Чтобы плыть в революцию дальше…

«Я не должна была считать себя ровней», — с горечью призналась мама.

Значит, если бы она поменьше пропадала в больнице, не воображала из себя крупного медицинского деятеля и вовремя подавала отцу домашние тапочки, их семья бы не распалась. Только вместо «врач Соколова» маму называли бы длинно и внушительно «жена известного хирурга Соколова».

Интересно, а она ровня Юре? Глупо! Конечно, нет! Мама со школы рвалась в медицину, рассказывала, как украдкой мерила перед зеркалом белый халат своей тетки-акушерки и млела от восторга. Люся предпочитает гладить мамины халаты электроутюгом, и нет у нее, абсолютно нет никакого призвания.

Ну, ладно, в пятом классе мечтала стать киноактрисой. Возрастное. Слава богу, уже в шестом смеялась над этим.

Вообразила себя однажды поэтом. Увидела на Патриарших прудах пуделя с перебитой лапой и грустной мордой мыслителя. Пуделя стало жалко, и она написала о нем длинное стихотворение. Даже с подзаголовком: «Элегия». Потом прочла стихи Есенина о собаке, у которой утопили щенят, и сразу изорвала «Элегию» на мелкие кусочки.

Еще одну способность открыла в ней недавно соседка, шляпница Таисия Николаевна.

Сын Таисии Николаевны, толстый Возик, обладатель удивительных ушей, просвечивающих на солнце, никак не мог одолеть тайны суффиксов.

Сначала из-за дверей их комнаты доносились дикие вопли Вовика, потом, отчаявшись, Таисия Николаевна позвала Люсю:

— Помогите, Люсенька! У моего болвана нет желания заниматься серьезно!

Толстый Вовик сидел за столом весь зареванный, а его уши напоминали два огромных лопуха огненного цвета.

— Тебе легко говорить: занимайся! — взвизгнул он с отчаянием. — Ты вот сама попробуй пойми здесь что-нибудь!

Вовик раскрыл тетрадку и дрожащим голосом прочел:

— «…ок, ек… после шипящих под ударением пишется ок… ек после шипящих пишется в том случае, если на него не падает ударение…»

Он взглянул на Люсю с полной безнадежностью и на всякий случай подальше отодвинулся от Таисии Николаевны.

— Ерунда! — Люся весело подмигнула Вовику — Я открою тебе секрет. Ты положи подбородок на кулак и скажи любое слово, когда тебе надо определить ударение. Смотри! Например: «Петушок». Подбородок ударяется о твой кулак на последнем слоге. Значит, ударение на последнем слоге и пишется «ок». Слушай дальше. Если подбородок ударился о кулак и отошел обратно, то ударения на последнем слоге нет: «ножичек» — пишется «ек». Давай попробуй!

Вовик подозрительно положил подбородок на кулак.

— Петушок… Петушок! Ножичек… Ножичек! Ой, получается!

— Вот видишь! Все в порядке!

— Петушок! Ножичек! — захлебываясь от радости открывателя, забубнил обладатель неповторимых ушей. — Мировая шпаргалка!

На следующий день на кухне Таисия Николаевна восхищалась:

— У вашей дочери, Маргарита Григорьевна, определенно педагогические наклонности. Она прирожденный педагог!

Таисия Николаевна произносила «пэдагог». Наверное, считала так более интеллигентно. „

— Люська — учительница? — засмеялась мама. — Ерунда! У нее для школьной работы ни терпения, ни характера. Всем подряд поставит пятерки и умчится в кино!

Права мама или нет? Не в этом дело! Она сегодня ошиблась в главном: ее дочери жертвовать не придется. Просто нечем. Она слишком обыкновенная.

До мельчайших подробностей вспомнилась последняя поездка с Юрой под Звенигород, когда она вывихнула ногу.

— Возьмем подъемник, — кивнул Юра на крутой склон, густо поросший соснами. — Не Эльбрус, но все же тренировка.

Нагнув вперед голову, он легко, пружиня в коленях, пошел прямо вверх, ловко лавируя между деревьями. Не оборачиваясь, бросил ей приказ:

— Эй! Не халтурить, за сосны не цепляться!

