Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»

Казалось бы, смысловое содержание фразы о шереширах не вызывает со­мнений. Речь идет о вассальных Всеволоду сыновьях Глеба Рязанского — «жи­вых», в отличие от неживого оружия, с которым их сравнивают. Но так уж слу­чилось, что именно это обстоятельство навело исследователей на мысль о «гре­ческом огне», называемом в летописи тоже «живым». «Греки трубами пускали на море с кораблей живой огонь — «живые шереширы (серо-ширы, ср. с шизым вм. сизым), т.е. снаряды с примесью серы («шера» у Даниила Паломника и в зап.-рус. актах)», — так посчитал в 1911 году А. В. Лонгинов. Но еще раньше, в году 1902-м, шереширы были удачно, как считается, интерпретированы восто­коведом П.М. Мелиоранским: «Для нас совершенно несомненно, что прото­тип слова шерешир есть персидское словосочетание...mip-i-чарх — стрела или снаряд «черха», т.е. особого рода катапульты в виде громадного самострела, из которого пускали и огромные металлические стрелы и, что для нас особенно важно, металлические сосуды или трубки, наполненные горючим или взрыв­чатым составом». В подтверждение своей догадки исследователь цитировал рас­сказ средневекового автора Джувейни о том, как при монгольском завоевании Самарканда «тысяча человек выдающихся бойцов и богатырей укрепилась в соборной мечети и вступила в бой. Так как они пустили в ход нефть и тиричерхи, то и люди Чингисхана также прибегли к помощи сосудов с нефтью, и собор­ная мечеть и все, кто в ней находились, были сожжены огнем этого мира и во­дою вечной жизни».

Исследователи, в целом разделяющие указанное мнение, иногда справед­ливо замечают, что строго в русле такой догадки тиричерх — не «стрела черха», а скорее сама метательная машина, «колесо со стрелами» (перс, тир «стрела», чарх «колесо»). Для обоснования его сходства с нашим шереширом нашли даже невесть откуда взявшееся «арабское» seresir («самострел»), следов которого мне так и не удалось обнаружить в словарях. Однако и при допущении, что тот тиричерх действительно был метательной машиной (причем стрелявшей не со­судами с нефтью, а все-таки «огненными стрелами»), то какое отношение он имеют к этому, нашему шереширу?

Чтобы преодолеть фонетическую пропасть между восточным тиричерхом и русским шереширом, лингвистами была придумана промежуточная ступенька: утверждается, что, позаимствовав название у иранцев, половцы исказили его в чир-и-чер, а уж русские, узнав его от половцев, довели искажение до требуемой кондиции. Здесь перед нами явная неувязка. Из летописей известно, что огне­метное оружие, только что появившееся у половецкого хана Кончака, было сразу же (!) захвачено русскими — вместе с чужеземным мастером «живого огня». Ис­следователи «Слова» почему-то утверждают, что наши предки именно тогда, в 1184 году, дорвались наконец до знаменитого «греческого огня». Однако не­ужели половцы, едва приобретя огонь, тут же успели исказить его название из тиричерха в чиричер, а русские столь же проворно (за какой-то год!) еще раз его переделали — в шерешир?

А ведь летописное сообщение можно расценить и по-другому: русский ин­терес привлек не сам «живой огонь», а искусный мастер и устройство его само­стрела, который «едва 8 муж можашеть напрящи». Более чем сомнительно, чтобы русские заимствовали «греческий огонь» у половцев — так же, как и назва­ние этого оружия. Факты свидетельствуют о том, что славяне, и в частности русские, должны были не только знать название, но и владеть подобным ору­жием задолго до Кончака. Но это уже предмет другого исследования, а пока выскажу сомнение несколько иного рода.

Считаю невероятным, чтобы этот летописный случай был как-то связан со снарядами, называемыми шереширами. Нужно усомниться в правильности вывода, «совершенно несомненного» для П.М. Мелиоранского. А все потому, что в основе его догадки, пока еще принимаемой за последнюю истину, лежит серьезная, все перечеркивающая ошибка: ученый просто-напросто спутал кня­зей — Глебовичей Рязанских с Владимиром Глебовичем Переяславским! Именно последний захватил в плен мастера и доставил его Святославу Киевскому вме­сте с «живым огнем». Вот исследователь и обосновывает: «Глебович Владимир взял его (мастера) в плен в 1184 году и привел к Святославу, — понятно, почему певец «Слова о полку Игореве» назвал именно сынов Глебовых «шереширами».

