Бурстин Э. Чили при Альенде: взгляд очевидца От редакции

Политические события с июля 1972 года до переворота

«Подлинно революционная народная ассамблея, — указывал Альенде, — это орган, который полностью является представительством народа... Она сосредоточивает в себе все формы власти, то есть является не только органом обсуждения, но и управления. В других странах она возникала в качестве “второй власти”, направленной против старорежимного реакционного правительства, не имеющего общественной поддержки и влияния... Попытка некоторых увлекшихся людей навязать простым волюнтаристским актом» народную ассамблею свидетельствует, «что в данном случае имеет место неправильный анализ соотношения сил в стране... Если бы речь шла лишь о трибуне для словесных упражнений, это не вызвало бы особого внимания со стороны правительства. Но мой /214/ долг — указать, что ее создание — опасный прецедент, который может превратиться в источник провокаций...»[219]

В то время как левые партии были заняты раздорами, оппозиционные партии укрепляли свое сотрудничество. Последних все еще беспокоили разногласия между национальной и христианско-демократической партиями и между различными группировками внутри этих партий. Представитель левого крыла христианско-демократической партии Ренан Фуэнтеальба выступил против раскола Чили на два непримиримо враждебных блока и предложил создать центристскую Зону демократической стабильности. Правые христианские демократы были против этого, и, поскольку они контролировали партию, предложение Фуэнтеальбы было отвергнуто. Национальная партия протестовала против переговоров христианских демократов с правительством Народного единства. Однако расхождения подобного рода имели главным образом тактический характер. Христианские демократы пошли на переговоры лишь для того, чтобы создать впечатление ревнителей конституционной демократии; они выдвинули такие требования, которые правительство Народного единства заведомо не могло удовлетворить. В августе оппозиционные национальная, христианско-демократическая партии, левые радикалы и партия радикалов сформировали так называемую Демократическую конфедерацию (КОДЕ), рассчитывая, выставив по одному кандидату от оппозиции в каждом избирательном участке, создать объединенный фронт против Народного единства на выборах в конгресс в марте 1973 года.

К середине года национальная партия особенно активно стала настаивать на принятии решительных, завершающих действий против правительства Народного единства. В докладе генеральному совету национальной партии, собравшемуся в конце июня, конгрессмен Фернандо Матурано так изложил позицию партии: «Если — а это очевидно — они стремятся к передышке... мы, демократы, обязаны добиться быстрой развязки»[220]. Однако христианские демократы не стремились к немедленному свержению правительства, ибо надеялись устранить его с помощью закона, вынудив Альенде оставить пост президента после выборов в марте 1973 года; они проявляли осторожность из тактических соображений, не желая прослыть поборниками использования жестких мер против правительства прежде, чем его репутация будет достаточно подорвана.

Если оценивать действия врагов Народного единства в целом, то они руководствовались разработанной Соединенными Штатами стратегией: занять выгодную «позицию, /215/ чтобы воспользоваться будущими преимуществами политического или военного решения чилийской дилеммы». В то время как христианские демократы выступали в роли сдерживающего фактора по отношению к не в меру ретивым членам национальной партии, возглавляемый Пиночетом Генеральный штаб сухопутных войск разрабатывал с прусской тщательностью на случай необходимости планы военного переворота. В отчете о свершившемся перевороте «Меркурио» писала, что «в июле генерал Пиночет приказал офицерам Генерального штаба пересмотреть план дислокации частей и придать ему “более наступательный или превентивный характер, с тем чтобы система заранее расположенных и подготовленных в преддверии событий войск могла быть сразу приведена в действие”. Аналогичные планы были составлены и окончательно отработаны по другим родам войск»[221].

Повышение цен в августе 1972 года усугубило трудности, стоявшие перед правительством, и создало ситуацию, которая подстегнула врагов Народного единства к усилению своих атак. Сложилась обстановка, которую ЦРУ давно готовило и с нетерпением ожидало. Его эксперты-экономисты, должно быть, подали сигнал: «Настало время нанести смертельный удар». Почувствовала себя увереннее национальная партия. Стали менее осторожными христианские демократы. Как и в декабре 1971 года, когда противники правительства приурочили свою первую крупную уличную демонстрацию к моменту острой нехватки продовольствия, так и теперь они воспользовались моментом, чтобы развернуть новое наступление, причем еще более мощное, еще более целенаправленное.

