Ббк 65. 291. 21 П75 Редакторы О. Пригожина, П. Суворова Пригожин А. И

Когда на руинах советского государства формировалось новое, российское, то наибольший простор получили синергики — новые ценности, партии, ор­ганизации, формы собственности и даже новые роли страны в мире. И конеч­но же, масса энтропиков: без синкретических ограничений они получили редкую возможность создавать контрсинергики, т. е. такие точки роста, кото­рые «растрескивали» целое, создавали малое за счет разрушения крупного.

Самым ярким проявлением борьбы всех трех потенциалов была дезинте­грация Советского Союза, а затем и России. Наступившее безвластие Центра стало соблазном для регионалов укрепить себя, вплоть до отделения. Надо сказать, что любая империя сильна только жесткой синкретикой, силовыми обручами удерживающей целостность. Ни одна империя не смогла избежать попыток окраинных лидеров-энтропиков испытать ее на прочность. Даже в конце 80-х появились слабые, а потом уже и громкие заявления об особой государственности Приморья, Урала, Татарии, т. н. Калининградской обла­сти. Сильнее всего эта позиция была заявлена на Северном Кавказе, особен­но в Чечне.

Поначалу ситуация выглядела довольно определенной в чисто политиче­ском виде. Сплоченный народ, дважды подвергшийся жестоким экзекуциям

228 Часть IV ИДЕАЛИЗМ

со стороны империи, едва ли не единодушно решил выйти из нее. Голос общественной совести России был на стороне сепаратистов. И голос этот был персонифицирован в личности Сергея Адамовича Ковалева, который к тому же состоял тогда на государственной службе у Центра. Если совсем кратко, то право на отделение, на национальное государственное самоопределение при таком подходе давалось едва ли не всем, а уж пострадавшим — тем более. Тогда все другие голоса государственников, т. е. сторонников сохранения российских границ звучали намного слабее. Наверное, единственным дово­дом последних, который общественность выслушивала в связи с возможным отделением Чечни, была угроза возникновения эффекта «падающего доми­но»: дескать, тогда отделения захотят и другие — прежде всего республики Северного Кавказа. И если их можно было удержать в границах России по экономическим причинам, то у Чечни была нефть.

Ведущая ценность по сути энтропийного идеала тогдашнего мышления правозащитников состояла в следующем: самоопределение для всех. Эта ценность не нова, ее использовали даже большевики, правда, перед рево­люцией и в самом начале своей власти. Но ведь она довольно скоро вошла в коллизию с противоположной и всемирно признанной ценностью — не­рушимостью послевоенных границ. К тому же сепаратизм показал свою враждебность некоторым передовым демократиям в Европе (Испания, Британия, Франция, Италия) и помимо них (Югославия, многие африкан­ские государства). Для России же это было ново и еще не так многостра­дально.

1. ПРИЗЫВ И РЕШЕНИЕ

Но постепенно чистота чеченского прецедента стала затуманиваться, пач­каться огромным потоком криминала, покрывшим не только саму Чечню, но и выбросами его оттуда во всю Россию (знаменитые «чеченские авизо», убежища для уголовников, изгнание русского населения, рабовладение и особо жестокий рэкет в российском предпринимательстве, абречество, воен­ная демократия и т.д.). Выдающиеся российские правозащитники склонны были списывать это все на издержки переходности, но власть вынуждена была искать решение. Энтропия нарастала стремительно отовсюду, но в первую очередь — из Чечни.

И благородные симпатии многочисленных тогда сторонников Сергея Адамовича к самоопределению пострадавших народов подверглись серьез­ным испытаниям, прямо-таки дискредитации, шедшей от защищаемой ими территории. Притом, что пока не было ни Буденновска, ни «Норд-Оста», ни Беслана, ни много чего еще.

На одной линии разошлись тогда граждане России: возмущение совести, с одной стороны, и тяжелая служба государства — с другой. У них разные ориентации: кого-то эта линия развела по противоположным лагерям, а кто-

Глава 15 ИДЕАЛ ЭНТРОПИЙНЫЙ 229

то оказался на границе размежевания. Они видели правоту и вину и тех и других.

