Бюллетень научных студенческих обществ нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского
жүктеу/скачать 6.15 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Проблема десакрализации образа императорской власти в трудах никейских хронистов XIII века
- Русская мемуаристика как источник по истории Болгарии 1878–1887 гг.
Список литературы
УДК 94(495).04 Проблема десакрализации образа императорской власти в трудах никейских хронистов XIII века © 2012 г. И.А. Приходько Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского ilianday@mail.ru Анализируется процесс секуляризации образа власти императоров никейского периода византийской истории (1204–1261 гг.) в хрониках византийских писателей Никиты Хониата, Георгия Акрополита и Никифора Григоры.
Весьма актуальным представляется изучение проблемы эволюции образа власти в контексте византийского цивилизационного пространства, разделенного после 1204 г. политическими границами, так как социальный кризис начала XIII века потребовал переосмысления роли государственной власти, которое сыграло весьма важную роль в процессе политического объединения греков во главе с Никейской империей [1, с. 455–456]. Поиск закономерностей эволюции образа власти в период весьма сложного структурного социального кризиса является востребованным и сейчас. Веками, вплоть до 1204 г., император стоял очень далеко от рядового обывателя, на некоей недосягаемой высоте, между обывателем и императором существовала огромная пропасть, которая не казалось страшной и катастрофичной, поскольку она стараниями отцов церкви сакрализировалась достаточно долгое время [2, с. 14; 3, с. 46]. Социальный кризис начала XIII века, проявившийся во внешнем разложении и сепаратизме Византийской империи, вывел ромеев «на порог» секуляризации. Десакрализация идеи императорской власти, переосмысление значения цветовых символов царя, когда «золото становится цветом желчи, а пурпур — цветом крови исторических трагедий». Такую интерпретацию мы можем найти у византийского хрониста Никиты Хониата [4, с. 42]. Секуляризация в ромейском обществе конца XII — начала XIII вв. представляется весьма важным явлением, так как свидетельствует о социальном развитии, вопреки расхожему у некоторой части историографов мнению, будто византийская цивилизация была достаточно консервативна, а ее развитие не выходило за рамки христианской догмы. В Никее после 1204 г. сосредоточились лучшие интеллектуальные силы византийской цивилизации. Среди корпуса источников греческого происхождения отметим «Хронику» Никиты Хониата (1155–1213), византийского писателя и администратора. Его «Хроника» — подробное описание истории Византии и соседних народов с 1118 по 1206 гг. Традиционно при освещении истории Никейского государства выделяют также видного никейского государственного деятеля Георгия Акрополита (1217–1282). «История» Георгия Акрополита зачастую рассматривается в качестве основного источника по истории Никеи, главный акцент в котором сделан почти целиком на государственно-политической деятельности никейских императоров, что позволяет проследить некоторые политические решения, приведшие к изменениям в сферах политики и экономики. Но Георгий Акрополит занимался еще и богословской полемикой, писал речи, составил стихотворное вступление к письмам Феодора Ласкариса. К числу авторов, чьи сочинения крайне важны при исследовании обозначенной проблематики, относится и Никифор Григора (1295–1360) — астроном, научный и религиозный полемист, составитель так называемой «Римской истории», а также Никифор Влеммид (1197–1272) — один из наиболее характерных представителей никейского периода византийской литературы (собственно литературное наследие Никифора включает риторические декламации, придворные стихи, сочинения по теологии). Традиционный характер носит резонерское поучение Никифора Влеммида владыкам о приличествующих им добродетелях, выдержанное в привычном для средневековых литератур жанре «зерцала» [5]. В 1204 г. произошла не просто смена традиционного уклада жизни, преимущественно, городского, но и частичное разрушение сакральных представлений о власти. Можно было бы, пожалуй, сказать, что общественные и нравственные идеалы Хониата в очень большой степени порождены его трагическим восприятием действительности, ощущением надвигающейся катастрофы накануне 1204 г. и затем, в последних частях «Истории», переживанием катастрофы совершившейся. Ожидание катастрофы пронизывает и образную систему «Истории». Императорская власть лишается ореола божественности. Действия императора в «Истории» Хониата обретают причинно-следственную почву [6, с. 128–130]. Такой перелом в восприятии коснулся, наверняка, не только воззрений Хониата, передового человека своего времени, но и всей византийской культуры. Никейская империя в 1204 г. невольно оказалась перед новыми рубежами осмысления государственной власти и самой природы императорской власти. Наметились тенденции к исчезновению той самой «сакральной» пропасти, секуляризации образа власти. Об этом пишут никейские хронисты. Во многом секуляризации способствовала