Таким образом, если уж касаться «живого огня», то придется отметить, что «живые шереширы» Глебовичи находятся с ним не в большем родстве, чем, например, «живые струны» Бояна — те и другие подразумевались «одушевлен­ными». Но дело было сделано. Насколько широко распространено теперь заб­луждение, можно судить хотя бы по тому, что и военный специалист В.Г. Фе­доров пошел по проторенной другими дороге: «Я также не могу согласиться с переводом слова шерешира как «стрела». Правильнее было бы здесь говорить об огнеметных дротиках-ракетах».

Но шереширы были все-таки стрелами! Ведь, если бременами, согласно тек­сту «Слова», «метали чрез облакы» — где высота их полета явно указывает на стрельбу навесно, т.е. из катапульты, то нашими шереширами «стреляли» — корень этого глагола исходно указывал на стрелу, летящую к цели настильно, что соответствует стрельбе из баллисты.

Автор говорит, что войско Всеволода Суздальского, проявившее себя могу­щественным на воде (способное «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти»), в любой момент может быть усилено и на суше («посуху») — дружина­ми вассалов, «удалых Глебовичей», приберегаемых великим князем, как стре­лы," «про запас». Известно, что Роман и Игорь Глебовичи Рязанские участвовали в 1184 году в победоносном походе Всеволода на волжских болгар. Об этом не­редко пишут исследователи, но они почему-то не упоминают другого летопис­ного эпизода (есть у В.Н. Татищева), явно повлиявшего на тональность и смысл рассматриваемого пассажа в «Слове о полку».

В 1181 году Святослав Всеволодич Киевский схлестнулся с Всеволодом Юрь­евичем, и пока их войска две недели обстреливали друг друга через реку Влену, суздальский князь «посла резанских князей отай на ону страну. Они же, шедше нощию издалека и нападши в исплох, возгнаша вся товары (обозы) Святославли и потопташая, инии изымаша, другия изсекоша. Всеволодич же Святослав вскоре исправися и пригна с руским полком, а рязанстии князи отбежаша».

Таким образом, Святославу Всеволодичу довелось лично испытать удары этих стремительных «шереширов», посылаемых Всеволодом Большое Гнездо, о чем было доподлинно известно Автору «Слова» — потому-то и указаны в тек­сте эти боевые качества подручных великого князя из Северной Руси. Через два года оба великих князя выступили уже в качестве союзников — Святослав по­слал свои войска в помощь суздальцам, успешно сходившим на Волжскую Бол­гарию. Именно впечатление, произведенное на киевлян и черниговцев масш­табностью этого похода и количеством участвовавших в нем войск, отразилось в княжеской просьбе о помощи. Святослав имел для такой просьбы все основа­ния, ибо прославившийся той победой Всеволод ему пообещал: «А когда тебе на неверных помочь потребна, я не обленюся сам придти или все мои войска тебе послать».

То, что войска, олицетворяемые своими военачальниками Глебовичами, сравниваются в произведении именно со стрелами, а не с каким-то «живым огнем», полностью соответствует европейской литературной традиции XI—XIII столетий, черпавшей вдохновение в библейских образах. Ведь спустя каких-то сорок лет после «Слова» точно так же и в таком же точно контексте выразился хронист ливонских крестоносцев Генрих Латвийский: «Услышав обо всех бе­дах, причиненных русскими и эстами ливонской церкви, граф Альберт из Лeвенборха принял крест и отпущение грехов и отправился в Ливонию с рыцарями своими... И приняли его с великой радостью, ибо Господь ранее имел его в кол­чане своем как избранную стрелу, чтобы в нужное время послать в Ливонию для освобождения церкви своей от врагов».

