Чтобы плыть в революцию дальше…

В общем, геология геологией, но целиком она им Юру не отдаст. Тут и пригодилось мамино: «Надо жертвовать».

Последние дни Люся втайне удивляется резким переменам в своем характере. Разве раньше она умела держаться собранно и настороженно? Разве раньше она могла замыкаться в компании, незаметно молчать в уголочке и, прежде чем открыть рот, тщательно взвешивать слова?

Недавно Юра рассердился.

— Чего ты при них выламываешься? Они ж великолепные ребята. Ну, слегка пижоны, не прочь в романтику поиграть, но презирать их не имеешь права! Не доросла!

Она перестала быть до конца откровенной с Юрой, а два года назад они торжественно поклялись друг другу: если честность — абсолютная, если тайна — общая.

Она первая нарушила клятву. Юра ничего не узнал о последнем скандале с Маргаритой Григорьевной. Он услышал от нее только сухую и короткую фразу:

— Мама разволновалась…

А разговор с матерью начался, казалось, мирно и тихо, ничто не предвещало бурю.

— Ты собираешься уехать вместе с ним? — переспросила Маргарита Григорьевна и жалко улыбнулась. — Надеюсь, ты шутишь?

Но она отлично понимала, что дочери не до шуток, и, не дожидаясь ответа, подошла, обняла за плечи.

— Мы с тобой друзья, дочка. И ты знаешь, Юра мне нравится. Давай без глупостей. Он закончит институт, получит диплом, устроим шикарную свадьбу, и катись с ним хоть в Антарктиду!

Маргарита Григорьевна неестественно засмеялась и быстро выхватила из пачки папиросу.

— Договорились?

— Тогда я лучше подожду еще лет Десять.

— Зачем? — продолжала посмеиваться Маргарита Григорьевна. — Как врач, я противница старых дев. Болтаешь глупости!

— Не глупости, а простой расчет. Лет через десять Юра защитит диссертацию. Кандидаты наук больше получают. Ты приобретешь надежного зятя, я — выгодного мужа.

От ее последних слов Маргарита Григорьевна покраснела, швырнула на пол горящую папиросу и не то крикнула, не то прошептала ей в лицо:

— Издеваешься? Хватит! Никаких экспедиций! Он загубил тебе два года, намеревается испоганить всю жизнь! Не выйдет! Не позволю! Если бы не твой Юрочка, ты давно бы училась!

— Где? — с изумлением отшатнулась Люся. — Где? Я же сама не прошла по конкурсу! В чем же он виноват?

Но мать в одно мгновение отреклась от всего того, что утверждала раньше.

— Свет клином не сошелся! Не обязательно геология. Могла бы в медицинский или педагогический!

— Привет от Таисии Николаевны! — поклонилась Люся и с яростью передразнила соседку-шляпницу: — «У вашей дочери педагогический талант!».

И тут случилось черт знает что! Маргарита Григорьевна топнула ногой и взвизгнула, задыхаясь от бешенства: ; • ' "

— Уличная девка! Вот твой талант! Торопишься в подоле принести! Выгоню! Прокляну и выгоню!

— Мама! — не узнала своего голоса Люся. — Что ты говоришь?

Она выбежала во двор. За старой, давно пустующей котельной была спасительная с детства «индийская гробница». Стена котельной и стена соседнего дома образовывали глухой, узкий проем. Здесь в давние, школьные годы существовал дворовый детский штаб. Здесь делились величайшими тайнами, жаловались на несправедливость взрослых, замышляли не всегда безобидные игры.

Люся уткнулась лбом в прохладный шершавый кирпич и заревела.

Вот что скрыла она от Юры под короткой и сухой фразой: «Мама разволновалась…»

…Ливень утихал, на подоконнике перестали взрываться капли, заметно помелели мутные ручьи вдоль тротуаров.

«Еще десять минут, и уйду», — решила Люся, но по коридору кто-то протопал, и в кабинет ввалился Тит.

— Привет!

Именно Тита сейчас и не хватало!

Тит, ничуть не обескураженный ее молчанием, стащил блестящую от дождя кожанку, разгладил пятерней мокрую, потемневшую бороду и весело поинтересовался:

— Отчего загрустили, девочка?

В каждом слове бородатого радиста ей постоянно чудился подвох.

