Чтобы плыть в революцию дальше…

— «Для каждого щенка есть свое глубокое место».

Я сердито отбросил конверт и спрыгнул со стула.

Лицо у Тита перекосилось, словно от острого приступа зубной боли, глаза возмущенно блеснули, он отступил на шаг, а Бармин неожиданно оказался возле меня и положил руку на плечо.

— Не надо, — проговорил он мягко. — Не надо… Вас не хотели обидеть, Лагунин. Здесь собрались мои лучшие друзья и помощники. Вместе с ними мы прошли много километров по пескам пустыни. Каждый из них получил ключ от моей квартиры. Приезжая в Москву, любой из них приходит сюда, не спрашивая разрешения, и ранним утром и глубокой ночью, все равно — дома я или в экспедиции. Впрочем, нет, если я в экспедиции, они со мной. И никто из них, пожалуй, кроме тети Паши, не знает, откуда это повелось… На последнем курсе университета, когда я женился, мои однокашники с категоричностью, присущей юности, закричали в один голос, что я пропал для дружбы…

Бармин помолчал и взглянул на портрет женщины с удивительно теплыми, спокойными глазами.

— А Маша, даже не подозревая об этих разговорах, заказала слесарю лишний ключ и вручила его верному товарищу по первым маршрутам — Андрюше… До сих пор академик Андрей Семенович Казьмин открывает мою дверь своим ключом. Правда, из-за сердца он все реже навещает меня. Стареем… Ушла от нас Маша… Многие уже больше никогда не откроют двери этой квартиры. Но после каждой экспедиции обязательно появляются новые обладатели ключа. Вот недавно появился Тит. А где Тит — там все шумит! Ему не давал покоя обычай моряков, пересекающих экватор. Взамен Нептуна он придумал ритуал Стального Ключа. Так что не обижайтесь, Лагунин…

— Я кретин, — сказал я.

— Есть немного, — согласился Тит. — Но самокритика — признак роста. Закончим. Становись на колени. Последняя заповедь. Ленка, сахар!

Я опустился на колени, в руках у Лены появилась сахарница, и она высыпала горсть сахарного песку мне на' голову.

Меред сверкнул ослепительными зубами, улыбнулась и Лена, но я все равно чувствовал, что спектакль окончательно испорчен. Исчезла веселая непосредственность, и Тит великодушно старается хотя бы кое-как сгладить мой позорный провал.

— Пусть песок пустыни будет сладок тебе, как сахар, но…

Конец последней заповеди Рыцарей Стального Ключа остался для меня неизвестным. Зазвенел звонок в передней, все обернулись к дверям, и Тит кивнул Мереду:

— Проверь! Чужой!

Меред подчеркнуто грозно развернул плечи, прошагал в переднюю и возвратился с… Люсей! Я вскочил, бросился к ней и жалко залепетал:

— Люська! Я и забыл!

Она громко всхлипнула, но все же отыскала взглядом Бармина, догадалась, что именно он хозяин квартиры, и прошептала:

— Извините, профессор… Я… Извините…

Она выбежала из кабинета, я ринулся за ней, не попрощавшись ни с шефом, ни с его рыцарями.

— Люська! — вопил я на всю лестницу. — Люська, подожди!

Прыгая через ступеньки, я догнал ее в подъезде, схватил за плечи, повернул к себе.

— Ты послушай, Люся, я, конечно, виноват, но понимаешь…

— Понимаю. — Она смотрела мимо меня и глотала слезы. — Я ждала тебя, ждала, а ты в это время…

— Да послушай ты! Просто Павел Николаевич собирает экспедицию в пустыню, в Каракумы. Понимаешь…

Она перебила:

— Кто эта девушка?

— Они все приехали сюда…

Но говорить она мне не давала:

— Я спрашиваю: кто эта девушка?

— Лена. Из пустыни. Понимаешь…

— Понимаю! Перед первой девчонкой на колени встал. А я, дура…

Больше я не выдержал и взорвался:

— Действительно дура! При чем здесь колени! Это все Тит…

— Что еще за Тит? Пусти!

