Бурстин Э. Чили при Альенде: взгляд очевидца От редакции

Назначение Пиночета исполняющим обязанности главнокомандующего сухопутными войсками, когда Пратс стал министром внутренних дел, имело пагубные последствия.

Человек, имевший ранее второстепенную должность и занимавшийся разработкой военных планов, оказался, хотя и временно, на посту, который давал неограниченные командные /225/ полномочия. Пиночет, как он сам поведал, немедленно стал действовать: «Я постоянно выезжал в части и внушал войскам надежду и веру в то, что марксизм не возобладает в стране. Открывая сбор, я всегда говорил солдатам откровенно, ничего не скрывая, что тот, кто перед ними выступает, не марксист»[235]. Пиночет, говорится в одном из отчетов «Меркурио», «приказал генералу Арельяно проинспектировать некоторые гарнизоны с целью объединения офицеров различных служб».

Подготовка к перевороту перешла от стадии изолированных заговоров отдельных армейских служб к организованному планированию и координации действий. «К концу ноября, — писал Джонатан Канделл в “Нью-Йорк таймс” 27 сентября 1973 года, — полковники сухопутных сил, авиации, а также офицеры флота приступили к разработке различных вариантов осуществления переворота. Они связались также с руководителями организаций владельцев грузовиков, магазинов, профессиональных ассоциаций, а также с крупными бизнесменами, которые поддерживали октябрьскую забастовку».

Воспользовавшись напряженной обстановкой в офицерском корпусе, путчисты приступили к интенсивной обработке офицеров-конституционалистов. «Я, должно быть, немало полысел, пока годами прививал своим слушателям мысль о том, что вооруженные силы не должны ни при каких обстоятельствах восставать против конституционного правительства, — заявил Канделлу офицер, ранее преподававший историю в военной академии. — Очень долго пришлось переубеждать офицеров, что сейчас нет другого выхода».

Представитель военно-морского флота в правительстве Исмаэль Уэрта, который считался наиболее реакционным человеком в вооруженных силах Чили, в отличие от Пратса вел себя по-другому. Он попросту не хотел «связывать» свое имя с какими-либо акциями «марксистского правительства». И если он не был непосредственно посвящен в планы заговора, то уж, во всяком случае, чуял его.

Войдя в правительство, Уэрта начал вскоре тайно передавать в газету «Трибуна» сведения об «ужасной» внутренней кухне правительства Народного единства. Затем он во всеуслышание высказал свое несогласие с рядом мер, в частности с нормированием, введение которого, как он заявил, рассматривается правительством. В январе он подал в отставку с поста министра и представил «морскому совету детальное изложение своих впечатлений о правительстве Альенде»[236]. /226/

«Подготовка (к перевороту), — писал Канделл, — несколько замедлилась в период политической кампании накануне мартовских парламентских выборов». Остается неясной подлинная причина ослабления активности заговорщиков. Но можно предположить, что они, не пренебрегая возможностью укрепить свои позиции и ослабить позиции правительства, воздержались от осуществления некоторых своих планов в ожидании результатов выборов.

Во время предвыборной кампании оппозиционные партии концентрировали усилия не только на избрании своих кандидатов, но и на мобилизации своих сторонников на случай смещения правительства. Национальная партия действовала с грубой откровенностью. Она выдавала себя за «наиболее твердого» противника марксизма. Ее кандидатами были некто Харпа — человек с фашистским прошлым — и бывший начальник военной школы Альберто Лаббе, которого заставили подать в отставку после его антиправительственных выпадов на церемонии выпуска офицеров.

Национальная партия выступала под лозунгом: «Новый конгресс — этого недостаточно. Необходимо новое правительство!» Фрей и другие христианские демократы были ненамного сдержаннее. Хотя некоторые лидеры оппозиции считали, что для отстранения Альенде необходимо заполучить две трети голосов в конгрессе, Фрей твердил, что оппозиции достаточно добиться более 50% голосов: это вынудит правительство отнестись к такому результату как к плебисциту, свидетельствующему о том, что страна отвергает его.

В период этой избирательной кампании Народное единство занимало оборонительные позиции. Его деятели убеждали, что выборы не имеют ничего общего с плебисцитом, что это — обычные промежуточные выборы. Они критиковали Харпу, но даже не пытались подробно объяснить, что несет с собой фашистская угроза, носителями которой были не только откровенный фашист Харпа, но и другие.