Люся машинально отдернула ладонь от липкого, шершавого ствола, и тут же подошвы заскользили по траве, ее швырнуло в сторону, она больно ударилась о высокий пень, правая нога подвернулась. Нет, она не вскрикнула! Кажется, только простонала тихонько — и все. Но Юра почуял беду, кубарем полетел вниз, чудом удержался возле нее.

— Спокойно! — проговорил он, еле переводя дыхание. — Где болит?

Он дернул за ступню, и пришлось закусить губу, чтобы снова сдержать крик.

— Терпи! Сейчас будет легче.

Из кармана рюкзака он достал эластичный бинт, присел на одно колено и принялся бинтовать катастрофически вспухавшую щиколотку. Широкая лента скользила сквозь его пальцы, опутывала ногу тугой, плотной, крест-накрест повязкой.

«Все-то ты умеешь! — с завистью подумала Люся. — А я недотепа! Случись с тобой что-нибудь похожее — помощи от меня никакой…»

— Готово! — поднялся с колена Юра. — Попробуй встать.

Но она не спешила. Она сначала опасливо пошевелила пальцами под бинтом, одернула джинсы и улыбнулась:

— Даже бинт захватил. Будто знал, что я тебя подведу.

— В нашем деле надо все предусмотреть. Вставай!

Нога подкосилась при первом же шаге, нестерпимая боль ожгла ее, по щекам побежали слезы. Она опустилась на траву и виновато всхлипнула:

— Не могу! Что делать, а?

Юра вытер ей рукой слезы, посмотрел прямо в глаза ласково и снисходительно, как смотрят на ребенка.

— Без паники, чудачка! Ты ведь со мной. Рослый и широкоплечий, в просторной, зеленой штормовке, он был очень на месте среди могучих сосен, стремительно выбросивших в небо свои остроиглые лапчатые кроны. На секунду Люсе почудилось, что все это происходит далеко-далеко, в тайге, они совсем одни и рядом нет ни шоссе, ни азтобуса до Звенигорода…

Юра перевесил рюкзак на грудь, твердо расставил ноги и пригнул спину.

— Садись.1

- — Ты что? — смутилась Люся. — Я тяжелая… Он грубовато ее обрезал:

— Садись, тебе говорят! Не торчать же нам здесь!

Она обхватила его за шею, и они начали спускаться вниз. Ступал Юра осторожно и твердо, слегка покачивался, от пота у него на затылке слиплись волосы, но он ни разу не поскользнулся и призал сделал лишь у подножия злосчастного «подъемчика».

— Какой ты сильный! — благодарно сказала Люся, присев на пенек.

— У геолога должны быть неутомимые ноги, хваткие руки и трезвая голова.

Она прищурилась и добродушно съязвила:

— Это формула любимого профессора Бармина? Он засмеялся:

— Нет, собственная! Топаем дальше!

Он нес ее до шоссе три километра. Нога горячими толчками ныла под повязкой, но Люся испытывала странное, радостное чувство: она была счастлива от своей беспомощности!

На шоссе их догнал автобус, затормозил, и из кабины высунулся седой шофер в полинялой гимнастерке.

— Надорвешься, турист! — сказал он Юре и с уважением поглядел на его побледневшее, покрытое потом лицо. — Перелом?

— Пока не знаем.

— Давай подсоблю.

Они вдвоем внесли Люсю в автобус, и шофер при всех пассажирах разразился похвалой:

— Молодец! Стоящий у тебя парень, милая! По-нашему поступил, по-фронтовому…

Мама говорит: «Надо жертвовать…»

Попробуй разберись, кто из них больше жертвует1 Она или Юра? Хороша жертва, сидящая на шее!

Он хочет, чтобы она поступила на геологический. Хорошо! Она постарается. Постарается ради него. Но с ее отметками в аттестате, без трудового стажа — все это несбыточная, напрасная мечта…

Я участвовал на квартире профессора в домашнем спектакле! С мизансценами, бутафорией и музыкой! Шеф — и спектакль! Понятия, казалось бы, несовместимые. Противоположные понятия. Но самое удивительное — все правда.

Несколько дней назад он подозвал меня небрежным кивком головы и попросил составить для него список опубликованной и фондовой литературы по результатам гидрогеологических исследований в низменных Каракумах за последние годы.