В последовавшие за повышением цен дни начались акции, завершившиеся октябрьской забастовкой. 21 августа закрылись на один день магазины. Это был первый этап, предшествовавший общенациональной забастовке. Стачка лавочников сопровождалась действиями, направленными на создание обстановки беспорядков и насилия. Женщины богатых кварталов Сантьяго, высунувшись из окон, колотили в кастрюли и сковородки; банды юнцов устраивали горящие баррикады, буйствовали на центральных улицах и забрасывали камнями проезжавшие автомобили; вооруженные железными прутьями группы молодчиков из «Патриа и либертад» блокировали уличное движение. Полиция пустила в ход дубинки, слезоточивый газ и пожарные брандспойты, чтобы унять распоясавшихся хулиганов. Правительство было вынуждено ввести в Сантьяго осадное положение.

На протяжении нескольких недель в стране происходили беспорядки, то затухавшие, то вспыхивающие с новой силой. /216/ Именно в этот период ожесточенного наступления реакции компания «Кеннекотт» развернула в Западной Европе «правовые» акции против Чили. 14 сентября Альенде объявил о существовании «сентябрьского плана» свержения его правительства, указав, что в его организации замешаны видные члены национальной партии, некоторые группировки христианско-демократической партии, а также «Патриа и либертад». «Сентябрьский план» предусматривал полное прекращение работы грузового транспорта, организацию беспорядков с применением насилия и нападение на воинские части 18 сентября во время парада в честь Дня независимости с целью спровоцировать военных к действию. Альенде отметил, что заговорщикам не удалось втянуть вооруженные силы в осуществление своих планов.

На следующий день президент Национальной конфедерации наземного транспорта Хуан Маринакис заявил, что утверждения президента — «ложь, абсолютная ложь» и что конфедерация «не имеет ничего общего с этими подрывными планами». Когда на закрытом заседании сената выдвинули требования обсудить вопрос о «сентябрьском плане», находившиеся в оппозиции сенаторы с высокомерным презрением отвергли его. «Это несерьезно, это для детей», — заявил некий левый радикал, а христианский демократ добавил: «Я ухожу абсолютно спокойный... чтобы помыться в турецкой бане и провести уик-энд с женой и детьми»[222].

Хотя «сентябрьский план» не был осуществлен в сентябре, частично он был реализован в октябре, когда объявили забастовку владельцы грузовиков. Поскольку ранее ими была получена надбавка к заработкам в размере 120%, они избрали в качестве предлога для забастовки намерение правительства создать государственное транспортное предприятие для обслуживания отдаленной и малонаселенной провинции Айсен. Когда забастовка охватила всю страну, истинные причины ее уже не вызывали сомнений.

Противники Народного единства немало потрудились, чтобы организовать эту забастовку. ЦРУ не только субсидировало ее участников, но и заблаговременно внедрило своих агентов в их организации. Филип Эйджи в книге «Внутри фирмы: дневник агента ЦРУ» делится опытом своей деятельности в качестве чиновника ЦРУ в Эквадоре и рассказывает о роли Федерации владельцев грузовиков в жизни этой страны. Он пишет, что эта федерация «способна полностью парализовать жизнь страны... Это отнюдь не профсоюз, поскольку многие ее члены — владельцы грузовиков. Следовательно, федерация отражает интересы средних слоев, а не рабочего /217/ класса; поэтому для долгосрочных целей имеет первостепенное значение установление нашего контроля над организованными профессиональными группами и оказание на них возможно большего влияния»[223]. Конечно, все это относилось и к Конфедерации владельцев грузовиков Чили.

Соответствующая работа, разумеется, велась и в США с поставщиками запасных частей для автомобилей. Владельцы грузовиков постоянно жаловались на нехватку запчастей, возникшую, по их утверждениям, по вине правительства, ограничившего их ввоз. Задержки с отгрузкой запчастей компанией «Форд» и другими американскими поставщиками были далеко не случайны: я был свидетелем усилий служащих ЕНАР ускорить отправку запчастей в Чили.