Призыв к совести, нравственности обращается к ценностям человеческой жизни — свободе, милосердию. А вот решение должно быть практично, что­бы его посредством преодолеть конкретные трудности. Действительно, боль­шая разница, хотя и нет точных границ.

Призыв несет мораль — решение строится на технологии. Для одних не­прав нападающий, сильнейший — мерзавец именно он. К защищающимся нравственные оценки не применяются, к ним испытывают только сострада­ние, даже уважение к их духовному порыву. Разве что «наивны, неопытны в политике...» — говорят о них.

Для других неправ нарушитель Порядка, противящийся власти. Последняя обязана пресечь такое сопротивление, в том числе и силой.

Призыв возвышает максиму: общечеловеческие нормы самоценны и не­поколебимы. Квалифицированное решение всегда частично и относительно, оно в любом случае имеет и нехорошие последствия.

За провозглашение идеачов не надо отвечать. Их разделяешь или нет. Благородное слово безошибочно. За ним вера и чувство. А совершая практи­ческие действия, невозможно избежать просчетов, неудач. И ответственность за них предусмотрена правом и контролем.

В одном случае достаточно мнения или деклараций — устных или пись­менных. Их воздействие и последствия малоизмеримы, неявны. Воздействия же приказа, задания вполне очевидны, обозримы и оцениваются.

Поступки эти разнятся и по своей психологии.

Призыв больше реагирует на сильные эффекты, потрясающие события. Решение лишь тогда толково, когда упреждает потрясения, срабатывает еще при начальных признаках проблемы.

Призыв скорее отталкивается от негативных реалий, безобразий, жесто­кости. И ему принадлежат массовые симпатии, с ним духовная поддержка большинства. Решение ближе к рассудку, расчету, его сила — в конструктив­ности. Но им всегда недовольны, ибо всякое решение — успешно оно или нет — задевает чьи-то интересы.

Есть и статусные различия. Нравственное действие свободно, каждый в нем участвует от себя и добровольно. Управленческое действие предприни­мается по должностной обязанности и других принуждает к следованию за собой.

Движимый лишь совестью, я чаще всего не вырабатываю конкретных предложений. Под влиянием этого чувства я могу указать только на что-то общее, универсальное. Но если на мне ответственность за решение пробле­мы, я должен глубоко входить в подробности, а в них-то и вязнут добрые намерения.

Тут есть сущностная дилемма. И она имеет свои практические следствия, о чем ниже.

230 Часть IV. ИДЕАЛИЗМ

2. УПРАВЛЕНИЕ И ПРОПОВЕДЬ

Призыв и решение в чем-то несовместимы.

Известна сила слова Андрея Дмитриевича Сахарова в защиту прав даже самых малых народов на местную автономию. В чем же тогда неудача его миссии по Карабаху? Какой народ имеет больше прав на самостоятельность и самоопределение в смешанных яоселениях либо в районе, где одно село армянское, а соседнее — азербайджанское?

Разве не справедливостью руководствовалась власть, объявив о восста­новлении прав сосланных при сталинизме народов? Но разве не привела эта справедливость к многочисленным схваткам между народами?

Радикальные реформы 1992 года опустошили многолетние накопле­ния миллионов людей. Большинство из них уже не в состоянии за остав­шуюся жизнь восстановить утраченное. Это, конечно, не было намерен­ным ограблением, как гневно восклицали пострадавшие. Но определенно и то, что масштабы этого бедствия и столь тяжелые жертвы не останови­ли реформаторов; не реагировали они и на обвинения в жестокости и ошибках.

Они были управляющими. Они обязаны были принимать решения, любое из которых в чем-то оказывалось очень неправильным.

Чеченская катастрофа терзала и совесть, и ум гражданина, она вызывала раскол в одной и той же гражданской личности. И как же можно было сов­местить нравственный зов и практичное решение? А если эта личность на государственной должности?

С. Ковалев и большинство политических интеллектуалов взывали к феде­ральной власти. Только ее они хотели образумить. Почему не обращались к тем же дудаевцам?

То ли их видели не вполне полноценными по разуму, то ли они были правы как перешедшие в оборону. Может быть, потому, что чеченцы пред­лагали переговоры, правда, сугубо на свой лад: то как президент с президен­том, то при условии вывода войск.

