Библиотека научного социализма

тариата было очень незначительно. Обыкновенно указывают на уменьшение пауперизма в этой стране, как на яркое доказательство «прогресса рабочих классов». Но еще Маркс сказал, что «офици­альная статистика пауперизма делается все более и более неверным указателем действительной нищеты по мере развития, вместе с на­коплением богатства, сословной борьбы, а, следовательно, и чувства собственного достоинства работника» ¹). К этому надо прибавить, что уменьшение числа призреваемых нищих обусловилось также рядом законо­дательных постановлений, все более и более затруднявших помощь на дому всем вообще бедным, а особенно взрослым рабочим, имеющим хоть некоторый заработок. Благодаря этим постановле­ниям, отличавшимся неумолимою жестокостью, число бедных, полу­чивших этот род помощи, упало в Англии и в Уэльсе с 955.146 (5,5 процента населения) в 1849 году до 600.505 (1,95 проц. населен.) в 1897 г. Но в то же самое время число бедных, содержавшихся в работных домах, возросло с 133.513 до 214.382. Процентное отно­шение числа бедных этого разряда к общей сумме населения оста­лось, правда, почти без перемены: 0,77 в первом слу­чае и 0,70 — во втором ²). Но именно эта неизменность относительного количества бедных, призреваемых в работных домах, должна наводить на мысль о том, что пресловутое умень­шение английского пауперизма есть фикция, способная обмануть лишь тех, которые хотят быть обма­нутыми и имеют очи вовсе не затем, чтобы видеть. Г-жа Э. Симкокс справед­ливо говорит, что статистика английского пауперизма далеко не дает истинной меры англий­ской нищеты. «Более 10 про­центов лиц, умирающих в течение года,— говорит она,— уми­рает в работных домах и больницах (содержимых на счет благотворите­лей — Г. П.), и эта смертность соответствует населению в два с по­ловиной миллиона; таким образом около трех с половиной миллио­нов жителей нашей страны находится или в положении настоящих ни­щих, или в таком положении, при котором достаточно заболеть, чтобы сделаться настоящим нищим» ³).

XII.

Это очень мрачная картина, но и эта мрачная картина не впол­не передает мрачный ха­рактер действительности. Из других источни-­

ков мы узнаем, что число лиц, умирающих нищими, гораздо более, чем думала г-жа Э. Сим­кокс. В работных домах и в находящихся при них больницах умирает шестая часть Лон­дона, богатейшего го­рода в мире. Но это не все. Есть основание думать, что от 20 до 25 про­центов английского населения умирает в положении столь близком к нищете, что приход оказывается вынужденным брать похороны на свой счет ¹). Известный исследователь Чарльз Бус показал, что в Англии и Уэльсе около 20 процентов всех лиц, достигших 65-летнего воз­раста, вынуждены обращаться к общественной благотворительно­сти ²). Так как в английском населении есть, разумеется, классы, в которых только немногим старикам случается,— если случается,— впасть в нищету, то выходит, что рабочий класс дает, относительно, еще более высокое число нищих стариков. В Лондоне и в централь­ных графствах от 40 до 45 процен­тов всех пролетариев впадают на старости лет в нищету ³).

Это ужасно в буквальном смысле слова! И ввиду этого-то ужаса апологеты буржуазии толкуют о диффузии богатства, о притуплении общественных противоречий и т. д., и т. д. Поистине можно сказать, что их цинизм доходит здесь до грации! И нельзя не подивиться тому, что гг. «критики» марксизма не умеют критически отнестись к такому цинизму и все более и более поддаются влиянию апологетов!

Кто знаком с положением английского рабочего класса, тот не удивится, услышав, что процент самоубийств особенно силен в Англии именно между стариками 55 лет и выше ⁴). Проработав всю жизнь с той напряженностью, с какою работает лишь англо-саксонский ра­бочий, старики-пролетарии добровольно покидают земной рай и пе­реселяются в небесный. И чем развитее становится английский ра­ботник, тем чаще апеллирует он к самоубийству, как к самому на­дежному средству избежания нищеты. В тех графствах, в населении которых на­считывается до 27 процентов лиц, не умеющих подписать свое имя, число самоубийц дости­гает 57,5 на миллион жителей; в

тех графствах, где только от 17 до 25 проц. общего числа жителем неспособны подписать свое имя, число самоубийц поднимается до 69.2 на миллион душ. Наконец, там, где число лиц, не умеющих подписаться, не превышает 17 процентов, мы находим наибольшее число самоубийц: 80,3 на миллион жителей ¹). Оно и понятно: чем развитее человек, тем труднее ему переносить унижения, связанные с бедностью и вообще с житейскими неудобствами. Или, может быть здесь уместнее другое объяснение? Может быть, надо предположить, что число лиц, неспособных подписать свое имя, уменьшается,— как это мы видим в России,— вместе с ростом промышленного развития; и что возрастание числа самоубийств составляет, таким образом, благодетельный результат увеличения «общественного» богатства? В обоих случаях мы приходим к выводу совсем нелестному для капи­талистического общества и для тех господ, которые на разные лады поют усыпляющую песенку о притуплении обще­ственных противо­речий.