На тротуаре Люся сжала кулачки, ее мокрые от слез щеки побелели, и она выкрикнула на всю улицу Станкевича:

— Я тебя ненавижу! Не смей подходить!

Толстая тетка с авоськой обернулась и осуждающе покачала головой, мальчишка в соседних воротах заложил два пальца в рот и радостно свистнул.

Люся бежала, не оглядываясь, и я не стал ее догонять. Объясняться сейчас было бесполезно.

Мало того, она не поверила ни единому моему слову, только упрямо долдонила: «Я ждала, а ты на коленях перед какой-то фифой. Кончено! Ищи себе новую дуру!»

Я и клялся, я и доказывал, я и унижался, пробовал все перевести в шутку — безрезультатно!

Мы поругались громко и обстоятельно на радость всей коммунальной квартире.

А вернется домой из больницы Маргарита Григорьевна и вообще просияет: «Умница! У тебя, дочка, все впереди, встретишь и получше, другого!»

И тут на площади Пушкина у меня родилась идея. Идея блестящая и простая.

Я рванул дверь будки телефона-автомата и набрал номер. По моим расчетам, Бармин в данную минуту находился в институте, и бояться мне старика было нечего.

Голос Лены Стрельцовой я узнал сразу и бойко выпалил:

— Здравствуйте! Говорит Юра. Вы мне нужны.

— Вы мне тоже, — весело ответила Лена. — Где Казанский вокзал, знаете?

Я растерянно и глупо подтвердил:

— Знаю…

— Да…

Моя блестящая идея на первом этапе дала небольшую трещину. Я собирался сам назначить Лене свидание, без всякого стеснения рассказать ей о скандале с Люсей и попросить ее сходить со мной в коммунальную квартиру на Малой Бронной. Люсе волей-неволей пришлось бы выслушать объяснение Лены, что я ни в чем не виноват, и пусть бы она попробовала ершиться! Вот, пожалуйста, привел тебе красавицу с золотистыми косами, и мне она до лампочки! Соображай и цени! Но я не ожидал, что тоже понадоблюсь Лене, — появление на Малой Бронной неожиданно откладывалось.

Я торопился, бежал вниз по эскалатору и все-таки опоздал. Лена уже получала багаж. Рядом с ней стоял парнишка с длинной цыплячьей шеей, на его голове кокетливо косила набок форменная фуражка таксиста.

Мы поздоровались и вдвоем с цыплячьей шеей задвинули ящики в багажник «Волги» и поехали.

Лена сразу возобновила разговор с таксистом, который они.начали без меня. Разговаривала она с ним как со старым, добрым знакомым.

— Значит, мы условились, Славик? Вы мне обязательно напишете?

— Пообещал, чего ж…

— Вы не раскаетесь. Одного москвича я однажды соблазнила. — Лена говорила быстро и нервно посмеивалась. — Ехала с усатым дядькой, мрачный, все жаловался, что с женой нелады. Я ему и предложила: «А вы удирайте». Он уныло спрашивает: «А куда, дочка?» Я, не моргнув, отвечаю: «Ко мне». Он как тормознет — я носом в стекло. «Вылезай, — говорит, — я таких не вожу. Вылезай, пока милиционера не позвал!» «Вы меня не поняли! — кричу. — Я вам объясню!» «Чего тут объяснять! Вытряхивайся, дешевка!» И что вы думаете: я одной ногой на асфальте, второй в машине, а все же успела выпалить, что зову его в экспедицию, к нам. Сконфузился усач, попросил извинения, аккуратно адрес записал, справился насчет заработка. Я ему золотых гор не сулила, но про надбавки растолковала подробно. Он и про надбавки записал. Через год приезжаю в штаб, в поселок Карабай, и, представьте, бросается ко мне мой московский усач: «Ох, спасибо, дочка! Ох, спасибо! Баба моя столичная письма шлет со слезой, кается в своем характере, обратно зовет. А я сюда уговариваю, убеждаю наведаться, застрять до пенсии».

— И что ж, убедил? — поинтересовался Славик. — Рассталась она со столицей?

— Не знаю. Его сманили от нас нефтяники на Мангышлак.

Но Славик был деловой и дотошный. Он спросил:

— А кто там у вас начальник отдела кадров? Я не выдержал и выпалил:

— Я!