Вызывали отвращение вранье и свирепость федералов. Но как, зная о неисчислимых страданиях его земляков, удавалось обходить гневом ликую­щую физиономию Джохара?! Объясните — как? Для этого надо было что-то сделать со своими чувствами и голосом.

Сергей Адамович отвечал на вопрос «АиФ» про Дудаева: он ведет себя как подобает военному. Безжалостно подставить свой измученный народ под неумолимую, чудовищную мясорубку — так подобает военному? И уж как военный Дудаев прежде всего должен был прикинуть соотношение сил.

В случае с С. Ковалевым мы имеем дело с важным и замечательным фе­номеном: заступничеством. Это из того дорогого, что осталось в России. Выполнение этой роли совсем не обязывает к государственному или управ­ленческому мышлению. Заступничество — функция общественного чувства.

И тогда упомянутые здесь парадоксы объяснимы. Ибо призыв — одно, а решение — другое.

Однако все же каждое из них имеет свою патологию: в одном случае это морализаторство, в другом — некомпетентность.

Заступничество нетехнологично и не может быть встроено в выработ­ку решения, а только способно влиять на него из недр общества. Народ­ному заступнику вряд ли можно найти какую-то роль даже в переговорном процессе. А если даже он и будет в нем участвовать, то сменит свою роль.

Невероятным также кажется и восприятие некоторыми нашими интел­лектуалами-государственниками всего хода сражения с Чечней и террора в Буденновске в частности. «Нельзя допускать унижения русского народа!» Справедливо. Но можно ли допускать это по отношению к народу чеченско­му? Глухое невнимание, бесчувственность в межнациональной сфере — ин­теллигентно ли это? На заносчивости своего этноса, культе «своих» порядоч­ного государства не построишь.

3. ОБЪЕКТ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Представим: ничего не предпринималось бы еще два-три года. Точно, что Грозный не стал бы менее грозным для соседей, выброс преступности возрос бы, усиливаясь технически и организационно.

И тогда не миновать удивления: о чем же раньше-то думали, куда смот­рела власть? Так же, как теперь сетуем об оставленном Дудаеву в 1992 году оружии или о советских деньгах, уплывших из Эстонии туда же вместо Мос­квы. Спохватились.

Почему это армия должна работать лучше, чем другие? Демократизация после краха сверхдержавы ее коснулась так же, как и всех. Учителя, беспо­мощные перед детьми, врачи, едва терпящие пациентов, — всюду всеобщий непрофессионализм. У армии оттуда же брак. Только у нее он — потоки крови. И вот одни неумехи набрасываются на других — попрекает лысый плешивого, что у того волос нет...

Конечно, несравнимо: у одного — дети не слушаются, у другого — солда­ты и жители массами гибнут. Работники-то все одинаковые — работа разная. Если у нас руководствоваться принципом «не умеешь — не берись», мы и трамвая не сделаем. А так — гремит и вихляет, но везет же.

Какие избиратели, такие и избранники. Чего вы хотели от президента, который удивлялся, что одна из главных составляющих его работы — регу­лярно объяснять гражданам, почему он поступает так или иначе? Ну, не умел он это делать. Хотя и обязан был. Или генералы город взяли — так только не оставив от него камня на камне.

И каждый, кто вечером перед телевизором хватается за голову, пусть сделает то же самое утром у себя на работе.

В Ленинакане через неделю после памятного землетрясения я слышал требования: судить таких строителей, у которых швы не так сварены, балки неправильно положены. А почему же их, а не учителей, воспитателей? Не по­рядки и нравы, по которым безобразие стало обычным делом?

Чечню было очень жаль. Уже третью экзекуцию устраивала ей централь­ная власть. Однако на этот раз дудаевщина сильно провоцировала Москву: хищение колоссальных денег и нефти, непрекращающиеся бесчинства внут­ри Ичкерии.

Возможно, там действительно преобладали люди с существенно иными ценностями, с иным отношением к своей и чужой жизни. Это было бы их собственным делом, есчи глобальная взаимозависимость современного мира не связала бы накрепко даже далекие народы.

Я был бы не против отделения Чеченской республики, если бы избравший свою власть народ спокойно и взвешенно выразил такое желание. Да, я счи­тал это возможным. Лучше, чем воевать. Разумеется, пришлось бы договари­ваться обо всех условиях.