и личность Феодора I Ласкариса (1174–1221), основателя Никейской империи, к образу которого неоднократно обращался Георгий Акрополит в «Летописи великого логофета». Автор отмечает, что при формальном соблюдении церемониала времен Комнинов, в быту он оставался довольно прост и неприхотлив, даже после коронации в качестве василевса [7, с. 130]: «Что же касается царя Феодора … то был этот царь стремительный и неудержимый боец, подвергал себя опасностям во многих битвах; этот царь поправил множество городов, не жалел издержек на прекраснейшие здания и укрепления, чтобы организовать и сдерживать движение латинян. Но нередко он помрачал свою славу, поступая неосмотрительно… Был отважен в бою, склонен к гневу и любовным наслаждениям и чрезвычайно щедр на дары» [8]. Образ правителя здесь необычайно человечен, обмирщен. Лишенная универсалистских замашек империя превратилась в средневековое греческое государство с высоким уровнем национального самосознания [9, с. 96]. Передача трона в 1222 г. наиболее талантливому и способному человеку из окружения усопшего деспота — зятю Иоанну Ватаци (1192–1254) –также характеризует Феодора как человека, действующего из соображения общей пользы, а не по традиции. Никифор Григора пишет, что император всегда отличался человеколюбием: «Соединяя с богатством умственных дарований благородство и твердость характера, он прекрасно вел и устроял дела правления; в короткое время он увеличил и внутреннее благосостояние ромейского царства, и в соответствующей мере военную силу. Он ничего не делал, не обдумав, не оставлял ничего, обдумав; на все у него были своя мера, свое правило и свое время … он … располагал и других, чтобы никто не смел налагать корыстолюбивую руку на людей простых и неимущих» [10]. Сведения иных нарративных источников об этих мероприятиях Ватаци, к сожалению, неполны и, вероятно, преувеличены. Ничего не пишет об этом и современник Ватаци Георгий Акрополит, принадлежавший, правда, к оппозиционно настроенному крылу знати. Никифор Григора говорит о необыкновенной доходности созданных Ватаци императорских поместий. Отдельно стоит обратить внимание и на легенду о «яичной короне». Если Феодор I основное внимание уделил организации Никейской империи как таковой, то Иоанн Ватаци видел свою задачу в усилении страны, мечтая при этом довести до конца дело предшественника и отнять у врагов Константинополь. Необходимо было значительно повысить доходы казны. При резком сокращении свободного крестьянства увеличение налоговых взысканий не могло обещать серьезного роста средств. И Ватаци пошел по пути организации императорских поместий на государственной земле. Согласно Никифору Григоре император Ватаци создал необычайно доходную систему сельского хозяйства: «Амбары ломились от зерна и других плодов труда земледельцев, загоны не вмещали стада крупного рогатого скота, свиней, овец, верблюдов. Императору принадлежали огромные табуны коней и бесчисленные стада домашней птицы. Продажа лишь одних куриных яиц… дала такие средства, что он смог изготовить для императрицы Ирины золотой венец, усыпанный драгоценными камнями. Ватаци назвал этот венец “яичной короной”» [10]. Вероятно, что данная история была выдумана летописцем, так как ничего похожего у других хронистов мы не найдем. Таким образом, предание о «яичной короне» занимает центральное место как показатель того самого десакрализованного представления о деяниях деспота, употребленного Григорой уже в постникейский период. Последним в «традиции секуляризации» выступает Феодор II, который был опекаем Ватаци и своими учителями, среди которых значился и Георгий Акрополит. Секуляризация, которая во многом послужила возрождению греческого национального государства, уже произошла. Попытка Михаила Палеолога вернуть такое же положение вещей, как до 1204 г., привела, в конечном счете, к раздробленности и гражданским войнам. Последнее служит наглядным доказательством того, что старая сакральная традиция личности императора уже не отвечала вызовам времени. Важнее был, однако, даже не этический, а политический аспект этого процесса. В ходе реставрации Византийской империи с центром в Константинополе, который длился почти 60 лет, с 1204 по 1261 гг., была выдвинута идея «народного правителя»: законным авторитетом становился именно радеющий за общее благо император, достаточно простой в быту, не проводящий той самой «сакральной линии» между ним и народом. Своей волей он устанавливает политические свободы, однако он не становится полностью свободным от силы традиции: он по-прежнему является наследником римских правителей и олицетворением непрерывности существования Ромейской империи.
УДК 94(497.2) + 929.82–94 Русская мемуаристика как источник по истории Болгарии 1878–1887 гг. © 2012 г. И.В. Понятов Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского ponyatov-igor@yandex.ru В статье рассматривается проблема использования мемуаров как материала для реконструкции истории Болгарии после 1877 г., ставится вопрос о классификации мемуаров, исследуется информационный потенциал мемуарных источников.