«Иметь в своем колчане как избранную стрелу» — тот же смысл находим и в русской литературе более раннего периода (в Минее Путятине, XI в.), где в об­ращении к святому говорится: «Стрелу избьрану, в туле тя скрывають». О ши­роком распространении этого образа свидетельствует и русская пословица, уч­тенная в сборнике В.И. Даля: «Царь, что лук, а стрелы — посланнички».

Сравнение крупных военачальников и олицетворяемые ими войска со стре­лами неизменно нравилось средневековым авторам, тем более что этот подра­жательный образ был заимствован из Библии, где Сион уподоблялся мечу, Иудея — луку, а ее главный полководец — стреле: «Ибо как лук я натяну себе Иуду и наполню лук Ефремом, и воздвигну сынов твоих, Сион, против сынов твоих, Иония, и сделаю тебя мечом ратоборца» (Зах. 9:13). Если сыны Глебовы являются «стрелами» в руке сильного князя Всеволода, то ведь и в Псалтыри (126:4—5) мы встречаемся с таким же образом: «Яко стрелы в руце сильного — тако сынове отрясеных. Блажен, иже исполнит тул свой ими».

«Отрясенными» или «стрясенными» в библейских текстах назы­вают людей «оторвавшихся», подобно листве, от своего дерева (Пс. 108:24) и, следовательно, погибших (Hex. 14:27—28): «и стрясе Господь египтяны посреде моря, и обратившися вода покры колесницы и всад­ники и всю силу фараонову». Любопытно в связи с этим, что «отря­сенный» отец этих князей, Глеб Рязанский, «наказанный» сильным Всеволодом, еще в 1178 году умер во владимирской темнице после двухлетнего заточения.

Та же самая метафора использована и в другом месте «Слова о полку» — там, где Ярослава Осмомысла Галицкого (который «стреляет салтанов за зем­лями» — посылает войска в сражения, далекие от собственных рубежей) Автор призывает: «Стреляй, господине, Кончака!» — т.е. «направь войска на Кончака\»

Именно так! Не «стреляй» в буквальном понимании этого слова, а «направь войска»! Нелепо (даже образно) представлять себе могущественного князя це­лящимся с высокой горы из лука в недосягаемого оттуда «салтана» Кончака. Понятно, что Осмомысла здесь тоже призывают «стрелять живыми шереши- рами» — ведь о том, что этот князь не сам ходил в походы, а только направлял войска, свидетельствует и летопись под 1187 г.: «Где бо бяшеть ему обида, сам не ходяше с полкы своими, но посылашеть я с воеводами». Известно, что гали­чанин посылал свои войска и на Киев («отворял Киеву врата») в 1172 и 1180 го­дах. Разве ж не о срочной отправке войск «в помочь» идет речь во всех без ис­ключения призывах к князьям в «Слове о полку Игореве»?

Прошли века, и теперь читатель сам может воочию увидеть красные и си­ние стрелы военных походов — на современных исторических картах.

Итак, все же стрела, и, хотя ученые продолжают сомневаться, положение уже отнюдь не безнадежно. Ведь если В.А. Грихин, даже в 1986 году, всё еще с долей сомнения писал, что «значение слова шереширы неясно, возможно, оно означало копье», то Д.С. Лихачев уже вполне категоричен: «Южных подручных князей рязанских автор сравнивает с копьями«. Да и у И.П. Еремина перевод верен: «Ты ведь можешь и посуху живыми копьями метать — удалыми сынами Глебовыми».

Как выглядели шереширы и почему они так названы?

Из изложенного следует, что шереширы, — скорее всего, Авторский неоло­гизм, означавший какие-то большие стрелы или метательные копья, то есть то, что выстреливалось из баллисты и обычно называлось сулицами. Но как они выглядели? Не сулицы вообще, а «шереширы» из нашего произведения? Ока­зывается, можно выяснить и это.

«Своего рода символом мощи и совершенства военной техники средневе­ковой Руси можно счесть тяжелые и длинные, до ста семидесяти сантиметров, стальные стрелы XII века с металлическими стабилизаторами, хранящиеся в Оружейной палате Кремля. По некоторым данным, их изобрел и применил сын Андрея Боголюбского Изяслав. Чтобы послать такой снаряд в гущу врагов, нуж­но было иметь очень сильный самострел».