— Вре-ешь? — протянул Славик.

Славик повернулся, недоверчиво помигал и на всякий случай, чтобы не опростоволоситься, посоветовал:

— Бросай ты это. Кляузная должность. Кто папа, кто папины родители. Ты молодой, подумай.

— Подумаю, — строго пообещал я.

Лена не засмеялась, не перебила, только на секунду мы встретились с ней глазами. И до меня сразу дошло, что наш разговор она оценила по достоинству, за несколько минут без всякого усилия между нами установилась та невидимая, прочная общность, когда друг друга понимают с полуслова, с одного мимолетного взгляда…

Мы въехали во двор старинного особняка с облупившимися колоннами. Славик подрулил поближе к высокому крыльцу, и Лена скомандовала:

— Тащите! Добрались!

В полутемном, длинном коридоре после удушливой бензинной жары улиц пахло сыроватой прохладой и залежалыми бумагами.

Перед Леной возникла высокая дама в очках, она обняла Лену, громко чмокнула в щеку:

— Наконец-то! Я по тебе соскучилась, Ленок! Как успехи? В Ленинград ездила? Как здоровье Ксении Васильевны?

— Ой, не все сразу! — Лена поспешно высвобо« дилась из объятий очкастой. — Спасибо, Славик!

Славик пересчитал серебро и половину монет вернул обратно:

— Не надо. Вы во мне участие приняли.

— И вам спасибо, Юра. До свидания. — Она крепко, по-мужски взяла меня за руку. — Надеюсь, еще увидимся у Павла Николаевича.

Лена растворилась, растаяла вместе с высокой очкастой дамой в сырой полутьме длинного коридора древнего замоскворецкого особняка.

— Дом с привидениями, — сказал я Славику.

— Аварийное состояние, — согласился Славик. — ^ Поедешь со мной?

— Нет…

А я остался ждать Лену Стрельцову.

«Блестящую идею» нужно было довести до конца, и, кроме того, мне чертовски захотелось выяснить, почему Павел Николаевич Бармин претендует на должность начальника экспедиции. И потом меня еще интересовала сама Лена: кто она, что за личность?

Ну, золотистые косы короной, ну, синие глаза, за словом в карман не лезет, есть чувство юмора, пользуется абсолютным расположением и доверием Павла Николаевича Бармина, имеет от него высшую награду — ключ от квартиры. Вот и все. Прямо скажем, сведения небогатые о будущем сотруднике по экспедиции. А мне, возможно, предстоит проделать с .ней не один маршрут вместе по пескам, экономить воду, делить сухари…

Лена вышла из особняка с той же высокой дамой в очках. Очкастая что-то ей доказывала, оживленно жестикулировала. Лена слушала, кивала головой. Она меня увидела только тогда, когда я сам шагнул ей навстречу.

— Вы?

У меня чуть не вырвалось: «Что с вами?» — я на секунду растерялся, и спасла меня невесть откуда нахлынувшая дерзость.

Я равнодушно пожал плечами:

— Разве могло быть иначе? Я воспитан в лучших джентльменских традициях.

— Да?

Лена уже улыбалась, глаза ее щурились от солнца. А очкастая бесцеремонно, уперлась мне в лицо немигающим, стеклянным взглядом и, многозначительно подчеркнув каждое слово, сказала:

Она не спеша направилась к особняку с колоннами, обернулась, еще раз ледяно и подозрительно блеснула очками.

Я спросил:

— Что она такое? Лена махнула рукой:

— А! Зануда! Правда, отличный петрограф.

— То-то она меня, как под микроскопом, разглядывала. Профессиональная привычка?

— Бабское любопытство.

Мы вышли за ворота, и Лена вдруг вспомнила о моем звонке.

— Да! Кстати! Пора выяснить, а я зачем вам понадобилась?

Я не мог с ходу пуститься в объяснения насчет Люси, мне не хотелось сейчас все усложнять, навязывать Лене свои, непонятные для нее горести.

Я ответил:

— Рядовая телепатия. Я с утра чувствовал, что на улице Станкевича нуждаются в грубой физической силе. И, кроме того, человек, который спихнул сегодня последний экзамен, жаждет ярких люстр и ярких женщин!

