Чак Паланик. Колыбельная Перевод Т. Покидаевой Палки и камни могут и покалечить, а слова по лбу не бьют

-- Давай, приятель, расслабься.

Я считаю -- двенадцать, считаю -- тринадцать...

Шевеление у меня внутри прекращается. То самое твердое и огромное

медленно вынимается, почти до конца. Но потом снова вонзается

глубоко-глубоко. Медленно, как часовая стрелка на циферблате, а потом все

быстрее. Смазанные вазелином пальцы входят в меня, почти вынимаются, снова

входят.

-- Эй, приятель... может, того... по-быстрому?

Спазм сотрясает все тело.

А коп говорит:

-- Ух ты, как мы все сжались-то.

Я говорю: офицер. Пожалуйста. Вы не понимаете. Я могу вас убить.

Пожалуйста, не надо.

А коп говорит:

-- Дай мне вытащить пальцы, и я сниму с тебя наручники. Это я, Элен.

Элен?

ты мне почти так же вставлял внутри люстры.

Элен?

Это самое твердое и огромное по-прежнему копошится у меня внутри.

-- Называется "заклинание временного захвата". Я его только что

перевела, буквально пару часов назад. Сам офицер тоже здесь, но глубоко в

подсознании. А телом управляю я.

Мне в голую задницу упирается холодный и твердый ботинок, и огромные

твердые пальцы рывком выходят из меня. На полу у меня между ног -- лужица

пота. Я выпрямляюсь, по-прежнему сжимая зубы.

Офицер смотрит на свои пальцы и говорит:

-- Я уже испугалась, что они так и останутся в том интересном месте. --

Он нюхает пальцы и морщится.

Замечательно, говорю я. Я стараюсь дышать глубоко, глаза закрыты.

Сначала она управляла мной, а теперь я еще должен переживать за то, что она

управляет другими. Делать мне больше нечего.

И коп говорит:

-- Последние пару часов я была в теле Моны. Просто чтобы проверить, как

действует заклинание, и чтобы сравнять счет за то, что она тебя напугала, я

ее чуточку реконструировала. В смысле внешности.

Коп хватает себя за яйца.

-- Поразительно. Я тут так с тобой возбудилась, что у меня эрекция. --

Он говорит: -- Я, конечно, не женофоб, но я всегда мечтала о том, чтобы у

меня был пенис.

Я говорю: замолчи, не хочу это слушать.

И Элен говорит, ртом старого копа она говорит:

-- Я думаю, что посажу тебя в такси, а сама задержусь в теле этого

дядьки и кого-нибудь трахну. Ради нового опыта.

И я говорю: если ты думаешь, что таким образом сможешь заставить меня

полюбить тебя, то ты глубоко ошибаешься.

По щеке копа стекает слеза.

Я стою перед ней голый и говорю: я тебя не хочу. Я тебе не доверяю.

-- Ты не можешь меня любить, -- говорит коп, говорит Элен его хриплым

прокуренным голосом, -- потому что я женщина и у меня больше власти.

И я говорю: Элен, еб твою мать. Уходи. Чтобы я тебя больше не видел. Ты

мне не нужна. Я хочу заплатить за свои преступления. Я устал портить мир

просто ради того, чтобы оправдать свое мерзкое поведение.

Коп уже даже не плачет -- рыдает в голос. В комнату входит еще один

коп. Этот -- совсем еще молодой. Он смотрит на старого копа, заливающегося

слезами, потом -- на меня, голого. Молоденький коп говорит:

-- У вас все нормально, Сержант?

-- Все замечательно, -- говорит старый коп, вытирая глаза. -- Мы тут

славно проводим время. -- Только теперь он замечает, что вытер глаза рукой в

перчатке, теми самыми пальцами, которые побывали у меня в заднице, он

кривится и сдирает перчатку. Его аж передернуло от омерзения. Он швыряет

перчатку через всю комнату.

Я говорю молодому копу: мы тут просто беседуем.

А он сует кулак мне под нос и говорит:

-- А ты, бля, заткнись.