— Сколько раз я вам говорила, Тит Тигыч, что меня зовут Люся!

— Вот такой вы мне нравитесь больше!

Он удовлетворенно кивнул и, согнувшись, полез за вьючные ящики, в его руке мутновато блеснула зеленым стеклом бутылка шампанского.

— Тайный склад. Тетя Паша — оригинал: запрещает шипучие вина и вполне терпима к «Столичной». Что будете пить, Люсенька?

Отделаться от Тита не удавалось, и она рискнула пошутить:

— Мороженое.

— Мороженое — вещь. — Он почесал в затылке. — Но мороженым не чокаются. А мне сегодня чертовски хочется чокнуться!

Хлопнула пробка, Тит налил в два стакана шампанского, один стакан поставил на подоконник перед Люсей, снял со стены гитару и прилег на груду спальных мешков.

— Вместо тоста предлагаю! — Он ударил по струнам гитары и спел свое любимое:

Мы от дороги не ждем беды,

Уходит мирная пехота

На вечный поиск живой воды!

Она не раз уже слышала эту песню. Ей даже нравилось, как поет Тит. Не особенно владея гитарой, не имея никаких признаков голоса, он всю душу вкладывал в текст и лукаво хвастался: «Я возрождаю забытые традиции древних менестрелей». И все-таки что-то в пении Тита ее настораживало, вызывало недоверие.

Она осмелела и спросила напрямик:

— Скажите честно, Тит Титыч: вы все притворяетесь?

— Притворяемся? — Тит отложил гитару и пристально, без ухмылки посмотрел на Люсю. — Ну, что ж, иногда валяем дурака. Бывает…

Потом он помолчал, долго вертел в пальцах стакан, разглядывая на свет остатки шампанского.

— Вы знаете, Люсенька, какая птица не выживает в неволе?

— Орел, наверно.

— Не угадали. Воробей. Его можно поместить в самую роскошную клетку, а он подыхает. Вот так и я…

Голос у Тита, к Люсиному изумлению, прозвучал чуть-чуть грустно.

Она растерянно созналась:

— Не понимаю…

— Этого понять нельзя. Бродягами, как поэтами, рождаются. Для нашей жизни надо иметь особые свойства.

«Получила! — У Люси загорелись щеки. — Сама нарвалась и получила! Дескать, каждый сверчок знай свой шесток!» Но сдаваться она не могла и съязвила:

— Романтика?

— Да, — серьезно ответил Тит. — Если она еще и работа. А вы ведь хотите поехать не работать, а так, из-за любви. Но чтобы быть женою моряка, не обязательно наниматься коком на корабль. Чтобы любить геолога, не обязательно таскать за ним по пятам рюкзак. Солнце греет и на расстоянии.

— А я не солнце! — огрызнулась Люся. — У меня лучей не хватит!

Она уже устала от разговора с Титом. Была в этом разговоре какая-то недосказанность, напряжение и тревога. Она обрадовалась Мереду Непесовичу, который вошел с букетом цветов.

«Вот его срочные дела! — покосилась она на кандидата наук. — Бегал за цветами для Лены!»

— Павел Николаевич не звонил? — спросил Меред.

— Не знаю, — недовольно буркнул Тит. — Дольше всех здесь дежурит Люсенька.

— При мне нет! — равнодушно сказала она.

Меред Непесович согнул в локте руку, полюбовался своим приобретением и протянул букет Люсе.

— Очень прошу вас: пристройте его куда-нибудь, чтобы не завял.

Люся вздрогнула, «Здорово! Мне остается только ухаживать за цветочками Леночки Стрельцовой!»

— У меня нет опыта. Я не привыкла к цветам.

— Ой! — простодушно изумился Меред Непесович. — Я вас сейчас научу! С цветами надо обращаться так: прежде чем их поставить в кувшин, обязательно обрызгайте их водичкой сверху. Тогда они засветятся изнутри. Сейчас покажу!

Кандидат наук вернулся из ванной с добрыми, сияющими глазами и повертел букет перед Люсей.

— Вот видите, светятся. Особенно белые розы. «До чего он искренний и открытый человек! — невольно почувствовала к нему теплоту Люся. — Он здесь, пожалуй, один, с кем мне легко и просто».