Тем не менее, в 1886 г. отношения между странами ухудшились до такой степени, что России пришлось отозвать своих граждан из Болгарии. К 1887 г. практически все русские офицеры и чиновники покинули страну. Таким образом, менее чем за десять лет бурного развития Болгарского княжества Россия пережила переход от восторга и благодарности к разочарованию и падению престижа русского знамени на Балканах. Именно в периоде, предшествующем разрыву, который корреспондент «Нового времени» Е. Львов назвал «периодом террора и анархии» [2, с. 2], следует искать причины дальнейших неудач, ошибок, ссор между братскими странами. Проблемам развития Болгарии после освобождения, вопросу о русско-болгарских отношениях посвящено значительное число исследований. Тем не менее, мемуарам о Болгарии придавалось второстепенное значение, они использовались, в основном, как иллюстративный материал. До сих пор не проведено полноценного исследования, направленного на анализ источников мемуарного характера по данной теме, и не предпринимались попытки реконструкции истории Болгарии на основе мемуарных источников информации. В результате исследования был сформирован круг мемуарных источников по исследуемой проблеме. Все они уже опубликованы и с разной частотой использовались в работах по истории Болгарии. Большая часть мемуаров была написана русскими офицерами, служившими в Болгарии, поэтому они выдержаны в русле официального правительственного курса. Для большинства авторов, к моменту их поступления на болгарскую службу, страна не являлась terra incognita. Они принимали участие в русско-турецкой войне и, за редким исключением, были знакомы с нравами болгар и особенностями их жизни. Единство взглядов большинства мемуаристов заключалось в том, что они чувствовали себя русскими, осознавали свой долг перед государем, относились к болгарам как к братьям-славянам, но, вместе с тем, смотрели на Болгарию и болгар свысока, как на требующих поддержки и направления от «старшего брата». В силу этого мемуаристы часто жаловались на «неблагодарность» болгарского населения по отношению к России, освободившей «братушек» [3, с. 359]. Воспоминаниям о Болгарии свойственны основные недостатки мемуаристики как исторического источника: субъективность повествования, избирательность сообщаемых фактов, порой излишняя категоричность в оценках. Кроме того, устоявшиеся мнения и стереотипы зачастую брали верх над личными оценками мемуаристов — например, их отношение к болгарскому князю Александру Баттенбергу, которого большинство авторов воспоминаний изображало как предателя России, «великого обманщика и врага всего русского» [4, с. 479], человека пустого, двуличного и фальшивого. В мемуарах содержится много моментов и деталей, которые вряд ли возможно найти в других видах источников: закулисные интриги, отношения в высшем болгарском свете и армейской среде, черты характера болгар и особенности местного жизнеустройства, подмеченные мемуаристами. Разумеется, глупо требовать от мемуаров какой-то особой объективности и сверхточного описания прошлого. Главное свойство данного источника как раз и заключается в том, что все факты проходят через призму авторского восприятия. При написании мемуаров авторы могли осветить последующие за их личными свидетельствами события, равно как и те, что предшествовали их появлению в Болгарии. Здесь важно понимать, что пусть это и не является информацией личной, т.е. они не были очевидцами событий тем не менее, важно учесть их точку зрения, ведь автор включил этот рассказ в свои воспоминания, следовательно, он посчитал его заслуживающим доверия, или, как минимум, не лишенным интереса. В связи с этим стоит упомянуть мемуары дипломатического служащего Ю.С. Карцова «Семь лет на Ближнем Востоке». В них содержатся в большом количестве рассказы, сплетни, анекдоты из личной и служебной жизни. Автор уверяет, что он «тщательно выкинул из текста всё, что мало-мальски имеет значение документальное или характер слишком интимный» [5, с. 4]. Тем не менее, личная и оценочная информация позволяет глубже погрузиться в среду, почувствовать атмосферу эпохи, современной мемуаристу. Сведения, извлекаемые из мемуаров, необходимо подвергнуть тщательной критике, оценке и их сравнительной характеристике. Сопоставительный анализ воспоминаний позволяет выяснить, насколько можно доверять мемуарам, имеет ли исследователь право использовать данные воспоминания как исторический источник, в какой степени мемуары могут быть пущены в научный оборот. Возьмем, к примеру, воспоминания журналиста газеты «Новое время» Евгения Львова (Кочетова), единственного русского корреспондента в Болгарии во время кризиса 1885 г. Одними из главных виновников конфликта он называет русских эмигрантов-нигилистов Луцкого и Серебрякова, которые, по его словам, активно взаимодействовали с князем и готовили Румелийский переворот [2, с. 4]. Весьма любопытно после этого ознакомиться с воспоминаниями самого Э.