себе паспорт…

– Он у меня в куртке.

– …и если мы заплатим семьдесят долларов пошлины…

– Мы можем, нет?

– …и если у нас есть два свидетеля. Пусть это будут Ксяо и Берниче. Ты не против?

Маркус поднял руки.

– Я ЗА всё.

– У нас нет колец, – вспомнила она.

Маркус задержал дыхание.

– И правда нет. – Ему было интересно, что сейчас будет. Разыщет ли ювелира или всё отменит?

Ни то, ни другое.

– Неважно, – сказала она в телефон. – Кольца не самое главное. Просто приезжайте.

Потом она потянула Маркуса с собой, распахнула дверь в нежилую, застоявшуюся комнату и сказала:

– Надо всё подготовить.

И он пылесосил, проветривал, двигал мебель, установил стол и пять стульев, справа и слева от стола поставил по одному растению, торшер.

Мировой судья прибыл в половине десятого вечера и был крайне озабочен. Вид импровизированного зала регистрации лишь незначительно поднял ему настроение. Коротко кивнув, он выложил на стол потёртую папку, достал из неё документы, печати и прочий необходимый инвентарь.

– Это вы брачующаяся пара? – сдержанно спросил он Маркуса и Эми-Ли и, когда они это подтвердили, сказал: – Хорошо. Тогда давайте начнём.

Он был неказист и сутул, казался заскорузлым, как крестьянин, однако дело своё знал. Он проверил паспорта, не поленился разобраться в европейском паспорте Маркуса, записал имена свидетелей, заполнил свидетельство о браке и после этого произнёс речь, очень впечатляющую – и всё это, вся процедура, которая тут совершалась, была словно водоворот, в который затянуло Маркуса. В какой-то момент его спросили, хочет ли он взять себе в законные супруги присутствующую здесь Эми-Ли Ванг, и он заглянул ей в глаза, которые были и юными, и вместе с тем мудрыми, и сказал «да», и всё пошло дальше, и она сказала ему «да», и потом этот угрюмый, неказистый человек объявил их мужем и женой.

Один вздох спустя, не успев поцеловаться с мужем, Эми-Ли вскрикнула, и на ковёр между её ног полился поток прозрачной жидкости.

– Ну вот! – довольно воскликнула Берниче. – Лопнул плодный пузырь.

Она взяла новоиспечённую миссис Вестерманн под руку и вывела её из комнаты, приговаривая что-то успокоительное.

Ксяо сохранял азиатскую невозмутимость и поздравил Маркуса подходящими к случаю словами. Судья взял приготовленный бокал шампанского, опрокинул в себя его содержимое и заявил:

– Да, много я повидал на своём веку, но такого ещё не случалось.