— Богатая программа! — лукаво усмехнулась Лена. — А с девушкой, что заскочила тогда к Павлу Николаевичу, вы помирились? Она, по-моему, убежала расстроенная?

— Порядок! Мы и не ругались.

Я соврал потому, что в данную минуту самое правильное — идти вот так рядом с Леной по кривым улицам Замоскворечья, разговаривать о разной чепухе, слегка пижонить и узнавать друг друга. Про Люсю потом.

Но мой слишком бойкий ответ все же насторожил Лену, и она тактично заговорила о другом:

— Последний экзамен, конечно, факт могучий. Я вам завидую. Мне пришлось свою сессию за четвертый курс перенести на следующий год.

— Заочникам трудно, — согласился я и обнаглел окончательно. — И вообще все это несерьезно!

— Что?

— Заочное обучение. Ни системы, ни твердых знаний. Так, один диплом.

— Вы умеете седлать лошадь?

— Пока нет.

— Ваши дела дрянь! — рассмеялась Лена. — Павел Николаевич считает, что настоящий геолог начинается с умения седлать лошадь и разжигать одной спичкой костер.

Я отмахнулся:

— Старо! Это все равно, если бы капитан современного океанского лайнера ценился только за личный рекорд по плаванию стилем «брасс».

— Пожалуй, вы правы, но, я думаю, они все-таки отлично плавают, капитаны.

— Конечно! — Я фыркнул. — Лайнер налетит на скалы — поплывешь!

— Значит, надо уметь седлать лошадей?

— Надо, чтобы лайнер не налетал на скалы.

— Никаких неудач — одни победы, да? — прищурилась Лена и шутливо вздохнула. — Ох, не хотела бы я работать под вашим руководством!

Я сурово произнес:

— На женское ехидство не реагирую!

Лена опять рассмеялась и посмотрела на часы.

— Ого! Половина четвертого! Мой трудовой день окончен. Я не прочь пообедать. Если не торопитесь, заглянем куда-нибудь, перекусим.

Я, очевидно, позеленел, затем покрылся холодной испариной. Я предполагал что угодно, только не это. И я брякнул со злостью:

— Запрещенный прием! Последний рубль из стипендии потрачен неделю назад. На ресторан не осталось.

Лена остановилась и покачала головой.

— Вы пижон. Типичный московский пижон. Во-первых, не вы меня, а я вас приглашаю…

— Всего хорошего! — перебил я ее. — Меня пока в основном кормят родители.

— Ну, что ж. — Лена развела руками. — На прощание я хочу вам объяснить, что у геологов отношение к ресторанам чисто потребительское. Подвернулась возможность прилично поесть — не зевай. В поле будешь вспоминать и облизываться. Танцы под джаз среди столиков не основное. Этому вас на очном отделении не учат?

Я стоял и молчал. Я понял, что опростоволосился и все испортил. В одну секунду потерял то удивительное взаимопонимание без лишних слов, которое возникло у нас в такси тонкошеего Славика. Меня пригласили запросто, как товарищ приглашает товарища, а я ощетинился самолюбием, завел мелочный разговор о деньгах.

Я спросил:

— А вы надеетесь, что меня возьмут в поле?

— Павел Николаевич к себе домой зря не зовет.

— В таком случае я не желаю облизываться…

Мы попали в шашлычную на Пятницкой. Лена полистала меню и дурашливо, с восточным акцентом произнесла:

— «Человэк лучше шашлыка ничэго не прыдумал и нэ прыдумает. Луна летать будем. Марс лэтать будэм — шашлык все равно кушать будэм». Это изречение чайханщика Овеза из поселка Карабай. Лично я с ним абсолютно согласна.

Она протянула мне синенькую книжечку в целлофановой обертке, но я отрицательно покачал головой.

— Мне безразлично.

— А что выпьете?

— Тоже по вашему вкусу.

— Я ничего не пью. Никогда. — Какая-то грустная, тоскливая тень промелькнула в ее глазах. — И с детства ненавижу пьяных.

Я смело заказал целую бутылку «Цинандали», и Лена чокнулась со мной нарзаном.