— Дай понюхать, — попросил Тит и, не вставая с мешков, посопел над букетом. — Интересно, Меред, что бы сказал твой дед, узнав, что внук дарит девушкам цветы? Он бы проклял тебя за такое кощунство над законами шариата.

Меред Непесович снисходительно посмотрел на Тита.

— Мой дед редко видел цветы. Он был, как и отец, «куюнуста», искатель воды. — Повернувшись к Люсе, он стал горячо объяснять: — Понимаете, Люся, на верблюде, на осле, часто пешком он бродил месяцами по пустыне и на глаз, чутьем, по приметам, что передавались из поколения в поколение, показывал кочевникам, где рыть колодцы. Иногда находил воду, иногда ошибался. Техники не было…

Но Тит, конечно, не мог согласиться, чтобы последнее слово оставалось не за ним.

— Насколько мне не изменяет память, — он извлек из гитары ехидный, писклявый звук, — вы, уважаемый, в прошлую экспедицию, несмотря на всю современную технику, тоже малость оплошали — бурили впустую.

— Ничего не поделаешь, — с улыбкой развел руками Меред Непесович. — Имею немного наследственных недостатков. Но у нас говорят: «Умный даже свою ошибку другому не отдает». А вот борода, между прочим, не главный признак мудрости. Она растет и у глупцов.

«Ага! Получил!» — втихомолку позлорадствовала Люся.

Тит, возможно, и ринулся бы в ответную атаку, но в кабинет быстро вошли Юра и Лена Стрельцова. Лицо у Юры было усталое, а глаза возбужденно и весело поблескивали.

«С Леночкой по Москве шлялся! — остро кольнула Люсю обида. — Опять общие интересы!»

— Давно ждешь? — бросился он к Люсе. — Извини! Волокита на складе! Павел Николаевич не звонил?

— Нет, — развел руками Меред Непесович. — Штаты утвердить не простая штука. Привыкай, Юра, привыкай!

— Бюрократы! — Юра стащил с плеч рюкзак и принялся его распаковывать. — Вот горные компасы, Тит. Еле выдрал в геотресте. Я их убеждал, убеждал…

— Не по моей специальности, — перебил его Тит и даже не пошевелился на своем ложе из спальных мешков, продолжая тренькать на гитаре.

Но Юра весь сиял.

— Вот добавочные линзы к микроскопу, Меред Непесович. Лена помогла. У нее знакомые…

— Положи на мягкое, — посоветовал кандидат наук, заботливо поправляя букет в керамической вазе.

— Эх вы! — неожиданно напустилась Лена на Тита и Мереда Непесовича. — Человек бегал, ругался, доставал, а вы: «Не моя специальность»! «Положи на мягкое»! Сундуки!

— Что с тобой, Леночка? — Тит поднялся и, не вынимая изо рта трубки, с веселым ужасом выпятил глаза. — Ты впервые видишь компасы?

— А ну вас! — отмахнулась Лена. Телефонный звонок заставил всех обернуться, и Меред первым схватил трубку.

— Юрочка и Люсенька! — громко прошептал Тит. — Решается ваша судьба!

— Значит, так, — медленно и обстоятельно повторял распоряжения Бармина Меред Непесович. — Мне ехать в фонды главка. Титу — в багажную контору.

— Ну, а я? — подскочил к нему Юра. — Что со мной?

Но невозмутимый кандидат наук, глядя мимо него, методично продолжал:

— Стрельцова сегодня вылетает вместе с вами.

Штаты утверждены. Практиканта взять разрешают. Рабочих нанимать на месте. Все!

Трубка звякнула о рычаг, и Тит подошел к Люсе, галантно раскланялся.

— Поздравляю, Люсенька! Рабочих брать на месте! Ваша мама будет в полном восторге! Палатка на двоих не удалась!

— Э, нет, борода! — вдруг окрепшим и уверенным голосом сказал Юра. — Люся едет с нами, а рабочим мы ее уж как-нибудь гам оформим.

— Вполне приемлемый вариант, — охотно поддержал Юру Меред Непесович. — Транспортные расходы мы оплатим сообща.

— Ненавижу долги! Они унижают! — покривился Юра и достал из кармана четыре красных бумажки. — Вот. Сорок рублей.

— Где ты взял? — насторожилась Люся.

— А, ерунда! Загнал свою золотую медаль. Три года без толку валялась.

— Медаль? — переспросила Люся.