Но республики в тогдашней Чечне не было. В каком-то порыве она нало­жила на себя руки Дудаева. Став в безнадежно агрессивную позу, получила в ответ то, что пока за это получают везде (Афганистан — от США, Ливан — от Израиля, Аргентина — от Британии, Югославия — от НАТО). Просто в других странах это делают и грамотнее, и милосерднее. А в какой мере в Чечне действовал народ и в какой — самозванцы, стало видно позже. Но ни­какой субъект Федерации не должен превращаться в ее объект. И очень слабое утешение, что данное превращение произошло в смутное время меж­ду СССР и СНГ.

4. ТРЕТЬЯ ПОЗИЦИЯ?

Призыв и решение, к сожалению, раздельны. Но есть выразительные приме­ры их сращения.

Когда-то, еще в начале Перестройки, шахтеры на площадях своих горо­дов и поселков выдвигали несусветные требования о зарплате и проч. Их первых лидеров толпа выплескивала с ходу: «Пусть Петро пойдет в обком (министерство, профсоюз) и добьется там!» Петро уходил вдохновленный. Ему предлагали расчеты, описывали последствия. Он старался разобраться. Уже без настроения возвращался на митинг: «Не, ребята, так, чтобы уж совсем, — нет, не получается. А вот по-среднему — надо требовать*. — «Ку­пили Петра! Ах, он такой-разэтакий, кто бы мог подумать, Давайте Нико­лая пошлем, он непродажный». Теперь вникал Николай — с тем же резуль­татом. Несколько поколений лидеров сменилось у шахтеров за месяц-дру­гой, пока они не поняли: «оттуда» многое видится иначе, особенно если тебе решать.

Глава 15. ИДЕАЛ ЭНТРОПИЙНЫЙ 233

Помните, с чем Черномырдин пришел на пост премьер-министра? В Вер­ховном Совете он провозгласил рынок без лавочников. При нем лавки осо­бенно размножились и очень похорошели.

Непримиримый Рыбкин одним из последних покинул обстрелянный Белый дом. Приняв ответственность, он эволюционировал до сотрудниче­ства с президентом. Притом с таким достоинством, что заявил себя тогда пожалуй, лучшим кандидатом в преемники Ельцина.

Впрочем, есть и обратные варианты. Гайдар, к примеру. Будь он у власти сейчас — разве говорил бы о ситуации в Чечне: «Только переговоры»? Объ­яснял бы: переговорам этим цена двое суток, никто конкретно ситуацию там не контролирует и т.д. Такая разница совершенно естественна и неизбежна. Но в конфликтном обществе всякое противостояние опасно. Поэтому между призывом и решением ищут связи. Например, обмен местами их носителей. Профсоюзным вожакам предлагают пойти в министры труда, «зеленым» — возглавить муниципалитеты. И наоборот: перешедшие в оппозицию мини­стры и премьеры формируют теневые кабинеты. Они вырабатывают вари­анты преодоления тех же проблем, которыми занято и действующее прави­тельство. Или же тех, которые оно просмотрело, недооценило.

Иногда надежды связывают с выдвижением как бы суперличности на место главы государства. Так можно понять обращение молодых политиков к А. Солженицыну¹.

Но есть еще одна возможность возведения моста между призывом и ре­шением. Экспертиза! Независимая, внепартийная и многосторонняя экс­пертиза.

Понятие и статус эксперта у нас еще не привились, не состоялись. Ясно, что свои эксперты будут у всех заинтересованных сил. Нужны немалые ста­рания для формирования института авторитетной экспертизы, обладающей не только серьезным знанием, но также и своим стилем. Подбор ее участ­ников — самостоятельная и непростая процедура вовлечения уважаемых профессионалов, с которыми вынуждены были бы считаться все, независи­мо от занимаемых постов. Эксперты — это не управляющие, не судьи, не ораторы. Это специалисты по распознаванию и решению проблем с соот­ветствующей специализацией. Они не станут принимать решения или их оценивать. Они проконсультируют. И только. Хотя бы по принципу «что произойдет, если...».

Не будем преувеличивать. Подобная экспертиза должна стать не столько общей позицией, сколько мнением. Высококвалифицированным, но мнени­ем. А мнений всегда будет несколько.