А. Серебрякова, который не делает ни единого упоминания о своем участии в перевороте и вообще во внутренней политике Болгарии, да и с князем он, по его словам, виделся всего несколько раз. Вопрос о классификации мемуарных источников является одним из ключевых в процессе их исследования. В первую очередь, ценность мемуаров определяется по личности автора и уровню его осведомленности. Чем выше степень интегрированности мемуариста в болгарскую среду, тем более он информирован о проблемах общества, тем ценнее его воспоминания. Логично, что мемуары крупных политических деятелей Болгарии преимущественно освещают вопросы внутренней и внешней политики, деятельность госаппарата, отдельных министерств. Но это не значит, что мемуары простых чиновников или журналистов имеют меньшую важность — напротив, они дают возможность взглянуть на проблемы под другим углом, рисуют повседневную жизнь Болгарского княжества. Источники мемуарного характера также возможно классифицировать по жанрам. Значительную часть составляют собственно мемуары — произведения, выпущенные отдельными изданиями спустя некоторый промежуток времени. К ним относятся, например, воспоминания болгарских министров А.Ф. Редигера, П.Д. Паренсова, Н.Р. Овсяного. Важную роль при написании мемуаров играли документы, особенно это касается воспоминаний политических и военных деятелей. Включение документальных материалов придает мемуарам характер большей убедительности, значимости. К примеру, военный министр Паренсов обосновал включение факсимильных документов в свои мемуары тем, что без них, «…по словам особенно болгар, мне могут не поверить» [3, с. 10]. Еще один пласт — журнальные статьи-воспоминания, которые по большей степени фрагментарны, отрывочны, и приурочены, как правило, к какой-либо дате или посвящены определенной теме. Менее выраженные мемуарные источники представлены очерками с мемуарными вкраплениями и другими формами воспоминаний. Большую ценность представляют комментарии бывшего министра-президента Болгарии Л.Н. Соболева к документам по болгарской истории. Интересна последующая переписка Соболева с его предшественником, генералом К.Г. Эрнротом, который почувствовал себя уязвленным не слишком лестным своим образом, который нарисовал Соболев в его заметках. Это письмо и ответ на него Соболева представляют яркий образец двух полярных мнений по одному вопросу. Позицию каждой стороны следует принять во внимание и подвергнуть критической оценке. Другой важный критерий, который стоит положить в основу классификации, — время написания воспоминаний. Под влиянием прошедшего времени может меняться оценка как самих событий, так и действия отдельных лиц, их характеристика. От этого момента зависит уровень ретроспективности, эмоциональности повествования, а также вопрос достоверности сведений. Первый вид — воспоминания, написанные «по свежим следам». Для этого типа мемуаров характерна эмоциональность, яркость оценок, высокая степень достоверности, поскольку пережитые впечатления еще свежи в памяти. Но к отрицательным моментам относятся тенденциозность, недостаточная обдуманность; у автора мемуаров нет времени разобраться в деталях явлений, возможности узнать развязку описываемых конфликтов, что придает мемуарам характер незавершенности. «Время едва ли настало для всесторонних разоблачений по болгарским делам» [4, с. 477]. Вторая группа мемуаров — это воспоминания, написанные спустя значительный промежуток времени после описываемых событий. Цель их, в основном, заключается в желании автора подвести итоги жизни, рассказать о своей деятельности в Болгарии, поделиться размышлениями о судьбе Болгарского вопроса на основании жизненного опыта; «из недавнего прошлого извлечь для настоящего и будущего полезное поучение» [5, с. 2]. Этим воспоминаниям присущ высокий уровень ретроспективности. Желательно также знать и учитывать существование различных редакций текста воспоминаний, историю их публикаций. В зависимости от того, предназначались ли мемуары для публикации или нет, зависит степень их откровенности, масштабности. Важнейшая цель анализа любых источников — выявление информации, которую они отображают. Оценивая информационный потенциал русской мемуаристики, можно на их основе создать целостную картину тех явлений и процессов, которые волновали и занимали умы участников болгарских событий. Как правило, сюжеты, привлекающие внимание большего числа мемуаристов, являются ключевыми, играющими важную роль в жизни болгарского общества. Основные темы, которые затрагивали мемуаристы, — это отношение болгар к России и русским, характеристика князя Баттенберга и его правительства, болгарская политическая жизнь и устройство армии, описание переворотов, сербо-болгарская война, а также болгарский быт и повседневность. Благодаря разнице в хронологическом охвате мемуаров, существует возможность следить за бурным ростом русского влияния в Болгарии и стремительным его падением, итогом которого стал разрыв дипломатических отношений в 1886 г. Воспоминания могут послужить важным источником информации как для восполнения лакун в истории Болгарии, так и для изучения русско-болгарских отношений. Сведения, содержащиеся в мемуарах, важны для исследования внешней политики России, принципов её поведения на Балканах, а также реконструкции широкого спектра исторических событий, воссоздания многогранного образа Болгарии и болгар в представлениях русских политических и общественных деятелей.
УДК 94(38).04 жүктеу/скачать 6.15 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|