Внесли свою лепту и оппозиционные партии. Теоретик христианско-демократической партии Клаудио Оррего потом напишет: «Чрезвычайно напряженная ситуация, в которой пребывала страна на протяжении месяцев, позволяла предполагать о ведущейся в обоих лагерях перегруппировке сил с целью сделать решающий ход... Во вторник 10 октября партии оппозиции обратились к населению Сантьяго с призывом выйти на демонстрацию протеста. Гигантская толпа заполнила главную улицу Сантьяго. На следующий день Конфедерация владельцев грузовиков дала согласие начать забастовку в 00 часов 12 октября»[224].

Лидеры христианских демократов немало потрудились, чтобы обеспечить забастовке массовую поддержку и расширить ее. Оррего позднее похвалялся, что стачка стала «всеобщей благодаря присоединению к ней различных ассоциаций, многие из которых откликнулись на призывы активистов христианско-демократической партии на местах»[225].

В выступлении по телевидению Фрей призывал поддержать забастовку, но при этом рекомендовал бастующим группам выдвигать не свои специфические, а «общенациональные проблемы». Эта забастовка, утверждал он, не следствие «политической махинации». По его словам, в Чили произошла «экономическая катастрофа» и ситуация будет не улучшаться, а ухудшаться. Фрей иронизировал по поводу заявлений Народного единства о существовании заговорщиков и фашистов. «Все это — слова», — говорил он. Только «коренные изменения» могут покончить с «агонией», переживаемой страной. Мартовские выборы, заявлял он, «следует рассматривать как плебисцит», «мы боремся за переустройство Чили»[226].

Что могло предпринять правительство в связи с забастовкой? Это была подрывная акция, мятеж против правительства. Обычно любое правительство может использовать против /218/ подобной забастовки всю мощь государственной машины. Оно может объявить забастовку незаконной. Может, если необходимо, применить против забастовщиков полицию и армию.

Однако положение правительства Народного единства было совершенно иным. Когда оно объявило забастовку владельцев грузовиков незаконной, отправило в тюрьму зачинщиков и начало реквизицию грузовиков, суды не поддержали его. Наоборот, в самый разгар кризиса Верховный суд направил Альенде письмо, обвинив правительство в незаконных действиях. Тем самым суды прикрывали юридическим заслоном заговорщиков, беря их под защиту.

Не имело правительство возможности с необходимой для такого случая решимостью и твердостью использовать полицию и войска. В армии оно могло рассчитывать только на офицеров-конституционалистов, которые поддержали бы лишь те его действия, которые соответствовали закону, а это опять-таки определялось судами. Взгляды многих офицеров и забастовщиков на правительство Народного единства, экономическое положение страны и социализм совпадали. Офицеры-фашисты попустительствовали забастовщикам по простой причине: они хотели ослабления и свержения правительства. Поэтому последнее использовало войска не для того, чтобы пресечь стачку в самом начале, а для поддержания минимума общественного порядка, пока длилась забастовка.

Лишенное возможности сорвать забастовку, правительство делало все, что было в его силах. Оно имело прочную базу среди рабочих на фабриках и заводах, на строительных площадках, крупных оптовых базах и складах; к тому же, в его руках находились многие предприятия.

Рабочие промышленных предприятий, как один, выступили против забастовки: члены христианско-демократической партии трудились рука об руку с членами партий, входивших в Народное единство. Средние слои населения были расколоты. Многие представители свободных профессий, студенты, мелкие торговцы стали на сторону правительства и рабочих.

Борьба с забастовкой породила две новые формы народных организаций: «промышленные кордоны» и общинные комиссии. Район Сантьяго насчитывает десять заводских поясов, сконцентрированных вдоль главных магистралей и дорог в городе и вокруг него; такие же пояса есть и в других городах. В каждом поясе рабочие создали организации, которые должны были взять на себя управление и защиту предприятий, отнятых у владельцев, пытавшихся закрыть их. Если «промышленные кордоны» мобилизовывали рабочих по месту работы, то общинные комиссии объединяли людей по месту жительства. /219/ В них входили представители различных местных массовых организаций — комитетов по снабжению и контролю над ценами, центров матерей, комитетов жильцов; они привлекались для распределения товаров, а также для ведения разъяснительной работы среди населения о подлинных целях забастовки.

