Человек и ситуация: Уроки социальной психологии

Атрибуции собственных действий и переживаний

Если наиболее правдоподобным источником нашего возбуждения является дешевая комедия с мордобоем, которую мы в данный момент смотрим, мы ощущаем себя веселыми или счастливыми и смеемся. Если же наиболее приемлемым объяснением нашего возбуждения является бегущий прямо на нас рычащий доберман-пинчер либо оскорбительное замечание о наших предках, мы чувствуем себя соответственно напуганными или разгневанными, в соответствии с чем и поступаем. Если же источником тех же симптомов (влажных ладоней, учащенного пульса, ускоренного поверхностного дыхания) является привлекательный представитель противоположного пола, мы ощущаем сексуальное влечение. Однако если наиболее приемлемое объяснение этих психосоматических симптомов дает врач, предупреждающий нас, что все они представляют собой обычный побочный эффект только что сделанного нам впрыскивания адреналина, мы не испытываем никаких реальных эмоций и не выказываем намерения действовать, повинуясь эмоциональному порыву.

Несмотря на то что многие современные теоретики могли бы покритиковать идеи Шехтера и Сингера о недостаточной физиологической специфичности различных эмоциональных состояний, немногие из них стали бы отрицать, что нас можно подтолкнуть к неправильному обозначению своих чувств и к ошибочным заключениям относительно их источников. Существует также достаточно данных, говорящих о том, что люди, испытывающие переживания, провоцирующие их на проявление эмоций, могут чувствовать и действовать менее эмоционально, если побудить их к приписыванию своих телесных симптомов причинам неэмоционального свойства. Так, испытуемые, которые, прежде чем испытать на себе серию электрических разрядов возрастающей интенсивности, получали «препарат» (в действительности — плацебо в виде сахарной пилюли), по их мнению, вызывающий возбуждение, находили эти разряды менее болезненными, чем испытуемые из контрольной группы. Более того, участники экспериментальной группы умудрялись вытерпеть в четыре раза более сильный разряд, прежде чем заявляли о том, что им стало больно (Nisbett & Schachter, 1966). Аналогично, испытуемые, принимавшие таблетку, которая должна была, по их мнению, вызвать возбуждение, оказывались более склонными к мошенничеству на экзаменах (предположительно потому, что ошибочно относили свое эмоциональное возбуждение, вызванное предстоящим жульничеством или перспективой быть пойманными, на счет препарата) (Dienstbier & Munter, 1971).

«Атрибутивная» теория Бема об аттитюдах как самоотчетах. Примерно в то же время, когда Шехтер и Сингер утверждали, что люди дают названия своим эмоциям, основываясь на правдоподобных каузальных атрибуциях, молодой социальный психолог по имени Дерил Бем (D. Bem) выступал, по сути, с похожим тезисом, говоря о том, каким образом люди дают названия собственным аттитюдам и убеждениям.

Бем (Bem, 1967, 1972) утверждал, что люди формируют суждения о собственных аттитюдах, равно как и о собственных предпочтениях и личностных диспозициях, анализируя свое поведение и его контекст в точности так же, как они поступали бы, строя аналогичные суждения о других людях.

Так, например, человек реагирует на вопрос «Любите ли вы черный хлеб?», начиная рассуждать следующим образом: «Думаю, что да. Я его ем всегда и никто меня не заставляет это делать». Или же некто отвечает на вопрос «Любите ли вы психологию?», говоря: «Должно быть, да. Я все время посещаю лекции по психологии, хотя это даже не мой профилирующий предмет».

Наиболее радикальный тезис Бема, равно как и многие инспирированные им позднее эксперименты с самовосприятием, состоит в том, что активные участники событий, подобно их наблюдателям, могут делать неверные выводы о значительной роли личностных свойств, вместо того чтобы признать, что их собственное поведение в большей степени отражает давление ситуационных факторов и ограничений. Говоря более общо, тезис Бема подразумевает, что люди вынуждены вычислять причины своего внешнего поведения (подобно тому как исследование Шехтера и Сингера подразумевает, что люди вынуждены вычислять причины своего внутреннего возбуждения), пользуясь теориями и фактами того же рода, что они использовали бы при формировании суждений о других людях, почти либо вовсе не обращаясь при этом к «непосредственно доступным» им когнитивным процессам и к другим психическим явлениям, составляющим подоплеку их поведения. Как мы увидим далее, существует огромное количество свидетельств того, что люди часто заблуждаются относительно причин своего поведения ровно настолько, насколько это предполагает тезис Бема.