Результаты выборов для Народного единства оказались намного лучше, чем многие предполагали. За его кандидатов проголосовали 43,4% избирателей, а за кандидатов оппозиции — 54,7%. Народное единство увеличило свое представительство в палате депутатов на шесть человек и в сенате на три. Чтобы дать правильную оценку итогам выборов, следует помнить о вмешательстве ЦРУ. В феврале 1973 года «Комитет 40-ка» выделил оппозиционным партиям 200 тысяч долларов в дополнение к 1427666 долларам, ассигнованным в октябре 1972 года[237]. Выборы продемонстрировали продолжавшуюся поляризацию сил: в лагере Народного /227/ единства потеряла влияние радикальная партия, но укрепили позиции социалисты; в лагере оппозиции усилила влияние национальная партия.

Какие выводы сделали враги Народного единства из итогов выборов? Левым газетам стало известно содержание секретного меморандума, который был подготовлен для Общества содействия развитию производства и в котором анализировались возможные варианты итогов будущих выборов и давались конкретные рекомендации. Если Народное единство получит менее 36% голосов, говорилось в меморандуме, с ним целесообразно покончить конституционными методами; если за него проголосует от 36 до 40% избирателей, ситуация окажется неопределенной; но если Народное единство завоюет более 42% голосов, единственный способ избавиться от него — вооруженная конфронтация[238].

Некоторых заговорщиков результаты выборов даже обрадовали. Канделл приводит слова одного офицера: «Честно говоря, многие из нас вздохнули с облегчением, когда марксисты получили так много голосов, поскольку мы чувствовали, что никакой другой политик не смог бы руководить страной и что в конечном итоге марксисты могут быть даже сильнее»[239].

В конце марта был сформирован новый, состоявший только из гражданских лиц кабинет; пятимесячный период полумира завершился. Оппозиция приступила к проведению последней фазы своей кампании с целью подорвать правовую основу существования правительства Народного единства. Возглавила кампанию, как и до сих пор, национальная партия. 13 апреля Харпа выступил с речью, в которой заявил: «Для конгресса наступил момент... объявить, что (правительство) окончательно лишилось авторитета и права на свой мандат. Никто не связан ни законом, ни этикой... чтобы продолжать подчиняться незаконной власти»[240].

Вскоре после выборов Хайме получил задание подготовить проект речи для Альенде, с которой тот должен был выступить на открытии конгресса 21 мая. Хайме попросил меня помочь ему. Мы рьяно принялись за работу. По нашему мнению, одна из самых серьезных слабостей Народного единства крылась в методах осуществления идеологической борьбы. Народное единство лишь спорадически отвечало на нападки против него, вместо того чтобы вести систематическую кампанию по разъяснению своих целей. Оно не только не предпринимало активных усилий, чтобы вынудить противника обсуждать те проблемы, которые тому были невыгодны, а, скорее, /228/ допускало обратное. Обвинения в адрес Народного единства в разжигании ненависти в стране сковали его до откровенной робости.

Проект речи начинался с фактов, свидетельствовавших о заговоре, который плели правящие круги США и американские корпорации против Народного единства; приводилось множество новых документов о подрывной деятельности ИТТ. Борьба против империалистического засилья, полагали мы, именно тот вопрос, по которому следовало дать бой, памятуя, сколь сдержанно и осторожно действовала оппозиция, когда принимался закон о национализации предприятий меднорудной промышленности, и как оппозиция вынуждена была перейти к обороне, когда появились первые публикации о подрывной деятельности ИТТ. Используя материалы о саботаже ИТТ, мы разоблачали действия Фрея, его соглашательство с империалистами в прошлом и, безусловно, в настоящем.

В заключение мы подробно изложили тезис о том, что альтернативой правительству Народного единства может быть только фашизм. Некоторые лелеяли себя надеждой, что в Чили может произойти безболезненный переворот, после которого государство снова быстро станет «спокойной маленькой страной», какой она представлялась им теперь. Полезно, полагали мы, прямо сказать таким людям, к чему может привести переворот, и попытаться заставить их задуматься над тем, чем обернется фашизм для них, их семей и Чили.

Через несколько дней после завершения проекта выступления Хайме поведал мне о судьбе нашего детища. Президент прослушал текст и с восторгом заявил: «Великолепно». Но тут же добавил, что не сможет им воспользоваться. Причины остались неясными: возможно, он считал, что текст слишком резок, что это вызовет нежелательную реакцию в конгрессе. Были использованы только четыре параграфа из раздела о международных связях.