— Ну, а тост? — сказала Лена. Я предложил:

— За большие загадки.

— Многозначительно, но непонятно.

— Вот именно, непонятно! Два дня я уже ломаю голову, для чего Бармин становится начальником какой-то занюханной экспедиции. Я знаю, что он должен лететь на международный конгресс по водному балансу, у него не окончен новый учебник, и вдруг… Может, он впадает в детство? Возрастное, а?

— Ах, вот вы о чем? — рассмеялась Лена. — Пожалуй, правильно — возрастное. Павел Николаевич до сих пор юноша. До сих пор у него чешутся руки подержаться за рычаг тормоза на буровом станке, любит он нагнать мозоли от геологического молотка. А по ночам, наверно, ему снятся кобры, скорпионы, самумы и следы песчаного барса.

Но отшутиться я ей не дал, я настаивал:

— А если серьезно? Зачем профессор рвется в пампасы? Зэчем генерал пожелал командовать батальоном?

— Генералу надоела позиционная война, — ответила Лена и помолчала. — Ну, а если серьезно… Длинная история…

— Мне торопиться некуда, — не сдавался я.

И Лена начала рассказывать. Она рассказывала, а я жадно слушал, мучился и завидовал, что ничего подобного не могу рассказать ей, она, как говорят, давным-давно «при деле», и дело это масштабное, творческое, ее кровное дело.

Оказывается, не я первый удивился внезапному решению Бармина и не я первый заподозрил, что со стариком не все ладно.

Оказывается, Бармин потратил массу энергии, он чуть не интриговал, бегал по высоким инстанциям, чтобы добиться должности начальника никому неведомой экспедиции, чтобы ему разрешили на полгода оставить Москву.

Но это была не причуда и не экстравагантность, дозволенная светилу науки.

— Не хвастаюсь, — сказала Лена. — Случилось так, что вначале только я да Меред Непесов поняли Павла Николаевича…

Лена объяснила мне, что вот уже несколько лет в низменных Каракумах идет бурение на воду по сетке региональных, гидрогеологических профилей, утвержденных когда-то Барминым. Работают пять или шесть партий. И работают пока без особого толка, потому что прогноз и практические реко-' мендации для бурения исходили в свое время из того, чтобы каждый новый результат, каждая новая скважина могли бы сейчас же быть рассмотрены, сопоставлены, и направление поисков сузилось бы до острия, до главного клина. Но клина не получилось, клин затупился, вообще исчез…

Я спросил:

— А кто виноват?

— Теперь и не разберешь! — махнула рукой Лена. — Разъединения, объединения, переподчинения… А в результате бесконечная отработка методики, пухлые, никому не нужные отчеты. И на большую воду наткнуться можно только случайно. Понимаешь, Юра, случайность вместо той необходимости, что вычислена Барминым за годы его работы…

Тут я вздрогнул и быстро взглянул на Лену. Лена первая, незаметно для себя обратилась ко мне на «ты». Значит, она меня не считает пустым местом, мальчиком на побегушках у Бармина.

Я заметил, словно между прочим:

— Но случайности в геологии не исключены?

— А ты веришь в озарение? — на вопрос ответила вопросом Лена.

— Термин журналистов и попов, — сказал я. — Но, очевидно, бывает…

— Оно должно быть, если к нему готовятся всю жизнь. У меня с Мередом произошла случайность, в ней мы не разобрались, не разобрались и остальные деятели, а вот Павла Николаевича озарило…

Я залпом осушил бокал «Цинандали» и позволил себе иронически пожать плечами:

— Павел Николаевич — и вдруг «озарение»? Не представляю…

— А я представляю. — У Лены заблестели глаза. — Ночь, ашхабадская духота за окном, а в кабинете начальника управления Павел Николаевич. Он курит сигареты, покручивает усики и время от времени бегает по кабинету. Его завалили килограммами отчетов, грудами полубюрократической писанины, а он взял и нашел в них зацепку, крохотное звено, за которое можно > вытащить всю цепь. Он, словно на экране, увидел сразу, всю целиком систему артезианских вод. Он увидел платформенные поднятия и гигантский глубинный разрез, по которому перемещались и продолжают перемещаться миллиарды тонн земной коры. Он сказал мне тогда, что зримо ощутил те «слоеные пироги», в которых так необычайно и вместе с тем закономерно распределены водоупорные* толщи и водоносные горизонты. Он понял за одну ночь, а мы с Мередом не поняли за пять месяцев, что две наши скважины — семнадцатая и сорок шестая «бис» — вот-вот должны выйти на самый главный контакт с подземными озерами. Все это случилось год назад…