Насколько же общий характер имеет эта бессознательная, но высокоорганизованная обработка информации? Нисбетт и Уилсон (Nisbett & Wilson, 1977) утверждают, что она, действительно, распространена очень широко. Они утверждают, что прямой доступ к когнитивным процессам в психике вообще отсутствует. Существует доступ лишь к идеям и умозаключениям, представляющим собой результаты подобных процессов. Некоторые процессы — такие, как алгоритмы решения четко поставленных задач, имеют своеобразных вербальных «попутчиков», которые могут сопровождать и направлять соответствующие процессы, и благодаря им мы можем быть уверены, что выбрали правильный способ формирования суждений или вывода заключений. (Например: «Я понял, что это скорее всего задача на закон сохранения энергии, и применил подходящую формулу».)

Однако при столкновении со многими задачами (в особенности встречающимися впервые), решение которых требует социального суждения, уровень осознания задействованных при этом когнитивных процессов весьма низок. Так, например, когда испытуемых попросили произвести сравнительную оценку кандидатов на работу, то в рассказе о факторах, повлиявших на их собственные оценки, они были не более точны, чем при перечислении факторов, повлиявших на оценки какого-либо другого испытуемого. Отчет Джека о том, что повлияло на его собственное суждение, был не более точен, чем его вывод о том, что повлияло на суждение Пита.

Аналогично, в исследовании Вайсса и Брауна (Weiss & Brown, 1977) студентки университета при перечислении факторов, вызывавших ежедневное изменение их собственного настроения,'были не более точны, чем когда они строили предположения о факторах, повлиявших на настроение других женщин. Причем ни в отчетах о причинах собственного настроения, ни при перечислении причин, меняющих настроение у других, они не были особенно точны.

У людей всегда имеются теории о том, что влияет на их суждения и поведение, так же как у них всегда найдется теория по поводу социальных процессов любого рода. Именно эти теории, а не какое-либо интроспективное проникновение в ментальную деятельность являются, видимо, источником описаний, даваемых людьми факторам, влияющим на их суждения и поведение. Более того, легко продемонстрировать, что многие из этих теорий весьма безосновательны (Wilson & Stone, 1985).

Обобщающий вывод о том, что мы имеем весьма ограниченный доступ к собственным когнитивным процессам, подводит нас, как мы увидим в следующем разделе, к основной проблеме данной главы. Хотя мы и осознаем некоторые процессы, связанные с субъективной интерпретацией (например, свои сознательные умозрительные рассуждения о причинах чужого поведения), другие подобные процессы так и остаются неосознанными. То, что кажется нам непосредственным восприятием стимула, зачастую оказывается в высокой степени опосредовано процессами субъективной интерпретации, протекающими вне поля зрения сознания. Похоже, что «мы зовем их тем, кто они есть», а не «тем, кем они нам кажутся».

Подобный недостаток осознания наших собственных интерпретационных процессов не позволяет нам увидеть возможность того, что кто-то другой, находящийся в ином положении, может дать тем же самым предметам иную интерпретацию. Когда мы обнаруживаем, что кто-то другой оценивает тот или иной стимул отличным от нас образом, мы сразу же спешим сделать вывод о его необычных диспозициях или сильной мотивации. Этих, часто ошибочных выводов можно было бы избежать, если бы мы осознавали важнейшую роль процессов субъективной интерпретации и присущую им изменчивость. Люди часто интерпретируют один и тот же предмет по-разному потому, что рассматривают его под разным углом зрения, а вовсе не потому, что коренным образом отличаются друг от друга.