Воспользовавшись тем, что руководители правительства были поглощены проблемой ликвидации забастовки, оппозиция протолкнула через конгресс весьма важный для себя закон, доставивший впоследствии большие неприятности Народному единству. Это был закон о контроле над оружием, внесенный несколько месяцев назад бывшим министром обороны при президенте Фрее Хуаном де Дьос Кармоной, который поддерживал тесные контакты с высшими офицерами.

В соответствии с этим законом контроль над оружием должны осуществлять исключительно вооруженные силы. Только они могли дать разрешение на производство, ввоз, хранение, распределение и владение оружием. Всем, кроме военных и карабинеров, запрещалось иметь любые виды легкого оружия: автоматы, пулеметы, гранаты, канистры с газом и т. п. Закон вводил более строгие ограничения в отношении создания частной милиции. «Те, кто организует, финансирует, предоставляет помощь, инструктирует или подстрекает к созданию частной милиции или боевых групп», подвергается тюремному заключению от полутора до пяти лет или ссылке. Нарушения закона о контроле над оружием подлежали рассмотрению военными судами.

Когда закон был одобрен, Кармона возвестил, что это «первый великий триумф тех, кто стремится к установлению в Чили демократии». Этот закон, заявил он, отнял у «политической власти» — а под этим он подразумевал президента и назначенных им лиц — малейшую возможность вмешиваться в дело контроля над оружием; принятый закон, провозглашал он, свидетельствует о «нашей вере в независимость наших вооруженных сил»[227].

Почему президент не наложил вето на этот законопроект и даже не внес поправок, на которые он имел право и которые могут быть приняты, если не отвергаются большинством в две трети голосов конгресса? Объяснения по этому поводу весьма различны. Обозреватели левой еженедельной газеты «Чили Ой», пристально следившие за прохождением в конгрессе вопросов, касавшихся вооружений и вооруженных сил, утверждали, что законопроект прошел без запинки из-за «небрежности» и «ошибки правительства». «Администрация... запуталась в различных вето и направила свои замечания (предлагаемые /220/ поправки) слишком поздно...» Оппозиция собрала сессию конгресса неожиданно и «быстро приступила к голосованию законопроекта, лишив конгрессменов от Народного единства малейшей возможности собрать одну треть голосов, требуемую для поддержки вето администрации»[228].

С забастовкой вряд ли удалось бы справиться, если бы рабочий класс не проявил твердость, дисциплину и не оказал поддержку правительству. Если бы рабочий класс был расколот, экономика была бы доведена до состояния полного развала, в стране воцарился бы политический хаос, и те, кто замышлял переворот, не замедлили бы воспользоваться представившейся возможностью.

Однако решимость рабочего класса помогла предотвратить подобный ход событий. Подавляющее большинство тех, кто замышлял переворот, рассматривало его как резервную меру для свержения правительства на тот случай, если мартовские выборы не обеспечат им парламентского большинства в две трети голосов, необходимого для отстранения Альенде от власти. В разгар забастовки, 26 октября, «Комитет 40-ка» одобрил решение о выделении 1427666 долларов для финансирования оппозиционных политических партий и организаций частного сектора в период предвыборной кампании в парламент в марте 1973 года[229]. Правительство США проявляло осторожность, опасаясь «преждевременного переворота»; если переворот окажется необходимой мерой, лучше, если он произойдет позднее, чтобы «научно» подготовить для него оптимальные условия. Фрей и его подручные надеялись, что мартовские выборы дадут христианским демократам возможность возглавить правительство. Высокопоставленные заговорщики в вооруженных силах были обеспокоены тем, что переворот мог расколоть офицерский корпус; им надо было выиграть время, чтобы привлечь на свою сторону офицеров-конституционалистов или же устранить их. Все сознавали главную опасность: путч против правительства Народного единства, имевшего столь прочную базу в массах, мог вызвать гражданскую войну. Поэтому, рассуждали заговорщики, не следует предпринимать переворот до тех пор, пока все группы оппозиции не убедятся, что это — единственный выход, пока офицеры-путчисты не будут уверены, что имеют полный контроль над вооруженными силами. Военные должны подготовить и организовать переворот с величайшей тщательностью, с тем чтобы обеспечить молниеносный успех и предотвратить тем самым гражданскую войну.

