Другое Слово о полку Игореве. В. П. Тимофеев предисловие два столетия прошло со времени опубликования «Слова о полку Игореве»

«О, ветре ветрило... Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой?»

« На реце на Каяле тьма светъ покрыла... и великое буйство подасть хинови».

«...многн страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела, и половци сулици своя повръгоша...»

Таковы все случаи употребления «хиновы» в произведении. Попробуем под­вести эти фразы к какому-нибудь общему знаменателю. Итак, Ярославна упре­кает ветер за то, что он несет «хиновьские стрелки» на воинов Игоря; Игорь же своим поражением «великое буйство (т.е. гордость) подасть хинови»; а сово­купность побежденных волынскими князьями народов названа «страны хино­ва (т.е. народы хиновские)». Впрочем, в последнем случае преобладает другое мнение, согласно которому «хинова» — такая же «страна», как и все остальные из этого перечня: «мнози страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и Полов­ци». Поскольку половцы тоже упомянуты в этом списке, под неведомым наро­дом стали числить финнов (из возможной перегласовки: Фома — Хома, Фин­ляндия в былинах — «Хинская земля») или гуннов (hunni), потомками которых традиционно считаются венгры. При «великом буйстве», неверно понятом как «буйство, смелость, возбуждение, страх» и т.п. (читай главу о «буем Туре Всево­лоде»), получалось, что Игорево поражение каким-то образом возбудило именно венгров на русских юго-западных рубежах. Но если это даже так, — то с какой же стати из половецких луков вылетали не половецкие, а венгерские (финские) стрелы?

Другие сочли, что хинова есть какой-то неведомый восточный народ. «Хи­нова — либо какие-то восточные народы, либо гунны», — пишет, например, А.Чернов. «Вероятнее всего, хинове — это есть то же самое, что вскоре обруши­лось на Русь татаро-монгольскими ордами», — конкретизирует Г.Ф. Карпунин. Лет за двадцать до него ту же мысль высказывал и Л.Н. Гумилев, утверждав­ший, что имелись в виду именно татаро-монголы, называемые якобы «Кинь» (как и Китайская чжурчженьская империя в 1115—1234 гг.). Исследователь ссылался на те места в «Задонщине», где «от сына Ноева родися хиновя — поганые татаровя бусорманские», «возгремели мечи булатные о шеломы хиновские на поле Куликове», да и сам Мамай назван «хиновином». Поскольку же китайс­кое кин (цзинь) означало «золотая», он выводил далее, что татары были золото- ордынские, и что, следовательно, «Слово о полку Игореве» не могло быть на­писано ранее середины XIII века.

Зачем подозревать в «Слове о полку» подобные, ничем не подкрепленные метаморфозы, ломающие все мыслимые даты его написания? Гумилевскую трактовку оспорил и Д.С. Лихачев: «...слово «хинове» не означает, конечно, точ­но китайцев; Китай не был известен Руси XII века. Это слово означает какие- то неведомые восточные народы, неясные слухи о которых могли доходить из Византии и от самих восточных народов». Однако, как это видно не только здесь, но и в других работах выдающегося ученого, он и сам воспринимает термин всё в той же ориентальной окраске: «Хинова (восточные народы, монголы)», «ве­ликую смелость возбудили (своим поражением) в Хинове (в каких-то восточ­ных, неясно себе представляемых народах)».

Поразительно! Как только у того или иного исследователя отсутствует яс­ность по какому-то фрагменту «Слова» или «Задонщины», тут же возникает предположение, что это сами авторы «неясно себе представляли» или же «не поняли» соответствующее слово!

