Пределы осуществления и защиты гражданских прав

лучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове»'.

Критикуя субъективистские взгляды народников, В. И. Ленин ставил вопрос: «по каким признакам судить нам о реальных «помыслах и чувст­вах» реальных личностей?». И отвечал: «Понятно, что такой признак может быть лишь один: действия этих личностей, — а так как речь идет только об общественных «помыслах и чувствах», то следует добавить еще: общественные действия личностей, т. е. социальные факты»².

Поведение управомоченного лица по осуществлению права, хотя и представляет собой действие индивидуального характера, есть вместе с тем также и действие общественное, которое должно быть подчи­нено определенным требованиям общества, выраженным в нормах права, правилах социалистического общежития и нормах коммунистической морали. Требования эти выражены в ч. 2 ст. 5 Основ как основные прин­ципы, которые должны соблюдаться гражданами и организациями при осуществлении прав и исполнении обязанностей. Поэтому оно не являет­ся только «привязкой» к ч. 1 ст. 5, а имеет общее значение для правильно­го понимания и применения всех норм советского гражданского права³, в том числе и для понимания существа злоупотребления правом.

Часть 2 ст. 5 Основ прежде всего требует от управомоченного лица соблюдать законы при осуществлении права. При этом понятно, что под законом в данном случае понимаются не только акты, принятые высшими органами власти и имеющие высшую юридическую силу, но и все иные нормы советского гражданского права.

Поскольку, как уже отмечалось, поведение лица по осуществлению права характеризуется известным единством объективного и субъектив­ного моментов, постольку и требования закона касаются прежде всего этих двух его сторон. Объективный критерий поведения субъектов права состоит в установлении соответствия их поведения тому, которое предписано законом и находит свое выражение в понятиях правомерного или противоправного поведения. Субъективная же оценка поведения субъекта права нахо­дит свое выражение в закрепленном законом принципе вины, являющем-

' К. Марке и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 189.

^ИЛенин. Полн. собр соч., т. 1, стр. 423 - 424.

ся основным началом ответственности по советскому гражданскому пра­ву.

Что же представляет собою злоупотребление правом с точки зрения названных критериев?

Вопрос о противоправности поведения субъектов права широко об­суждается в советской правовой литературе. Под противоправным обыч­но понимают такое поведение лица, которое нарушает нормы права'. Во многих случаях к этому добавляют, что противоправное поведение в то же самое время нарушает и субъективные права других лиц². Приведен­ные определения характеризуют противоправность самым общим обра­зом. И хотя они обращают внимание на самое существенное, их все же нельзя признать достаточно полными и конкретными. Три момента за­служивают внимания с этой точки зрения.

Во-первых, поведение, нарушающее нормы права, есть поведение противоправное. Однако, как известно, нормы права при всей их полноте и многочисленности никогда не могут охватить всех конкретных видов возможного поведения субъектов права. Поэтому, как справедливо отме­чается в литературе, не все то, что не запрещено законом, - дозволено, но и дозволено не только то, что прямо разрешено законом³. Поэтому в тех случаях, когда отсутствует конкретная норма права, предусматривающая тот или иной вид поведения, правомерность или противоправность по­следнего может и должна быть установлена, исходя из общих начал и смысла гражданского законодательства (ст. 4 Основ), т. е. на основе тех общих правовых принципов, которые определяют сущность всей данной системы, отрасли или института права⁴. Следовательно, противоправным следует считать не только поведение, нарушающее конкретные нормы права, но и поведение, противоречащее правовым принципам данной сис­темы, отрасли или института права, хотя бы это поведение и не противо­речило конкретной норме права.

' См., например: Г. К. М а т в е с в. Вина в советском гражданском праве. Киев, 1955, стр. 26; Б. С. А н т и м о н о в. Основания договорной ответственности социалистиче­ских организаций. М., Госюриздат, 1962, стр. 30.

О. С. И о ф ф е. Юридические нормы и человеческие поступки. В сб.: «Актуальные во­просы советского гражданского права». М., «Юридическая литература», 1964, стр. 25.

Во-вторых, едва ли можно согласиться с тем, что противоправное поведение не только нарушает норму права, но во всех случаях нарушает также и субъективные права других лиц. Очевидно, например, что при бесхозяйственном содержании строения собственник может и не нару­шать субъективных прав других лиц, однако несомненно, что закон при­знает такое поведение противоправным (ст. 141 ГК). Поэтому более пра­вильным представляется мнение тех авторов, которые полагают, что про­тивоправное поведение всегда нарушает объективное право, но во многих случаях одновременно нарушает также и право субъективное какого-либо другого лица'.

В-третьих, понимание противоправности как нарушения норм права недостаточно конкретно и в том отношении, что оно требует разъяснения того, что следует понимать под «нарушением нормы права». Как отметил И. С. Самощенко, не всякое отступление от поведения, указанного в нор­ме права, есть ее нарушение². Поэтому естественны попытки многих ав­торов более детально раскрыть это понятие.

Так, по мнению Л. А. Майданика и Н. Ю. Сергеевой, противоправ­ным следует считать такое действие, которое «нарушило правовую нор­му, охранявшую субъективное право или благо потерпевшего»³. Такое определение несколько конкретизирует понятие противоправности лишь применительно к обязательствам из причинения вреда, но и оно не рас­крывает понятия «нарушение нормы права».

Другие авторы при определении противоправности исходят из спе­цифики форм воздействия права на человеческие поступки. Такими фор­мами являются запреты, предписания и дозволения⁴. Исходя из этого про­тивоправность определяют обычно как действие, запрещенное законом или иными нормативными актами⁵, нарушающее «выраженные в нормах запреты»'. Это правильная идея. Однако запрет как одна из форм право­вого воздействия на поведение субъектов права, т. е. запрет как таковой, больше свойствен таким отраслям права, как уголовное право. В граж-

' «Гражданское право», т. I. М., Юриздат, 1944, стр. 319; «Советское гражданское право», т. 2. М., «Юридическая литература», 1965, стр. 335.

данском же праве основными формами воздействия норм на поведение участников отношений являются предписания, находящие свое выраже­ние в гражданско-правовых обязанностях, и дозволения, выражающиеся прежде всего в субъективных гражданских правах.

Однако «запрет» в широком смысле, или, как более точно говорит И. С. Самощенко', «запрещенность» свойственна не только запрету в соб­ственном смысле слова, но и предписанию, и дозволению. Во всех случа­ях мы имеем дело с известной юридической обязанностью не допускать запрещенного поведения, не совершать действий, выходящих за рамки установленных законом предписаний и дозволений. Поэтому при реше­нии проблемы противоправности в советском гражданском праве более предпочтительным представляется мнение тех авторов, которые делают акцент на нарушении юридической обязанности². Такой подход представ­ляется более правильным, во-первых, потому, что он больше соответству­ет самому характеру гражданско-правового регулирования, которое при­дает регулируемым имущественным и личным неимущественным отно­шениям характер правовых отношений, определяет права и обязанности участников этих отношений; и, во-вторых, потому, что острие огромного числа гражданско-правовых обязанностей непосредственно направлено не на запрещение того или иного поведения, а прежде всего на побужде­ние обязанного лица к совершению определенного действия в интересах управомоченного субъекта. Иначе говоря, юридическая обя­занность в советском гражданском праве есть прежде всего одна из важнейших пра­вовых гарантий реального осуществления субъективных граж­данских прав.

Необходимо при этом иметь в виду, что юридические обязанности в советском гражданском праве устанавливаются не только конкретными нормами права, но они вытекают также из общих принципов советского гражданского права, а во многих случаях также и из санкционированных правом индивидуальных волевых актов (административных, администра­тивно-плановых актов, из договоров, односторонних сделок).

Исходя из этого можно сказать, что противоправным по советскому гражданскому праву следует считать такое поведение, которое нарушает

' См.: И. С. С а м о щ е н к о. Понятие правонарушения по советскому законодательству,

стр.76. ² См.: О. Э. Л е и с т. Санкции в советском праве. М., Госюриздат, 1962, стр. 47 - 62;

И. С. С а м о щ е н к о. Понятие правонарушения по советскому законодательству,

стр. 69 - 77; В. П. Ш а х м а т о в. Составы противоправных сделок и обусловленные ими

последствия, стр. 100-109.

нормы права либо общие правовые принципы советского гражданского права или его институтов. При этом под нарушением норм или принци­пов права понимается несоблюдение лицом юридических обязанностей независимо от того, вытекают ли эти обязанности из запретов, предписа­ний или дозволений, являются ли они общими или конкретными'.

Злоупотребление правом также представляет собою поведение, свя­занное с нарушением обязанности, и потому есть поведение противо­правное. Однако противоправность злоупотребления правом имеет из­вестные особенности. Особенность злоупотребления правом состоит в том, что оно возникает на базе осуществления субъективного права, т. е. на базе дозволенного законом поведения. При этом обязанность управо­моченного лица состоит в том, чтобы не нарушать пределов осуществле­ния права. Мы имеем в данном случае дело с тем положением, где граж­данские субъективные права органически соединяются с обязанностями управомоченного лица использовать принадлежащее ему право надлежа­щим образом. При этом, как правильно отмечается в литературе, обязан­ность эта носит общий характер².

Так как субъективное право представляет собой некий предусмот­ренный законом общий тип поведения, а его осуществление происходит в различных конкретных формах, то под противоправно­стью злоупотребления правом и следует по­нимать использование управомоченным ли­цом недозволенных конкретных форм пове­дения в рамках дозволенного ему законом общего типа поведения.

Приведенное определение в свое время было выдвинуто в качестве характеристики пределов осуществления гражданских прав³. В связи с этим оно встретило в литературе возражения. Так, по мнению М. В. Са­мойловой, такое «соединение правомерного и неправомерного поведения представляется невозможным, во-первых, по логическим соображениям (по существу это то же самое, что и злоупотребление правом); во-вторых, потому, что подобного рода «сплав» не может быть назван ни осуществ­лением права (из-за наличия элемента неправомерности), ни противо­правным деянием (из-за наличия элемента правомерности); и, в-третьих,

' Вопрос о понятии юридической обязанности в настоящей работе не рассматривается Он получил известное освещение в работах О.Э.Лейста и И. С. Самощенко.

потому, что устанавливаемые законом санкции являются мерой ответст­венности только за противоправное деяние, но не за осуществление пра­ва, тогда как в предлагаемой авторами конструкции санкции наступают и за осуществление правомерных действий»'.

Следует согласиться с М. В. Самойловой в том, что критикуемое оп­ределение и есть определение злоупотребления правом по его объектив­ным признакам. Но никакого логического противоречия в таком понима­нии нет. Такое логическое противоречие возникло, если бы речь шла о понятии злоупотребления правом в том его значении, которое ему прида­вал Планиоль, а вслед за ним также М. М. Агарков и М. В. Самойлова, т. е. в смысле выхода управомоченного лица за границы содержания субъективного права. Но, как уже было показано выше, в таком значении употреблять термин «злоупотребление правом» вообще неправильно, так как ни о каком «употреблении» права в данном случае и речи быть не может.

Неверно вместе с тем понимать соотношение между дозволенным законом общим типом поведения и конкретными формами его реализа­ции как некий «сплав», так как при таком понимании исчезает различие между содержанием субъективного права и его осуществлением. Между тем закон по-разному регламентирует содержание субъективного права и его осуществление. Известно, что собственнику автомашины принадле­жит право владеть, пользоваться и распоряжаться этим объектом права собственности. Определяя содержание этого субъективного права, закон отвечает на вопрос, что именно может делать собственник с принадле­жащей ему вещью? Но вместе с тем закон устанавливает также, что, на­пример, продажа автомашины может быть произведена только через ко­миссионный магазин. В данном случае закон дает ответ уже на иной во­прос, на вопрос о том, как именно, каким способом собственник может реализовать принадлежащие ему правомочия?

Поэтому понятия дозволенного и недозволенного относятся к раз­ным явлениям: первое к содержанию субъективного права, а второе к его осуществлению. Ни о каком «сплаве» в этом случае нет и речи. Но вместе с тем очевидно, что с точки зрения содержания права продажа собствен­ником автомашины есть действие правомерное, разрешенное законом, тогда как с точки зрения осуществления права, при нарушении собствен­ником установленного порядка продажи автомашин через комиссионные магазины, такой способ реализации дозволенного ему возможного пове­дения есть действие противоправное.

' М. В. С а м о и л о в а. Осуществление права личной собственности граждан СССР. В сб : «Вопросы гражданского права и процесса», стр. 38. 56

Не убедителен и последний довод М. В. Самойловой, так как, с од­ной стороны, ст. 5 Основ называет осуществление права «в противоречии с его назначением» также осуществлением права, недозволенным осуще­ствлением права; а с другой — она предполагает применение отказа в за­щите права не вообще за использование возможностей, предоставленных управомоченному лицу содержанием определенного субъективного пра­ва, а за то, что лицо использует эти возможности недозволенным образом. В этом и состоит вся суть проблемы злоупотребления правом.

Что же представляет собой злоупотребление правом с субъективной стороны поведения управомоченного лица?

Уже само выражение «употребление права во зло» свидетельствует о том, что в данном случае мы имеем дело с таким поведением управомо­ченного лица, которое не только противоправно, но и упречно с его субъ­ективной стороны. Нельзя злоупотреблять своим правом, не зная об этом. Случайное причинение вреда другому лицу при осуществлении своего права не есть причинение вреда «во зло», не есть, следовательно, и зло­употребление правом. Равным образом, если лицо не знало и по обстоя­тельствам дела не могло и не должно было знать, что осуществляет свое право с недозволенной целью, избирает запрещенный законом способ его осуществления либо выходит за пределы предоставленных ему средств защиты, — налицо противоправное поведение, однако и здесь нет основа­ний для признания злоупотребления правом.

Из этого следует, что злоупотребление правом есть один из видов гражданского правонарушения, т. е. поведение не только противоправное, но и по меньшей мере виновное¹. При этом, однако, возникает вопрос, о какой именно форме вины можно говорить при злоупотреблении правом:

достаточно ли для признания поведения управомоченного лица злоупот­реблением правом любой формы вины, либо злоупотребление правом есть всегда поведение умышленное?

Ответ на этот вопрос представляет значительные трудности, так как советское гражданское законодательство не знает термина «злоупотреб­ление правом» и в силу этого воспользоваться толкованием этого термина на основании норм гражданского права или судебной (арбитражной) практики не представляется возможным. Поэтому при решении постав­ленного вопроса естественно прежде всего обратиться к тем высказыва­ниям, которые имеются в цивилистической литературе, и к тем отраслям советского права, которые содержат нормы, предусматривающие (или предусматривавшие) ответственность именно за злоупотребление правом.

' «Общая теория советского права». М., «Юридическая литература», 1966, стр. 393 - 394. 57

В цивилистической литературе высказано мнение, что злоупотреб­ление правом всегда предполагает действия намеренные'. Но что означает выражение «намеренные действия»? Равнозначно ли это понятию «умышленные действия»? На этот вопрос авторы, к сожалению, не дают ответа. Термин «намеренные действия», «намерение» встречается в граж­данском законодательстве. Так, ст. 53 ГК говорит о недействительности сделки, совершенной лишь для вида, «без намерения создать юридиче­ские последствия», ст. 58 ГК говорит о «злонамеренном соглашении» представителя одной стороны с другой.

Однако все это еще больше осложняет дело. Как видно из приведен­ных статей, гражданское право знает термины: «намеренные действия» и «злонамеренные действия». Поскольку понятие «злонамеренное согла­шение» употребляется наряду с понятиями обмана, насилия, угроз, то очевидно, что злонамеренное соглашение представителя с контрагентом рассматривается законодателем как действие умышленное. Но так как термин «злонамеренное соглашение» более созвучен термину «злоупот­ребление правом», то можно предположить, что названные авторы, желая подчеркнуть умышленный характер злоупотребления правом, должны были бы охарактеризовать его как поведение «злонамеренное». Однако они характеризуют злоупотребление правом как намеренное действие, т. е., по-видимому, как действие виновное, которое может быть как умышленным, так и неосторожным.

Но и такое предположение также оказывается спорным. По мнению В. А. Рясенцева, понятие злоупотребления правом в большей степени подчеркивает субъективный момент, чем понятие осуществления права в противоречии с его назначением. Из этого вытекает, что ст. 5 Основ так­же применяется при наличии «субъективного момента», т. е. при наличии вины управомоченного лица (в любой форме). А так как злоупотребление правом, по мнению В. А. Рясенцева, предполагает более высокую степень «субъективного момента», то следует предположить, что, употребляя ха­рактеристику злоупотребления правом как намеренного действия, име­лось в виду подчеркнуть его умышленный характер.

Какое из этих или иных возможных предположений правильно, ска­зать трудно. Можно лишь констатировать, что, высказав свое мнение,

' См : В А. Р я с е н ц е в. Условия и юридические последствия отказа в защите граждан­ских прав. «Советская юстиция», 1962, № 9, стр 8 - 9; О. Н. К у д р я в ц е в. Условия осуществления гражданских прав. В сб.. «Научная конференция профессорско-препо-давательского состава Харьковского юридического института», тезисы докладов. Харьков, 1968,стр. 97

авторы не потрудились его доказать и тем самым поставили еще одну задачу, которую цивилистической науке еще предстоит разрешить.

Одним из возможных путей исследования субъективной стороны со­става такого гражданского правонарушения, как злоупотребление правом, является использование правовых норм и практики их применения других отраслей советского права, предусматривающих ответственность за зло­употребление правом.

К таким нормам относится прежде всего ст. 170 УК РСФСР, преду­сматривающая ответственность за злоупотребление властью или служеб­ным положением. Поскольку «власть» практически выражается в осуще­ствлении тех или иных прав и полномочий властного характера, а «слу­жебное положение» приводит лицо к обладанию этими правами и полно­мочиями, то совершенно очевидно, что в данном случае мы имеем дело со злоупотреблением правами и полномочиями.

Характеризуя состав этого преступления с его субъективной сторо­ны, ст. 170 УК указывает на умышленное использование должностным лицом своего служебного положения, своих прав и полномочий для дос­тижения недозволенной цели.

В отличие от этого, ст. 125 УК РСФСР, предусматривая ответствен­ность за злоупотребление опекунскими обязанностями, прямого указания на этот счет не содержит. Однако, поскольку в данном случае речь идет об использовании опеки в корыстных целях, нет оснований сомневаться, что и в данном случае уголовный закон имеет в виду ответственность за умышленное правонарушение'. Необходимо при этом обратить внимание на то, что закон говорит в данном случае лишь о злоупотреблении «опе­кунскими обязанностями», хотя несомненно, что «использование опеки в корыстных целях» в ряде случаев сопровождается также и злоупотребле­нием опекунскими правами. Практике, например, известен такой случай, когда опекун, пользуясь правом распоряжения денежными средствами, находящимися во вкладе в сберегательной кассе, в течение года по частям снял со вклада все деньги подопечного и использовал их на свои личные нужды². В данном случае налицо злоупотребление правом в форме осу­ществления права в противоречии с его назначением.

Тот факт, что в данном случае мы имеем дело не только со злоупот­реблением обязанностями, но и со злоупотреблением правами, подтвер­ждается законодательством других союзных республик. В частности,

' См, например: «Комментарий к Уголовному кодексу Казахской ССР». Алма-Ата, 1966,

стр.312. ² См.: Н. М. Е р ш о в а. Опека и попечительство над несовершеннолетними. М., Госюриз-

дат,1959,стр. 91.