Когда шла наша работа над проектом речи, Хайме и мне представился случай убедиться, к каким последствиям привела борьба, в которую было втянуто Народное единство в связи с одной столь же неблагоприятной для него проблемой, какой для оппозиции была проблема антиимпериализма. В январе министерство просвещения опубликовало проект Национальной единой школы, предусматривавший реформу системы образования в Чили. Проект был написан высокопарным слогом, и поэтому смысл его казался на первый взгляд более радикальным, чем было на самом деле.

Проблему обучения детей, проблему, затрагивающую всех, любят, как я в этом убедился на Кубе в 1960 году, эксплуатировать /229/ контрреволюционеры. Газета «Меркурио» сразу же развернула кампанию против проекта. Она твердила об «опасности преждевременного индоктринирования, которому подвергнутся дети», и о «превращении министерства просвещения в министерство пропаганды а ля Геббельс»[241]. Хотя католический епископат нашел в проекте «определенные достоинства», несколько епископов высказались «против», и церковь попросила отложить рассмотрение проекта. Офицеры проявляли недовольство, и министр обороны счел необходимым организовать встречу министра просвещения и высокопоставленных чинов вооруженных сил с целью разъяснения последним текста проекта. «Меркурио» сообщила, что большинство присутствовавших на встрече «безоговорочно отвергли» его. В апреле начались уличные демонстрации протеста против этого законопроекта. Изо дня в день Хайме и я, работая в его квартире на десятом этаже, вынуждены были прерывать свои дела из-за беспорядков на улице. Мы наблюдали, как демонстрировали на улицах учащиеся старших классов; как молодчики из «Патриа и либертад» шныряли в толпе; как возникали потасовки со сторонниками Народного единства и как с помощью слезоточивого газа наводили порядок карабинеры.

С тех пор беспорядки и насилие уже не прекращались. В Сантьяго происходили стычки по поводу реформы образования; в Темуко возникали демонстрации и совершались акты насилия из-за нехватки продуктов питания; в Ранкагуа гремели динамитные взрывы и выстрелы в связи с забастовкой на предприятиях Эль-Теньенте... Правительство было вынуждено вводить осадное положение то в одной, то в другой провинции. Как только осадное положение отменялось, беспорядки и акты насилия начинались вновь.

Тем временем не только не прекращалась, но набирала силу кампания по подрыву правовой основы существования правительства. В разгар беспорядков и стрельбы карабинеров в Ранкагуа, забастовки владельцев автобусов в Сантьяго и диверсии на ретрансляционной вышке председатель Верховного суда Энрике Уррутия направил Альенде письмо, в котором говорилось: «Верховный суд должен, в который уже раз, указать Вашему Превосходительству на неправомерные действия исполнительной власти, проявившиеся в незаконном вмешательстве в судебные вопросы, а также в запрещении карабинерам выполнять судебные предписания...»[242]

Волнения сказались и на войсках, хотя это нелегко было заметить лицам, находившимся вне армии. «Чили Ой», например, писала о воздушных частях следующее: «В апреле-мае /230/ среди рядовых и сержантов возникло сильное брожение: они требуют повысить их мизерные доходы». Помимо сказавшихся на них инфляции и нехватки продовольствия они столкнулись также с трудностями по месту проживания. «На протяжении месяцев... сыпались жалобы на то, что жен военнослужащих подвергают оскорблениям, им угрожают, их даже бьют, когда они пытаются пристроиться в очередь для покупки продуктов... Другие попросту не подпускают жен военнослужащих к очередям, обвиняя в том, что они и без того “привилегированные” и могут получать всякие продукты в армейских кооперативах». Некоторые военнослужащие жаловались, что их дома забрасывают камнями, а на стенах малюют оскорбительные рисунки. Офицеры старались убедить рядовых и сержантов, что все эти нападки исходят от левых. В июне, «казалось, наступил момент для использования всей этой серии реальных или подстроенных ситуаций для вовлечения военнослужащих воздушных сил к участию в перевороте...». Офицеров «стали командировать со специальными миссиями в провинции, чтобы разжигать недовольство»[243].