— Сделать надо к воскресенью. — Он пошевелил своими седыми усиками. — Принесите мне домой. Я живу в центре, на улице Станкевича. Запишите адрес…

Скромничать нечего — потрудился я на совесть. Я составил не список, а подробную библиографическую справку. На каждую работу я завел карточку и на обороте карточки попытался дать свою краткую аннотацию. Для большего блеска я попросил у отца денег на машинистку и карточки напечатал.

Кстати, едва ли не третья часть всех работ принадлежала доктору геолого-минералогических наук П. Н. Бармину. Одному, в соавторстве и на худой конец — под его редактурой. И когда он все это успевает — диву даешься!

По дороге к Бармину я зашел к Люсе. Она валялась на диване в халате и читала.

— Приглашен в дом к шефу, — сказал я. — Но намеченный поход в кино не отменяется. Облачайся — и пошли за билетами.

— Отвернись.

Я покорно отвернулся и начал думать о Маргарите Григорьевне. Последнее время она косится на меня. Еще бы! Я убедил ее дочь поступать в геологический. Но из этого ни черта не вышло, и Люся оформилась регистраторшей в больницу к матери, потрудилась там месяца три и бросила. Теперь второй год не учится, не работает…

Умная женщина Маргарита Григорьевна, а вот ей не объяснишь, что с Люсей все будет в полном порядке. Бармин намекал на какую-то экспедицию, и если я с ним поеду, то разорвусь на части, но Люсю возьму с собой. Раз двадцать я хотел потолковать об этом с Маргаритой Григорьевной, раз двадцать у меня мгновенно отнимался язык. От такого предложения она наверняка придет в ужас. С ее точки зрения я окончательно превращусь в негодяя-соблазнителя.

…Мы взяли на Арбатской площади в «Художественный» билеты на 12.20, и Люся решила подождать меня у подъезда профессорского дома.

— Хочу посмотреть обитель, где живут светила, — заявила она.

«Обитель .светил» оказалась шестиэтажным домом из красного кирпича. На третьем этаже я прочел на медной дощечке: «П. Н. Бармин». Я пригладил вихры на затылке, одернул рубашку и позвонил. Минута, вторая — никого.

Нажал кнопку вторично. Шаги, щелкнул замок, и шеф предстал передо мной во всей своей красе. Сухой, поджарый, с жестким бобриком седых волос, с коричневым лицом и аккуратными усиками, он с первого дня знакомства напоминает мне спортсмена на пенсии.

— А! Это вы! Проходите. Я вежливо оправдался:

— Извините за настойчивый звонок, Павел Николаевич.

— Заработался, — буркнул он не особенно гостеприимно и пошел впереди меня по коридору. На одной стене тускло поблескивал спицами велосипед с широченными шинами, возле выключателя скалилась желтыми клыками голова дикого кабана, на крутых рогах архара висел акваланг, в углу вытянулись зажатые в колодки лыжи.

В кабинете высились до потолков стеллажи с книгами, лестница-переноска, письменный стол и под ним большой, яркий портрет женщины с удивительно теплыми, спокойными глазами. Почти весь пол покрывали геологические карты, и шеф, даже не предложив сесть, опустился на колени, начал энергично черкать карты красным карандашом.

Присмотревшись к картам, я догадался:

— Центральные Каракумы?

— Заунгузье, — ответил Бармин.

Снова пауза, и я стал догадываться дальше:

— Консультируете туркменов?

— Нет. Вы все сделали?

Разговаривать со мной у него явно не было настроения. Я подал справку.

Он полистал карточки и улыбнулся:

— Ну, что ж, все добросовестно. Спасибо, Юра. И не огорчайтесь, это работа, конечно, нудная. Нудная, но нужная.

Я постарался небрежно пожать плечами.

— Я не огорчаюсь. Просто скучно систематизировать чужие мысли. Теперь это гораздо лучше людей умеют делать машины. Иногда и самому хочется подумать.

— Думать? — Шеф поднял кверху карандаш. — Для ученого важно научиться думать медленно. Думать медленно, а выводы делать внезапные и бесспорные. Улавливаете разницу?

Он опять распластался на картах, опять забегал карандаш и последовала просьба:

— Достаньте, пожалуйста, третий том отчета моей экспедиции сорок седьмого года. Шестая полка, четвертый корешок слева.