И все же экспертиза есть антагонист аппаратности — главного прибежи­ща бюрократии, Аппаратность — власть сотрудников, она делает невидимым механизм выработки решения, запутывает ответственность за него. В плену

234 Часть IV ИДЕАЛИЗМ

аппаратное™ сгинуло немало общественных авторитетов. И речь идет не только об одном способе преодоления вечного соблазна выдать аппаратный интерес за общественный. Люди часто путают Родину с начальством (М. Е. Сал­тыков-Щедрин).

Зря мы не учитываем, что правовое государство держится на высокой экспертное™ самого общественного мнения. Но до этого надо дойти.

Экспертиза нуждается в технологии. Подобным случаям соответствует переговорная технология, уже довольно развитая и весьма распространенная в мире. Но у нас не жалуют профессионалов, управленцы у нас — самоучки-любители. А жаль. Тут есть важный ресурс.

Об этом ресурсе речь пойдет специально.

_{Глава 16}

ИДЕАЛ СИНКРЕТИЧНЫЙ

Очередь этого идеала наступает после накопления исторического опыта. В переходных процессах, в окружении более опытных и мудрых стран такое накопление происходит намного быстрее, чем это было в свое время у них. Интеграционные, охранительные потребности и тенденции начали набирать силу вокруг идеи центризма. Авторство этой идеи стали приписы­вать себе едва ли не все основные политические силы уже к 2005-2006 го­дам — кто-то декларативно, кто-то де-факто. И это означало тягу их к устой­чивости, прочности Порядка и ко всяческой стабилизации как исходному условию роста благополучия.

Синкретические настроения проявились, как ни странно, и в государ­ственной экономической стратегии. Смотрите: раньше наши государствен­ники очень расстраивались из-за преобладания сырьевой экономики над инновационной, постоянно признавали его причиной отсталости, какой-то национальной неполноценности, обзывали Россию «сырьевым придатком Запада». И вдруг — замечательное преображение недостатка в преимуще­ство. Теперь, оказывается, мы никакой не придаток, а энергетическая держа­ва! И именно мы снабжаем Европу важнейшим источником их благополу­чия — углеводородами. Иначе говоря, существующее положение предлагает­ся не только закрепить, но и признать конкурентным преимуществом России в мировом разделении труда. Это ли не синергичное решение — превращение «минуса» в «плюс» (см. в главе 2 типологию решений по их качеству)?!

В новом синкретическом идеале тоже есть свои ценности, пока недоста­точно осознанные и проявленные. На мой взгляд, их две — это договоро-способность и умение делать Дело. Первая означает отказ от резких форм борьбы, от воинственных и экстремальных методов и переход к соглаше-

236 Часть IV. ИДЕАЛИЗМ

ниям, к обмену позициями, к взаимопониманию. В частности, это вырази­лось в признании примата одной партии и едва ли не в культе президента. Вторая ценность прямо связана с первой: наконец надо браться за решение назревших задач. Появился большой спрос на деловых людей, идет поиск лучших ЛПР (лиц, принимающих решения). К тому же крайние фланги сделали все, чтобы показать свою неделовитость, бестолковость даже. Как только их просят конкретизировать лозунги, разъяснить, что это значит практически, то они либо бегут от ответа, либо обещают дать его лишь после взятия власти.

Итак, идеал центризма, основанный на договороспособности и Деле, на­верное, надолго утвердился на нашей Земле. Остается кое-что подровнять и чему-то еще научиться для общего согласия.

Теперь вопрос: а о чем может договориться абсолютное большинство? Ответ печален: только об утилитарных ценностях — о росте потребления, безопасности, здоровье... Утилитаризм необходим и преобладает на тех эта­пах истории, когда общество исстрадалось, устало от поисков себя, своей идентичности. Так что это начало нового этапа развития — начало необхо­димое, хотя и не вдохновляющее.

1. 10-80-10

В развитом и спокойном обществе обычно устанавливается равновесие всег­да разных интересов на каком-то общем поле совпадений. Скажем, работо­датель и работник после многолетних сражений и взаимных угроз приходят к историческому выводу: им обоим нужен этот завод, как и они друг другу. Или — власть и граждане. Когда-то люди начинают понимать, что есть такие вещи, которые никому конкретно не нужны, но государство без них не про­живет. Налоги, к примеру.