Как жаль, что автор цитируемых строк, Владимир Чивилихин, не сопоста­вил стрелы, поразившие его воображение, с шереширами «Слова о полку Иго- реве»! А сопоставление просто напрашивается.

Ярославский хронограф конца XVII века рассказывает о перенесении в 1697 году из Владимира в Ярославль стрелы из могилы вышеупомянутого кня­зя Изяслава Андреевича и, цитируя какую-то утраченную летопись, сообщает, что Изяслав «своему мужеству на супротивных устрой себе стрелы железные великие». Четыре оставшиеся сулицы, упомянутые В. Чивилихиным, — каж­дая весом два килограмма и длиной 168 сантиметров были обнаружены в 50-х годах XX века при вторичном раскопе могилы князя (в ходе ремонта Влади­мирского кафедрального собора). Ритуальное их захоронение вместе с князем свидетельствует о том, что они были предметом его гордости. «Великие стре­лы» определенно произвели впечатление и на современников Изяслава — ина­че было бы непонятно, почему их «устроение» оказалось отмеченным в летопи­си. Конечно же, столь грозное по тем временам оружие не могло за какие-то двадцать лет исчезнуть из поля зрения этих современников, к каковым принад­лежал и Автор «Слова о полку Игореве». Кому-то это оружие должно было дос­таться в наследство. И не случайно поэтому, что слова Автора о шереширах об­ращены к родному дяде этого Изяслава — к Всеволоду Владимирскому (Боль­шое Гнездо), обладателю того самого города, в котором в 1165 году был похоронен сам изобретатель вместе со своими «великими стрелами». Их длина (в рост человека) тоже свидетельствует в пользу такого Авторского сравнения.

Автор «Слова о полку Игореве» проявил хорошее знание реалий, которыми могла гордиться Владимиро-Суздальская Русь при Всеволоде Большое Гнездо: бравые подручные князья из Рязанской земли, оригинальные сулицы для мета­тельной машины. На идентичность этих стрел-копий и наших «шереширов» еще в 1967 году указал А.А. Зимин, но эта блестящая догадка не была принята во внимание из-за той резкой критики, которой исследователь подвергся за свою принадлежность к «скептикам» (в частности, за полемическое заявление о том, что «Слово» было написано в подражание «Задонщине», а не наоборот).

Но почему же копье-сулица названо Автором столь странно? Что лежит в основе названия? Начну с того, что сулица как метательное копье имела пол­ноправный синоним совъ: в 1234 году разгромленные воины «побегоша на лес, пометавше оружия и щиты и сови (в др. списках сулици) все от себе». Если указанное совъ произошло от известного древнерусского совати, т.е. «бить (копь­ем)» и «метать (стрелы)», то и шереширъ вполне могло произойти от древнего ширяти в значении «бить», «метать» («швырять!»). Для иллюстрации именно этого значения рассмотрим сцену убийства Лжедмитрия в сегодняшнем описа­нии Виктора Кочеткова:

И вмиг самозванца накрыла толпа —

Ширяли и слева и справа.

Строка летописца об этом скупа:

Погиб от мгновенной расправы.

Рассматривая слово, нет нужды ссылаться на «профессиональный термин» современных наркоманов, у которых ширяться означает «колоться (шприцом)», хотя и он, несомненно, является рудиментом былого значения. Достаточно от­метить, что, как это видно из словарей В.И. Даля и БД. Гринченко, слово ши­ряти, передающее резкое движение-действие, выражаемое в тычке, броске, рывке или ударе, повсеместно распространено в русских и украинских говорах. «Ширнул палкой в нору, антам что-то сидит». «Я ширнув у ту д1жку палицею, — аж там полотно крадено». «А вш ципком ширяе по двер1х, — слший, бач, то й пробуе поперед себе». «Ширну, пырну, выдерну, пырну», — говорится в детс­кой загадке о мешалке (веселке). Показательно, что и пырнуть происходит от синонимичного прати (*perti) в значении «бить, ударять».

