Анна Борисова Креативщик

17:17

Физиономист вошел в ворота. Стал медленно приближаться к красавице, продолжая в нее вглядываться.

Внезапно она закрыла книгу, спрятала ее в портфель и направилась к выходу. Прошла мимо молодого человека, не обратив на него внимания.

За оградой Александра поцокала языком: ай, какая незадача.

Альбинос обернулся, как бы в нерешительности.

Девушка уходила. Ее длинные, стянутые в конский хвост волосы покачивались за спиной, словно в знак насмешливого прощания.

Дав студентке удалиться метров на пятьдесят, физиономист будто очнулся. Он побледнел, сразу после этого залился краской и со всех ног бросился вдогонку.

«Постойте! Ради бога постойте!» – кричал он на бегу.

Она оглянулась, когда он уже почти ее догнал. В первый миг схватилась за сумку – не расстегнута ли. Подумала: что-нибудь обронила.

«Уф, как же вы меня напугали!» – воскликнул молодой человек, держась за сердце.

«А что такое?» – растерялась она.

«Я подумал, вы сейчас уйдете, навсегда исчезнете, и я вас никогда больше не увижу».

Свое ремесло физиономист несомненно знал.

Длинные ресницы «недотроги» дрогнули. Свежие губы за секунду проделали целый мимический перформанс. Напряглись, готовые дать отпор. Опустились уголками, словно испугавшись разочарования. Расслабились и приоткрылись. Наконец, еле-еле раздвинулись – еще не улыбаясь, но обещая улыбку.

«Тебя как зовут?» – спросила девушка, и это означало, что первый, самый трудный барьер преодолен.

«Пока никак. – Он смотрел на нее все так же жадно, но в то же время и словно бы со страхом. Молодой человек был не только мастер читать чужие лица, но, видимо, мог нарисовать что угодно и на своем. – Ты сама придумаешь для меня имя».

Полуулыбка стала удивленной, на ясном лбу образовалась морщинка.

«Как это?»

«Ну, знаешь, какое человеку выберут имя, таким он и будет. Тебя, например, я сразу про себя назвал Лидией».

Девушка ахнула:

«Меня действительно зовут Лида! – И засмеялась. – Ты знал, да? Кто тебе сказал?»

«Никто. Но это здорово. Значит, ты такая, какой кажешься. И у нас есть шанс. Я сейчас должен бежать. Правда, должен. Придумаешь мне имя – набери мой номер, хорошо? Дай я тебе натыкаю. Только обязательно позвони. Я не буду есть, пить, спать, пока ты не позвонишь. Честное слово».

Лидия улыбалась все шире.

«Чтобы я первая позвонила? Ишь чего захотел. Сам звони. А я подумаю, как мне с тобой быть».

И назвала номер.

17:20

«Фантастика! Две с половиной минуты! Что вы ей сказали? Ну пожалуйста! Я сдохну от любопытства!»

Он провел ладонью по лицу, и оно сменило выражение.

«Неважно. Не помню. Я не ушами слушал, не языком говорил. Я волну улавливал. Как микронастройка в радиоприемнике. Если видишь, что сигнал ослаб, и слышишь помехи – чуть-чуть подкручиваешь. Словами не объяснить».

Женщине хотелось расспросить его еще, но она взглянула на часы:

«Маришка ждет! Я не мать, а чудовище!»

Они ускорили шаг. От этого и разговор стал обрывистее, стремительней.

«Наверно, очень скучно жить, когда в людях нет никакой загадки. И очень одиноко. Я бы так не хотела».

Физиономист усмехнулся.

«Если бы в вас был хоть крохотный зазорчик, маленькая такая скважинка, я бы сейчас потупил взор, грустно вздохнул. Увы мне, одинокому! В сердце женщины вашего типа проще всего пролезть по принципу „она его за муки полюбила“. Но не буду врать. Нет никаких мук. Читать по лицам – это пустяки. Всякий человек может научиться. Но вы, Саша, как говорится, еще не все знаете. У меня есть дар поинтересней. Этому уж не научишься. Врожденный талант. Или уродство. Как посмотреть».

«Я и так заинтригована дальше некуда, а вам все мало. Что за дар, что за уродство?»

Он понизил голос:

«Понимаете, я вижу не только характер, настроение, иногда мысли. Я вижу окончательный облик человека…»

«Что-что?»

«Окончательный облик – это то, каким человек будет в последний миг жизни. Я не знаю, как это у меня происходит. Но стоит мне сосредоточиться, провести некоторую внутреннюю работу, и лицо, на которое я смотрю, будто… будто окутывается туманом. И потом проступает вновь, но уже в измененном виде. Если человек доживет до старости, я вижу морщины. А по ним можно прочесть очень многое. Морщины – это летопись прожитой судьбы. Вон, смотрите, дядя сидит в машине. – Физиономист повел подбородком на припаркованную у тротуара „ладу“. – Видите?»

«Вижу. И что?»

Александра посмотрела на дремлющего за рулем мужчину средних лет. В его внешности не было абсолютно ничего примечательного.

«Умрет лет через десять, двенадцать. Очевидно, от рака печени. Лицо осунувшееся, желтое. Но хорошо умрет. Без страха».

Она в ужасе уставилась на физиономиста и увидела, что его глаза странно мерцают.

«Ну вас к черту! Прикалываетесь?»

Молодой человек только улыбнулся, грустно.