29 июня, идя на работу, я обратил внимание, что машины хлынули потоком из центра города к окраинам. Один водитель спросил меня: «Куда вы направляетесь?» Когда я ответил: «В Центральный банк», он сказал: «Не делайте этого. Банк окружен танками и войсками. Идет перестрелка, вас могут убить». Я решил вернуться и направился в Институт экономики при Чилийском университете, где работала моя жена. Там я увидел, что все с мрачными лицами слушают транзистор. Руководитель института Карлос, мой давнишний чилийский друг, с которым я работал на Кубе, готовился к раздаче небольшого количества имевшихся автоматов и пистолетов для защиты институтского здания. Альенде выступал по радио несколько раз. В одном из выступлений он сказал: «Я призываю народ занять заводы... быть начеку... Если понадобится, народ получит оружие».

Через несколько часов из сообщений по радио мы поняли, что попытка переворота сорвана. Затем последовал призыв ко всем сторонникам Народного единства собраться в центре города на демонстрацию солидарности с правительством. Мы с женой присоединились к маршировавшим к центру колоннам. Бульвар Аламеда был до отказа запружен толпой демонстрантов; солдаты усаживались в военные машины, которые должны были доставить их в казармы. Я знал из работ В. И. Ленина о роли армий в революционной борьбе, читал книгу Б. Ноберга «Вооруженное восстание», мы с Хайме /231/ понимали, как важно для народа иметь живой контакт с солдатами. Мне хотелось увидеть признаки братания. Демонстранты скандировали: «Солдат — друг, народ — с тобой», но солдаты сидели в грузовиках с безучастным видом.

Позже стали известны подробности «танкового мятежа», как окрестили неудавшуюся попытку переворота. Некий майор Супер, имевший связи с «Патриа и либертад», вывел полдюжины танков и несколько сот солдат 2-го бронетанкового полка с целью захватить дворец «Ла Монеда». Но Супера не поддержало ни одно из подразделений армии. Пратс лично руководил подавлением мятежа.

Мы с Хайме считали, что успешное предотвращение переворота поможет укреплению позиций правительства. Выявление всех военных, замешанных в мятеже, и изгнание их из армии помогло бы укрепить позиции конституционалистов. Кроме того, очередной «гражданско-военный» кабинет, который Альенде, казалось, пытался сформировать, позволил бы правительству более решительно покончить с беспорядками. Однако дело Супера подлежало рассмотрению военным трибуналом. Вскоре стало ясно, что изданием приказа по военному гарнизону Сантьяго, запрещавшего предавать гласности какие-либо детали, касавшиеся мятежа, военные намереваются похоронить это дело. К тому же, как сказал мне Хайме, генералы и адмиралы чинили препятствия попыткам Альенде привлечь военных к участию в правительстве.

Для заговорщиков «танковый мятеж» послужил своеобразной репетицией путча, уроки которой следовало тщательно изучить. Два дня спустя «Меркурио» опубликовала свои выводы: «Первое... единство и внутренняя дисциплина вооруженных сил позволяют им подавить любое восстание... и второе... вооруженные силы представляют сегодня наиболее эффективную власть в стране... Поведение гражданских лиц, бросившихся бежать после первых выстрелов, показывает, что население впервые отчетливо представило, на что способна армия, вышедшая на улицу»[244].

Выводы заговорщиков-военных не были, разумеется, оглашены, но они стали известны позже, когда «Меркурио» опубликовала отчет о свершившемся перевороте. Офицеры-заговорщики обратили внимание на «отсутствие какой-либо реакции со стороны “промышленных кордонов” на энергичные действия солдат. Народная власть бессильна перед грохотом, дымом и пулями настоящей войны... Отступление перед танками свидетельствует о том, что марксистам все еще не достает подготовки...». Отметили офицеры также «основной факт — солдат подчиняется своему командиру... солдаты танкового /232/ полка выступили, как один, по мановению руки Супера, как и курсанты военных училищ и солдаты полка “Бенин” (направленного на подавление восстания) подчинились приказам, хотя многим из них, вероятно, хотелось побрататься с танкистами». Офицеры-заговорщики сделали главный вывод: они могут рассчитывать на безоговорочное повиновение солдат.