Добавлю, что в сегодняшних рязанских говорах глаголом ширять передают не только резкие колющие боли («Бок болит, начнет ширять, вверх так ширнет»), но и броски на какое-то расстояние: «Он, может, ширнет в леснический лес». С перегласовкой (и на а) слово в «ударно-тычково-бросательном» значении используется в Печорских былинах и в московском говоре: «Шарнул он старого в белы груди»; «Лошадь меня еще до войны шарнула, вот я и хромаю»; «Тот как шарнул его, чуть глаз не выбил». Или же еще из рязанского говора: «А он в няво пешней ширяет». «Ширять» в кого-то острой пешней, предназначенной для прорубания льда на водоемах, конечно же не так сподручно, как орудием, со­зданным специально для поражения цели. Однако если каким-то предметом можно ширять именно ТАК, то уже само значение глагола дает нам право уви­деть в этом предмете некий «ширъ», предназначенный для метания. Сравним с понятием сулица («метательное копье») эпизод из «Повести о взятии Царьграда турками в 1453 году»: «Турки же... всяким оружием суляхуего, и стрелы безчис- лены пущаху на нь». Вполне сопоставима семантика словообразования и в при­мерах из других языков: швед, kasta (англ. cast) «бросать, метать», kastspjut «ме­тательное копье», kastare «метатель»; латин. hasta «метательное копье, дротик»; др.-инд. сastra «оружие», asta «стрела; метательный снаряд», astar «стрелок». Кстати, именно древнеиндийский язык дает вероятную параллель нашему ширу — srika «стрела; копье».

Стрела, ширь, совъ, сулица — все это, по сути, одно и то же, «большая стре­ла» для копьеметалки-суличника — т.е. баллисты. Со второй частью слова как будто ясно. Но что означает его первая часть? Что такое «шере-»? Это тоже можно выяснить. Для начала учтем, что сулицей называли не только само копье, но и его стальное острие-наконечник. Именно таковой упомянут в древнем, но все еще популярном пацифистском пророчестве (Ис. 2:4.): «Раскуютмены своя на орала и копия своя на серпы».

Стальное острие шира считалось, таким образом, не менее подходящим для перековки в серп, чем меч для перековки в плуг. Видимо, кто-то находил между метательным копьем-сулицей и серпом определенное сходство — иначе не воз­ник бы этот «перековочный» образ. А сходство действительно было: до сере­дины XII века навершие копья еще не походило на острие более поздней пики, а было листовидно-плоским, напоминавшим широкий клинок «до-харалуж- ного» меча или ножа. Те и другие ковали «укладом», т.е. наваривая стальные лезвия на железную полосу. Еще и сегодня «укладом» делают те обыкновенные косы, которые во время крестьянских восстаний в Средние века использова­лись для изготовления примитивных «копий».

Какое же отношение имеет «серп» к нашему исследованию? Чтобы объяс­нить это, позволю себе привлечь внимание читателя к косвенным фактам. Во- первых, стрела с острием такого типа, да и само такое «острие» в др.-инд. языке назывались словами bhalla и bhalli, родственными с лат.-греч. ballista, греч. ballo «кидаю, ударяю» (ср. с ширяю) и belos «стрела, копье». Во-вторых, именно на серп, как на орудие уничтожения грешников, указывается в Апокалипсисе (14:18—20), где ангелу, сидящему на облаке, повелевают: «Пусти серп твой и пожни... ибо жатва на земле созрела... И поверг сидящий на облаке серп свой на землю, и земля была пожата...и бросил (виноград) в великое точило гнева Божия... и потекла кровь из точила даже до узд конских».

Именно «серп» в христианских произведениях олицетворял смерть: в позднем (сербском, XV в.) варианте «Александрии» отравленный и умирающий Александр Македонский сетует нато, что «убежати не могох напраснаго (т.е. быстрого) смер­тного серпа». Кирилл Белозерский (конец XIV в.) «в печали бяху, зряща по вся дни смертоносным серпом отечьство свое, паче же град, пожинаем».