Лена опять замолчала, и мне пришлось ее поторопить:

— И теперь? Что теперь с вашими скважинами?

— Они на консервации. Их хотели совсем ликвидировать, но мы с Мередом здорово поскандалили с начальством и вот сейчас поедем туда с Павлом Николаевичем.

— Все-таки я тупица, — признался я. — Но разве Павел Николаевич с его авторитетом, с его многочисленными знаниями не может отсюда, из Москвы, повлиять, распорядиться в конце концов?

— Может. Но научный консультант — это научный консультант. Он лицо неответственное, у него нет возможности вмешаться в ход работы. А административная власть позволит Павлу Николаевичу самому сесть на скважины, перебрасывать станки по собственному усмотрению, не упустить момент, когда нельзя опоздать и самоубийство — чересчур поспешить. Поэтому он и принял на себя полуразвалившуюся экспедицию в Карабае.

— А управление в Ашхабаде как к этому относится?

— Обрадовались и слегка испугались.

— Почему испугались?

— Там все его бывшие ученики. А теперь он будет вроде в их подчинении. Попробуй покомандуй! Ну, все? Шашлыки уничтожены, вино выпито. Подъем?

На улице навстречу нам текла торопливая, по-вечернему густая толпа москвичей, и я сразу заметил, что кое-кто из мужчин, взглянув на Лену, притормаживает, словно чуть споткнувшись, не ленится потом обернуться.

Я отметил про себя, что Люсю никогда не провожали мужчины взглядами.

Вино «Цинандали» — вино легкое и безопасное. Я не был ни капельки пьян, у меня было только удивительно легко на душе и весело.

Я бойко и, пожалуй, игриво спросил:

— Откуда ты взялась? Видишь, пол-Москвы на тебя оборачивается.

Лена простонала:

— О-ох! Рогатку! Немедленно рогатку и в лоб! Насмерть!

— За что?

— За комплимент. Больше и не пытайся. У тебя не получится. А родилась я в городе, где почти с каждой улицы видно море.

— Черное?

— Каспийское. Красноводск.

— Из такой дыры и…

— Я не ошиблась! — перебила Лена. — Ты типичный московский пижон! Все, что за Черемушками, для тебя дыра, жалкая провинция.

— Пока да.

— Молодец! По крайней мере честно. Потому ты и не подозреваешь, что ночью Красноводск выглядит шикарнее Венеции.

— И давно ты из Италии?

— Не подкусывай! Сломаешь зубы! Это моряки утверждают.

— Все?

— Сдаюсь! С сегодняшнего дня Красноводск для меня — город-мечта, мое Рио-де-Жанейро!

Мы снова болтали чепуху, беззаботно посмеивались, но я понял, что моя «гениальная идея» появиться с Леной у Люси лопнула, сгорела дотла.

Лена — прежде всего личность. Она давно самостоятельно и уверенно живет той единственной для меня возможной жизнью, к которой я готовлю себя последние годы и в которую вот-вот должен вступить.

А Люся — до сих пор десятиклассница, ничего не переменилось в ней после выпускного вечера. Работа регистраторшей в больнице Маргариты Григорьевны была просто попыткой заиметь на всякий случай стаж — авось придется куда-нибудь держать экзамен.

Впутывать Лену в наши мелкие дрязги, в школьную ревность смешно и нелепо. На Арбатской площади Лена остановилась.

— Наши, наверно, все в сборе. Зайдешь к нам? Честное слово, ее вопрос прозвучал как просьба, ей, кажется, не хотелось со мной расставаться!

Но Лена — это слишком опасно и не по моему плечу.

Я сказал:

— К сожалению, не могу. Пока!