Чак Паланик. Колыбельная Перевод Т. Покидаевой Палки и камни могут и покалечить, а слова по лбу не бьют

Воскресить мертвых. Или кастрировать всех поголовно. Или же уничтожить все

человечество -- у каждого свои понятия.

Надо столько всего еще сделать, столько всего исправить. Вернуться к

Богу, как сказала бы Мона. Просто чтобы не нарушать равновесие.

Карл Маркс сказал бы, что мы должны превратить все растения и всех

животных в своих врагов, и тогда то, что мы их убиваем, будет оправданно.

В сегодняшних газетах сообщают, что муж одной из манекенщиц задержан по

подозрению в убийстве.

Я стою в телефонной будке у входа в библиотеку в маленьком

провинциальном городе. Элен с Устрицей пошли потрошить книгу.

Мужской голос в трубке произносит:

-- Отдел расследования убийств.

Я спрашиваю: кто говорит?

И он отвечает:

-- Детектив Бен Дантон, отдел расследования убийств. -- Он говорит: --

Кто это?

чтобы вернуть меня к человечеству. Этот -- тот самый номер, который

высвечивался у меня на пейджере уже несколько дней.

Мона переворачивает проспектик и говорит:

-- Посмотри.

У нее в волосы вплетены обломки ветряных мельниц, радиобашен и

железнодорожных эстакад.

На фотографиях клоуны обнимают улыбающихся детей. Родители держатся за

руки и проезжают в крошечных лодках по Тоннелю Любви.

Она говорит:

-- Да, поездка у нас рабочая, но это не значит, что надо все время

работать.

Элен выходит из библиотеки и спускается по ступенькам, и Мона бросается

к ней и говорит:

-- Элен, мистер Стрейтор сказал, что можно.

Я прижимаю трубку к груди и говорю, что я этого не говорил.

Устрица выходит из библиотеки и встает за спиной Элен, чуть сбоку.

Мона тычет брошюркой в лицо Элен и говорит:

-- Смотри, как там весело.

Детектив Бен Дантон говорит в трубке:

-- Кто говорит?

Это было нормально -- принести в жертву того мужика с машинками на

трусах. Это было нормально -- принести в жертву ту молодую женщину с

цыплятками на фартуке. Скрыть от них правду, не избавить их от страданий. И

принести в жертву вдовца очередной манекенщицы. Но пожертвовать собой ради

того, чтобы спасти миллионы, -- это другое дело.

Я говорю, что меня зовут Стрейтор и что он мне звонил на пейджер.

-- Мистер Стрейтор, -- говорит он. -- Нам надо задать вам несколько

вопросов. Вы не могли бы зайти?

Я спрашиваю: вопросов -- о чем?

-- Нам лучше поговорить лично, -- отвечает он.

Я говорю: это насчет смертей?

-- Когда вы сможете к нам зайти? -- отвечает он.

Я говорю: это насчет смертей без очевидной причины?

-- Лучше раньше, чем позже, -- говорит он.

Я говорю: это не потому, что среди тех, кто умер, был мой сосед сверху

и трое моих сослуживцев?

И Дантон говорит:

-- Что?

Я говорю: это не потому, что я проходил мимо по улице, в тот момент,

И Дантон говорит:

-- Для меня это новость.

Я говорю: это не потому, что я был в том баре на Третьей авеню, как раз

в тот момент, когда умер тот молодой человек с бачками?

-- Э, -- говорит он. -- Марти Латанзи.

Я говорю: это не потому, что на телах манекенщиц обнаружены признаки

сексуальных контактов, произведенных уже после смерти, -- такие же признаки,

как и на теле моей жены двадцать лет назад? И я даже не сомневаюсь, что у

них есть видеозапись, как я разговаривал с библиотекарем Саймоном в тот

момент, когда он так скоропостижно скончался.

Мне слышно, как на том конце линии скрипит карандаш. Детектив Бен

Дантон быстро записывает за мной.

Мне слышно, как кто-то еще, в той же комнате, рядом с телефоном,

говорит:

-- Держи его на линии.