Старый коп, Сержант, присаживается на край стола и сжимает колени. Он

шмыгает носом, сдерживая слезы, запрокидывает голову, как это делается,

когда надо отбросить с лица длинные волосы, и говорит:

-- Слушай, если ты не возражаешь, нам бы очень хотелось остаться одним.

Я просто смотрю в потолок. Молоденький коп говорит:

-- Нет проблем, Сержант.

Сержант хватает бумажную салфетку и вытирает глаза.

И тут молоденький коп подлетает ко мне, хватает под подбородок и

впечатывает меня в стену. Мои ноги и спина прижимаются к холодному бетону.

Молоденький коп запрокидывает мне голову и сжимает горло. Он говорит:

-- И не вздумай мне тут обижать Сержанта! -- Он кричит мне в лицо: --

Ты понял?

Сержант поднимает глаза и говорит со слабой улыбкой:

-- Ага. Слушай, что тебе говорят. -- Он шмыгает носом.

Молоденький коп отпускает меня. Он идет к выходу и говорит:

-- Я буду в соседней комнате, если вдруг... если вдруг что-то

понадобится.

-- Спасибо, -- говорит Сержант. Он хватает второго копа за руку, крепко

ее пожимает и говорит: -- Ты такой славный.

Молодой коп вырывает руку и быстро уходит.

Элен внутри этого человека. Чем-то похоже на ту заразу, которую

телевидение впихивает нам в мозги. На то, как костер кровельный вытесняет

собой остальные растения. На привязчивую мелодию, которая звучит и звучит у

тебя в голове. На дом с привидениями. На вирус гриппа. На то, как Большой

Брат занимает твое внимание.

Сержант, Элен, отрывается от стола. Расстегивает кобуру и достает

пистолет. Держа пистолет обеими руками, он целится в меня и говорит:

-- Давай доставай свои шмотки и одевайся. -- Сержант шмыгает носом и

пинает мне пластиковый пакет с одеждой. Он говорит: -- Одевайся, тебе

говорят. Я пришла, чтобы тебя спасти.

Пистолет дрожит у него в руке, и Сержант говорит:

-- Чем скорее ты выйдешь отсюда, тем скорее я освобожусь и пойду

все-таки потрахаюсь.

Глава сорок вторая

Повсюду -- слова смешиваются друг с другом. Слова, лирические монологи

и диалоги -- гремучая смесь, способная вызвать цепную реакцию. Может быть,

форсмажорные обстоятельства -- это просто правильная комбинация

информационного мусора, выброшенного в эфир. Дурные слова сталкиваются друг

с другом и вызывают землетрясение. Точно так же, как заклинатели дождя

вызывают грозу, правильная комбинация слов может вызвать торнадо. Может

быть, глобальное потепление вызвано критической массой рекламных роликов.

Многочисленные телевизионные повторы вызывают разрушительные ураганы. Рак.

СПИД.

В такси, по дороге к "Элен Бойль. Продажа недвижимости", я смотрю на

телефонным столбам, смешиваются с макулатурной почтой. Песни уличных

музыкантов смешиваются с песнями из музыкальных автоматов, смешиваются с

воплями уличных продавцов, смешиваются с радио.

Мы живем в шаткой башне бессвязного бормотания. В зыбкой реальности

слов. В биомассе, генетически запрограммированной на болезнь. Простой и

естественный мир давно уничтожен. Нам остался лишь беспорядочный мир языка.

Большой Брат поет и пляшет, а нам остается только смотреть и слушать.

Палки и камни могут и покалечить, но наша роль -- быть хорошими зрителями.

Внимательно слушать, смотреть и ждать новой болезни.

Мне неудобно сидеть в такси. Ощущение такое, что задница до сих пор

жирная и растянутая.

Осталось найти еще тридцать три экземпляра книги с баюльной песней.

Нужно пойти в библиотеку Конгресса. Нужно закончить начатое и сделать так,

чтобы ничего подобного больше не повторилось.

Нужно предостеречь людей. Моя прежняя жизнь закончилась. Вот -- моя

новая жизнь.