Однако как могли серпом «ширять»! Учтем, что в более поздние века наш «смертный серп» стали в образных выражениях повсеместно заменять «смерт­ной косой». Вот и подходящий пример из рязанских говоров: «Две косы — ши­ряй и ширяй потихоньку»; «Один-то я всё ширял... тут курган, там курган... я всё на курганах коею». Итак, оружие, которое так эффективно «косит», но не тра­ву, а врагов, могло быть в древности как-то связано с «серпом».

Воплощает ли в себе наше искомое «шере-» понятие «серп»? А почему бы и нет? Если русскому серп в древнеиндийском соответствует srni, а в русских го­ворах черв, то прежде вполне могли существовать и другие названия. И если нынешнее полагают родственным ср.-в.-нем. sarf и совр. нем. scharf «острый» (чит.: сарф и шарф), то ведь среди тех же германских языков мы встречаем и швед, skara (чит.: шера), означающее именно «серп» (!) — от skiira «резать, ру­бить».

Индоевропейский корень *(s) кегъстръчъется вдр.-инд. akartit«от­сек, отрезал», gira «острый», gringa «рог, бивень; серп (луны)»,в др,- греч. keiro «режу, жну», skorpios «скорпион», в швед, skara «резать, сечь, рубить», в нем. фельдшер (букв, «полевой резатель»), в рус. через/скрозь, скорняк, скорлупа, в лит. skersas и лтш. skers «поперек», в англ. scar «ру­бец, шрам», в лит. kertu «рублю», kartis «жердь» (ср. с рус. диал. рубель «жердь»), kardas «меч, сабля», в др.-инд. kartari «кинжал»и krpana« меч», в др.-герм, kerma «отрезанный кусок», «мелкая разменная монета (ср. с резаной)» и мн. др. Он и сегодня активно используется в шведских сложных словах skarsar «резаная, рубленая рана», skarbrada «доска для резки», skarkniv «нож, резец», skargard «шхеры» (читается: шерсор, шерброда, шеркнив, шергорд). Этот же корень присутствует в чеш. и словац. serm, польск. szerm и итал. scherm «фехтование», в нем. schermen «сражаться», в лит. karas и лтш. kars «война» и т.д.

Потому-то, если одно из значений ширяти — «метать, срезая (траву)», а шера — «серп», то и в названии шереширъ воплощено уже сложное понятие «ме­тательный серп».

Наряду с шереширом у сулицы могли быть и другие названия. В «Истории» Льва Диакона описан штурм византийцами критской крепости Хандак в 960 году. И если апокалиптический ангел, уничтожая грешников, «пускал» сверху или «повергал» на землю СЕРП, то об арабских защитниках крепости сказано, что «упорно защищаясь, они стреляли со стен из луков, метали секиры и низвергали огромные камни». Естественно, что в данном случае секира — не топор на длинной рукоятке (зачем же такой метать?), а «секира» метательная, т.е. та же сулица с широколезвийным наконечником, целиком сопоставимая с нашим метательным «шером».

Если судить по названиям, то любое древнее орудие труда одно­временно могло использоваться и как оружие (ср.: с.-хорв. koplje «копье», лит. kaple «мотыга, секира», лтш. kaplis «секира, кирка», др.-в.-нем. heppa «серп», «кривой нож», нем. Hippe — «тесак», «серп», др.-инд. pragas «топор», «нож»). Серп, породивший у сла­вян серпень (serpen) «месяц серпа, жатвы», т.е. «июль» и «август»), отразился и в названиях оружия — терпентина (szerpentyna — польское название старинной кривой сабли). Характерна эта пере­гласовка серп- и шерп- (ср. с карел, ширпи «серп»), напоминающая о шерых кукушках и шизых соколах в северо-западных русских го­ворах. Подобные вариации мы наблюдаем у современных шершень, шерсть и др.-рус. сърша, сьрсть (в тех же значениях), исконно свя­занными с понятием «с/резать; острый», а также с герм, словами в значении «острый»: нем. scharf (чит. шарф) и ср.-в.-нем. sarf (capф).

Таким образом, выделенную фразу следовало бы читать:

«...Ты ведь можешь посуху живыми сулицами стрелять — удалыми сыновьями Глебовыми».