Я говорю: это что -- хитрый ход, чтобы арестовать меня по обвинению в

убийстве?

Детектив Бен Дантон говорит:

-- Лучше не доводить до того, чтобы мы взяли ордер о принудительном

приводе.

Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.

Я говорю: офицер Дантон, вы мне не скажете, где вы сейчас находитесь --

в этот самый момент?

Палки и камни могут и покалечить, опять то же самое. Все происходит

само собой. Непроизвольно, как крик. Баюльная песня звучит у меня в голове,

и в трубке вдруг -- тишина.

Я убил своего спасителя. Детектива Бена Дантона. Я отошел от

человечества еще на шаг.

Конструктивная деструкция.

Устрица трясет свою пластиковую зажигалку, бьет ее о ладонь. Потом

отдает ее Элен. Она достает из сумочки сложенный листок. Поджигает страницу

27 и держит ее над водосточным желобом.

Мона читает проспект, и Элен подносит к нему горящую бумажку.

Фотографии счастливых улыбающихся семей вспыхивают ярким пламенем, Мона

кричит и роняет брошюрку. Держа горящую бумажку, Элен подпихивает горящий

проспект ногой к водосточному желобу. Огонь у нее в руке разгорается все

сильнее, дым вьется по ветру.

Совершенно без всякой связи мне вспоминается Нэш и его горящая

салфетка.

Элен говорит:

-- Мы здесь не веселимся. -- Свободной рукой она передает мне ключи от

машины.

И вот тут оно и происходит. Устрица хватает Элен рукой за шею и

он вырывает у нее горящий листок. Баюльную песню.

Элен падает на колени, выскользнув из захвата Устрицы. Она вскрикивает

от боли, ударившись коленями об асфальт, и сползает с тротуара в канаву.

Ключи от машины -- по-прежнему у нее в кулаке.

Устрица колотит горящим листком себе по бедру, чтобы сбить огонь. Держа

листок обеими руками, он быстро пробегает глазами по строчкам, пока они

окончательно не сгорели.

Он бросает листок только тогда, когда огонь добирается до его рук. Он

кричит:

Мона отступает назад, зажимая руками уши. Ее глаза плотно зажмурены.

Элен стоит на четвереньках на решетке водостока, возле догорающей

брошюрки. Она смотрит на Устрицу снизу вверх. Можно сказать, он уже

покойник. Прическа у Элен растрепалась, и розовые пряди свисают ей на глаза.

Колготки порваны на коленях. Колени содраны в кровь.

-- Не убивай его! -- кричит Мона. -- Пожалуйста, не убивай его! Не

убивай!

Медленно, очень медленно, как часовая стрелка на циферблате, Элен

поднимается на ноги. Лицо у нее -- все красное. Но красное не как бирманский

рубин, а скорее как кровь у нее на коленях.

Устрица стоит на коленях. Элен стоит над ним. Мона зажимает руками уши,

плотно зажмурив глаза. Устрица перебирает в руках пепел. Элен истекает

кровью. Я наблюдаю за этой сценой из телефонной будки. С крыши библиотеки

снимается стайка дроздов.

Устрица -- злобный, капризный и вспыльчивый сын, который был бы у Элен,

если бы у нее был сын.

Все то же стремление к власти.

-- Ну, давай, -- говорит Устрица. Он поднимает голову и смотрит в глаза

Элен. Он улыбается уголком рта и говорит: -- Ты убила своего настоящего

сына. Убей и меня.

И вот тут оно и происходит. Элен бьет его по лицу кулаком с зажатыми в

нем ключами. Через секунду -- еще больше крови.

Еще один исцарапанный паразит. Еще один искалеченный шкаф.

Элен отрывает взгляд от окровавленного лица Устрицы и смотрит в небо,

на стайку дроздов. Птицы падают вниз, одна за другой. Их черные перья

кажутся маслянисто-синими. Их мертвые глаза -- как стеклянные черные бусины.

Устрица подносит руки к лицу, обе руки -- в крови. Элен смотрит на небо.