Такси подъезжает к зданию. Мона стоит на крыльце у входа и запирает

дверь ключом из большой связки. Это может быть и Элен. Ее красно-черные

дреды распущены, волосы зачесаны назад и взбиты в высокую прическу. На ней

-- коричневый костюм, но коричневый не как шоколад. Скорее -- как шоколадный

трюфель с орехами, сервированный на атласной салфетке в ресторане дорогого

отеля.

У ног Моны -- картонная коробка. Сверху на коробке -- какая-то книга в

Я иду через стоянку, Мона видит меня и кричит:

-- Элен здесь нет.

По радиосканеру передавали о баре на Третьей авеню, говорит Мона. Что

там все мертвы, а я арестован. Она ставит коробку в багажник своей машины и

говорит:

в слезах.

Сержант.

Машины Элен на стоянке нет.

Мона смотрит на свои коричневые туфли на шпильках, на свой облегающий

пиджак с подкладными плечами -- кукольная одежда с огромными пуговицами из

топазов, -- на свою мини-юбку и говорит:

-- И не спрашивай, как это случилось. -- Она протягивает мне руки. Ее

обычно черные ногти теперь покрашены ярко-розовым лаком с белыми кончиками.

Она говорит: -- Пожалуйста, передай миссис Бойль, что мне не нравится, когда

мое тело берут без спроса и творят над ним всякие гадости. -- Она указывает

на свою взбитую прическу, щеки, подкрашенные румянами, и розовую помаду. --

Это равносильно стилистическому изнасилованию.

Мона захлопывает багажник, надавив на него рукой с розовыми ногтями.

Она показывает на мою рубашку и говорит:

-- Разборка с другом была кровавой?

Я говорю: эти красные пятна -- от чили.

Я говорю: гримуар. Я его видел. Красная человеческая кожа.

Татуировка-пентаграмма.

-- Она мне его отдала, -- говорит Мона. Она открывает свою коричневую

сумочку и запускает туда руку. Она говорит: -- Сказала, что ей он больше не

нужен. Как я уже говорила, она была очень расстроена. Она плакала.

Двумя пальцами с розовыми ногтями Мона выуживает из сумочки сложенный

листок бумаги. Это страница из гримуара. Страница с моим именем. Мона дает

листок мне и говорит:

-- Ты осторожнее. Как я понимаю, кому-то в каком-то правительстве очень

хочется твоей смерти.

Мона говорит:

-- Как я понимаю, приворотные чары Элен неожиданно привели к обратным

результатам. -- Она пошатывается на высоких шпильках и приваливается спиной

к машине. Она говорит: -- Хочешь -- верь, хочешь -- нет, но мы это делаем,

чтобы тебя спасти.

На заднем сиденье лежит Устрица. Лежит неподвижно и тихо, вроде бы

спит, но он слишком спокойный и совершенный для того, чтобы просто спать.

Его длинные белые волосы разметались по всему сиденью. Его мешочек для

талисманов по-прежнему висит у него на шее. Сейчас он открыт, и из него

вываливается пачка сигарет. Красные шрамы у него на щеках -- от ключей Элен.

Я спрашиваю: он что, мертвый?

И Мона говорит:

-- Не дождетесь. -- Она говорит: -- С ним все в порядке. -- Она садится

за руль и заводит машину. Она говорит: -- Тебе лучше поторопиться и

разыскать Элен. Боюсь, она может сейчас совершить какой-нибудь отчаянный

поступок.

Она захлопывает свою дверцу, и машина трогается с места.

Мона кричит мне, приоткрыв окно:

-- Медицинский центр "Новый континуум". -- Она кричит, выезжая со

стоянки: -- Надеюсь, еще не поздно.

Глава сорок третья

Палата No131 в Медицинском центре "Новый континуум". Пол переливается

всеми цветами радуги. Линолеум хрустит у меня под ногами, когда я иду по

осколкам красного и зеленого, желтого и голубого. Капельки красного.

Бриллианты и рубины, изумруды и сапфиры. Тут же валяются туфли Элен. Одна --

розовая, вторая -- желтая. Каблуки-шпильки разбиты до состояния каши.

Испорченные туфли -- на полу в самом центре комнаты.