Несмотря на неумолимую свирепость, с которой английская буржуазия практикует свою «благотворительность», число призрева­емых нищих в богатом Лондоне растет быстрее общей цифры его населения ²). Как же можно после этого обвинить в преувеличении Маркса и Энгельса, которые говорят в «Коммунистическом Манифе­сте»: «Работник становится нищим, и нищета развивается еще быстрее, чем население и богатство».

Если таково положение дел в Великобритании, которая, благодаря своему продолжи­тельному господству на всемирном рынке, все-таки могла хоть несколько улучшить положе­ние хоть некоторых слоев своего пролетариата, то каково же оно в других странах, не поль­зовавшихся преимуществами промышленной монополии? Об этом может дать некоторое по­нятие уже тот указанный нами выше факт, что бельгийский рабочий вынужден продавать свою силу ниже ее стоимо­сти. Приведем здесь несколько фактов, характеризующих положе­ние французского пролетария.

В период 1833—1843 гг. белый хлеб продавался во Франции по 34½ сантима за кило­грамм. В 1894 г. килограмм хлеба стоил в Париже от 37½ до 40 сантимов ³). В 1831—1840 гг. килограмм го­вядины стоил (в оптовой продаже) 1 франк и 5 сантимов, а кило­грамм свинины 78 сантимов; в 1894 г. говядина продавалась уже по

¹) Ogle, op. cit., p. 112.

²) Гобсон, op. cit. стр. 21.

³) M. Pelloutier — «La vie ouvrière en France». Paris 1900, p. 183.

1. 
   фр. 64 сант. за килограмм, а свинина по 1 фр. 54 сант. ¹). В 1854 г. тысяча яиц стоила 52 фр., а в настоящее время 82 фр. ²). В 1849 г. гектолитр картофеля (низшего сорта) стоил от трех с по­ловиной до четырех с половиной франков; теперь же он стоит от 7 до 12½ франков. За килограмм масла платили в 1849 г. от 1 фр. 28 сант. до 1 фр. 90 сант.; в настоящее время за него платят от 2 фр. 5 сант. до 4 фр. 26 сант. Наконец, бобы удвоились в цене в промежу­ток времени от 1849 до 1892 года ³).
   

Абсолютное ухудшение экономического положения французского пролетариата естест­венно ведет за собою рост пауперизма: «работ ник становится нищим, а нищета развива­ется еще быстрее, чем на­селение и богатство». В пятилетие 1886—1891 гг. население фран­цузской столицы возросло на 4,01 процента, а число нищих в этой ville-lumière увели­чилось за то же время на 23,1 процента. И это отнюдь не исключительное пятилетие. Сле­дующая таблица показы­вает, что рост нищеты давно уже принял в Париже поистине потря­сающие размеры.

Годы.	Сумма, расходуемая Парижем на нищих.		Население.
1850	5.000.000	} }	1.532.622
1870	10.000.000
1892	18.000.000	} }	2.386.232
1895	20.000.000

И пусть говорят нам, что Франция — страна, клонящаяся к упадку: эта «клонящаяся к упадку» страна до сих пор остается од­ной из самых богатых стран в Европе. А, кроме того, быстрый рост пауперизма наблюдается не только во Франции. Вот таблица, пока­зывающая увеличение числа призреваемых бедных в Брюсселе и в плотно прилегающих к нему боль­ших городских общинах в период 1875 -1895 гг. ¹).

Автор, у которого мы заимствуем эти данные, спешит сделать оговорку, уже не раз сде­ланную нами в этой статье: число призре­ваемых бедняков еще не показывает истинных раз­меров нищеты ³). И этого, разумеется, никто не станет оспаривать. Но несомненно, что чрез­вычайно быстрый рост этого числа не показывает также и роста благосостояния рабочего класса: какой рабочий пойдет обивать

пороги благотворительных учреждений, если только бедность не по­бедит в нем чувство че­ловеческого достоинства и классовой гордости?

В Германии, где размеры официальной нищеты гораздо меньше, чем в Бельгии, мы встречаемся со следующим интересным явлением. В городах, имеющих менее 20.000 жите­лей, процент призреваемых бедняков доходит до 4,75; в городах с 50.000—100.000 жителей он повышается до 6,39, и, наконец, в городах с населением более 100.000 жителей он состав­ляет уже 6,51 общей цифры населения ¹).

Тут опять оказывается, стало быть, что нищета развивается быстрее, чем население, если не быстрее, чем богатство. Что скажет об этом г. П. Струве?

Он скажет, может быть, что в последние годы в Германии число призреваемых бедных значительно уменьшилось. Это будет правда. Но почему уменьшилось? Просто потому, что изменена система при­зрения. От такого изменения еще далеко до улучшения быта ра­бочих.