На следующий день после «танкового мятежа», по свидетельству того же источника, был создан комитет из 15 высших офицеров — в него вошли по пять генералов от трех родов войск. Адмирал Карвахаль заявил на заседании, что происходящие события настоятельно требуют более тесной координации действий всех родов войск. Пиночет высказался за то, чтобы обсуждать на встрече только экономические вопросы и не касаться политических проблем; благодаря этому, замечает «Меркурио», он сумел замаскироваться под конституционалиста, избегающего вмешиваться в политику, а по существу, направить дискуссию в нужное ему русло. Один из участников подчеркнул, что экономика и политика неотделимы друг от друга и что страна страдает от жесточайшего кризиса, «поэтому мы должны быть достойны занимаемых нами постов и обсуждать все, что нас беспокоит». Пратс отметил опасность возникновения гражданской войны и необходимость избежать кровавой бойни; в происходящих событиях, заявил он, повинна оппозиция, поскольку протащила закон об урегулировании зарплаты и окладов, не обеспечив его соответствующим финансированием. На встрече, писала «Меркурио», чувствовалось «сдержанное нетерпение». Была достигнута договоренность представить Альенде «исправления... необходимые, по мнению “Комитета 15-ти”, для преодоления кризиса, если (он) намеревается идти дальше и осуществить свое намерение включить военных в правительство». Меморандум с перечислением «исправлений» был составлен два дня спустя и включал 29 пунктов[245].

Через три дня после «танкового мятежа» военные приступили к акции, которая свидетельствовала о том, что они начали непосредственную подготовку к перевороту. Руководствуясь законом о контроле над оружием, вступившим в силу в октябре 1972 года, войска предприняли серию обысков с целью изъятия оружия. Обыски прокатились по всей стране; они проводились в частных домах, на государственных грузовых базах, фабриках и заводах. Операцию осуществляли солдаты армейских частей, военные моряки и служащие военно-воздушных сил; действия всех родов войск были тщательно скоординированы. Обыски происходили среди беднейших /233/ слоев населения; они не коснулись ни членов «Патриа и либертад», ни других правых группировок.

Повсюду обыски сопровождались откровенной жестокостью: против рабочих использовались приклады и штыки; вертолеты, снабженные пулеметами, висели в воздухе и следили за мужчинами и женщинами, которых заставляли лежать ничком на земле со сложенными на затылке руками. Несколько человек было ранено, один — убит. Главная цель обысков состояла не в том, чтобы обнаружить оружие, а в том, чтобы внушить страх, запугать рабочих, проверить надежность солдат и приучить их к жестокости в обращении с народом, выявить лидеров рабочих организаций и предотвратить, например в ряде южных городов, создание рабочими «промышленных кордонов» там, где их еще не было.

Народ протестовал против обысков, но правительство ничего не могло предпринять. На стороне военных были сила и закон. Чилийский правящий класс умело создал свой государственный аппарат: вооруженные силы пользовались почти полной автономией, это было государство в государстве. Теперь армия не только беззастенчиво глумилась над народом, устраивая обыски, но, используя закон об осадном положении, введенный в силу необходимости правительством в ряде провинций, захватила власть повсюду, где представлялось возможным. В некоторых южных провинциях армия фактически взяла на себя обязанности правительства.

Хайме, имевший доступ к информации, которой не располагал я, делился со мной своими мыслями о соотношении сил между нами и врагом. Будучи человеком трезвомыслящим, он задолго до этих событий говорил, что перевес в борьбе складывается не в нашу пользу. Теперь это соотношение сил намного ухудшилось: враг, казалось, полностью подчинил себе вооруженные силы. Мы снова обратились к нашей революционной литературе, стремясь выяснить все значение отсутствия поддержки даже со стороны части вооруженных сил. В. И. Ленин в статье «Уроки московского восстания» 1905 года писал: «Разумеется, если революция не станет массовой и не захватит самого войска, тогда не может быть и речи о серьезной борьбе»[246]. Несомненно, надежда Народного единства на успех в борьбе строилась на расколе вооруженных сил, но с каждым днем становилось все более очевидным, что шансы на раскол уменьшаются и сводятся на нет.

Изъятие оружия — видимая часть приготовлений вооруженных сил к перевороту, была, однако, и невидимая. «В июле, — писала позже “Меркурио”, — генерал Герман Бради получил секретные инструкции подготовить в Военной академии /234/ план борьбы с подрывными действиями любых экстремистских групп в районе Сантьяго. Составители плана исходили из того, что поставить под контроль войск остальную часть территории страны не составит труда и что наиболее активное и серьезное сопротивление будет им оказано в Сантьяго. В этой разработке тщательно анализировались расположение фавел, топография местности, наиболее важные места скопления населения, дорожная сеть, коммунально-бытовые предприятия и даже штаб-квартиры, характеристики движений и их лидеров, которые предположительно могли содействовать подрывной деятельности. Большой Сантьяго был разделен на четыре сектора, которые надлежало поставить под контроль в результате операции, выполненной молниеносно и столь неожиданно и с таким натиском, чтобы возможный противник даже не успел оказать сопротивление армии. План по каждому сектору, фотографии ведущих деятелей, расчеты и аналитические разработки свидетельствуют о скрупулезности проделанной работы. То же самое, разумеется, было сделано Генеральным штабом в общенациональном масштабе»[247].