Элен стоит в дальнем конце комнаты, в тусклом мерцании, на самом краю

круга света от настольной лампы. Стоит, склонившись над каким-то ящиком из

нержавеющей стали. Ее руки раскинуты и обнимают холодную сталь. Она

прижимается щекой к крышке ящика.

У меня под ногами хрустят разноцветные камни, и Элен оборачивается на

звук.

поцелуя, розовый с красным. В крышке -- окошко из мутного серого стекла, а

внутри лежит маленький человечек -- слишком белый и совершенный для того,

чтобы просто спать.

Патрик.

Узорная наледь по краю окошка уже начала подтаивать, и вода капает

Элен говорит:

-- Ты пришел. -- Ее голос звучит невнятно и глухо. Тонкая струйка крови

течет изо рта.

Я смотрю на нее, и у меня вдруг начинает болеть нога. Со мной все в

порядке, говорю я. И Элен говорит:

-- Я за тебя рада.

Ее косметичка лежит развороченная на полу. Среди разноцветных осколков

-- перепутанные цепочки, золотые и платиновые. Элен говорит:

-- Я пыталась разбить самые крупные. -- Она кашляет, прикрывая рот

рукой. -- Остальные я пыталась разгрызть. -- Она опять кашляет. Ее ладонь --

вся в крови и в белых осколках.

Рядом с косметичкой -- опрокинутая бутылка с жидкостью для прочистки

труб. Под ней натекла зеленая лужица.

У нее переломаны все зубы. Многих недостает вообще. Она прижимается

лицом к серому стеклу. Стекло туманится от ее дыхания. Она вытирает

окровавленные руки о юбку.

-- Я не хочу возвращаться к тому, как все было раньше, -- говорит она,

-- к той жизни, какая была у меня до того, как мы с тобой встретились. --

Она все вытирает и вытирает руки о юбку. -- Даже со всей властью в мире.

Я говорю, что ей срочно нужно в больницу.

А Элен улыбается окровавленными губами и говорит:

-- Мы и так в больнице.

Ничего личного, говорит Элен. Ей просто нужен был кто-то. Хоть

кто-нибудь. Даже если она и сумеет воскресить Патрика, она не хочет ломать

ему жизнь, разделив с ним баюльные чары. Даже если это означает, что она

снова будет одна, ей не хочется, чтобы у Патрика была эта власть.

-- Посмотри на него, -- говорит она и прикасается к серому стеклу

своими розовыми ногтями. -- Он такой хороший.

Она сглатывает слюну вместе с кровью, обломками зубов и разбитыми

бриллиантами. Ее лицо кривится в кошмарной гримасе. Она хватается за живот и

едва не ложится на стальной ящик с серым окошком. Кровь и вода от оттаявшей

наледи текут внутрь.

Дрожащей рукой Элен открывает сумочку и достает тюбик помады. Она

красит губы, и розовая помада становится красной.

Она говорит, что отключила криогенную установку. Отключила сигнализацию

и резервную батарею. Она хочет умереть вместе с Патриком.

Она хочет, чтобы все кончилось. Баюльные чары. Власть. Одиночество. Она

хочет уничтожить все драгоценности, про которые люди думают, будто они их

спасут. Все остатки былого величия, которые переживают красоту, ум и талант.

Весь декоративный мусор, который остается, когда настоящие достижения и

успех -- все обращается прахом. Она хочет уничтожить все красивые вещи --

паразитов, которые переживают своих хозяев-людей.

Сумочка падает у нее из рук. Серый камушек выпадает из сумки и катится

по полу. Совершенно безо всякой связи мне вспоминается Устрица.

Элен громко рыгает. Вынимает из сумки бумажную салфетку, держит ее подо

ртом и выплевывает на нее сгустки крови, желчь и расколотые изумруды. У нее

во рту застрявшие в окровавленных деснах на месте зубов -- осколки сапфиров

и оранжевых бериллов. К небу прилипли кусочки красной шпинели. Язык весь в

черной алмазной крошке.

Элен улыбается и говорит:

-- Хочу быть вместе с моей семьей. -- Она скатывает окровавленную

салфетку в шарик и запихивает его под отворот манжета. Ее серьги, ее

ожерелья и кольца -- ничего больше нет.