Я подвинул лестницу к стеллажам, нашел четвертый корешок, хотел уже спуститься, но застыл в изумлении. На пороге кабинета, словно возникшая из фокусов Кио, стояла девушка. В легком свитере, в спортивных брюках, с двумя косами, падавшими до пояса из-под черного берета, она держала в руках легкий чемоданчик и зачем-то подмигивала. Я тоже подмигнул ей на всякий случай.

Она на цыпочках подошла к шефу и выпалила прямо в его согнутую спину:

— Здравствуйте, Павел Николаевич!

Шеф вскочил, весь просиял и широко распахнул руки:

— Здравствуй, Леночка! Здравствуй! Дай я тебя расцелую: первый раз не потеряла ключ.

— Ой| Не подходите! — запротестовала таинственная Леночка. — Я трое суток в поезде! Грязищи на мне! Ванна работает?

— Бесперебойно! — с гордостью сказал Бармин.

— Ясно: сменили техника-смотрителя.

— И газовую колонку тоже. Пойдем покажу.

Я спустился с лестницы, положил на карты отчет, взял свою папку — и тут в кабинет ввалился бородатый парень, в распахнутой кожаной куртке, с трубкой в зубах, нагруженный увесистыми пакетами. Не вынимая трубки изо рта, он спросил бесцеремонно:

— Вы кто?

— А вы кто?

— Ключ у вас есть?

— Какой ключ?

Бородач свалил пакеты на письменный стол, пыхнул медовым облачком «Золотого руна», засунул руки в карманы и задумчиво на меня посмотрел.

— На жулика не похож… Домработницы Павел Николаевич не держит… Племянников и прочих нет. Все ясно — студент!

Он начинал раздражать меня, но я сдержался и хмыкнул:

— Интересно! Валяйте дальше!

— Студент второго курса, — спокойно заключил бородач.

— Трубка у Шерлока Холмса была, — съязвил я, — а вот бороды что-то не припомню. Ради моды?

Он не принял моего вызова и миролюбиво протянул руку:

— Тит Титыч.

— Тит? Из сказки про большую ложку?

Он опять никак не отреагировал и вздохнул:

— В быту меня друзья зовут скромнее: «Бог эфира».

— Вы радист?

— Первого класса. Вы едете с нами?

Куда я должен ехать и с кем, выяснись я не успел. Вошел шеф и, совершенно не удивившись присутствию бородатого Тита, поздоровался с ним:

— Привет! Давненько тебя не видел. Из Якутии?

— Да. Хочу погреться.

— Неужели решил на Черное море? По правилам, с путевкой?

— Не совсем, — неопределенно ответил Тит и кивнул на карты, расстеленные на полу. — Пора, Павел Николаевич. Я не был там пять лет.

В глазах шефа сверкнули огоньки, и он настороженно произнес:

— Ну и что?

Тит бесцеремонно уселся в единственное кресло и засмеялся.

— Хватит секретничать, Павел Николаевич! Я человек проверенный, анкета чистая. Все известно: вы едете в нашу пустыню. А без меня туда никак нельзя. Совершенно невозможно! Вот я и здесь!

Он достал из нагрудного кармана своей кожанки английский ключ на цепочке и покрутил им в воздухе.

— Ключик, насколько вы помните, оттуда?

Могу поклясться, что шеф смутился и вдруг вспомнил обо мне.

— Видали деятеля? Ну и воспитал на свою голову публику!

— Я пока ничего не понимаю, Павел Николаевич, — честно сознался я.

Тит вскочил с кресла и хлопнул меня по плечу.

— А чего здесь понимать, студент? Павел Николаевич назначен начальником комплексной экспедиции в Каракумы. Будем искать воду. Мы когда-то занимались этой веселой работой. И довольно успешно!

— Начальником экспедиции? — растерянно пробормотал я.

— Думаете, не справлюсь^? — съязвил Бармин.

Я промолчал. Что-то тут все не так. Ученый с мировым именем, член коллегии министерства, заведующий кафедрой института — и вдруг начальник рядовой экспедиции. Пускай она даже называется комплексной. Нелепо, неестественно и похоже на блажь корифея. И что лично я приобрету в этой затее? Но выбора у меня нет. Да, если еще учесть Люсю…

— Ты, я вижу, недоволен, студент? — подозрительно пыхнул мне в лицо своей трубкой Тит.