А поэтому забастовку решили спустить на тормозах. Урегулирование произошло в начале ноября, когда Альенде ввел /221/ в свой кабинет трех военных. Пратс, сохранив за собой пост главнокомандующего сухопутными войсками и лишь временно назначив вместо себя Пиночета, стал министром внутренних дел. Он выдвинул категорическое требование прекратить забастовку в течение 48 часов.

Некоторые деятели Народного единства подвергли критике Альенде за включение в состав своего правительства военных. Слыханное ли это дело, чтобы в состав марксистского правительства входили буржуазные армейские офицеры? Хайме рассказывал мне: когда Альенде сообщил о своем намерении лидерам партий Народного единства, один или двое высказались «против». «Хорошо, — сказал Альенде, — дайте мне альтернативное решение». Поскольку его не нашли, предложение Альенде было принято.

МИР заявило: «Включение нескольких генералов в кабинет значительно изменило характер правительства — традиционные народные партии перестают быть политическим стержнем правительства. Теперь они должны передать важную часть своей политической роли вооруженным силам»[230]. Вхождение военных в кабинет отнюдь не ослабило правительство, наоборот, слабость правительства вынудила пойти на этот шаг. Что же касается абстрактных рассуждений об изменении «характера» правительства, то включение военных в кабинет было временной мерой и длительность их пребывания должна была определить только необходимость.

Некоторые деятели Народного единства восприняли факт прекращения забастовки как успех правительства. Однако расценить его как успех можно было, лишь подходя к нему с позиций того, что не произошло худшее. Националисты и им подобные, жаждавшие завершения забастовки переворотом, увидели в урегулировании крушение своих надежд; остальные враги Народного единства добились того, к чему стремились.

Включение военных в кабинет было отступлением, необходимым, конечно, но все же отступлением. Этот шаг предотвратил непосредственную угрозу переворота, но ограничил свободу действий правительства. Армия позволила своим генералам служить правительству отнюдь не для того, чтобы содействовать развитию революции и социализма. Различные группы офицерского корпуса преследовали разные цели. Конституционалисты хотели защищать конституцию, путчисты пока не были готовы к перевороту, а промежуточная группа надеялась, что министры-военные приберут правительство к рукам и сделают его более терпимым.

Новый кабинет сумел установить относительный мир между /222/ враждующими классами. Из всех задач, поставленных Альенде перед кабинетом, он выделил одну: обеспечить общественный порядок и проведение «честных выборов» в марте 1973 года. Если не считать отдельных спорадических актов насилия, кабинет справился с этой задачей. За требованием правительства соблюдать общественный порядок стояла армия, и ни одна из враждовавших гражданских группировок не хотела бросать ей вызов.

Однако новый кабинет лишь приглушил, но не ликвидировал борьбу. Список конфликтных проблем пополнился возникшими в результате забастовки. В ходе забастовки правительство и рабочие установили контроль над 150 предприятиями; разумеется, теперь оппозиция требовала их возвращения владельцам, в то время как многие сторонники Народного единства, включая нередко рабочих этих предприятий, противились этому. Новый кабинет объявил, что бастовавшие не подвергнутся репрессивным мерам; однако некоторые правительственные службы считали, что это заявление не должно распространяться на тех, кто в ходе забастовки совершил преступления или участвовал в ней, занимая высокие посты или важные должности, на которых законом запрещалось бастовать. Центральный банк, например, уволил 28 ведущих чиновников, и оппозиция настаивала на их восстановлении.

Министрам-военным не удалось остаться в стороне от межпартийной борьбы. Согласно чилийской конституции, они не должны вмешиваться в политику, подобно вооруженным силам, которые представляли. Но участвовать в работе кабинета и соблюдать нейтралитет — это такая же фикция, как и то, что вооруженные силы должны оставаться вне политики. Будучи членами кабинета, военные повседневно должны были принимать участие в решении политических проблем. Как мог Пратс, который в качестве министра внутренних дел был главой кабинета и исполнял обязанности президента, когда Альенде выезжал с миссией за рубеж, не заниматься политикой?

Позиция министров-военных могла либо усилить, либо ослабить правительство — другого быть не могло. Они могли признавать первенство президента и тем самым способствовать укреплению позиций правительства благодаря поддержке его решений авторитетом армии. Они могли не поддерживать те правительственные решения, которые им были неугодны; могли попытаться занять доминирующее положение в правительстве.