Малоимущие жители спокойно сосуществуют с крупными собственника­ми не потому, что им нравится такое неравенство. Опыт предыдущих поко­лений и более нетерпеливых народов убедили их, что перераспределять — се­бе же дороже. Но и богатство перестало кичиться и чваниться. Оно готово взять на себя большее бремя расходов. Хотя бы для того, чтобы не создавать вокруг агрессивную среду, угрозу самому себе. Известно, как неустойчиво такое равновесие, оно то и дело смещается. Зато восстанавливается по зара­нее договоренным нормам [правилам, законам). Абсолютное большинство согласно не столько с контрастами в обществе, сколько с нормами их регу­лирования.

Везде маятник общественных симпатий качается: правые отрабатывают свой ресурс и уступают страну левым для продвижения ее на следующей дистанции уже их средствами. Постепенно периоды колебания маятника сокращаются, ибо меньшей становится разница в средствах. Лейбористы и консерваторы, социал-демократы и христианские демократы — «слон» и

«ослик» учатся друг у друга, перенимают успешные идеи. Цель ведь давно едина: благосостояние.

Так что маятник вариантов качается все больше в центре. Центр — он всегда лево-правый. И когда представители 80% населения договариваются о том, что нужно им всем, тогда складывается общественная норма: работать поочередно на благосостояние.

Но нормой тогда следует признать и по 10% на краях. Нормально и то, что при сильном смещении равновесия (если маятник почему-то отошел дальше нормы в любую сторону и, хуже того, задержался там ненормально долго) процент крайних возрастет сверх всякой нормы.

Однако народы, на которые мы заглядываемся, пришли к такой норме как к историческому выводу, пройдя положенные стадии. У нас же сейчас борь­ба именно фланговых гигантов. Они предельно раскачивают маятник — до слома часов. Но есть надежда, что не сломают. Общество, обладающее здо­ровым социальным инстинктом, формирует центризм как новую для нас норму общественной жизни.

2. ЦЕНТР — ЭТО ГДЕ?

Четыре пятых наших избирателей можно собрать вокруг тех, кто умеет де­лать Дело. Центризм — идеология практичных, умеющих.

Реальное дело обладает замечательным свойством центрировать даже азартных противников, если они хотят и могут его делать.

Вот областные депутаты: едва сойдутся — сразу в боевую стойку. А стали решать, как найти место для постройки туберкулезной больницы (местные жители везде против), — и остались те, кто действительно хочет найти общее решение. Практика — хороший селекционер.

Вспомните пример из предыдущей главы, когда шахтерам предлагали выбирать представителей и вместе с властью искать ресурсы: они сами убеж­дались в том, что какие-то из их требований выполнить возможно, а какие-то— нет. Разве не поучительны примеры приглашения оппозиционеров в правительство, где они становились хорошими деловыми партнерами?

Вовлечение в выработку общих решений всех заинтересованных сторон есть верный путь расширения центризма. В точке реальной ответственности гасятся крайности, различий на поле сотрудничества — все меньше.

Центризм ориентируется на умеренность, т. е. избегает завышенных целей, агрессивности, радикализма. Это идеология для сильных и спокойных характеров, способных к самоограничениям в полемике, без шараханий и отчаяния. «Быстро и много» — такое остается на краях. Центризм есть куль­тура меры.

В рамках деловых норм мерой вещей становится эффективность. Каков продукт, где результат, что за польза от выступлений, проектов, постанов­лений? Это и есть главный пункт прагматичного подхода к современной

238 Часть IV ИДЕАЛИЗМ

политической жизни, на который живо реагирует огромное большинство россиян.

Что же входит в Дело центризма?

Сначала надо признать, что 15 лет не прошли зря. Главное — созданы основные институты совершенно нового государства. С сильным сбоем, но заработал рынок, Россия открылась внешнему миру, произошла переориен­тация предельно милитаризованной промышленности и т.д. Совсем немало. При всех просчетах можно утверждать: вряд ли у кого-нибудь из критиков реформ переход к демократии и рынку получился бы лучше. Вместо этих ошибок были бы другие, но тоже тяжелые. Ведь кто бы ни взялся за реформы такой глубины, все были бы новичками.