«Студент» у него звучало покровительственно и иронически. Я сухо сказал:

— Меня зовут Юра.

Но Тит и в третий раз не пожелал заводиться. Он уже кружил в бешеном танце по кабинету вошедшую Леночку.

— Ленка, Ленок, голубой глазок! — орал он восторженно. — Сколько лет, сколько зим!

Лена отбивалась от него яростно и весело:

— Пусти, борода! Пусти! Я же вся глаженая, черт тебя подери!

С ней произошли удивительные изменения. Скромное, без всяких вычурных украшений платье плотно облегало ее фигуру. Серебряная цепочка ярко блестела на загорелой шее, косы были уложены на голове в пышную корону, губы чуть-чуть тронуты помадой, и, если бы не глаза — голубые, с легким туманцем усталости, — я бы ее сразу не узнал.

А шеф подбоченился, гусарским жестом тронул свои усики и откровенно похвастался:

— Смотрите, Юра, и учитесь! Прямо из пустыни, а выглядит, как на витрине модного магазина. Разве в этой девице можно угадать начальника бурового отряда?

Тит присвистнул, схватился за сердце и дурашливо рухнул в кресло.

— Ты уже начальник отряда? А я тебя оставил учеником коллектора! Голенастым школяром. Ну, убивай! Убивай до конца! Ты приехала поступать в аспирантуру!

— Ой, нет! Еще даже институт не закончила! — рассмеялась Лена. — А насчет мод… Что ж, Павел Николаевич, ценить по-настоящему юбку женщина начинает после ватных брюк и брезентового плаща.

Она шагнула ко мне и протянула руку:

— Пора нам и познакомиться — Елена Стрельцова. Не знаю отчего, я растерялся, наверно, даже покраснел; проклиная себя, кисло промямлил:

— Лагунин… Юра…

К счастью, никто ничего не заметил, потому что в дверь кабинета просунулся огромный букет цветов. Букет наполовину закрывал смуглое лицо коренастого, черноволосого человека. Он улыбался одними глазами, а Тит уже нюхал букет и вздыхал:

— Салам, Меред! На моей памяти сто сорок третий букет!

Тот, кого звали Мередом, легонько отстранил неугомонного Тита, поздоровался со всеми вежливым кивком головы и отдал букет Лене.

— Приспособь куда-нибудь, Леночка.

Что-то сразу изменилось в ее лице, и, хотя она улыбалась Мереду, улыбка ее была виноватой и натянутой.

— А как ты узнал, что я собираюсь в Москву?

— Узун-кулак — длинное ухо. Телеграф пустыни. Ты еще билет на поезд покупала, а он уже принес весть.

— Тебя можно поздравить? Защитил кандидатскую?

Непонятное для меня напряжение этого короткого разговора снял шеф. Он вмешался слишком бойко и слишком радостно:

— И без единого черного шара! Без единого — заметьте!

— А банкет? — возмутился Тит. — Зажал? Ты же знаешь: в диссертациях меня интересуют только банкеты.

Атмосфера разрядилась. Меред пообещал Титу персональный пир в любом московском ресторане на выбор, а Лена отыскала на стеллажах вазу и попросила меня:

— Будьте добры, Юра, сходите за водичкой. Ванная — налево.

Я налил воду, вышел из ванной и увидел у входа бабу-ягу. Слегка осовремененную, но все равно — бабу-ягу. Современными у нее были два чемодана, рюкзак за спиной и тонкая папироска типа «Прибой» во рту. Но зато нос крючком, бородавка на подбородке и седые космы уцелели в первозданное.

Баба-яга поставила чемоданы, захлопнула за собой дверь, вытащила внушительный мужской кошелек и спрятала в него ключ. Потом, не обращая на меня ни малейшего внимания, она направилась в кабинет, по дороге здорово трахнулась лбом о велосипедную раму.

— Хозяев много, а самокат не на месте! — гаркнула она, и я едва не уронил вазу с водой. Легко, одной рукой она сняла велосипед с широкими шинами и перевесила его на противоположную стену коридора.

Я это вполне оценил и пошел за ней на почтительном расстоянии.