Подробности о ее костюме: он какого-то цвета. Это костюм. Он безнадежно

испорчен.

Она говорит:

-- Пожалуйста. Обними меня.

В сером окошке -- совершенный ребенок лежит, свернувшись калачиком, на

подушке из белого пластика. Держит пальчик во рту. Совершенный и бледный --

как синий лед.

Я обнимаю Элен, и она морщится.

У нее подкашиваются колени, и я опускаю ее на пол. Элен Гувер Бойль

закрывает глаза. Она говорит:

-- Спасибо, мистер Стрейтор.

Я поднимаю ее серый камень и бью им по холодному серому стеклу.

Изрезанными в кровь руками я вынимаю Патрика, бледного и холодного, и кладу

его, испачканного моей кровью, в руки Элен. Опускаюсь на пол рядом с ней и

обнимаю ее.

Моя кровь с ее кровью -- теперь смешались.

Лежа в моих объятиях, Элен закрывает глаза и кладет голову мне на

колени. Она улыбается и говорит:

-- Тебе не показалось, что это слишком уж странное совпадение, что Мона

нашла гримуар?

Она открывает глаза, хитро щурится и говорит:

-- Тебе не показалось, что это как-то уж слишком странно, что все это

время гримуар был у нас?

Элен лежит у меня в объятиях и качает Патрика на руках. И вот тут оно и

происходит. Она поднимает руку и вдруг щипает меня за щеку. Смотрит на меня

и улыбается одной половиной рта. Хитрая улыбка в крови и зеленой желчи. Она

подмигивает и говорит:

-- Попался, папаша!

За секунду я весь покрываюсь холодным потом.

Элен говорит:

-- Неужели ты правда думаешь, что мамочка стала бы убивать себя ради

ТЕБЯ? И что она стала бы уничтожать свои мудацкие драгоценности? Или

оттаивать этот замороженный кусок мяса? -- Она смеется, у нее в горле

булькает кровь и жидкость для прочистки труб. Она говорит; -- Неужели ты

правда думаешь, что мамочка стала бы грызть свои мудацкие бриллианты, потому

что ты ее не любишь?

Я говорю: Устрица?

-- Во плоти, -- говорит Элен, говорит Устрица ртом Элен, голосом Элен.

-- Ну, то есть во плоти миссис Бойль. У нее внутри, где, готов спорить, ты

тоже уже побывал, но другим способом.

Элен поднимает Патрика на вытянутых руках. Ее ребенок, холодный и

синий, как фарфоровая кукла. Замороженный и хрупкий, как стекло.

Она швыряет мертвого ребенка через всю комнату. Он ударяется о стальной

ящик, падает на пол и вертится на линолеуме. Патрик. Одна замороженная рука

при падении отламывается. Патрик. Вертящееся тельце задевает об угол ящика,

и ножки тоже отламываются. Безрукое и безногое тело, сломанная кукла -- оно

ударяется головой о стену, и голова отлетает тоже.

Элен подмигивает и говорит:

-- Да ладно тебе, папаша. Не льсти себе.

И я говорю: будь ты проклят.

Устрица занимает Элен, как армия -- павший город. Как сама Элен --

Сержанта. Как наше прошлое, СМИ и самый мир занимают тебя.

Элен говорит, Устрица говорит ртом Элен:

-- Мона давно знала про гримуар. С того дня, как только увидела

мамочкин ежедневник. Она сразу все поняла. -- Он говорит: -- Просто не могла

его перевести.

Устрица говорит:

-- Мое дело -- музыка, а Монино... Монино дело -- глупость.

Голосом Элен он говорит:

-- Сегодня вечером Мона очнулась в каком-то салоне красоты, за столиком

маникюрши, которая красила ей ногти розовым. -- Он говорит: -- Она вернулась

в контору взбешенная и обнаружила, что миссис Бойль лежит лицом вниз на

столе, вроде как в коме.

Элен вдруг всю передергивает, и она хватается за живот. Она говорит:

-- На столе перед миссис Бойль лежал гримуар, открытый на странице с

переводом заклинания временного захвата чужого тела. Как оказалось, все

заклинания были переведены.