Сочетания «великое буйство подасть хинови» (в летописи об этом же: «по­ловцы взяша гордость велику») и «хиновьскыя стрелки» властно толкали ис­следователей к мысли, что речь в списке идет о тех же половцах. Но если так, то почему они в одном и том же перечне упомянуты дважды — причем не рядом, а открывая и завершая его? По мнению Б.А. Рыбакова, «можно допустить, что Автор употребил это архаичное обозначение тюрок, а кто-то из переписчиков пояснил: «Половци». Весьма странно: получается, что и «Литва» отнесена к «тюркам»! Но отчего же объяснения подаются именно из тюркских языков? Может быть, так убедительней? Не потому ли сегодня ряды толкователей «Сло­ва» — из тех, кто активно «рыщут, ищучи себе чести» в дебрях тюркских слова­рей, — не ограничиваются одними лишь профессиональными тюркологами? Не потому ли и старательный геолог М.Т. Гойгел-Сокол выискал среди разно­плановой «словесной руды» то, что пострашней: «Слово «хинова» мы перево­дим (во всех случаях его употребления в «песне») от др.-тюрк. gin=xin — кын- хын («мучение, пытка, кара, наказание»). Я согласился бы с тем, что половцы действительно воспринимались нашими предками как истинное наказание, как Божья кара за какие-нибудь грехи, но только почему эта «кара» у русских же звучала не по-нашему, а по-половецки?

Услужливым любителям обычно трудно «пробить» свое мнение до уровня, признаваемого большинством. Но вот задело берется тюрколог-профессионал Н.Г. Добродомов и, по мнению АЛ. Никитина, «находит разгадку» раздвоения половцев в перечне: «Специально проведенное исследование позволило ему выступить с утверждением, что хинами называли исключительно восточных половцев, занимавших степи Подонья и находившихся под властью Шарука- нидов, потомков того самого Шарукана, которого пленил в свое время Святос­лав Ярославич». О том же говорит и И.О. Князький: «Упоминание же в тексте одновременно половцев и хинов объясняется тем, что восточные и западные союзы половцев иногда противоставляли друг другу».

Все равно непонятно. Почему же «восточные половцы» названы здесь своим особым именем, а «западные» так и остались просто «половцами»? Может ли (в одном и том же перечне!) на равных правах уживаться нечто целое со своей составной частью? Да и стрелы, значит, летели в русских воинов только из «вос­точно-половецких» луков, а «западники» свои приберегали? А возгордились по­бедой тоже одни только «шаруканиды», а «бонякиды», стало быть, не ликовали?

Еще Ф.Е. Корш четко различал половцев и хинову, когда писал, что «по­ловцев можно назвать хиновой, а отождествлять их нельзя. Кажется, остается только предположить, что половцы относятся к хинове как вид к роду». Про­зорливое замечание!

Откуда же могло взяться такое название половцев? Востоковеды выводят его из «куманов» (cumani/qomani) или kuni (у венгров). Именно это куны и стали усиленно подгонять под название хины, хинова. И (удивительно ли?) конечно же подогнали!

А нельзя ли как-нибудь иначе? Ведь решение задачки лежит на ладони — стоит только верно прочесть ее условие. Попробуем начать перечень не с «хи­нова», а со следующего за ним слова, причислив все эти этнонимы к собира­тельным «странам хиновым»: «и многы страны Хинова — Литва, Ятвязи, Деремела, иполовци — сулици своя повръгоща». Слова «хинова», «хинови» и «хиновьскыя» пишутся с малой буквы, а значит, это не имя собственное, не название. И нет никаких оснований относить «хинова» исключительно к «кочевым пле­менам либо названию неизвестного восточного племени» (Л .А. Дмитриев), коль в этот список попадают «Литва» и «Ятвяги».

Тогда что же их всех, восточных и западных противников Руси, объединяет в этом перечне? И почему автор «Задонщины» назвал всех татар всё той же «хи­новой»?

По мнению этнографов, «каждому биологическому виду свойственна ксе­нофобия — боязнь, негативное отношение к представителям другой группы, дру­гого племени, к «неподобным», непохожим... «Мы» — «они» — это противопо­ставление очень свойственно человеческому сознанию» (Г. Старовойтова).