Но и стадия центризма наступает тогда, когда пройден путь, который приходится на долю радикалов. У них своя, куда менее благодарная, но тоже необходимая роль: дать сильный импульс, начать движение, исчерпать свой ресурс и уйти. Очень маловероятно, что центристы были бы востребованы раньше, пока маятник еще не завершил ход вправо. После многолетнего абсолютизма левых надежды были обращены, естественно, к их антиподам. Теперь же массовое сознание сориентировалось между крайностями. Пришло время фарватера.

На этом маршруте главная задача — создать макроусловия для микроэко­номики. Надежное благосостояние могут обеспечить только успешные пред­приятия (производственные, торговые, инфраструктурные).

Конкретнее говоря, в экономике это означает поиск и поддержку эффек­тивного собственника. В начале пути считалось очевидным, что любой собст­венник лучше государства. Теперь надо уточнять. Массово-акционерная форма в наших условиях оказалась слишком отчужденной от работников. Значительная часть наемного директората неконструктивна, пока она не вовлечена в существенную собственность.

В финансах это означает, конечно же, укрепление рубля. Действительно, денег в обороте должно быть больше, но денег стабильных. Монетарная политика здесь альтернативы не имеет.

В государственном строительстве это означает законность. Она далеко не сводится к законопослушанию. Многих законов нет или они устарели. Ис­полнение законов прямо пропорционально их качеству. Так что законотвор­чество не менее злободневно (см. главу 7 «Легизм»),

3. ОТ ПОЛЕМИКИ К ДИАЛОГУ

Подобные ценности совпадают с интересами столь большого количества лю­дей, что к ним в поисках электората стягивается все больше политиков. Прав­да, приходят они с дальних флангов, принося с собой принятую там конфлик-томанию. Навязчивая конфликтность, неуживчивость глубоко входят в нашу политическую культуру, где различия понимаются как враждебность.

Глава 16. ИДЕАЛ СИНКРЕТИЧНЫЙ 239

Когда-то, еще в советское время, я разговорился в Вене со служащим гос­тиницы. Был канун парламентских выборов. Я спросил; «За кого собираетесь голосовать?» Он ответил, что еще раздумывает. «А за компартию?» Он быс­тро сказал: «Нет». — «Значит, вы против коммунистов?» — «Почему? — изу­мился он моему заключению. — Я не против них, я не согласен с ними». Вот так: советский вопрос — венский ответ. Я спрашивал издалека, из мира кон-фронтационного мышления, где «не согласен» значит «против». Увы, сейчас ничего не изменилось.

В нашей культуре слабы навыки дебатов, нет к ним привычки. Между тем даже словесное взаимодействие сторон имеет несколько вариантов. Это по­лемика, где участвуют заведомо противники, обменивающиеся взаимными обличениями. Это дискуссия с борьбой аргументов, убеждением. И это диа­лог, необходимый для обмена информацией, мнениями для лучшего пони­мания друг друга (см. об этом главу 26). Что из вышеперечисленного преоб­ладает в нашей политике? Вот именно...

Диалога очень не хватает в отношениях не только между дальними флан­гами российской политики, но и между довольно близкими группами. Они все неплохо овладели только полемикой — самой драчливой формой взаи­модействия. Им нужны чрезвычайные события, чтобы решиться на диалог, недолгий и нервный.

Особенно болезненно сказывается отсутствие коммуникабельности по линии власть-народ.

Досадно и удивительно, сколь недемократичны в этом отношении наши демократы. Ведь единого слова в простоте не скажут. Даже самые талантли­вые из них почему-то не в силах понять, что держать власть в открытом об­ществе можно только на виду, постоянно и понятно (обязательно и то и другое!) рассказывать гражданам, почему и как они приходят к тем или иным решениям. Иногда оглушенные бедами люди не принимают изменения толь­ко потому, что не понимают их смысла.

У государства должен идти постоянный переговорный процесс с обще­ством, с разными его слоями, достигшими успеха, и пострадавшими группа­ми. Учет и согласование интересов будут продуктом таких переговоров по всем азимутам.

4. А НАША ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТЬ?