Будучи главнокомандующим сухопутными войсками и занимая среди военных самый важный министерский пост, /223/ Пратс предельно четко сформулировал свои взгляды на участие военных в правительстве. Кабинет, заявил он, не является «соправительством» солдат и политиков, ибо в противном случае это означало бы, что в нем представлены две власти, каждая со своей политикой. «Кабинет — это рабочий орган, функционирующий в соответствии с прямыми инструкциями президента республики»[231]. Заявление Пратса было созвучно с положениями конституции Чили, которая предусматривала президентскую, а не парламентскую форму управления государством: президент имел право «назначать по своему усмотрению государственных министров», которые «занимают свои посты до тех пор, пока они пользуются (его доверием)»[232]. Однако взгляды Пратса основывались не на механическом понимании закона; его суждения далеко выходили за рамки юридических норм. Говоря в завуалированных выражениях о возможном военном перевороте, он спрашивал: «К чему это приведет? К диктатуре. Вооруженные силы превратились бы в особые полицейские войска, а это могло бы привести к тупамаризации народа»[233].

Как министр внутренних дел, Пратс действовал весьма решительно. Хладнокровно, но настойчиво он утверждал право правительства принимать меры, необходимые для своей защиты и эффективного управления страной. Он, разумеется, понимал, что его действия содействуют укреплению правительства, но, как он однажды заявил, правительство пришло к власти на законном основании и имеет право быть у власти в течение полного срока своих полномочий.

Как только оппозиция увидела, куда ведут действия Пратса, она обрушилась с критикой на участие военных в правительстве. Рупор Фрея сенатор Патрисио Айлвин занялся инсинуациями по поводу того, что вооруженные силы превращаются в сообщника «незаконных» действий правительства. Сенатор от национальной партии Франсиско Бульнес предупреждал о наличии «нового элемента Народного единства в вооруженных силах»[234]. Однако оппозиция возражала не против участия военных в правительстве, ее беспокоил лишь характер их участия. Она хотела, чтобы военные ослабили, укротили правительство, а не укрепляли его. В некоторых кругах оппозиции вынашивалась такая идея: лучший путь избавления от правительства Народного единства — позволить армии забрать бразды правления в свои руки, оставив Альенде на посту в качестве марионеточного главы государства.

Враги правительства все больше убеждались в том, что Пратс становится препятствием на пути реализации их планов. Если путч окажется необходимым, он, подобно его другу /224/ Шнейдеру в 1970 году, может воспротивиться этой акции. Пратс представлял собой препятствие и в том случае, если переворот не понадобится. Оппозиция организовала нападки на Пратса и развернула кампанию с целью подрыва его престижа.

Участие военных в кабинете способствовало созданию напряженной обстановки в офицерском корпусе. До этого вооруженные силы могли демонстрировать свою непричастность к действиям правительства и сохранять — а к этому они стремились — вид стражей «постоянных ценностей родины», стоявших вне партийных распрей. Теперь, когда резкое обострение инфляции, августовско-сентябрьские беспорядки и октябрьская забастовка вызвали крайнюю поляризацию сил в обществе и усилили враждебность многих офицеров к правительству, в правительство вошли министры-военные и совместно с представителями Народного единства участвуют в разработке и реализации его решений.

Действия Пратса как министра воспринимались офицерами-фашистами с откровенным недовольством, а некоторые из них анонимно выплескивали свое недовольство на страницы близких им по духу газет, таких, например, как «Трибуна». Этих офицеров меньше всего заботили положения конституции, за исключением случаев, когда они могли ими воспользоваться, чтобы обвинить Пратса в посягательстве на независимость вооруженных сил; поскольку позиция Пратса играла на руку правительству, он их противник.

Действия Пратса вызывали беспокойство и в среде офицеров-конституционалистов, которые отрицательно относились к правительству. Ранее этим офицерам было легче примирить нелюбовь к кабинету со своим профессиональным уважением к Пратсу и его конституционализму. Теперь изо дня в день они читали правительственные заявления и решения, которые им не нравились, но ассоциировались с именем Пратса, занимавшего ведущий министерский пост. Действия Пратса вызывали все чаще и более острое противоречие между классовыми интересами и взглядами этих офицеров и их конституционализмом.