Ей отчетливо вспомнилось, как бережно сдувал пылинки с футляра медали Юрин отец, одноногий Петр Васильевич, и самодовольно приговаривал: «Добились! Мы своего добились!»

— Ну да, — безмятежно улыбнулся Юра. — Кот помог. Помнишь Костю Евдокимова, которого выгнали из девятого класса? Он теперь спец по этим делам. В полчаса все устроил.

— Ты же был единственный медалист в классе! — с отчаянием крикнула Люся. — Как же ты посмел!

— Успокойтесь, Люсенька! — вмешался Тит и точь-в-точь, как при первой встрече, отвратительно хмыкнул. — Он ведь ее не кровью, а другим местом заработал. А за любовь надо платить золотом, сказал писатель, кажется, Оноре де Бальзак. И если Юру будут судить вместе с фарцовщиками, у него есть великолепное оправдание: «Шерше ла фам» — «В каждом преступлении ищи женщину».

Это было уже слишком. Это было вроде последней горькой капли, тяжело и безжалостно упавшей на сердце.

Все: дикий, тяжелый разговор с матерью, надоевшая игра в молчанку, беспомощность и страх перед будущим — все самое обидное за последние две недели в одно мгновение сосредоточилось в ухмыляющемся бородатом человеке.

Люся шагнула к Титу и с размаху ударила его по щеке. Пощечина получилась жалкой и беззвучной — ладонь лишь скользнула по мощным зарослям бороды.

— Что ты, Люся? — схватил ее за руку Юра. — Шуток не понимаешь? •

— Тихо! — усмехнулся Тит. — Тихо! На моей памяти первая пощечина.

Он подхватил с пола кожанку, набросил ее на плечи и неторопливо вышел.

Слез у Люси не было. И раскаяния тоже. Ей только захотелось поскорее попасть в свой дзор на Малой Бронной и снова, хотя бы на пять минут, постоять в «индийской гробнице», уткнуться лбом в шершавые прохладные кирпичи…
(Окончание следует.)

стихи
Роберт Рождественский

испанцев не простил.

Отомстил…

С вечера

Куско!

как печать.

Непонятное

искусство —

землю

взять и раскачать!

вырастая,

сшиблись

каменные лбы!

Все фундаменты

привстали,

будто кони,

на дыбы!

кони.

испанцев не простил.

Где

узорные

Где

стиль!

накипь.

пена.

• быть

то, что инками

воспето,

инками

Храм

Храм танцует!

А затем

католические

обрываются

со стен.

Подчинившись

божьей каре,

тусклым золотом

расшит,

сам Христос

тонкими.

Отойди!

Отодвинься

от земли…

Пусть

исправляет

то, что люди

не смогли!

Раскатилась,

раскалилась,

пальцы

врезаны в бока…

справедливость.

Месть

грядет

натужно гудел.

Хозяйка, встречая,

кивала…

с портрета глядел

спокойный

Эрнесто Гевара…

Желанья,

исполнитесь!

Время,

вернись!

не мешало б…

Вы

очень похожи,

на наших

комиссаров.

Им совесть

велела.

зажгло.

и стыли.

так же светло

как реки

идут

Была Революция личной,

живой.

кровавой

целебной.

Они называли ее

мировой!

великолепной…

Товарищ Гевара,

песчаник намок

под грузным

расстрелянным телом…

— Я сделал,

что мог…

что мог,

решился и сделал…

— Но жизнь

не меняется!

Снова заря

восходит,

как будто впервые.

А что, если вправду

погибли вы

зря?

живые…

понесут славословий

венки,

посмертно

И подвигом

клясться начнут

леваки!..

— Вы верьте делам,

a не клятвам…

— А что передать

огорченным бойцам,

суровым и честным,

как Анды?

— Скажите:

по улицам

и по сердцам

проходят сейчас

баррикады…

— А что, если вдруг

автомат на плече

станет

разменной!..

Нахмурился Че.

Улыбнулся Че.

Наивным

Че.

Глаза закрываю,

шепчу:

— Мачу-Пикчу!..

ослепшие,

ждали тебя,

будто пума —

добычу.

Мы стремились к тебе,

к престолу!..

Было душно и холодно.

Гордо.

Мачу-Пикчу

накатывалась

и к вискам подступала.