Подготавливая планы свержения правительства, офицеры-заговорщики приняли ряд мер с целью устранения противников путча в рядах самой армии. Прежде всего они постарались изолировать рядовых, чтобы не допустить влияния на них гражданских лиц: так, был издан приказ, запрещавший военнослужащим морской базы в Талькауано питаться в столовой в одно время с рабочими. В соответствии с приказом ношение личного оружия на флоте было разрешено только офицерам; у остальных оно было отобрано и вместе с автоматами, ручными пулеметами и т. д. перевезено на хранение в такие места, которые были известны только командирам; на корабли была направлена морская пехота, прозванная за верноподданность «казаками», с целью усиления контроля над моряками. В армии, авиации и на флоте заговорщики активно занялись выявлением потенциальных противников переворота среди сержантов и солдат.

Некоторые левые партии развернули кампанию с целью разобщить рядовых солдат и офицеров-путчистов. 17 июля «Меркурио» вышла под заголовком: «МИР призывает к подрывной деятельности среди военных». Члены МИР приходили к военным базам и раздавали листовки, в которых, в частности, призывалось: «Солдат, не умирай ради хозяев... Не признавай офицеров, подстрекающих к путчу». Еженедельник МИР «Эль Ребельде» призывал общинные комиссии сформировывать комитеты единства с солдатами и потребовать немедленной /235/ демократизации вооруженных сил[248]. Карлос Альтамирано и газета социалистов «Аурора де Чили» призывали солдат, моряков, сержантов не подчиняться приказам офицеров-путчистов и в случае необходимости выступить против последних.

6 августа военно-морское командование заявило, что служба безопасности выявила «подрывные действия в двух подразделениях флота», арестованным предъявлено обвинение в свершении «серьезного проступка», выразившегося в «контактах с элементами, не имеющими ничего общего с морской службой»[249]. Однако морское командование так и не сумело доказать, что арестованные совершили нечто большее, чем обыкновенное обсуждение вопроса о возможности неучастия в перевороте; но, как считали офицеры-путчисты, любая угроза их дисциплине и контролю являлась «подрывным действием». Поскольку путчисты больше всего опасались, как бы рядовые не вышли из-под их контроля, они прибегли к актам насилия. Командование флота арестовало 100 человек, причем не только на двух кораблях, о которых шла речь, но и на ряде других, а также на военно-морских базах в Вальпараисо и Талькауано. Чтобы выявить единомышленников и запугать рядовых и старшин, арестованных подвергали истязаниям. Их пытали электрическим током, будили каждые 15 минут, не давая спать, били по половым органам, принуждали есть экскременты, подвешивали за ноги и погружали в море[250].

Однажды Карлос Альтамирано и Оскар Гарретон (МАПУ) встретились с несколькими старшинами и рядовыми моряками (впоследствии их арестовали) и попросили рассказать о готовящемся офицерами-путчистами перевороте. Военные возбудили судебное дело против Альтамирано, Гарретона, а также лидера МИР Мигеля Энрикеса.

В обстановке явно надвигавшегося переворота Альенде в конце июля предложил провести диалог между правительством и христианскими демократами. «Необходимо, — сказал он, — приложить сверхусилия, чтобы избежать конфронтации и... перерастания ее в гражданскую войну». Христианские демократы согласились, но во время дискуссии предложили правительству сформировать «кабинет с институированным участием вооруженных сил»[251]. «Институированное участие» означало, что министры-военные ответственны не перед президентом, а перед армией, которая определяет политику. Подобный ход был своеобразным предложением Альенде дать согласие на легальный переворот, в результате которого он остался бы номинально президентом. Мало этого, христианские /236/ демократы призвали немедленно обнародовать подготовленный ими законопроект о денационализации и возврате «узурпированных предприятий» их «законным владельцам». Альенде категорически отверг условия христианских демократов, и после десяти дней переговоров диалог был прерван.