Из-за спины мне посчастливилось наблюдать реакцию на ее появление. Тит схватился за голову, Лена отпрыгнула к окну, а мой уважаемый шеф судорожно сглотнут раза два и с трудом выдавил:

— И вы, тетя Паша?

Она широко шагнула, сразу очутилась посредине кабинета, зажгла тонкую папироску типа «Прибой» и строго поинтересовалась:

— Не опоздала? Я Салахову прямо сказала: «Держи меня не держи, все равно не удержишь! Павел Николаевич — в наши пески, а я тебе буду на Печоре хозяйничать?! Не бывать этому!»

Баба-яга обвела всех изучающим взглядом и категорически заключила:

— Вижу — разговорчиками питаетесь. Тит, где припас? И ты, Ленка, хороша. Учила тебя, учила, что мужиков кормить надо, и все без толку!

Она взяла со стола пакеты, встряхнула их на ладонях, словно проверяя на вес, и Тит испуганно ойкнул:

— Осторожно, тетя Паша! Там стекло!

— Не учи, знаю! — отмахнулась тетя Паша. — Сейчас, Павел Николаевич, насчет обеда распоряжусь и потолкуем по-человечески.

Она вышла, и в кабинете грянул хохот.

— Ну и старуха! — вопил Тит. — Я думал, она давно на пенсии в лото играет!

— На пенсии она бы в домино играла! — смеялся Меред. — В морского козла с пристуком. Железный завхоз!

— Признавайся! — перебил Мереда Бармин. — Твои штучки?

— Почему штучки? Кажется, я назначен вашим заместителем. Вот и позаботился о кадрах. Дал телеграммы и Титу и тете Паше.

Я попытался включиться в общее веселье и довольно неуклюже сострил:

— Скажите, Павел Николаевич, все геологические экспедиции формируются подобным образом?

Профессор не успел и рта открыть. Тит снова вскочил и фыркнул:

— Совсем еще ты зеленый, студент! Так собираются в путь только Рыцари Стального Ключа. — Бородач обратился к Бармину: — Он годится? Он действительно поедет с нами?

— Пожалуй, да!

— Разрешите совершить над ним обряд, Павел Николаевич?

— Беда! — развел руками Бармин. — Там, где Тит, там все шумит!

— Благодарю вас! — раскланялся Тит и приказал мне: — Студент! Выдь на середину! Выходи! Выходи! Не стесняйся! Меред! Ленка! Атрибуты! Живо! Гитара моя на месте?

Появился Меред с огромной банкой из-под томатов, большим конвертом и батоном хлеба. Изо всех сил стараясь быть серьезным, он замер рядом с Титом, а бородач лихо ударил по струнам гитары.
Нам жить под крышею нет охоты,

Мы от дороги не ждем беды,

Уходит мирная пехота

На вечный поиск живой воды! 1

Потом Тит взмахнул рукой, наступила тишина, и он торжественно провозгласил:

— Чтобы тебя никогда не мучила жажда, чтобы не пересыхал твой рот в раскаленных песках пустыни, выпей до дна этот кубок чистой, водопроводной воды!

Меред поднес к моим губам консервную банку из-под томатов, полную воды, я уже хотел было хлебнуть из нее, но бородач предостерегающе крикнул:

— Стоп! Как бы ты ни страдал от жажды, будь человеком — первый глоток отдай рядом стоящему!

Я улыбнулся, взял у Мереда банку и передал ее Лене. Она, как и в первую минуту нашей встречи, хитро мне подмигнула, сделала глоток и поставила банку на письменный стол.

Мир опояшут его следы,

Он сам умрет, но отдаст соседу

Глоток священной, живой воды!

— Чтобы ты никогда не умирал от голода и не испытывал ноющих колик в пустом животе, научись обращаться вот с этой буханкой!

Меред, исполняющий роль ассистента, поднес мне свеженький батон за тринадцать копеек. Я немедленно передал его Титу. Бородатый радист сунул его за пазуху своей кожаной куртки и удовлетворенно объявил:

— Правильно! Хлеб не будет тебе горек только тогда, когда ты человек и первый кусок отломишь рядом стоящему товарищу! А теперь, студент, становись на высоту!

Лена подвинула стул, я покорно взобрался на него и получил от Мереда большой конверт.

— В этом конверте «Закон Стального Ключа», — сказал Тит. — Прочти его громко, отчетливо, не торопясь.