Ранняя летопись констатирует, что «словеньскый язык (то есть народ) и рускый одно есть», и она же дает и четкое понятие «другие народы», которое вдревнерусских переводах с греческого передавалось сочетанием «странъны языци» или «чужии языци».

Можно ли охарактеризовать все перечисленные «хиновские» народы сло­вами «они», «другие» или «чужие» и предположить, что «страныхинова» и «стра­ны чужии» представляют собой одно и то же?

А если да, то почему же их назвали «хинова»! Для этого разберемся сначала с вышеназванными словами «чужие»,«туждыи». Характер их образования весь­ма показателен: ту «там» > туждии «тамошний» > чуждый > чужой (ср. с хорв. td «чужой», tude zemlje «чужие страны»). Стало быть, «мы» — это здесь, а «они» — это там. Теперь возьмем весьма близкий по содержанию летописный фрагмент о том же Романе Волынском (позже Галицком), который «бе царь в Руской зем­ли», и сравним между собой летопись и «Слово»:
«.. покори Половецъкую землю, и воева на иные страны все».

«...мнози страны хинова... и Половци... главы своя поклониша»!

Сравним с летописными примерами: «Ростиславу сущу в Тмуторокане и емлющю дань у Касаг и у иных стран» (1066); «Половци же бежаша в Половци» (1151); «Многы страны поплениша: Ясы, Обезы, Касогы» (1224).

И разве не обращает на себя внимание, что среди противников Романа на­званы только «чужие», хотя он определенно воевал и с русскими соседями?

Привычные нам местоимения это, этот, эта не имеют соответствий ни в древнерусском, ни в других славянских языках. Вместо них повсюду се, сей, ся (укр. це, цей, ця) или же то, той, та. И если старославянскому местоиме­нию той соответствует сегодняшнее русское (э) тот, то в западнославянских языках — ten. Близко к великорусским эквивалентам оказались только совре­менные белорусские гэто, гэтот, гэта (с начальной фрикативной у). И имен­но этот реликт, при слуховом восприятии вызывающий у русских улыбку, вы­водит к нашим просторечным, не вошедшим в литературный язык, местоиме­ниям.

Нас не удивит, что русскому этакий соответствует словацкое hentaky, а зна­чит, не должно удивлять и то, что словацко-валашским hen to, henten, henta со­ответствуют русские (донские) енто, ентот, ента (ср. также в письме царя Алек­сея Михайловича 1652 года: «и енто все делалось»), И если понятно, что эти иностранные слова образованы сращиванием общеславянского указательного to с приставкой *hen~, *hin~, то не следует ли из этого, что в основе нашего это лежит hentol Да и сама «приставка» является выразительным и довольно рас­пространенным указательным местоимением славяно-германо-латинского и даже греческого языкового ареала.

Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить славянские, гер­манские и латинские слова: ст.-чеш. hin, hyn, чеш. (диал.) hin, hyn, hen, словац. hen, в.-луж. hyn, укр. ген — все в значении «там»(!); польск. hen «там, туда»; др.-в.-нем. hina, др.-голл. hene, нем. hin — все в значе­нии «туда»; лат. hinc «туда», hinc et inde «со всех сторон»; гот. hindana «позади (ч.-либо), на mow стороне», нем. hinten «позади», hinter «поза­ди (ч.-либо)», англ. behind «позади»; швед, hinsidan (диал.) «другая сто­рона» и hinsides «по ту сторону» (при si da «сторона»).

«Слово этот состоит из указательного неизменяемого местоимен­ного элемента э(е) [на вост.-слав. почве оно могло сопровождаться звонким придыханием h-э (ср. болг. гэты)] и мест, тот из тътъ» — так объясняет наше слово П.Я.Черных.

Приведу для наглядности несколько украинских, чешских, словенских, польских и словацких примеров: «Пшдемо ген-ген на гору (Пойдем туда дале­ко-далеко на гору)»; «Нанеб1 чистому ген хмарабовваше (Вон там, на чистом небе, туча нарастает)»; «Pozri, hen sa uzvyjasnuje (Глянь-ка, там уже проясня­ется)»; «hen ertdaleko (где-то далеко-далеко; куда-то далеко-далеко)»; gdzies (где-то там, куда-то туда)»; «hen tarn (вон там)»; «аz hen k moru (к самому морю)».