«Неужели правда?!» – вскрикнула женщина, замирая на месте.

Пенсионер в полотняной кепке, шедший им навстречу, от этого возгласа шарахнулся в сторону, покрутил пальцем у виска и потом еще несколько раз оглянулся. «Хвост», который, убедившись, что пара увлечена разговором, было приблизился, на всякий случай спрятался за дерево.

«Но это ужасно! Смотреть на живых людей и видеть покойников! Не жизнь, а какой-то морг!»

«Ничего не ужасно. Во-первых, чтобы увидеть окончательный облик, мне нужно особенным образом сконцентрироваться. На вас, например, я же не концентрируюсь. И поэтому знать не знаю, сколько вы проживете и от чего умрете. Разве если попросите…»

«Нет уж, спасибо, – быстро сказала Александра и отвернулась. – И вообще. Вы лучше на меня не смотрите, человек-рентген… А что во-вторых?»

«Во-вторых?»

«Ну да. Вы сказали, во-первых, надо сконцентрироваться, без этого ничего не получится. А во-вторых?»

«Я хотел сказать, что видеть предсмертное лицо – это не всегда страшно и не всегда грустно. Часто видишь, что человек прожил свой срок счастливо, у него было много радости. Дедок в кепке – ну который на вас пальцем покрутил, – ему жить осталось всего ничего. Полгода, год. Но на душе у него спокойно, смерти он нисколечко не боится. И судя по умиротворенности, скончается во сне, тихо-мирно. Чего ж тут страшного? А насчет грусти… – Он запнулся, подбирая нужные слова. – Понимаете, каждый человек – как кино. Бывает кино паршивое, закончилось – не жалко. Бывает классное, смотреть бы его вечно. Но когда хорошее кино заканчивается, вам ведь все равно радостно, что вы его посмотрели? Оно вас чему-то научило, сделало лучше, вы благодарны создателям. Будете потом вспоминать любимые эпизоды, удачные кадры. И никакой особенной грусти не испытаете, что посмотрели этот фильм и что он закончился. Ну вот что-то в этом роде».

Александра метнула на физиономиста косой взгляд, не забыв прикрыть лицо рукой.

«Говорили, надо сконцентрироваться, а сами в секунду сделали старичку вскрытие».

«Это я после того дяди в машине не успел отключиться… Не бойтесь, Саша. Не стану я вас препарировать. Если б даже и увидел что-то, не сказал бы… Идемте, что вы?»

«Нам осталось только перейти на ту сторону. Вон наш садик».

При всех своих визуальных дарованиях физиономист не отличался наблюдательностью, не то он и сам бы увидел напротив решетку детского сада. А уж не услышать звонкие крики было просто невозможно.

«А, да… – Альбинос будто проснулся. – Мы не опоздали. Видите, детей еще не разобрали. Доведу вас до ворот и попрощаемся».

Они пересекли улицу. За ними тот же путь проделал «хвост», шмыгнув за фургон с надписью «Хлеб».

Готовясь отдать пакеты, физиономист сказал:

«Поразительней всего, что окончательный облик считывается даже по детским лицам. Меня самого пугает, что я гляжу на какого-нибудь карапуза и отчетливо вижу, как он кончит. Вот посмотрите на мальчонку с трансформером в руках, вон того… Он доживет до глубокой-глубокой старости, аж до двадцать второго века. А рыженький, с машинкой, погибнет внезапно, он будет храбрый и красивый… На маленьких девочках концентрироваться еще интересней».

Он говорил увлеченно, не обращая внимания на то, что слушательница молчит. Рука, которой Александра прикрывала лицо, опустилась и сжалась – побелели костяшки.

«Что совершенно невозможно угадать – кто из них вырастет красивой, а кто нет. Середину жизни я увидеть не могу, она слишком динамична. Но зато могу точно сказать, к какому финалу они придут, и уже оттуда размотать клубок обратно… Вон та щекастенькая превратится в сдобную старушку. Скончается, окруженная детьми и внуками. Черненькая – кошмар какой, что это? Катастрофа или что-то в этом роде. Бедняжка… А посмотрите на носатенькую, со смешными косичками! Вот это, действительно, будет нечто особенное…»

Он поперхнулся от сильного удара кулаком в ребра. Изумленно повернул голову, увидел горящие ненавистью глаза.

«Заткнись, сволочь. Это моя дочь! И вообще, вали отсюда, пока я тебе глаза не вырвала!»

Физиономист попятился.

«Оказывается, слово „сволочь“ вы умеете произносить по-разному», – пролепетал он с довольно жалкой улыбкой.

Однако женщина шутить была не расположена.

«Чтоб я тебя больше никогда не видела. Физиономист !» – прошипела она.

«Не бойтесь. Не увидите».

Понурившись, он поставил сумки, как-то неопределенно плеснул рукой – то ли отмахнулся, то ли попрощался.

Вжал голову в плечи, быстро пошел прочь.

Мать смотрела ему вслед, яростно прищурившись.

Из-за фургона вышел человек и, не скрываясь от Александры, двинулся перебежками за физиономистом.

Женщина открыла рот, чтобы крикнуть, предупредить. Но не сделала этого. Передернулась, подняла пакеты и не оглядываясь направилась к воротам. Как будто вычеркнула из памяти весь этот малопонятный эпизод.

«Маришка! – громко позвала она. – А ну, собирайся. За тобой приплыла чудо-юдо-рыба-кит!»