Мертвые черные птицы падают на асфальт. Вокруг нас.

Конструктивная деструкция.

Глава тридцать первая

Примерно в миле от города Элен съезжает на обочину шоссе. Включает

аварийные сигналы. Смотрит на свои руки на руле -- на руке в мягких

обтягивающих перчатках из телячьей кожи. Она говорит:

-- Выходи из машины.

На лобовом стекле -- мелкие капельки. Начинается дождь.

-- Хорошо, -- говорит Устрица и рывком распахивает свою дверцу. Он

говорит: -- Кажется, именно так поступают с собаками, которых не удалось

научить проситься писать на улицу.

Его лицо и руки -- в корке засохшей крови. Дьявольское лицо. Его

растрепанные белые волосы торчат надо лбом, жесткие и красные, как рожки

дьявола. Рыжая козлиная бородка. Среди всей этой красноты его глаза --

белые-белые. Но белые не как белые флаги, которые означают, что противник

сдается. Они белые, как белок сваренного вкрутую яйца от искалеченной курицы

в инкубаторской клетке, яйца от массового производства страданий, печали и

смерти.

-- Точно так же Адама и Еву изгнали из райского сада, -- говорит

спрашивает у Моны, которая так и сидит на заднем сиденье: -- Ты идешь, Ева?

Тут дело не в любви, тут дело во власти. Солнце садится у Устрицы за

спиной. У него за спиной -- поташник, ракитник метельчатый и пуэрария. У

него за спиной -- весь мир в беспорядке.

И Мона с обломками западной цивилизации, вплетенными в волосы, с

кусочками распущенного ловца снов и монетками И-Цзын, смотрит на свои руки с

черными ногтями, сложенные на коленях, и говорит:

-- Устрица, то, что ты сделал, -- это было неправильно.

Устрица протягивает руку в красных подтеках крови, тянется к Моне и

говорит:

-- Шелковица, несмотря на все твои травяные благие намерения, из этой

поездки ничего не получится. -- Он говорит: -- Пойдем со мной.

Мона сжимает зубы, смотрит на Устрицу и говорит:

-- Ты выбросил мою книгу по искусству индейцев, -- Она говорит: -- Она

была мне нужна, эта книга.

Есть люди, которые все еще верят, что знание -- сила.

-- Шелковица, солнышко. -- Устрица гладит ее по волосам, и волосы

прилипают к его окровавленной руке. Он убирает прядь волос ей за ухо и

говорит: -- Эта книга была идиотской.

-- Ну и ладно, -- говорит Мона и отстраняется от него.

И Устрица говорит:

-- Ну и ладно, -- и захлопывает дверцу, оставляя на стекле кровавый

отпечаток ладони.

Он отходит от машины. Качает головой и говорит:

-- Забудь меня. Я -- просто еще один Боженькин крокодильчик, которого

можно спустить в унитаз.

Элен снимает скорость с нейтралки. Она нажимает какую-то кнопку, и

дверца Устрицы закрывается на замок.

Снаружи закрытой машины, смазанно и приглушенно, Устрица кричит:

-- Можешь спустить меня в унитаз, но я все равно буду жрать дерьмо. --

Он кричит: -- Буду жрать дерьмо к расти.

Элен включает поворотник и выруливает на шоссе.

-- Можешь забыть меня, -- кричит Устрица. Устрица с красным дьявольским

лицом и большими белыми зубами. Он кричит: -- Но это не значит, что меня не

существует.

Совершенно без всякой связи мне вспоминается первый шелкопряд непарный,

вылетевший в окошко в Медфорде, штат Массачусетс, в 1860-м.

Элен убирает одну руку с руля, прикасается пальцем к глазу и кладет

руку обратно на руль. На пальце в перчатке -- темно-коричневое пятнышко.

Мокрое пятнышко. В горе и радости. В богатстве и бедности. Это -- ее жизнь.

Мона закрывает лицо руками и плачет в голос. Я считаю -- раз, я считаю

-- два, я считаю -- три... я включаю радио.

Глава тридцать вторая

Городок называется Стоун-Ривер, Каменная Речка. Стоун-Ривер, штат

Небраска. Так указано в карте. Но когда мы с Сержантом въезжаем в город, на

щите-указателе написано совсем другое: "Шивапурам".

Небраска.

Население 17 000.

Посередине улицы, прямо по разделительной полосе, бредет бурая с белым

корова, которую нам приходится объезжать. Корова невозмутимо жует свою

жвачку и даже не смотрит на нашу машину.

Центр города представляет собой два квартала построек из красного

кирпича. Светофор на пересечении двух главных улиц мигает желтым. Черная

корова чешет бок о металлический столб стон-знака. Белая корова жует циннии

из горшков на окне почтового отделения. Еще одна корова лежит перед входом в

полицейский участок, перегораживая тротуар.

Пахнет карри и пачули. Помощник шерифа обут в сандалии. Помощник

шерифа, почтальон, официантка в кафе, бармен в таверне -- у всех на лбу

черная точка. Бинди.

-- Господи, -- говорит Сержант. -- Весь город теперь исповедует

индуизм.

все из-за говорящей коровы-Иуды.

Самое главное па скотобойнях -- обманом заманить коров на пастил,

который ведет непосредственно в "камеру смерти". Коров привозят с ферм, они

растерянные и испуганные. После многих часов или дней в тесных перевозочных

стойлах, обезвоженных и всю дорогу не спавших, коров выгружают на

огороженную лужайку перед скотобойней.

Есть верный способ заставить коров войти внутрь: подослать к ним

корову-Иуду. Их так действительно называют, таких коров. Эти коровы живут на

бойнях. В общем, корову-Иуду выпускают в стадо обреченных коров, она ходит с

ними по лужайке, а потом ведет их за собой на бойню. Растерянные, испуганные

коровы никуда не пойдут, если их не поведет корова-Иуда.

В последний момент -- когда остается всего один шаг до топора, или

ножа, или стального прута, -- корова-Иуда отходит в сторону. Ей сохраняют

жизнь, чтобы она повела на смерть очередное стадо. Она всю жизнь занимается

только этим -- из года в год.

Но вот, как написано в "Альманахе загадочных явлений", корова-Иуда на

мясоперерабатывающем заводе в Стоун-Ривер однажды остановилась.

Она встала, перекрывая вход на бойню. Она отказалась отойти в сторону и

обречь на смерть стадо, что шло за ней. На глазах у работников бойни

корова-Иуда уселась на задние ноги, как обычно сидят собаки, -- она уселась

на входе, посмотрела на собравшихся людей своими печальными коровьими пазами

и заговорила.

Корова-Иуда заговорила человеческими голосом.

Она сказала:

-- Прекратите есть мясо, это дурной обычай.

У нее был голос как у молодой женщины. Коровы у ног за спиной ждали,

переминаясь с ноги на ногу.

У работников скотобойни отвисли челюсти -- так что У некоторых даже

попадали сигареты, прямо на залитый кровью пол. Один мужчина проглотил свои

жевательный табак. Одна женщина закричала, зажав рот ладонью.

Корова-Иуда, сидя на задних ногах, подняла переднюю ногу, указала

копытом на работников бойни и сказала:

-- Дорога к мокше пролегает не через боль и страдания других существ.

"Мокша", как объясняется в "Альманахе загадочных явлений", это

индусское слово, означающее "искупление грехов, спасение", конец

кармического цикла реинкарнации.

Корова-Иуда проговорила весь день. Она сказала, что люди уничтожили мир

природы. Она сказала, что люди должны прекратить истреблять животных. Число

людей на Земле должно сократиться, людям необходимо выработать систему квот,

согласно которой процентное соотношение людей к другим видам живых существ

на планете должно быть резко снижено. Люди могут жить, как хотят, но с

условием, что они не будут в большинстве.

Она говорила долго. Она научила их одной песне на хинди. Она заставила

их петь хором, а сама дирижировала копытом.

Корова-Иуда ответила на все вопросы о жизни и смерти.

Она все говорила и говорила.