Итак, искомое «там» в корне «хин-» обнаружено. От этого же hen, hin в зна­чении «там, далеко» возможны образования типа «там, еще дальше» — «Тат, hynej jize (Вон там, подальше, идет)». Сравним это с нем. hinfiir и др.-в.-нем. hinafure — «туда (там), еще дальше». С этим же корнем возможно образование и прилагательных. Если понятие «тот, находящийся там, подальше» передает­ся, например, готским hindumists — «самый крайний» и английским hind, hinder — «задний», то в белорусском языке этому значению соответствует гэны, в ст.-чешском — hynky, в словацком — henky, в зап.-моравском — henajky, hynajky. Отсюда совсем недалеко и до значения «чужой, тамошний», то есть «чужак» — применительно к человеку. И в этом значении искомое слово действительно встречается, например, в восточно-ляшском диалекте чешского языка — hynak (т.е. «живущий там, далеко»).

Вариантность с начальным «г-х» и без него прослеживается в сопоставле­нии нашего архангельского слова инка («любая не русская женщина»; В. И. Даль) и восточно-ляшского hynka «чужачка» (жен. р. от hynak).

Изложенное вносит новую аргументацию в спор этимологов, боль­шинство из которых сегодня по-прежнему считает, что иной происхо­дит от инъ (что является фактом) в исходном значении «один, един» (что вызывает сомнения). В действительности перед нами два разных по происхождению слова. Если старославянское инъ («один») сопостави­мо в этом значении с ретороман. in, нем. ein, швед, еп и со словен. enota («единство»), то источником для инъ, иной послужило древнейшее *hin, *hen- (хин-, ген-), достаточно давно преобразовавшееся в инъ, но, тем не менее, кое-где сохранившееся: в.-луж. hinasi «иной, другой», hinak «иначе», hinakosc «отличие, разница».

Именно этот корень в древнерусском и других старых языках образовал слово Индия — изначально не столько реально существующую страну с названием от реки Инд, сколько олицетворение легендарной «земли незнаемой», чего-то очень далекого и неизведанного. Учтем, что сами индийцы исходно называли свою страну Бхарата.

Таким образом, инъ и хинъ — одно и то же слово со значением «иной, другой, чужой». К нему естественным образом примешалось понятие враждебности: сербско-хорватское хинити «обманывать, лицемерить»; словенские liinascina «притворство, лицемерие», hinavec, hinavka «обманщик, лгунья», hinavski«при­творный, вероломный»; да и в русском великолукском диалекте существовало слово хинарный «лукавый», да еще в олонецком говоре; хинить «хулить, осуж­дать» и охинить «расстроить (свадьбу)».

Исходя из изложенного, получается, что хинова есть собирательное «чужа­ки» (люди со стороны), хиновьскыя стрелки — «чужие (вражеские) стрелы», стра­ны хинова — «чужие (враждебные) народы». Последнее в указанном значении, как мы уже видели, имеет полное соответствие в древнерусских сочетаниях «чюжии языци» и «чужие страны», хотя последнее иногда подразумевает и «стра­ны» в современном понимании этого слова.

Итак, первая фраза читается: «храбрая дружина осуществляет ваши замыслы».

Это предварительно объяснение нисколько, однако, не облегчает разреше­ние следующих «неудобных» вопросов, возникающих при ознакомлении с име­ющими переводами.

Что такое или кто такие «железные папорзи под шлемами латинскими»? От кого или от чего — папорзов или шлемов — «треснула» земля?