Мачу-Пикчу

покачивалась,

бесконечностью пахла.

Пахла прерванной стройкой.

И мокрой землей.

И лугами…

Жили здесь великаны.

Работали здесь великаны.

Я не знаю, когда.

И зачем.

что жили.

Ливни их забавляли.

А землетрясенья смешили.

А когда надвигались на город

тугие лавины,

то они их,

дурачась, в литые ладошки

ловили.

Над горами

из кованой меди.

День для них проходил.

А для нас он равнялся бессмертью.

Жили здесь великаны.

Размашисто жили.

Разгульно!

Нам полжизни прожить.

А для них это — меньше секунды.

Жили здесь великаны…

С того потрясенного года

плещет море соленое

от великаньего пота!

Угловатые айсберги

трутся о темные камни.

Это —

И жен великаньих.

В них теперь отражаться рассвету

И гаснуть закату…

Великаны

потомкам своим

загадали загадку.

И куда-то ушли.

Улетели куда-то.

Уплыли…

но в любой

неотесанной глыбе,

в клочковатом тумане,

в журчанье ручьев

по террасам

до сих пор существует,

не меркнет непонятый разум.

Он остался,

как вечное эхо.

Как руки у горла.

Лишь ему одному

подчиняются

сонные горы.

Мы под ними —

со всем, что в нас есть, —

мельтешащим,

посконным,

в состоянье микробов,

которые

Мачу-Пикчу!..

Глаза закрываю,

шепчу:

Мы,

ждали тебя, будто пума —

добычу.

Ты

взглянула в упор

суетливых козявок…

И закуталась в облако —

ждать настоящих хозяев.

пустых квартир,

я вас помню

и поныне.

Вечерами

проливными

к вам я в гости

приходил.

Собиралась

вся семья

у гудящего камина.

Радость

впитывал

я…

Жители

Был огонь теплее шубы.

Старый Жан,

вздыхая шумно,

разговоры

заводил.

спать,

от пыли…

были!

Будут ли

Может,

Может,

Сходится

Ближе земляка

порою

выходец

В стекла

Зря над мудростью смеешься.

Сказано:

желай —

Сказано:

найдешь!

Найдешь покой…

Впрочем,

что ж это такое:

состояние покоя!

Сон,

с тоской!

Если так, —

других лови!

Лги

другому

Больше,

наверно,

Может, он перехватил!..

Угли

шебуршат в камине.

жители пустых квартир.

Галина и Елена.

Два светлячка.

Две льдинки.

Две невесты.

Тень занавески

выгнулась нелепо.

И кажется, что дышит занавеска.

Девчонки спят…

А мы с тобою взглянем

на то,

к чему приглядываться стоит.

небоскреб,

как градусник, стеклянен.

И лифт внутри его,

как ртутный столбик.

Он лезет вверх.

Потом летит обратно.

Он мечется.

Он сам с собою спорит.

(Наверно, у больного —

лихорадка.

Наверное, больной

себя

не помнит!)

дымятся, как порезы!

Бетон дорог

дождинками

исколот.

Совсем не зря

холодные компрессы

неслышных облаков

легли

на город…

сжавшись, как ребенок.

Пронизаны ладошки

бледным светом.

И звезды,

будто стая перепелок,

по небу

разбрелись.

луна повисла

сочно и нахально.

Девчонки спят,

смешно развесив губы…

Как я хочу,

чтобы от их

дыханья

все

Вдруг запотели

стекла

перископов

биноклей генеральских!..

Девчонки спят.

Трава

Тоскует лес

о предрассветных красках.

И тишина похожа на подарок.

И призрачно

березы

Пусть окна

стратегических

радаров

запотеют!..

Пророчит ранний мох

грибное лето.

Спят девочки

Елена и Галина.

Забывшись на мгновенье,

спит

И руки

как для молитвы.

Я иду

Не пою,

Я —

я —

я —

Улыбаешься в ответ:

«А я —

сирень…»

Удивляюсь,

почему не убежал…

Я —

Я —

я —

Улыбаешься в ответ:

«А я —

пожар…»

бесполезной.

Все в порядке!

Пусть любовь

повременит…

Я —

Я —

Я —

Улыбаешься в ответ:

«А я —

магнит!..»

летит, как шоссе, —

от любви

до любви.

Полпланеты —

в росе.

в крови.

как огарок