Она говорит. Устрица говорит:

-- Благослови, Боже, мамочку и ее страсть к кроссвордам. А ведь она

где-то есть. Наверное, злая как черт.

Устрица говорит ртом Элен:

-- Увидишь мамочку, передавай ей привет.

Хрупкая синяя статуэтка, замороженный ребенок разбит на кусочки.

Осколки ребенка -- среди осколков драгоценных камней: отломанный пальчик,

отбитые ножки, расколотая головка.

Я говорю: то есть теперь вы с Моной поубиваете всех и станете новыми

Адамом и Евой?

Каждое поколение хочет быть последним.

-- Не всех, -- говорит Элен. -- Нам понадобятся рабы.

Он задирает юбку окровавленными руками Элен. Хватает себя за интимное

место и говорит:

-- Может, вы с мамочкой что-нибудь учудите по-быстрому, пока она не

скопытилась?

И я отталкиваю от себя тело Элен.

Все мое тело болит. У меня никогда ничего не болело так сильно, даже

нога.

калачиком на холодном линолеуме среди осколков драгоценных камней и Патрика,

и говорит:

-- Карл?

деснах. Она поворачивается ко мне и говорит:

-- Карл? Карл, где я?

Она смотрит на ящик из нержавеющей стали, видит разбитое стекло.

Сначала она видит только отбитую ручку. Потом -- ножки. Потом -- головку. И

говорит:

Брызжа кровавой слюной, Элен говорит:

-- Нет! Нет! Нет!

Из-за сломанных зубов ее голос звучит невнятно и глухо. Она ползет по

острым осколкам цветных камней и собирает кусочки. Заливаясь слезами, вся в

желчи и крови, в комнате, где уже начинает совсем неприятно пахнуть, она

собирает синие осколки. Крошечные ручки и ножки, тельце, расколотую головку

-- она прижимает их к груди и кричит:

-- Патрик! Патти!

Она кричит:

-- Мой Патти-Пат-Пат! Нет!

Целуя расколотую синюю головку, прижимая ее к груди, она спрашивает:

-- Что происходит? Карл, помоги мне. -- Она смотрит на меня, но тут

спазм в желудке сгибает ее пополам, и она видит пустую бутылку из-под

жидкости для прочистки труб.

-- Господи, Карл, помоги мне, -- говорит она, укачивая на руках обломки

своего ребенка. -- Скажи мне, пожалуйста, как я здесь оказалась!

И я подхожу к ней, обнимаю ее и говорю: поначалу новые хозяева делают

вид, что не смотрят на пол в гостиной. То есть особенно не приглядываются.

Не тогда, когда смотрят дом в первый раз. И не тогда, когда перевозят вещи.

Они измеряют комнаты, распоряжаются, куда ставить диваны и пианино,

распаковывают коробки, и во всей этой суете у них не находится времени,

чтобы посмотреть на пол в гостиной. Они делают вид.

Элен наклоняется к Патрику. У нее изо рта течет кровь. Руки у нее

слабеют, и маленькие пальчики сыплются на пол.

Сейчас я останусь один. Это моя жизнь. И я даю себе слово, что -- не

важно, где и когда -- я найду Устрицу с Моной.

Что хорошо -- это займет меньше минуты.

Это старая песенка про зверей, которые ложатся спать. Песенка грустная

и сентиментальная, н лицо у меня горит от окисленного гемоглобина, когда я

читаю стихотворение вслух под яркой лампой дневного света, держа в объятиях

обмякшее тело Элен, прислонившись спиной к стальному ящику. Патрик,

испачканный моей кровью, испачканный ее кровью. Ее губы слегка приоткрыты,

ее сверкающие зубы -- настоящие бриллианты.

Ее звали Элен Гувер Бойль. У нее были голубые глаза.

Моя работа -- подмечать все детали. Оставаться бесстрастным

наблюдателем. Моя работа -- не в том, чтобы чувствовать. Моя работа --

писать репортажи.

Это называлось "баюльной песней". В некоторых древних культурах ее пели

детям во время голода или засухи. Или когда племя так разрасталось, что уже