И вот, здесь и сейчас -- мы с Сержантом опять опоздали. Мы снова --

задним числом. Охотники на ведьм. Теперь, здесь и сейчас, мы наблюдает за

всеми коровами, выпущенными со скотобойни местного мясоперерабатывающего

завода. Завод на окраине города -- пустой и тихий. Какой-то мужчина красит

серое бетонное здание в розовый цвет. Превращает его в ашрам. На лужайке

перед бывшей бойней разбит огород.

С того дня корова-Иуда не произнесла больше ни слова. Она пасется в

частных дворах -- щиплет травку. Пьет из ванночек для купания птиц. Жители

города вешают ей на шею гирлянды из живых цветов.

-- Они пользуются заклинанием временного захвата чужого тела, --

говорит Сержант. Мы остановились, чтобы пропустить громадную, откормленную

на убой свинью, которая медленно тащится через дорогу. Еще несколько свиней

и курии, стоят в тени от навеса перед хозяйственным магазином.

Заклинание временного захвата чужого тела позволяет "переселяться" в

других людей и вообще во всякое живое существо -- твое сознание входит в

другое физическое тело, и оно полностью подчиняется твоей воле.

Я смотрю на него долго-долго и говорю: чья бы корова мычала...

-- В людей, в животных, -- повторяет Сержант. -- В любое живое

существо.

И я говорю: да, расскажи поподробнее.

Мы проезжаем мимо мужчины, который раскрашивает розовый ашрам, и

Сержант говорит:

-- По моему скромному мнению, реинкарнация -- это просто еще один

способ отсрочить неизбежное.

И я говорю: да, да, да. Это я уже слышал.

Сержант протягивает руку -- морщинистую руку с пятнами на коже -- и

кладет ее поверх моей руки. Тыльная сторона ладони -- вся в завитках седых

волос. Пальцы холодные: оттого, что он долго держал в руке пистолет. Сержант

сжимает мне руку и говорит:

-- Ты меня все еще любишь ?

И я говорю: а у меня есть выбор ?

Глава тридцать третья

Толпы людей обтекают нас, женщины в маечках на бретельках с открытой

спиной и мужчины в ковбойских шляпах. Люди едят яблоки в карамели на палочке

и фруктовый колотый лед в бумажных трубочках. Повсюду -- пыль. Кто-то

наступает Элен на ногу, она убирает ногу я говорит:

-- Я склоняюсь к мысли, что не важно, скольких людей я убиваю, -- этого

все равно мало.

Я говорю: давай не будем говорить о работе.

По земле тянутся толстые черные кабели. В темноте за пределами ярких

огней моторы на дизельном топливе вырабатывают электричество. Пахнет

соляркой, жареной картошкой, блевотиной и сахарной пудрой.

Это то, что сейчас называется весельем.

Сверху доносится крик. Мелькает Мона. Этот аттракцион называется

"осьминог". Название мигает ярким неоном. Черные металлические штуковины,

вроде как искореженные, перекрученные спицы, вертятся вокруг оси. В то же

время они поднимаются и опускаются. На конце каждой спицы -- сиденье,

которое вертится на своей собственной оси. Сверху снова доносится крик и

уплывает прочь. Черные с красным волосы развеваются на ветру. Серебряные

цепочки с амулетами на шее у Моны сбились на сторону. Она вцепилась обеими

руками в перекладину безопасности.

Обломки западной цивилизации -- орудийные башни, печные трубы --

сыплются из Мониных волос. Монеты И-Цзын проносятся мимо, как пули.

Элен смотрит на Мону и говорит:

-- Кажется, Мона получила свое заклинание, чтобы летать.

У меня снова бибикает пейджер. Тот же номер, что был у полицейского

детектива. Новый спаситель уже пытается сесть мне на хвост.

Не важно, сколько людей умирает, все равно все остается по-прежнему.

Я отключаю пейджер.

Глядя на Мону, Элен говорит:

-- Плохие новости?

Я говорю: да так, ерунда. Ничего срочного.