Когда-то П. Чаадаев в своих думах о России поставил географические усло­вия определяющими в ее истории. Имелось в виду, что на пространстве ги­гантского и разнообразного континента мы оказались в самом дальнем углу его. После царя и СССР границы страны сдвинулись дальше на Восток и Се­вер, в этот огромный и холодный угол Евразии. Зато усилились экономиче­ские и электронные связи. Но не человеческие. Раньше роль ограничений выполняли запреты, теперь — бедность. Дальше — значит дороже.

Такая территориальная изоляция от общения с другими народами приве­ла к запоздалому вступлению нашей страны во всеобщий исторический процесс. Если прав великий философ, то мы идем в одном направлении со всеми, но с некоторым запозданием.

Это очень важная идея. Ибо тогда многие наши язвы не есть признак какого-то вечного неудачничества, а всего лишь этап, который надо пере­жить, как его по-своему переживали другие.

Для России в переходный момент важно деление не столько на левых и правых, сколько на способных войти в переговорный круг и тех, кого цент­ристская власть вовлечь в него не сможет. Она обязана достучаться до боль­шинства общественных сил (партий, профсоюзов, конфессий, этносов, регио­нов, бизнесменов, директоров, журналистов и т.д.) и до самого массового партнера — избирателя. Сюда не попадают только «тоскующие палачи» (А. Ахиезер) со своим манихейским делением мира на «свет» и «тьму», «сво­их» и «врагов». Жажда палачествовать выводит их из круга общественных переговорщиков как не способных ни к диалогу, ни к дискуссии. Они умеют только ненавидеть.

Заслуживают сочувствия те, кто не может принять несовершенство мира, социальные мечтатели, верующие, что идеалы воплотятся в жизнь. До них должен дотянуться переговорный процесс, хотя они далеки от прагматики.

А предмет переговоров?

Одна из особенностей России — тяга к идеалам. Они обладают огромной подъемной силой, но тяжело сочетаются с повседневностью. И сейчас опять складывается ожидание новой общенациональной идеи. Центризм может предложить обществу работать не над очередным идеалом, а над образом будущего страны через 5-8 лет. Будущего как желаемого, так и возможного. И тогда работа пойдет по согласованию сценариев и программ достижения конкретных параметров этого образа будущего, так или иначе неизбежно касающихся благосостояния граждан в самом широком смысле слова.

Как мы договорились в главе 9, бедность бывает экономическая, а быва­ет социальная. Бедность социальная проявляется в нехватке или неразвито­сти общественных механизмов, порядка, норм, опыта гражданского взаимо­действия. Недостаток навыков в создании договорного порядка компенсиру­ется сильным лидерством.

Мы — лидерское общество. За рубежом когда-то говорили, что Россию легче представить без народа, чем без царя. И сейчас от личности первого руководителя страны у нас все зависит гораздо больше, чем в других странах Европы. Поэтому поиск нового лидера составляет особую заботу и риск.

Привлекательность кандидата в президенты для массового избирателя зависит от того, насколько широко он охватывает разнородные интересы и насколько силен его потенциал согласования расхождений. Сейчас наиболь­ший шанс — для личности надпартийной, но опытной в деле, имеющей ре-эультаты, личности «переговорной». Таковы ориентиры поиска.

_{Часть V}

_{НЕУПРАВЛЯЕМОСТЬ}

• 
  Проклятие нереализуемости
  

• 
  Границы управляемости
  (опыт измерений)
  
• 
  Саморазрушающиеся
  процессы
  

• 
  Управленческий эксперимент
  

Именно здесь кончается любая синкретика Отсюда ее атакует множество энтропиков.

Как-то я участвовал в проведении семинара для заместителей министров Российской Федерации После общего вступления участникам было предложено разойтись по группам. Я руково­дил группой по управляемости Чем привлекла их эта тема? Один из них дал ответ, к которому присоединились все остальные: «Сейчас самая большая угроза для России — потеря управляе­мости страны».

Этот тезис постоянно повторяется руководителями нашего Отечества еще со времен Перестройки. А до нее говорили о том же, но тихо, келейно. Ничуть не реже звучат жалобы на угрозу потери управляемости от руководителей предприятий. Иногда они прямо так и формулируют заказ на управленческое консуль­тирование. Бесспорно, здесь лежит один из мощных источников дезорганизации

жүктеу/скачать 3.39 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: