Диссертация на соискание ученой степени доктора исторических наук, Махачкала 2002 г

Бесстрастный итог земному существованию подводит смерть. Ее осмысление началось еще в эпоху первобытного общества и продолжается по сегодняшний день. Известный археолог А.П. Окладников писал: "неандерталец уже убедился, что мертвец - не просто "спящий", что по отношению к нему нужны особые заботы, качественно иные, чем касательно живого человека. Он не просто оставлял мертвеца на поверхности земли в той позе, в какой его застала смерть, а придавал ему, пока еще не окоченело тело, определенную, строго выдержанную позу; клал его не как пришлось, а в определенном направлении - головой на восток или запад, наконец, помещал его в яму и засыпал землей. Отсюда следует, что у неандертальцев уже возникли какие-то идеи о качественно иной форме существования умерших после смерти, т. е. путем идеи о "жизни за гробом". Развитие этих идей привели к тому, что община представлялась состоящей из: мира предков, мира живых и мира еще не родившихся младенцев.

Человеческая мысль напряженно работала, пытаясь объяснить причины непонятных явлений. "А смерть, а болезни, а тысячи стихийных бедствий, - заметил по этому поводу Л.Я. Штернберг, - щадящие одного и неумолимо обрушивающиеся на другого. Разве на каждом шагу он (человек - от авт.) не чувствует своей зависимости от этих, то видимо, то сознательно благодетельствующих, то сознательно вредящих ему причин". Зачатки первых религиозных верований, порожденные стремлением к объяснению и пониманию происходящего, обыгрывали феномен смерти, придавая ему форму перехода в иной мир. "Именно в эпоху доминирования религиозного типа сознания внимание людей было сконцентрировано на "последних вещах" - смерти, посмертном суду, воздании, аде и рая". Традиционное сознание всех народов, пытаясь освоить таинственную сферу небытия, конструировала ее, отталкиваясь от характеристик земной жизни. Роль эмоций и аффекта в формировании определенного отношения к смерти невозможно переоценить. Это подтверждается широкой панорамой разноосмысленных погребальных ритуалов и обычаев. Напряженный эмоциональный характер погребальных обрядов связан в первую очередь с непостижимым таинством смерти. "Смерть - это единственное, с чем человек не способен, не может согласиться, примириться, признать ее вполне естественным и нормальным явлением". Поэтому смерть всегда воспринимается глубоко эмоционально. Восприятие смерти этносом, акценты, расставленные народом на тех или иных аспектах смерти помогают приподнять завесу над тайной этнического сознания в целом. Самобытный мир эмоций, чувств и установок этноса, рассматриваемый через феномен смерти, позволяет дополнить этноментальную картину последнего. Поступки и мысли людей в данном случае даны "в особом, естественном, экзистенциальном состоянии". Вместе с тем необходимо заметить, что вся мифологическая концепция бытия пронизана оптимизмом, т.к. любая смерть рассматривается как начало новой жизни. С этим связано наличие в могильниках разнообразных предметов быта, оружия, культовых принадлежностей, останков коней и пр. Традиционное мифосознание предполагало, что все перечисленное понадобится умершему в ином мире.

Материальными памятниками древнейших пратюркских предков карачаево-балкарцев были курганы и могильники в г. Нальчик, у селений Ак-баш, Кишпек, Шалушка, Быллым; у станиц Мекенской в Ингушетии, Тифлисской, Казанской, Ново-Титаровской в Краснодарском крае, у сел. Усть-Джигута в Карачае и др.

Могильники и погребальные сооружения XIII - XVIII вв. свидетельствуют о параллельном существовании разного рода захоронений в одно и то же время. Их можно классифицировать следующим образом:

- грунтовые ямы с каменными оградками на поверхности земли;

В указанный период начинает господствовать одиночный вид захоронений, исключение составляют два погребения на могильнике Байрым и три погребения на Курнаяте. С точки зрения эволюции этнического сознания, это говорит о появлении индивидуального подхода к человеку, как живому, так и умершему. Человек, ведший по общим представлениям жизнь праведную, безгрешную, после смерти приобретал почетный статус предка и составлял сакральный потенциал семьи, рода. Что касается различных форм захоронений, то это можно объяснить напластованием погребальных традиций различных исторических эпох, связанных с миграциями этноса и, в конечном счете, со слиянием двух компонентов - древнетюркским кочевническим и автохтонным кавказским.

Формы погребения трупа и устройство погребальных сооружений могут быть различными у одного и того же народа в зависимости от местных природных условий, в которых обитают различные группы народа, а также в зависимости от социального положения, возраста умершего и т.д.

Если говорить о формах духовной обставленности погребального обряда в Карачае и Балкарии, то следует отметить, что они также претерпевали существенные изменения, связанные с проникновением в карачаево-балкарскую среду больших религий: христианства и ислама. При этом первая не оставила сколько-нибудь существенного следа в погребальной церемонии карачаево-балкарцев. Погребально-поминальный цикл подвергается сильной исламизации уже в XVIII веке. Мусульманское духовенство играло ограниченную роль на первых двух ступенях жизненного круга, в родильных обрядах и свадьбе, но, пользуясь страхом перед уходом в "иной мир", она закрепила свои позиции на последней ступени жизненного круга. Восприняв ислам, народ принял и мусульманское видение потустороннего мира, изменив обрядность при похоронах и поминках. Ислам признает существование загробной жизни - ахирет. Эта вера предполагает, что в Судный день Аллах восстановит умерших. Об этом прямо говорится в Коране: "Скажи ему: их восстановит тот, кто их создал". Принятие ислама дополнило этноментальные представления карачаево-балкарцев мыслью о том, что в день Ба'с Аллах оживит умерших, и человек, вернувшись вторично на этот свет завершит земные дела. Чистый традиционализм всегда носит этноконфессиональный характер, истоком которого является тот регион, где этот традиционализм мог культивироваться и набираться мускулов. Для карачаево-балкарского народа таким регионом стал Кавказ, а с конфессиональной точки зрения истоком его традиционализма является язычество. Поэтому во всем комплексе погребально-поминальных обрядов, несмотря на сильную исламизацию, имеют место традиционные языческие представления о смерти.

Л. Фейербах считал, что смерть по языческим представлениям древних есть "предательское убийство злым, враждебным человеку существом. Поэтому изначально в истории смерть есть не обретение, а утрата бессмертия". Этим постулатом объясняется боязнь смерти, характерная карачаево-балкарцам. Рассматривая смерть в структуре этнического сознания ранее бесписьменных народов, пришедших ускоренно к достижениям цивилизации, следует отметить двоякий характер отношения к данному феномену.

Карачаево-балкарцы верили в определенные приметы - предшественники смерти. Например, если брошенная в угол обувь упадет подошвой вверх - владелец обуви непременно умрет в скором будущем. Если зачесался лоб - умрет близкий родственник. Предвестником смерти по народным поверьям могли быть и животные: например, если собака воет, опустив морду к земле - к покойнику. Смерть может быть предсказана и другими предзнаменованиями, в основе которых большей частью лежат мифические воззрения. К ним относятся также сны специфического характера, в которых имеются прямые и понятные параллели. Если приснился умерший ранее человек, на зов которого откликнулся кто-то из здравствующих, то в скором времени он умрет. Подобным же образом трактуется сон, в котором умерший забирает из чьего-либо дома новую вещь. Рухнувшее во сне дерево у ворот дома, тоже означает смерть хозяина или хозяйки дома. Сон, во время которого теряется зуб, у многих народов означает потерю в семье. Если зуб выпадает безболезненно, то умрет дальний родственник или знакомый, а если это сопровождается болью, то кто-то из близких. Если же снятся похороны кого-либо из родных, то такой сон толкуется прямо противоположным образом, т.е. обозначает, что человек еще поживет. Если беременная увидит во сне своего умершего дядю, то ребенок родится с его душой. Преемственная связь поколений ярко прослеживается в обычаях похоронно-поминального цикла. Уже давно отмечен стойкий консерватизм этого печального ритуала, сохраняющего немало архаических поверий и обрядов. Так, на протяжении долгого времени сохранялись этикетные нормы для человека, принесшего весть о смерти. По мусульманским повериям на левом плече человека сидит ангел смерти, а на правом - ангел жизни. Поэтому горевестник слезал с лошади слева. Это было своеобразным знаком - символом недоброй вести. Кроме того, принесший весть о смерти не должен был здороваться. Обычно оповещать о смерти посылали 2-3 человек. Несмотря на печальный характер известия, горевестников обязательно благодарили. Подобный ритуал оповещения бытовал и у адыгов. Прибыв на место, горевестник становился слева у ворот, а после сообщения уходил, развернувшись левым плечом вперед.

Консерватизм является одним из столпов традиционного этнического сознания. Выражение консервативных настроений и интересов отражено в древнетюркских эпиграфических текстах. Любая перемена, будь то политическая, социальная или религиозная, всякое отступление и искажение древних обычаев считались дурными. По мнению правителей тюрков Центральной Азии VIII в. чужое влияние на их культуру представляло опасность. "У народа табгач… была речь сладка, а драгоценности мягкие (т.е. роскошные, изнеживающие); прельщая сладкой речью и роскошными драгоценностями, они столь сильно привлекали к себе далеко (жившие) народы. (Те же), поселясь вплотную, затем устраивали себе там дурное мудрование". Или: "О тюркский народ, когда ты идешь в ту страну, ты становишься на краю гибели, когда же ты, находясь в Отюкенской стране (лишь) посылаешь караваны (за подарками, т.е. за данью), у тебя совсем нет горя; когда ты остаешься в Отюкенской черни, ты можешь жить, созидая свой вечный племенной союз".

Вера в бессмертие человеческой души была одним из главных устоев, поддерживающих духовную жизнь народа. Не случайно в народе говорят: "Человек родится на смерть, а умирает на жизнь". Смерть - это путешествие в далекий неведомый край. Путь души в мир иной долог и утомителен, так как является воплощением тягости расставания с земной жизнью. Что посеет человек в своей земной жизни, то и пожнет за "порогом смерти". Этим объясняется, что время до сорока дней, а в современной традиции, до пятидесяти двух - время неустойчивое, переходное. На сороковой и пятьдесят второй день после смерти погребального цикла, считается, что у умершего происходит отделение костей от плоти. Этот процесс очень мучительный и чтобы облегчить страдания умершего, необходима молитва и поминальная трапеза. По истечению года после смерти, поминки нужны по той же причине, что органы тела симметрично прощаются друг с другом: рука с рукой, ухо с ухом, глаз с глазом и т.д. По такому образу мышления предполагается, что "душа как бы сторожит тело, будит родных, становится сгустком всех органов чувств, мышления, т.е. одним словом, всего духовного, идеального в умершем теле человека". Душа покойного, согласно мифопоэтической концепции жизни, в течение первых сорока дней поминального цикла находится среди людей, обнаруживая себя различными способами (стуком, тенью, призраком в сновидении). С этим связан обычай, бытующий у балкарцев до сегодняшнего дня, когда на третий день поминок женщины специально пекут лепешки, и съедают по кусочку, чтобы умерший приснился одной из них. Карачаевцы и балкарцы не верили, что мертвецы приходят напугать кого-то. Они верят в то, что они приходят посмотреть на свою семью. По этой причине балкарцы и карачаевцы не гасят в доме свет на протяжении всего поминального цикла. Горящая в доме лампочка, якобы освещает душе покойного путь в родной дом. В этом явно читается отголосок древнего поклонения огню в Балкарии и Карачае. Интересно, что не всем тюркам характерно желание общаться с душой умершего. Так, тувинцы, боясь умершего, выносят его не через дверь, а разобрав одну из сторон юрты, для того, чтобы умерший не нашел дороги обратно. Огню отводилось особое значение в погребальном обряде тюрков Средней Азии. Киргизы считали, что в течение сорока дней умерший незримо присутствует в юрте. Символом его являлись зажженные свечи, непрерывно горевшие все сорок дней как "свет души" покойного. "Возвращение" умершего мыслилось в одной единственной форме - как рождение нового члена рода, семьи. В карачаево-балкарских сказаниях подобные сюжеты вполне типичны. (Напр., сказание "Ачимез и Хубун") Возможно этим объясняется удивительный параллелизм в сроках родильной и погребальной обрядности. Так, в течение первых сорока дней жизни у карачаево-балкарцев считается необходимостью охранять ребенка от чужого глаза. И первое жертвоприношение в его честь устраивается именно на сороковой день жизни, после чего ребенок считается "защищенным" и соединившим в себе душу и плоть.

Образ души - свечи был одной из составляющих мифологической концепции человека у тюрков Южной Сибири. На Алтае, например, существует легенда, в которой душа выходит из человека в виде двух маленьких свечек.

Мифоритуальному сознанию древних тюрков было свойственно стремление к сохранению облика умершего. Д.Г. Савинов, рассматривая проблему символики ранней группы древнетюркских каменных изваяний, пишет: "Что касается самого покойного, то его присутствие обозначается по-разному… Участие покойного в цикле погребально-поминальных обрядов в дальнейшем символизировалось его изображением в виде "каменного знака", "нарисованного облика, и, наконец, каменного изваяния". Перед каменными изваяниями - истуканами разными тюркоязычными народами совершалось жертвоприношение, им клали у подножья пищу, мазали рот сметаной, дегтем, кровью животных. Вокруг них плясали и пели. Очевидцы отмечают, что тюрки, жившие вдоль Енисея, плевали на каменных баб и даже стегали их плеткой, если они не помогали им в охоте и не исцеляли от болезней.

Иконография тюркских изваяний имеет глубокие корни в искусстве ранних кочевников. Эти статуи генетически примыкают к еще более примитивным антропоморфным скульптурам доскифского времени. Они представляют собой не портреты определенных людей, а обобщенный образ предка, характеризованный не чертами лица, а обычными атрибутами женщины или мужчины-воина. Для нас важно, что канонизированный образ воина с чашей в одной руке и с оружием на поясе уходит своими корнями в глубокую древность. "Попытка рассматривать в самом общем виде происхождение древнетюркских изваяний приводит к убеждению, что они порождены очень древним кругом культовых представлений с довольно четко сложившимися канонами".

В семантике каменных изваяний учеными предложены две гипотезы, одна из которых согласуется с упомянутой выше традицией балкарцев и карачаевцев сохранить образ умершего. Согласно этой гипотезе, большинство каменных статуй изображали самих тюрок и устанавливались на могилах или на местах ритуального сожжения праха покойного и имеют двоякое объяснение. "Они могли быть как изображениями похороненного, так и изображением обобщенным, воспроизводящим его слугу в потустороннем мире".

То внимание, которое мы уделили каменным изваяниям не напрасно, потому что на старых кладбищах Балкарии встречаются надгробные памятники, в очертаниях которых явно вырисовывается голова и туловище. И, хотя в той части, которая символизирует голову, нет изображения лица, что связано уже с мусульманской традицией захоронения, позволим себе предположить, что этот вид надгробий генетически связан с древней традицией тюрков сохранять облик умершего.

Развитие этой традиции в рамках различных этнических культур тюрков предполагает различные варианты. Так, в Средней Азии умершего мужчину нередко представляла пика, воткнутая в земляной пол жилища. Спустя определенное время ее ломали пополам и втыкали в изголовье могилы или сжигали. В современном похоронном обряде балкарцев также существует аналог подобного действия. Шест или прут, которым измеряется рост умершего для того, чтобы вырыть соразмерную могилу, также не выбрасывается, а в переломленном виде хранится на могиле до полного истления. Если же образ умершего не будет сохранен в таком виде, т.е. если шеста на могиле не будет, то покойник сам будет приходить и напоминать о себе.

Интересный поминальный обычай, также сохраняющий облик умершего, был отмечен в XIX в. Как и у многих тюркских народов, он называется чек - т.е. "присядь". Он состоит в том, что в ночь перед поминками изготовляется деревянное чучело, на него надевают одежду покойника, усаживают чучело у семейного очага, ставят перед ним угощение и просят у него помощи в своих житейских бедах. Под таким же названием этот обычай зафиксирован еще в Орхоно-енисейских тюркских надписях VIII в.. В этом обычае синтезированы также культ очага и культ предков. С последним связаны периодические поминки, сопровождавшиеся обильными угощениями, жертвоприношениями и т.д. В карачаево-балкарском нартском эпосе описан погребальный обряд нартов, который, вероятно, был аналогом похорон наших предков в языческие времена. Он включал жертвоприношение коня каждые четыре года, поминальную трапезу с плясками вокруг могилы, и клятву верховному божеству Тейри в стойкости и мужестве.

Традиционным видом жертвоприношений была одежда умершего, выступающая его знаком. Одежду приводят в порядок и раздают близким и малоимущим на третий день после похорон. При этом если покойный пользовался почетом и уважением окружающих при жизни, то получить его вещь считается честью. У обских угров жертвоприношения одеждой совершались даже в культовых местах. У отдельных тюркских народов нельзя было выносить из юрты и раздавать вещи умершего ни родным, ни чужим. Как и нельзя было произносить его имя. Тувинцы говорят: "Зачем окликают они по имени покойного брата, зачем поднимают его голову - тревожат его прах"? и ограждают себя, таким образом, от посещения их душой покойного. Узбеки-мусульмане, наоборот, старались приобщиться к умершему, особенно если он прожил долгую и богатую жизнь. Для этого они пытались оторвать кусочек ткани от савана или покрывала. Кому удавалось это сделать считался приемником благодатных качеств умершего. Это был кратчайший путь к "причащению", что в данном контексте достигалось тремя способами: через грубое отрывание кусочков савана, иногда сопровождающееся борьбой.

Древнетюркские ритуальные параллели прослеживаются и в других частях похоронной традиции. Сравним два свидетельства. Первое взято из описания тюркского погребального обряда китайскими хрониками Лю Мао-цзая.

"Когда один из них умирает, труп ставится на возвышении в юрте (шатре). Все дети и внуки, родственники по мужской и женской линии забивают каждый барана и лошадь и кладут как жертвенное приношение вокруг юрты. Затем они верхом семь раз объезжают юрту и каждый раз, когда они подходят к входу в юрту, слегка оцарапывают себе лицо. При этом они плачут так, что слезы и кровь текут вместе".

А вот каково позднесредневековое свидетельство оплакивания в Балкарии и Карачае.

"Своим умершим они ставят надгробный памятник в виде колонны или пестрых досок, украшенных резьбой, и стараются, чтобы такой дом был гораздо роскошнее, чем их жилые дома, которые только сплетены из ветвей и внутри обмазаны глиной. Они царапают свою грудь и руки так, что у них течет кровь. Оплакивание покойника продолжается до тех пор, пока не заживут раны: если траур должен еще продолжаться, полузажившие раны опять растравляются".

Более позднее свидетельство оставлено посетившим Карачай Г.Ю. Клапротом. "Если кто-либо умер, то женщины поднимают ужасный крик, бьют себя в грудь и рвут на себе волосы; а мужчины, сопровождающие покойника, сильно бьют себя кнутом по голове и колют себя ножами в мочки ушей".

Интересно, что при похоронах скифских вождей, по свидетельству Геродота, в знак печали простые скифы обрезали себе кончик уха, волосы, делали надрезы на руках, распарывали кожу на лбу и носу, прокалывали левую руку стрелами.

Вопреки принятому в исламе представлению о смерти как закономерном переходе в потусторонний мир, балкарцы и карачаевцы по сей день считают ее большим горем и выражают это в оплакивании. Хотя в силу национальной традиции плакать могут только женщины, а мужчины не должны публично выражать свои чувства.

В этнологии выделяется пять видов ритуального оплакивания у тюрков:

1. Оплакивание тотчас после смерти, как непосредственное выражение близкими своего горя по поводу утраты. Оно сопровождалось громкими горестными возгласами и причитанием.

2. Оплакивание с такими же причитаниями, при встрече каждой вновь вошедшей с соболезнованиями женщиной.

3. Утреннее оплакивание, совершающееся на улице женщинами и сыновьями по родителям, продолжающееся до исполнения года.

4. Оплакивание у могилы, совершаемое как женщинами (но не женой), так и мужчинами (но не мужем) на другой день после похорон или еженедельно по пятницам и в первый день годовых поминок.

5. Оплакивание в начале каждого нового цикла (3 дня, 9, 40 дней …).

Для карачаево-балкарцев характерны все пять указанных вида оплакиваний, с уточнением в пункте 3. Оплакивание на заре совершается только женщинами и только первые три дня.

В каждом ущелье и даже в каждом селе существовали свои женщины - плакальщицы, непременные участницы похорон. Со времени распространения ислама их роль в погребальной церемонии значительно уменьшилась. Однако плач и всеобщая скорбь сопровождают смерть сегодня, как и много веков назад. Говоря же о некоторой доле оптимизма, свойственной традиционному тюркскому мировоззрению уместно упомянуть о древнетюркской эпитафии Бильче-кагана, посвященной смерти его брата Кюль-тегина, в которой содержится призыв умерить ритуальные стенания, что говорит об эволюции рационального мышления. "Мой младший брат Кюль-тегин, скончался, я же заскорбел; зрячие очи мои сильно ослепли, вещий разум мой словно отупел, и сам я заскорбел. Время определяет Небо, сыны человеческие все рождены с тем, чтобы умереть. Так с грустью думал я, в то время как из глаз моих лились слезы, и сильные вопли исходили из сердца, я снова и снова скорбел. Я предавался печали, думая: "Вот (скоро) испортятся очи и брови обоих шадов и идущих за ними моих младших родичей, моих огланов, моих правителей, моего народа".

Философское осмысление смерти, принятие ее как явление переходное, облегчало мысль о потере. Плачи, сопровождающие погребально-поминальный цикл, обычно были импровизациями, не записывались, но передавались из поколения в поколение. Сегодня, благодаря усилиям языковедов - тюркологов, мы имеем в распоряжении образцы разновременных плачей: от древнетюркских до современных.

"Что это была за опасность, мой любимый,
Самое прекрасное сердечко мое,
Как смертельная мука
Одолела и уничтожила сначала тебя?
Если бы все же прежде тебя смерть
Нашел я, о мое солнышко!
Тогда я не испытывал бы такой
Большой, горькой боли!"

(древнетюркский плач)

Или:

"Есть ли кто на свете несчастнее тебя?

(народное балкарское причитание из "Песни о Канамате")

Оплакивание, выражение соболезнования, молитвы за умершего с принятием ислама регламентировались предписаниями шариата, сохраняя лишь отдельные доисламские элементы.

У постели тяжело больного находились не только домашние, но и кто-нибудь из пожилых родственников и соседей. В их присутствии составлялось завещание. По шариату, умирающий, если он был совершеннолетний, в свей последней воле не должен был забывать о милостыне. В.М. Сысоев писал о карачаевцах: "старше 15 лет больной обязательно должен это сделать, а меньше - может и не делать". Земля всегда отходила к родным, а сено, хлеб с земли раздавали в память об умершем. Во время дележа часто звали биев, чтобы они были посредниками, но им за это не платили. Однако во время поминок таубию положено было отдать барана или в крайнем случае (при малых поминках), что-нибудь из приготовленных блюд. Если же умирал взрослый таубий, то каждый двор давал по одной трехгодовалой скотине или по адатам 1844 г. - одного резанного барана, трех живых и один турсук бузы. В добавок к этому, отдавали мешок солода для варки пива. Обязательным дополнением к ритуальной похоронной пище были специальные круглые лепешки - къатлома. Их выпекали из тонок раскатанного пшеничного теста, края которого резали бахромой и выпекали в раскаленном масле. Это же кушанье, но для других случаев именовалось иначе - тышмек. К умирающему приглашался мулла, который во весь голос читал ему на ухо молитву (Иман-Шахадат), чтобы легче было испустить дух. "Характер поведения умирающего зависел от его социальной принадлежности и окружения. Бюргер умирал не так, как монах в монастыре". Ели учесть, что этикетные нормы в княжеской среде были более строгими, нежели среди простолюдинов, то можно предположить, что карачаево-балкарские князья умирали не так, как пастухи. Как только наступала смерть, покойника приводили в надлежащее положение, выпрямив конечности. После того, как труп остыл, начинали приготовления к омовению. Для омовения организуют специальный стол со стоком воды и приготавливают "кебин" - одеяние для покойника: для мужчин из трех слоев, для женщин из пяти слоев и двух платков. Омовение производят четыре человека из числа близких родственников. Тот, кто непосредственно омывает труп, должен быть человеком, почитаемым и исповедующим ислам. У каждого из трех его помощников, есть строго определенная миссия. Первый поливает воду из кумгана (сосуда с тонким горлышком и ручкой), второй наливает теплую чистую воду в кумган, третий выливает грязную воду в специально отведенное место. Все четверо перед выполнением процедуры омовения должны принять абдест, т.е. очистить себя.

После омовения на покойного надевают рубашку и оборачивают в белую материю, оставив на некоторое время открытым лицо для прощания с близкими людьми.

Погибших в бою мужчин хоронили в тех одеждах, в которых они встретили смерть. Языческим вплетением в исламский погребальный обряд было то, что на грудь покойника клали ножницы, нож, кинжал или другой металлический предмет, который бы отпугивал "нечистую силу". Накрытое буркой или покрывалом тело, несли до кладбища только мужчины. Женщины и дети в похоронной процессии не участвовали. Хоронить полагалось в тот же день, а если смерть наступила вечером или ночью, то на следующий день. Это связано с тем, что мусульмане считают, что после захода солнца царство мертвых закрыто.

После приготовления к захоронению, умершего выносят во двор, где эфенди (священник) произносит слово о благословении покойного, призывает пожелать ему рая в загробной жизни и читает молитву. После этого близкие родственники - мужчины уносят умершего к месту захоронения. Придание земле также происходит согласно мусульманской обрядности.

Как только умерший покинул свой дом, за упокой его души раздается подаяние: садакъа, деур и схат. Различие между ними состоит в сроках и размерах подати. В течение трех дней после погребения, мужчины села идут на кладбище для совершения дууа (молебна), которым руководит главный имам села.

В доме умершего в эти дни не зажигают очаг и не готовят пищу. На третий день поминального цикла, чтение молитв прекращают и совершают жертвоприношения: режут скот и угощают пришедших.

В поминальном цикле балкарцев и карачаевцев отмечен также сороковой и пятьдесят второй дни. До исполнения года каждый четверг пекут специальные ритуальные лепешки (лакумы) и вместе со сладостями раздают соседям. Годовщина смерти также сопровождается жертвоприношением домашних животных.

Весь этот ритуал сохранен и исполняется с некоторыми особенностями в разных ущельях Балкарии и Карачая.

Многие жители Карачая и Балкарии обеспокоены сегодня проблемой чрезмерной пышности похорон. Желая продемонстрировать свою любовь и уважение к умершему, семьи производят траты, не сопоставимые с доходами семьи, в результате чего влезают в долговое ярмо, порой распродают семейные ценности, недвижимость и пр. Демонстрация почестей умершему, желание выглядеть в глазах родственников и соседей "не хуже других" выходит за пределы разумного.

Следует отметить, что в истории карачаевцев и балкарцев был период, когда советские и партийные органы всячески старались насаждать свой, так называемый "коммунистический" ритуал захоронения. Особенно это касалось похорон номенклатурных работников. Так, в Карачае, начиная с 1959 г. райкомы КПСС пытались организовать похороны с венками, речами и оркестром. Однако это не было воспринято с одобрением. Директора совхоза "Красный Восток" райком партии похоронил "по-коммунистически". Родственники уговаривали представителей власти, чтобы эфенди помолился над могилой. Но несмотря на полученное разрешение эфенди отказался участвовать в церемонии. Кроме того, могилу огородили решеткой, что не дозволено мусульманским правилами. Считается, что до умершего, чья могила огорожена, не будут доходить молитвы.

На всех этапах погребально-поминального цикла поведение человека строго регламентировалось. Не уместной считалась громкая речь, смех, суетливые движения. Этикет требует сдержанности в выражении даже самых искренних скорбных чувств. Первые несколько дней поминального цикла семья умершего находится в окружении родственников, соседей, друзей. Они берут на себя всю организацию траурных процедур и оказывают моральную поддержку близким умершего. Таким же образом поступают все кавказские народы. Однако, по свидетельству С. Мафедзева, еще 100 лет назад у адыгов богоугодным считалось бегом донести покойника до могилы, быстро похоронить и разъехаться по домам. Ныне это абсолютно неприемлемо. Смерть и связанные с ней обряды вырабатывают не только особое мировидение, но и культуру поведения и общения. Участие в этих обрядах формирует культуру тактичного поведения, утонченной речи, приобщает к миру этнической культуры и морали. "Здесь и шло своего рода шлифование, очищение и облагораживание этноменталитета".

Мы уже упоминали о том, что этническим сознанием карачаево-балкарцев женщина воспринималась как нечто "нечистое" в определенные периоды. Применительно к погребально-поминальному обряду это заключается в строгом запрете посещать кладбища в "критические" дни. И более того, даже в период менопаузы, идущая к могиле, должна либо надеть семь пар нижнего белья, либо сделать прокладку из семикратно сложенной материи.

Смерть предъявляла особые требования к живым не только в период погребально-поминального цикла, но и в дальнейшем их поведении. Почитание умершего требовало соизмерения всех действий с предполагаемой реакцией на них ушедшего в мир иной. Не опозорить имя умершего считается святой обязанностью живущих. Часто среди карачаевцев и балкарцев можно услышать фразы типа: "Он был бы тобой доволен" или "Это ему не понравилось бы".

Достаточно жесткие требования предъявляются вдовам. В течение года они не могли присутствовать ни на каких увеселительных мероприятиях, должны были носить траурную одежду. И хотя запрета на повторное замужество не существует, тем не менее оно не всегда воспринимается благосклонно, особенно если в семье есть дети. Многие женщины предпочитают хранить верность покойному мужу, чем обеспечивают себе уважение и почет в преклонном возрасте. Эта ментальная установка карачаево-балкарцев согласуется со многими восточными представлениями о поведении вдовы. Так, по китайским традициям "вторичное замужество считалось тяжким преступлением женщины перед памятью о покойном муже. Если вдова решилась бы выйти замуж, она была бы обречена на изгнание из своей среды, подверглась риску быть убитой родителями или родственниками покойного мужа, да и по закону не могла больше стать чьей-либо женой, а только наложницей, зато вдова, сохранившая верность мужу после смерти считалась героиней".

Ментальная граница между жизнью и смертью, по карачаево-балкарским представлениям была очень прозрачна. Отсюда вытекает тесная взаимообусловленность человеческой чести, имени и формы смерти. "Как жил, так и умер" - нередко говорят карачаевцы и балкарцы. Считалось, что форма смерти зависит от морального поведения человека на земле. "После смерти скотины кости останутся, - гласит народная поговорка, - человек умрет - останутся дела". Жизнь и смерть находится в едином духовном ментальном поле, объединяя в себе не только физическую, но и социальную смерть. Изгнание из рода, позор, навлеченный на мужчину изменой жены, трусость, проявленная в битве или в иной трудной ситуации, осмеяние и осуждение общиной каких-либо действий и т.д. - все это для карачаево-балкарцев было гораздо страшнее физической смерти. Многочисленные свидетельства очевидцев подтверждают непреклонную решимость горцев сохранить о себе доброе имя. "Когда он (горец - от авт.) окружен был нашей цепью со всех сторон, то переводчик кричал ему, чтобы он сдался, что ему решительно ничего не сделают, но он добежав до берега … кричит, что он лучше утонет, чем сдаться. Пули градом на него посыпались, и он пошел ко дну, кровавое пятно лишь означало место, где он утонул, и линейный казак нырял несколько раз, чтобы достать его тело, но оно было слишком глубоко, оружие его тоже не могли достать. Как нравится вам дух этого черкеса? Но не трусость ли это, не боязнь ли сделаться пленником? Нет, я думаю, что это не что иное как азиатская твердость характера. Он решился лучше умереть чем, сделаться зависимым, чем лишиться своей свобода".

Умереть от руки неприятеля в военное время всегда считалось честью, также как и смерть, постигшая в результате заступничества за женщину, стариков и родителей. "Плохой человек умрет плохой смертью" - говорят карачаевцы. Отголоски этого постулата присутствуют и в современном этническом сознании. Если человек умирает легко, не мучаясь многочасовой агонией и многомесячной тяжелой болезнью, считается, что человек и жил легко, не отягощенный грехом. Одним из самых страшных проклятий является пожелание того, чтобы тело нашли окоченелым в скрюченном положении. Такая смерть представляется суровой карой за недостойное поведение.

Несколько обособленно стоят в этом ряду люди, покончившие жизнь самоубийством. И, хотя в современном похоронном обряде для этих случаев не делается различий, это противоречит нормам ислама. Представители духовенства продолжают настаивать на проведении сокращенной погребально-поминальной процедуры, но тщетно. Однако, в период более строгого соблюдения шариатских канонов самоубийц хоронили за пределами сельского или родового кладбища, над ними не читались молитвы и весь обряд проходил значительно быстрее. Аналогично поступали и другие мусульманские народы Северного Кавказа. Например, адыги считали, что души самоубийц и души не отомщенных по обычаю кровной мести бесцельно бродят по свету. Нарушение воли Аллаха наказывалось тем, что душа умершего не находила себе покоя и места ни на том, ни на этом свете. Аллаха также нельзя было спрашивать о смертном часе: об этом дано знать только ему. Он лишь может дать знать, что близок час исхода. Этим знаком мог стать "вещий" сон, определенное поведение домашних животных, некое тревожное душевное состояние и т.д.

Погребально-поминальный цикл у карачаево-балкарцев насыщен разнообразными символами-признаками и символами-атрибутами. Символы смерти являются важнейшим компонентом ментальности. "Если смерть как простое небытие ни созерцать, ни исследовать невозможно, то ее проекции на различные ипостаси человеческого бытия поддаются описанию и изучению. Значительная часть символов погребально-поминального цикла связана с формой и манерой одеваться. Так, члены семьи умершего обычно 52 дня носят черные одежды, голова женщины должна быть покрыта черным (или темной расцветки) платком, мужчины носят любой головной убор (шляпу, кепку и т.д.), не снимая его даже в помещении, при этом весь срок до исполнения пятидесяти двухдневных поминок они не бреются. Хотя в последней части, часто встречаются отступления от общепринятой нормы. Кроме того, если поминальный период приходится на летнее время года, считается недопустимым носить одежду без рукавов и обувь на босую ногу. Однако, по данным полевых исследований до прихода Советской власти черный цвет, как траурный, не носили считая, что Аллах этот цвет не любит. Определенной траурной одежды не было, а темный цвет, вероятно, был заимствован у русского населения края. Другим символом смерти являются настежь открытые двери и ворота дома в течении первых трех дней цикла. Этническое сознание карачаево-балкарцев хранит в памяти и такие приметы и признаки, по которым определяют насколько добропорядочным был умерший. Так, если кровь жертвенного животного сходит быстро, а следовательно, быстро происходит его разделка, то считается что умер хороший человек.

Но даже если люди при жизни враждовали, смерть сглаживает разногласия. Умершему прощаются былые обиды и грехи; считается, что теперь богу решать и оценивать его земное поведение. Единственным этикетным требованием является искренность проявляемых чувств, т.е. лицемерные слезы и причитания человека, который не ладил с умершим, воспринимаются неодобрительно. Понятие смерти фиксирует в себе все жизненно-смысловые категории этноса, облагораживает поведение живых, развивая в людях ценности гуманистического толка. Если решать вопрос о принадлежности карачаево-балкарской культуры смерти к той или иной мировой традиции, то уклон будет, безусловно, сделан в сторону Востока, где в наиболее классической форме развит культ предков. Ритуальная обрядность карачаево-балкарского погребально-поминального цикла отражает консерватизм этнического сознания, не препятствуя при этом изменениям идейного осмысления внешне мало меняющихся обрядов.

Обычаи жизненного цикла являются, таким образом, вместилищем разнообразных этномаркирующих элементов. Поскольку связь социализации отдельной личности с жизнью семьи и рода нерасторжима и приобщение к этнокультурным ценностям начинается в семье, то обычаи жизненного цикла можно смело поставить в один ряд с такими процессами как природно-ландшафтная адаптация социализация и политизация всего общества. Семья как структурное мини подразделение этноса соотносит всю свою жизнь с тремя главными вехами жизненного цикла - рождением, свадьбой, и смертью. Их эмоциональная наполненность дает право рассматривать их на ровне с крупными общественными явлениями социокультурной жизни общества.

Рождение как стремление к сохранению и продолжению рода (и в целом этноса), находящееся в эпицентре этнической жизни, обусловило появление многочисленных магических действий, которые складывались те комплексы, которые на протяжении времени изменяли свою смысловую наполненность, но сохраняясь в сознании, переросли в стереотипы поведения и мышления и стали, впоследствии, этнически значимыми константами. Свадебный цикл, представляющий собой сложный комплекс обрядов, сочетающих в себе социальные, экономические, правовые, религиозные и ментальные элементы разных исторических эпох, также помогает раскрыть и понять мировидение карачаевцев и балкарцев. Строгое соблюдение обрядов, табу, рекомендаций, четкое структурное построение всего цикла и особенно сохранение традиционного подхода к этому событию сегодня, свидетельствует об определенной консервативности этнического сознания карачаево-балкарцев и является на данный момент одним из основных событий, в котором сохранен традиционализм и этническая маркировка. Однако, наиболее напряженным моментом в жизни семьи является смерть. Ее духовная обставленность связана с вероисповеданием и, поскольку, карачаево-балкарцы испытали на себе влияние нескольких религий, то их погребально - поминальный цикл пестрит отголосками этих религиозных течений. Стержневым звеном этого жизненного явления у карачаево-балкарцев выступает вера в бессмертие души. Отсюда разнообразие обрядов, направленных на общение с душой покойного и обеспечения ему достойной загробной жизни. В этом погребально - поминальный цикл карачаево-балкарцев обнаруживает глубокое родство с другими тюркскими народами.

Прозрачность ментальной границы между жизнью и смертью связывает все вехи жизненного цикла в единый узел, переплетая в нем как древние воззрения карачаево-балкарцев, так и инновации времени.

Примечание

1. Цит. по: Осипова О.А. Американская социология о традициях и странах Востока. - С. 97.

2. Штомпка П. Социология социальных изменений. - М., 1996. - С. 90, 96.

3. Базен Л. Концепция возраста у древних тюркских народов (Пер. с фр. Д.Д. и Е.А. Васильевых) // Зарубежная тюркология. - Вып. I. - М., 1986. - С. 367.

4. Фейблман Дж. Типы культуры. // Антология исследований культуры. - СПб, 1997. - С. 224.

5. Лурье С.В. Историческая этнология. - М., 1997. - С. 333.

6. Карамышева Б.Х. Архаическая символика в погребально-поминальной обрядности узбеков Ферганы // Древние обряды, верования и культы народов Средней Азии. - М., 1986. - С. 166.

7. Информатор Джаппуева С.Х., 1901 г.р.

8. Мусукаев А.И., Першиц А.И. Народные традиции кабардинцев и балкарцев. - Нальчик, 1992. - С. 102.

9. Шаманов И.М. Обряды и поверья карачаевцев, связанные с рождением ребенка (XIX - нач. XX вв.) // Проблемы этнической истории народов Карачаево-Черкесии. - Черкесск, 1980. - С. 79-80.

10. Маремшаова И.И. Традиционные родильные обряды балкарцев в изучении народного менталитета. // Журн. "Минги-тау". - Нальчик, 1998. - № 2. - С. 28.

11. Энциклопедия обрядов и обычаев. - СПб, 1997. - С. 315.

12. Джуртубаев М.Ч. Древние верования балкарцев и карачаевцев. - Нальчик, 1991. - С. 96.

13. Бутанаев В.Я. Культ богини Умай у хакасов. // Этнография народов Сибири. - Новосибирск, 1984. - С. 94.

14. Маремшаова И.И. Ожидание ребенка а карачаево-балкарской народной традиции // Традиции и обычаи народов России. - Т. 2. - СПб., 2000. - С. 35-36.

15. Информатор Холамханова К.К., 1900 г.р.

16. Чеснов Я.В. Лекции по исторической этнологии. - М., 1998. - С. 306.

17. Там же. - С. 307.

18. Шаманов И.М. Указ. раб. - С. 82.

19. Джуртубаев М.Ч. Указ. раб. - С. 9.

20. Архив МАЭ РАН. - Ф. 25. - Оп. 1. - Д. 112. - Л. 229.

21. Информатор Теммоева А., 1909 г.р.

22. Мусукаев А.И., Першиц А.И. Указ. раб. - С. 102.

23. Шаманов И.М. Указ. раб. - С. 87.

24. Азаматов К.Г. Пережитки язычества в верованиях балкарцев. // Из истории феодальной Кабарды и Балкарии. - Нальчик, 1981. - С. 155.

25. Потапов Л.П. Очерки народного быта тувинцев. - М., 1969. - С. 277.

26. Абрамзон С.М. Рождение и детство киргизского ребенка // СМАЭ, 1949. - Т. 12. - С. 119-120.

27. Круг жизни. - М., 1999. - С. 15.

28. Мамбетов Г.Х. Пища в обычаях и традициях кабардинцев и балкарцев. // Вестник Кабардино-Балкарского научно-исследовательского института, 1972. - С. 104.

29. Архив РЭМ. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 22.

30. Информатор Лялюкаева К.А., 1928 г.р.

31. Архив РЭМ. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 22.

32. Цит. по кн. "Круг жизни". - М., 1999. - С. 88.

33. Маремшаова И.И. Менталитет в семейных и общественных традициях: Кабарда, Балкария, Карачай. - Нальчик, 1999. - С. 74.

34. Кавказец. Весенние праздники осетин // ППКОО. - Кн. 1. - С. 261.

35. Гуртуева М.Б. Балкарский фольклор о народном опыте воспитания. - Нальчик, 1974. - С. 122.

36. Гуртуева М.Б. Этнопедагогика карачаево-балкарского народа. - Нальчик, 1997. - С. 133.

37. Информатор Мизиева А. 1928 г.р.

38. Информатор Теммоева П. 1909 г.р.

39. ЦГА КБР. - Ф. 16. - Оп. 1. - Ед.хр. 1522. - Л. 1 и об.

40. ЦГА КБР. - Ф. 24. - Оп. 1. - Ед.хр. 92. - Л. 1.

41. ЦГВИА. - Ф. 13454. - Оп. 1. - Д. 538. - Л. 1 об.

42. Леонтович Ф.Н. Адаты кавказских горцев. - Одесса, 1882. - Ч. 1. - С. 277-278.

43. Информатор Мусукаева Б. 1903 г.р.

44. Информатор Мусукаева Б. 1903 г.р.

45. Гоян О.К. Семья как объект исследования: проблема подхода к изучению этноса на примере кабардинской семьи // Общественные науки зарубежом. Секция 3. Философия и социология. - 1984. - № 6. - С. 80.

46. Чеснов Я.В. Указ. раб. - С. 19.

47. Информатор Тепеева Э.Т., 1895 г.р.

48. Информатор Чоччаева З., 1916 г.р.

49. Архив РЭМ. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 26.

50. Там же.

51. Информатор Цараева К.М., 1902 г.р.

52. Штернберг Л.Я. Новые материалы по свадьбе. // Материалы по свадьбе и семейно-родовому строю народов СССР. - Л, 1926. - С. 6-7.

53. Азаматов К.Г. Пережитки язычества в верованиях балкарцев. // Из истории феодальной Кабарды и Балкарии. - Нальчик, 1981. - С. 154.

54. Архив РЭМ. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 27.

55. Мусукаев А.И., Мизиев И.М. К вопросу об идеологической общности патронимических организаций народов Кавказа // Из этнографии народов Карачаево-Черкесии. - Черкесск, 1991. - С. 75.

56. Семейная обрядность народов Сибири. - М., 1980.

57. ГАКК. - Ф. 348. - Оп. 1. - Ед. хр. 9. - Л. 1.

58. Информатор Мусукаева Б., 1903 г.р.

59. Информатор Хочуев К.Г., 1932 г.р.

60. Информатор Мусукаева Б., 1903 г.р.

61. Маремшаова И.И. Новации и традиции в свадебном цикле балкарцев: pro et contra // Циклы. Вып. 5. - Ставрополь, 2000. - С. 4.

62. Шатинова Н.И. Семья у алтайцев. - Горно-алтайск, 1981. - С. 54-55.

63. Булатова А.Г. Традиционные праздники и обряды народов горного Дагестана в XIX начале XХ века. - Л., 1988. - С. 152-153.

64. Уарзиаты В. Праздничный мир осетин. - Владикавказ, 1995. - С. 112-113.

65. Архив МАЭ РАН. - Ф. 11. - Оп. 1. - Д. 498. - Л. 23.

66. Информатор Чоччаева З., 1916 г.р.

67. Информатор Дадуев М., 1931 г.р.

68. Грабовский Н.Ф. Свадьба в горских обществах кабардинского округа. // Карачаево-балкарский фольклор. - Нальчик, 1983. - С. 42-43.

69. Информатор Цораева К.М., 1902 г.р.

70. Швейцер-Перхендельд А.Ф. Женщина, ее жизнь, нравы и общественное положение у всех народов земного шара. - М., 1998. - С. 28.

71. Информатор Оттоева К.К., 1900 г.р.

72. Шатинова Н.И. Указ. раб. - С. 56.

73. Информатор Цораева К.М., 1902 г.р.

74. Кудаев М.Ч. Карачаево-балкарский свадебный обряд. - Нальчик, 1988. - С. 29.

75. Дыренкова Н.П. Культ огня у алтайцев и телеут. // СМАЭ, 1927. - Т. 6. - С. 68.

76. Очирова Г.Н. Свадебный обряд сартулов Монголии и Бурятии. // Традиционная культура народов Центральной Азии. - Новосибирск, 1986. - С. 173.

77. Швейцер-Перхендельд А.Ф. Указ. раб. - С. 29.

78. Пчелина Е.Г. Дом усадьба нагорной полосы Южной Осетии // Ученые записки института этнических и национальных культур народов Востока. - Т. 2. - М., 1930. - С. 8.

79. Информатор Оттоева К.К., 1900 г.р.

80. Информатор Мизиева А., 1928 г.р.

81. Косвен Н.О. Очерки истории первобытной культуры. - М., 1953. - С. 120.

82. Кудаев М.Ч. Указ. раб. - С. 74.

83. Архив МАЭ РАН. - Ф. 25. - Оп. 1. - Д. 496. - Л. 27.

84. Архив МАЭ РАН. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 23.

85. Информатор Чоччаева З., 1916 г.р.

86. Архив ИИМК. - Ф. 3. - Ед. хр. 536. - Л. 34.

87. Информатор Теппеева Э.Т., 1895 г.р.

88. Материалы I съезда Советов КБАО, дек. 1922. - С. 60.

89. ЦДНИ КБР. - Ф. 2385. - Оп. 24. - Д. 64. - Л. 11.

90. Леви-Строс К. Структурная антропология. - М., 1983. - С. 264-268.

91. Карачаево-балкарский фольклор. - С. 246.

92. Антология балкарской поэзии. - Нальчик, 1959. - С. 91.

93. Сигорский М. Брак и брачные обычаи на Кавказе // Этнография, 1930. - № 3. - С. 49-56.

94. Иорданский В.Б. Хаос и гармония. - М., 1982. - С. 296.

95. Штернберг Л.Я. Первобытная религия в свете этнографии. - Л, 1936. - С. 4.

96. Гуревич А.Я. Предисловие // Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. - М., 1992. - С. 9.

97. Рогозин П.И. Существует ли загробная жизнь? Без листа издания): изд-во "Христианин", 1982. - С. 13.

98. Шенкао М.А. Смерть как эпифеномен ментальности. - Черкесск, 1998. - С. 62.

99. Мизиев И.М. Очерки истории и культуры Балкарии и Карачая XIII-XVII вв. - Нальчик, 1991. - С. 96.

100. Мизиев И.М. Указ. раб. - С. 97.

101. Там же.

102. Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. - Вып. 6. - М., 1999. - С. 86.

103. Фейербах Л. Избранные философские произведения. Т. 1. - М., 1955. - С. 327.

104. Информатор Теммоева А., 1909 г.р.

105. Информатор Анаев А.Б., 1922 г.р.

106. Бгажноков Б.Х. Очерки этнографии общения адыгов. - Нальчик, 1983. - С. 34-35.

107. Базен Л. Человек и понятие истории у тюрков Центральной Азии в VIII в. // Зарубежная тюркология. - Вып. 1. - М., 1986. - С. 354.

108. Там же. - С. 355.

109. Информатор Жангуразова Ж., 1933 г.р.

110. Шенкао М.А. Указ. раб. - С. 100.

111. Дьяконова В.Г. Погребальный обряд у тувинцев. - Л., 1975. - С. 52.

112. Шишло Б.П. Среднеазиатский тул и его сибирские параллели. // Домусульмнские верования и обряды в Средней Азии. - М., 1969. - С. 77.

113. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. - Новосибирск, 1989. - С. 98.

114. Савинов Д.Г. Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху. - Л., 1983. - С. 59.

115. Вадецкая Э.Б. Древние идолы Енисея. - Л., 1967. - С. 9.

116. Шер Я.А. Каменные изваяния Семиречья. - М.-Л., 1966. - С. 37.

117. Массон М.Е. О происхождении некоторых каменных намогильников Южного Туркменистана. Материалы ЮТАКЭ. - Вып. 1. - Ашхабад, 1949; Бернштам А.Н. В горах и долинах Памира и Тянь-Шаня. // По следам древних культур. - М., 1954; Гумилев Л.В. Алтайская ветвь тюрок-тугю. // СА, 1959. - № 1.

118. Бернштам А.Н. Историко-археологические очерки Центрального Тянь-Шаня и Памиро-Алтая. МИА. - М.-Л., 1952. - № 26.

119. Маремшаова И.И. Древнетюркские параллели в похоронном обряде балкарцев // Евразийство: историко-культурное наследие и перспективы развития. - Уфа, 2000. - С. 182.

120. Шишло Б.П. Указ. раб. - С. 248-251.

121. Информатор Дадуев М., 1932 г.р.

122. Мизиев И.М. Народы Кабарды и Балкарии в VIII - XVIII в.в. - Нальчик, 1995. - С. 107.

123. Гемуев И.Н., Сагалаев А.М. Религия народов манси. Культовые места. - Новосибирск, 1986.

124. Дъяконова В.Г. Указ. раб. - С. 52.

125. Кармышева Б.Х. Указ. раб. - С. 166.

126. Liu Mau-tsai. Die shinesiscen Nachrichten zur Geschichte der Ost - tьrken (T’u-kьe). Wiesbaden, 1958. - Р. 9.

127. Кемпфер Э. Новейшие государства Казань, Астрахань, Грузия и многие другие, царю, султану и шаху платившие дань и подвластные… // АВКИЕА.

128. Клапрот Г.Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807-1808 гг. // АБКИЕА. - С. 252.

129. Кармышева Б.Х. Указ. раб. - С. 149.

130. Базен Л. Человек и понятие истории у тюрков Центральной Азии в VIII в. // Зарубежная тюркология. - Вып. 1. - М., 1986. - С. 355-356.

131. Маремшаова И.И. Основы этнического сознания карачаево-балкарского народа. - Минск, 2000. - С. 121.

132. Габен Ф.А. Древнетюркская литература. // Зарубежная тюркология. - Вып. 1. - М., 1986. - С. 303.

133. Караева А.И. О фольклорном наследии карачаево-балкарского народа. - Черкесск, 1961. - С. 38.

134. Сысоев В.М. Карачай в географическом, бытовом и статистическом отношении. // Сб. материалов для описания местностей и племен Кавказа. - Вып. 43 - Тифлис, 1913. - С. 73.

135. Архив РЭМ. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 27.

136. Архив РЭМ. - Ф. 25. - Оп. 1. - Д. 196. - Л.л. 28-30.

137. Информатор Цараева К.М., 1902 г.р.

138. Архив РЭМ. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 27.

139. Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии // Одиссей. - М., 1989. - С. 120.

140. Архив РЭМ. - Ф. 11. - Оп. 3. - Д. 25.

141. Мафедзев С. Адыгэ хабзэ. - Нальчик, 1994. - С. 260.

142. Шенкао М.А. Указ. раб. - С. 63.

143. Сидихменов В.Я. Китай: страницы прошлого. - М., 1978. - С. 326.

144. Пословицы и поговорки народов Карачаево-Черкессии. - Черкесск, 1990. - С. 77.

145. Грозова И. Дневник поручика Н.В. Симановского 2 апр. - 3 окт. 1837 год. Кавказ // Кавказ: земля и кровь. - Спб., 2000. - С. 401-402.

146. Пословицы и поговорки народов Карачаево-Черкессии. - С. 25.

147. Информатор Атаев А.Х., 1930 г.р.

148. Мафедзев С. Указ. раб. - С. 273-274.

149. Жаров Л.В. Проблемы жизни и смерти в духовном опыте человека // Философия. - Ростов-на-Дону, 1991. - С. 290.

150. Борисов С.Б. Символы смерти в русской ментальности // Социс, 1995. - № 2. - С. 58.

151. Информатор Теппеева Э.Т. 1985 г.р.

152. Информатор Атаев А.Х., 1930 г.р.