На своих розовых шпильках Элен проходит по грязи и древесным опилкам,

переступая через черные кабели.

Я протягиваю ей руку:

-- Давай.

И она берет мою руку. И я держу ее и не отпускаю. И она вроде не

против. Мы идем рука об руку. И это славно.

У нее осталось лишь пара-тройка больших перстней, так что это совсем не

так больно, как можно было бы предположить.

Вертящиеся карусели поднимают ветер. Огни белые, как бриллианты,

зеленые, как изумруды, красные, как рубины, огни синие, как бирюза и

сапфиры, желтые, как цитроны, оранжевые, как медовый янтарь. В динамиках на

столбах, понатыканных везде и всюду, грохочет рок-музыка.

Эти рок-голики. Эти тишина-фобы.

Я спрашиваю у Элен, когда она в последний раз каталась на "чертовом

колесе".

друга ошметками розовой сахарной ваты. Идут в обнимку, засунув руку в задний

карман тугих джинсов партнера или партнерши.

Глядя на толпу, Элен говорит:

-- Не пойми меня неправильно, но когда ты -- в последний раз?

В последний раз -- что?

-- Ты знаешь.

Я не уверен, идет ли в расчет мой последний раз, но это было лет

восемнадцать назад.

И Элен улыбается и говорит:

-- Неудивительно, что у тебя такая походка. -- Она говорит: -- А у меня

это было в последний раз двадцать лет назад, а потом Джона не стало.

На земле, среди древесных опилок и кабелей, валяется смятый газетный

листок. В газете -- объявление шириной в три колонки:

ВНИМАНИЮ КЛИЕНТОВ АГЕНТСТВА "ЭЛЕН БОЙЛЬ. ПРОДАЖА НЕДВИЖИМОСТИ"
В объявлении сказано: "Вам продали дом с привидениями? Если так, то

звоните по указанному телефону и объединяйтесь с другими такими же

пострадавшими, чтобы подать коллективный иск в суд".

Номер мобильного Устрицы. И я спрашиваю у Элен: зачем ты ему

рассказала?

Элен смотрит на объявление сверху вниз. Вдавливает его в грязь своей

розой шпилькой и говорит:

-- По той же причине, почему я его не убила. Иногда он бывает таким

обаятельным.

Рядом с объявлением, втоптанным в грязь, -- фотография еще одной

мертвой модели.

Элен смотрит на "чертово колесо", на картинки, мигающие красными и

белыми огоньками. Она говорит:

-- Выглядит очень заманчиво.

Служитель останавливает колесо, и мы с Элен садимся на красные

пластиковые сиденья, и служитель закрепляет перекладины безопасности поперек

наших колен. Он отходит к своей кабинке и тянет за рычаг. Включается

дизельный мотор. "Чертово колесо" дергается, как будто оно сейчас будет

крутиться в другую сторону, и мы с Элен поднимаемся в темноту.

Где-то на середине пути к темному небу колесо вдруг дергается и

останавливается. Наша кабинка качается, и Элен хватается за перекладину

безопасности. С ее пальца срывается перстень с бриллиантом и падает вниз --

мимо огней и стальных распорок, мимо мерцания и смеющихся лиц, -- прямо в

мотор с вращающимися шестернями.

Элен провожает его глазами и говорит:

-- Почти тридцать пять тысяч долларов.

И я говорю: может быть, с ним ничего не случится. Ведь это бриллиант.

А Элен говорит: в этом-то и проблема. Бриллианты -- самые твердые из

всех твердых тел, которые существуют в природе, но их все-таки можно

разбить. Они выдерживают постоянное давление, но внезапный, резкий и сильный

удар может разбить их в пыль.

Внизу стоит Мона. Она подбегает и встает прямо под нашей кабинкой. Она

машет руками, скачет на месте и кричит:

-- Ух ты! Где Элен?!

Колесо дергается и снова приходит в движение. Сиденье качается, и

сумочка Элен скользит по пластмассе и почти падает вниз, но Элен успевает ее

подхватить. В сумочке так и лежит серый камушек. Дар от ковена Устрицы. Элен