Усугубило положение правительства обострение разногласий как между партиями Народного единства, так и внутри самих левых партий. Споры возникали по многим вопросам: как относиться к обыскам по изъятию оружия и пыткам арестованных моряков? надо ли вести работу в вооруженных силах? нужен ли диалог с христианскими демократами? ввести ли в кабинет Пратса и других военных?

В тот момент, когда Альенде, не сдавая позиций, искал выход из отчаянной ситуации, руководители различных «промышленных кордонов» заявляли, что в целях «углубления народной власти» предприятия, захваченные рабочими во время восстания Супера, не будут возвращены владельцам, вопреки указаниям правительства. Поддерживая подобную позицию, МИР призвало рабочих строить баррикады на дорогах и автострадах, включая автостраду от Сантьяго до аэропорта.

На призыв Альенде к диалогу владельцы грузовых машин откликнулись по-своему: они объявили забастовку. И снова молодчики нападали на тех водителей грузовиков, которые продолжали работать, снова раздавались взрывы бомб на железных дорогах, снова были раненые и убитые. Теперь правительство располагало значительно меньшими силами, чем в октябре 1972 года. Заправилы забастовки выступали по телевидению с нахальной самоуверенностью зарвавшихся мальчишек, знающих, что их защитят сильные старшие братья. Они были в сговоре с ЦРУ и военными и понимали, что их задача — продолжать забастовку до тех пор, пока не произойдет путч.

Через несколько дней после диалога с христианскими демократами Альенде снова сформировал кабинет, куда вошли военные. В состав кабинета были введены главнокомандующие всеми родами войск и генеральный директор корпуса карабинеров.

Нет никакого противоречия между отказом Альенде сформировать военный кабинет, предложенный христианскими демократами, и созданием последнего. Этот кабинет формировался не по принципу «институционного участия вооруженных сил», он не был замаскированной попыткой создать новое, контролируемое ими правительство; скорее всего, это была попытка использовать любую возможность, чтобы укрепить /237/ правительство Народного единства. Присутствие в кабинете таких конституционалистов, как Пратс и Монтеро, могло помешать офицерам-путчистам сплотить офицерский корпус для свершения переворота; участие военных могло, как это произошло в октябре 1972 года, содействовать прекращению забастовки. Альенде сказал: новый кабинет — это последний шанс избежать конфронтации.

Однако сложившаяся ситуация заметно отличалась от прошлогодней. Позиции конституционалистов Пратса и Монтеро ослабли. Второе по должности лицо на флоте Хосе Торибио Мерино вместе с командующим морской пехотой Серхио Уидобро нанесли Монтеро визит и предложили ему «от имени Военно-морского совета» подать в отставку с поста главнокомандующего морскими силами. Против участия Пратса в новом кабинете высказались армейские генералы из «Комитета 15-ти».

По существу, «Комитет 15-ти» возражал против вхождения в кабинет любого военного на поставленных Альенде условиях. Позиция почти всех членов этого комитета напоминала поведение христианских демократов во время диалога: все или ничего; военные должны войти в кабинет только при условии предоставления им «полной ответственности за умиротворение страны»; в противном случае они «должны находиться вне правительства и ждать развития событий». С большим трудом Альенде удалось уговорить главнокомандующих, да и то только благодаря Пратсу, который решил войти в правительство вопреки возражениям других генералов. За ним последовал Монтеро, потом — главнокомандующий воздушными силами генерал Руис Данио, который первоначально был категорически против, но затем решил не отставать от своих коллег[252].

В октябре 1972 года многие офицеры не возражали против участия военных в кабинете. Тогда они еще не были готовы к решающим действиям и понимали, что забастовку в конечно итоге придется прекратить, и поэтому ничего не имели против использования Пратсом своего авторитета для этого. Теперь же путчисты завершали приготовления к перевороту и были заинтересованы в том, чтобы забастовка продолжалась, чтобы главнокомандующие не только не входили в правительство, но были заменены сообщниками заговорщиков, что свело бы к минимуму опасность раскола вооруженных сил в результате переворота.