Просим также нашего «критика» заметить, что преступность растет не только во Франции, но во всех капиталистических стра­нах, изученных в этом отношении ²). В Герма­нии в 1882 году на 100.000 человек старше 12 лет и не служащих в военной службе приходи­лось 1.043 осужденных, а в 1895 г. уже 1.251 ³). Чем обусловли­вается этот рост преступно­сти? Французские социалисты (например, Луи Блан в своей «Organisation du travail») давно уже указывали на нее, как на следствие возрастающей трудности борьбы за существо­вание и, в частности, обеднения рабочего класса. Опыт вполне под­твердил это указание. Только что цитированный нами профессор Лист говорит, что зависимость преступности от эконо­мического по­ложения всем известна и никем уже не оспаривается ⁴). И он же замечает, что под экономическим положением надо прежде всего по­нимать общее положение рабочего класса (die Gesamtlage der arbeitenden Klassen), т. е. положение его не только в «финансовом» смысле, но и во всех других. Мы уже знаем, что повышение уровня заработной платы,— ко­торым буржуазные экономисты прожужжали нам все уши, — еще не ведет за собою общего улучшения быта пролетариев, Преступность, растущая гораздо быстрее, чем население, лишний раз напоминает

нам об этой неоспоримой истине. В самом деле, заметьте, что пре­ступность детей растет гораздо быстрее преступности взрослых. С 1826 по 1880 гг. общая цифра преступлений, со­вершенных во Франции взрослыми, утроилась, а число преступлений, совершенных детьми, учетверилось ¹). После 1880 г. детская преступность росла еще быстрее. В настоящее время, по словам Фулье, более половины всех лиц, арестуемых в Париже по обвинениям разного рода, при­надлежит к числу малолетних.

А параллельно с детской преступностью растут детская про­ституция и детские само­убийства, прежде представлявшие собою до последней степени редкое явление. И это про­исходит не только

В Париже, где средь стогнов шумных

Кипят распутство и порок,—

это происходит во всей Франции и это же происходит за пределами Франции. В благочести­вой Германии, в период 1882—1895 гг. число молодых преступников увеличилось почти на 50 процентов ²). Не стояла на месте эта благочестивая страна и по части прости­туции: в 1875—1890 гг. население Берлина росло ежегодно на 3—4 процента, а число проституток увеличилось на 6—7 про­центов ³).

Нужно ли распространяться о причинах, вызывающих рост пре­ступности и разврата в детской среде? Для уяснения этих причин достаточно вспомнить, что, например, во Франции 60 процентов «преступных» детей состоит из нищих и бродяг, а 25 процентов по­падает под удары буржуазной Фемиды за кражу ⁴). Вследствие пло­хого ухода, который сам обусловли­вается ростом женского наемного труда, ребенок приобретает привычки бродяги, а потом оказывается вынужденным побираться и воровать, чтобы не умереть с голода. Увеличение преступности вообще, а особенно детской преступности, неотразимо свидетельствует об ухудшении общественного положения пролетария.

Заметим мимоходом, что признание этого неоспоримого факта еще не обязывает Каут­ского поддерживать требования христианских

¹) A. Fouillé — «Les jeunes criminels», «Revues des deux Mondes», 1897, Jan­vier, p. 418.

²) Von List, op. cit., S. 17.

³) Paul Hirsch — «Verbrechen und Prostitution». Berlin 1897, S. 7. Ср. ин­тересную книгу д'Оссонвиля — «Salaires et misères des femmes». Paris 1900. Эта книга ясно показывает, как тесно связана проституция с нище­тою.

⁴) Ferdinand Dreyfus — Misères sociales», Paris 1901, p. 8.

социалистов относительно запрещения женского труда на фабриках. Каутский убежден, что такое запрещение не только не улучшило бы общественного положения рабочего, но, напро­тив, еще более ухуд­шило бы его, давши новый и чрезвычайно сильный толчок возникно­ве­нию и упрочению самых грубых и жестоких форм эксплуатации женщин капиталом. Воз­никновение и упрочение таких форм эксплуатации еще никогда не способствовало улучше­нию положения трудя­щейся массы. Вот почему Каутский и его единомышленники реши­тельно восстают против реакционного предложения христианских социалистов. Это как нельзя более логично, и если здесь есть место для насмешки, то разве для насмешки над г. П. Струве, вздумавшим иронизировать по поводу мнимой непоследовательности Каутского, ко­торый в развитии женского труда видит доказательство обеднения рабочего класса, но в то же время не одобряет практических пред­ложений какого-нибудь Декуртинса.

XIV.

Говоря о преступности, не следует забывать, что при ее бы­стром росте особенно быстро растет число рецидивистов ¹). «Наши наказания,— замечает по этому поводу Ф. Лист,— не оказывают улуч­шающего или устрашающего влияния; они вообще не предупреждают пре­ступления, т. е. не удерживают от него; они скорее усиливают склонность к нему ²).