Возникают эти вопросы из молчаливого предположения, будто волынские войны — они же «папорзы» — носили на голове не русские, а «латинские» шле­мы. А от их снаряжения или же от них самих, словно не ведавших, куда прило­жить свою силушку, сотрясается почва: «Ведь есть же у вас и оплечья железные, и шеломы латинские. Поле под ними (под оплечьями и шлемами?) треснуло»; «Ведь у вас железные нагрудники под латинскими шлемами! От них (?!) трепе­тало много земель»; «Есть ведь у вас железные панцыри под шеломами латинс­кими; от них расселась земля, и многие страны...»; «Треснула земля от поступи их, дрогнули страны многие».

Появление «латинских шлемов» обычно объясняют родственными связя­ми князей на Западе, откуда, мол, и поступало иностранное вооружение для их дружин. Н.К. Гудзий и А.В. Мишанич видят в упоминании «латинских шле­мов» «намек на связи волынских князей с Польшей»; «Роман и Мстислав были одеты в железные панцири и латинские шлемы. Их военное снаряжение было западного происхождения, поскольку и родственные связи их были западны­ми: их матери — родные сестры, дочери польского короля Болеслава Кривоустого». В качестве примера упоминают половцев, носивших, как видно из «Сло­ва», «шлемы аварские».

Главный же разнобой царит в толковании слова папорзи, которое («для луч­шего понимания») исправляют. Д.С. Лихачев видит здесь «железных молодцев». Имеется случай перевода «железные прапорьцы», т.е. якобы «полки», олицетво­ряемые флажками (ср. с совр. прапор — «знамя»). Наиболее популярное объяс­нение выводило папорзит поперсьцы, напоминая о «нагрудной броне» (от пер­си — «грудь») или о «крыльях» наподобие шляхетских из фильма «Минин и По­жарский». Впрочем, еще А.Н. Майков остроумно заметил по этому поводу: «Можно ли сказать «под шеломом нагрудник»? Этак можно сказать, что и шпоры под шеломом».

Были попытки увидеть здесь и папруги (Д. Прозоровский, 1881 г.), откуда в дальнейшем родились паворози-тесемки, сопоставленные с летописным «то­пором с паворозою»:

«Прибор этот находился под шлемом, т.е. принадлежал к ниж­ней части шлема, а это, по всей вероятности, были подпруги, ремни, которыми шлем укреплялся на голове и которые застегивались пряж­кою под подбородком. Шлемы Романа и Мстислава отличались тем, что подпруги, папруги у них были железные». Об этом же и перевод Ю. Федьковича: «Е бо у ваших латинських шеломах залiзнi пiдбороддя: вiд них земля погерпала й немало тих хиновських сторон...»

Это исправление сегодня доминирует, однако тоже не воспринимается од­нозначно: у одних это «тесемки» (см. диал. поворозки — «шнурки, тесемки»), у других — металлические стоячие воротники, сочетавшиеся со шлемами в ры­царской экипировке. У Л.И. Сазоновой: «Лаворзи» — обозначают в данном слу­чае чешуйчатый ремень у шлема, застегивающийся под подбородком. Такая конструкция характерна для западноевропейских («латинских») шлемов того времени»; у Д.С. Лихачева: «Папорзи, вернее паворози, как предлагает испра­вить это слово Ю.М. Лотман, — это ременные завязки латинских шлемов, ук­репленные железными пластинами». (Странно, что Ю.М. Лотман, которому дружно приписывают приоритет в таком толковании, ни словом не упомянул О. Гонсиоровского, который не менее детально обосновал паворозы на 74 года раньше.)

Но как же все-таки от неких «нагрудников», «крыльев», «тесемок» или «во­ротников» могла «треснуть земля»? Или «нагрудники» обозначали «людей в нагрудниках» стой же закономерностью, как «борода» в обращении «Эй, боро­да!» — может подразумевать «человека с бородой»?

Чтобы выяснить смысл фразы, не будем множить догадки. Для начала всего лишь передвинем точку:

«Суть бо у ваю железный папорзи под шеломы латинскими теми тресну. Земля и многы страны хинова — Литва, Ятвязи, Деремела и Половци — сулици свои поврьгоша...»