На следующий день после объявления состава кабинета христианско-демократическая партия заявила, что ему не удастся решить «проблемы Чили; только через “институционное /238/ участие” вооруженных сил, располагающих всей полнотой власти, может быть достигнуто “духовное и материальное разоружение”, необходимое для “нормализации”»[253]. Спустя несколько дней Фрей высказался еще более определенно. «Много говорят, — сказал он, — о путчизме и фашизме, но те, кто ставит под угрозу законность... именно те люди, которые привели страну к этому перекрестку... Без осуществления коренных изменений никакого решения не будет... Проблема не в том, что некоторые уважают конституцию, а другие стремятся к перевороту. Проблема в том, что еще ни одна страна в мире не смогла справиться с подобным экономическим хаосом, не поставив под угрозу ее стабильность». Когда Фрея обвинили в том, что он ратует за переворот и, по существу, проповедует идею о сдаче или свержении правительства, он с возмущением отверг эти обвинения. Вскоре поставила точки над «i» национальная партия, заявив, что все «без исключения» члены кабинета, то есть включая министров-военных, понесут ответственность за «крайнее ухудшение безопасности нации, вызванное проводимым марксистским курсом». Она вновь повторила, что готова голосовать в конгрессе за «противозаконность» действий правительства Альенде[254].

Первым главнокомандующим, от которого путчистам удалось избавиться, был Руис. Он занимал колеблющуюся позицию. Руис не был доволен правительством, но, как он заявил на первой встрече «Комитета 15-ти», не хотел брать на себя ответственность за свершение переворота; если дело дойдет до этого, говорил Руис, он предпочтет отставку. Он не хотел входить в правительство и сделал это, последовав примеру Пратса и Монтеро. Теперь в качестве министра общественных работ и транспорта перед ним стояла неразрешимая задача добиться прекращения забастовки владельцев грузовиков. Он не хотел, да и не мог покончить с ней, пойдя наперекор желаниям укрепивших свои позиции офицеров-путчистов. Однако, если он не покончит с забастовкой, его могут счесть человеком бездеятельным. Пробыв министром десять дней, он подал в отставку. Когда Альенде предупредил Руиса, что тогда ему придется оставить и пост командующего военно-воздушными силами, он ушел с обоих постов.

Сначала генералы-путчисты договорились не признавать преемника Руиса, если Альенде заставит последнего подать в отставку как министра: они опасались, как бы Альенде не «обезглавил военно-воздушные силы», то есть не поставил бы во главе командования неугодного им человека. Теперь же они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы заменить Руиса более подходящей для своих целей фигурой, и поэтому /239/ без каких-либо оговорок согласились с его отставкой. Ни один из ведущих генералов не согласился на предложение Альенде занять пост командующего военно-воздушными силами, кроме откровенного путчиста Густаво Ли.

Теперь путчисты принялись за Пратса. В тог же день, когда Руис сдал командование, триста жен офицеров гарнизона Сантьяго двинулись толпой к дому Пратса, чтобы передать его жене петицию, призывавшую ее ходатайствовать перед мужем покончить с «нерешительным и непоследовательным отношением сухопутных войск к Альенде»[255].

Среди участников этой демонстрации находились несколько генеральских жен. Она дала возможность офицерам, не подвергая себя опасности быть обвиненными в нарушении дисциплины, показать Пратсу, что отныне они не признают его авторитета. На следующий день Пратс созвал Совет генералов и потребовал высказать свое отношение к происшедшему инциденту. Большинство отказалось осудить эту акцию, часть воздержалась, и только несколько генералов поддержали Пратса. Разумеется, после инспекционной поездки по гарнизонам юга страны Пратс имел представление о соотношении сил в армии. Теперь он пришел к окончательному выводу, что его позиции чрезвычайно слабы. Пратс подал в отставку.

Уход Пратса был серьезной победой путчистов. Два других генерала-конституционалиста — генеральный директор корпуса карабинеров Мария Сепульведа и начальник военных учебных заведений вооруженных сил Гильермо Пиккеринг — подали в отставку вслед за Пратсом. Вторым по старшинству после Пратса был Пиночет, и Альенде назначил его главнокомандующим сухопутными войсками. Спустя год Пиночет откровенно высказался по поводу того, какое значение имело это назначение: «Когда я 23 августа принял командование, решение (о перевороте) определилось окончательно»[256].

Через день после ухода Пратса подал в отставку с поста министра финансов Монтеро, вернувшись к командованию военно-морскими силами. Военно-морской совет, однако, предложил ему подать в отставку, но Альенде отказался дать согласие на нее. Монтеро отважно продолжал оставаться номинальным главой военно-морского флота, хотя фактически им был следующий за ним по рангу путчист Мерино Торибио.