В чем смысл перестановки? Общеизвестно, что словом земля в древнерус­ском обозначались не только «почва», «суша», «народ», «страна», но и (очень часто!) «сборное войско, ополчение». Следовательно, земля здесь не сотряса­лась, а повергли свои копья «войска и многие народы», — вот смысл второго предложения. А если так, то вернемся к первому.

Задумаемся над смыслом определения «латинские». Что это? «Романские», т.е. изготовленные романоязычными народами, как посчитали некоторые? Тог­да получается как, например, у Н. Бибикова:

Ведь под шлемами романскими

Из железа вся броня,

И дрожала вместе с ханскими

От нее не раз земля.

Показательна разница в восприятии «латины» православным летописцем и католическим хронистом немецких крестоносцев:

«Начата Латина насилие псковичем деяти нападением и граблением, боголюбивый же князь Тимофей не стерпе обидимь быти от поганыя Латины»; «оставив латиньскую буесть, и истинне веровав в Господа нашего Иисуса Христа»; «король Всеволод из Герцике всегда был врагом христианского рода, а более всего латинян»; язычники «бросили жребий, желая знать волю богов, принять ли крещение от русских... или от латинян». Или вот еще примеры: «Латина бестудие (т.е. бесстыдство) въземше от худых Римлян, а не от витязей»; «при- идоша Латина под Царьград в бучах и взяша Царьград на щит, иссекоша Греци» (об этом же в разных летописях: «О взятии Царяграда от Латынъ» и «О взятии богохранимаго Констянтинаграда от Фрязъ»).

В памятниках не отмечено ни одного случая, когда какие-либо изделия из католических стран назывались бы не по национальному признаку, а вообще «латинскими». А это уже ставит под серьезнейшее сомнение описание волынских воинов в латинских шлемах. Зачем Автору понадобилось набрасывать на них неодобрительную тень, если он мог указать, откуда, из какой именно стра­ны происходили эти шеломы? Были же в другом месте названы им «ляцкие су- лицы и щиты».

От Галицкой-Волынской до Московской Руси тянется традиция осужде­ния латинского вероисповедания: «Угорский король посади сына своего в Га­личе и церкви претвори в латынскую службу», «Но реша людие галицстии королеви: «Достоит ти по совещанию веру нашу прияти, а попы латинские отпустити» (летописи под 1213—1214 гг.); «Нъ обаче он (литовский князь Ольгерд) почитает закон Латыньскый Петра Гугниваго, аз же, окаанный, разумех истин­ный закон Божий» («Задонщина»),

Таким образом, в нашем отрывке речь идет, скорее всего, о столкновении волынских князей с «латиной».

В описании того, как «тресну нужда на волю», то есть «наброшен аркан на флагшток», мы отмечали основной смысл древнерусского и церковнославянс­кого глагола треснути: звучно, «с громом», ударить. Отсюда же — «разбить, раз­громить», в словенском tresniti, raztresniti, raztreskati. Румынский язык предос­тавляет заимствованное trasni — «ударить; поразить, убить (молнией)» и trasnitor — «сокрушительный; ошеломляющий».

Из новой разбивки текста видно, что сказуемым в первом предложении яв­ляется уже не «суть», а «суть тресну», грамматически означающее, что в недав­нем прошлом здесь кто-то кого-то «разбил» («И сразишася полци половець- стии первое с полком рускым, и треснута, акы гром, и сразишася челома»), Но кто и кого? Грамматика и логика текста подсказывают, что именно волынские дружинники разбили (накануне — потому и форма «суотьтресну») каких-то «же­лезных папорозов». Тогда где же в предложении подлежащее, где эти дружин­ники? Найти нетрудно.

«Суть бо у ваю» всегда переводилось: «Ведь есть же у вас». «Суть бо у ваю тресну» звучит уже по-другому: «Ведь 400 ваших побили» (кого-то) или: «Четы­ре ваших сотни разгромили» (кого-то). Славянская «У» (если под титлом) имеет, как известно, числовое значение 400. Дружина такой численности была вполне обычной для того времени боеспособной единицей: в 1184 году половецкий хан Обовлич Костукович как раз «в четырех стех поеха воевати к Руси», ав 1216 году «Владимир псковский иде в 900 Волгою к Зубцову, где Ярун затворился». О том, что именно через «У» во времена «Слова о полку» передавалось понятие «четы­ре сотни» (воинов) можно судить и из древнерусского перевода «Иудейской войны» Иосифа Флавия, водном из эпизодов которой «Кестий постави У храб­рых с хоругвами».

Воинов, идущих «под латинскими шлемами», Автор назвал «железными папорзами». Но почему именно так? Здесь следовало бы вспомнить славянс­кие и балтийские образования с приставкой «па-» в следующих примерах: рус. сынок — пасынок, латыш, mate — patriate, в.-луж. kluc — pakluc, словен. rog — parog, в.-луж. nochc — panochc (соотв. мать — мачеха, ключ — отмычка, рог — зубец, ноготь — коготь). Характер образования таких слов интересовал еще В.И. Даля: «па, предлог слитный, образовавшийся из по; выражает: под, недо, последствие или униженье, низшую степень». Собранные им примеры объяс­нил в своем словаре знаток церковнославянского языка Г. Дьяченко: «пабедки — небольшие беды, неудачи, паводок — небольшой поток, пащенок — не­большой щенок, пасыноки падчерица — не вполне сын, не вполне дщерь, павечерница — сокращенная вечерня».

Если с этой точки зрения рассмотреть и загадочный па-порозъ, то во всех русских говорах сразу же обнаруживается пороз, порозень — «бугай, бык-производитель»: «Был тут порозень, так весь приплод коровий от него шел»; «По­роз-то, он все с коровами бегат». Не является ли такой пороз тем «первым», которому, по логике, в прежние времена должен был соответствовать папо- роз — какой-то другой, «второй», менее ценный или «более дикий» (ср. с теми же nochc >panochc) бык?

Подобного дикого быка — тура — мы неоднократно встречаем в «Слове», однако там его название всегда используется только по отношению к русским князьям и их дружинам. Тур, образом которого Автор подчеркивал мощь и от­вагу русского воинства, упомянут в цитированном отрывке применительно к Роману. Его противникам достается эпитет либо уничижительный («бычок»), либо исторически строго определенный, но, тем не менее, сохраняющий об­разность противопоставления.

Вспомним, что у давным-давно истребленного тура существует собрат по­скромнее — доживший до наших времен зубр, ранее кое-где тоже называв­шийся туром! При этом сопоставление зубра и тура с домашним быком, во­лом, буйволом имеет достаточно давнюю традицию. Летопись под 1154 годом сообщает, что русские князья устроили для наследника византийского пре­стола Андроника Комнина грандиозную охоту «на туров», о которой визан­тийский историк позже писал как об охоте «на зумпров — зверей многочис­ленных в названной стране и размерами больше, чем медведь и леопард». До­полню отрывками из «Слова» и других средневековых произведений: «Не ваю ли храбрая дружина рыкают аки тури, ранены саблями калеными на поле незнаеме?»; «...безчисленым попом, яко волом рыкающим» (Жит. Авр. Спил.); «акы волове образом подобии туром» (И. Флавий); «Буйволы... водятся только в одной пограничной с Литвой Мазовии. На туземном языке называются ту­рами, а у германцев настоящее имя им Urox... все они черны и имеют черную с белым полосу вдоль хребта, их не очень много» (С. Герберштейн). Закончу выдержкой из польского учебника зоологии 1789 года: «Зубр, тур или вол ди­кий, urus, совершенно похожий на быка, но крупнее его, встречается в Польше и Литве».

Почему бы не представить, что именно «зубры» носили упомянутые «ла­тинские шлемы»? А если так, то кого же из «латины» и, главное, почему мог Автор назвать таким образом?