Эллюль, Жак. Политическая иллюзия. Пер. В. В. Лазарев
жүктеу/скачать 1.49 Mb.
|
| Но теперь контроль со стороны государственной партии принял другие черты. Организации, наподобие нацистской или коммунистической партии, становятся могущественными агентами контроля; они подчиняют все государственным политическим интересам. Они служат политическим противовесом бюрократической администрации.
Здесь мы, оставив в стороне довольно известные опасности, которые несет с собою однопартийная система, подвергнем анализу два других аспекта. Во-первых, такая партия нарушает взаимосвязи между политическими органами и бюрократией, когда принимаются решения на высшем уровне. В этих случаях партийные руководители всегда являются высшими чиновниками. И очень скоро они начинают действовать как высокопоставленные чиновники. Во-вторых, странным оборотом обстоятельств сама партия все более бюрократизируется!1. 1 Реформа, проведенная в Советском Союзе в декабре 1962 г., открыла перед партией более широкое поле деятельности в адми- Партия, которая обещала вести борьбу против государственной бюрократизации, может выполнять это обещание, только обладая прочной структурой, строго установленной иерархией и в то же время способностью самостоятельно принимать решения на всех уровнях. Фактически иерархия, где нижние слои зависят от верхних, вовсе не так уж несовместима со значительными способностями принимать решения на всех уровнях вразрез с теоретическими представлениями по этому вопросу. Авторитарная партия, если она желает быть боевой, активной, должна подчиняться строгим правилам организации, что в конечном счете делает ее бюрократической машиной. Нет надобности подчеркивать обстоятельство, известное каждому: и нацистская партия, и Коммунистическая партия Советского Союза, и коммунистические партии в странах народной демократии — и точно так же во Франции — подобно всем рабочим союзам, стали огромными бюрократическими механизмами. Мы часто видим, что две бюрократические машины борются друг с другом и тем самым взаимно ослабляют свою эффективность, но этим не предотвращается бюрократизация государства. нистративной области. Это касается центрального пункта моего исследования: в результате борьбы против бюрократизации, администрация может быть заменена прежней политической организацией, которая в свою очередь сама становится все более бюрократизируется и начинает теперь выполнять административные задачи, тогда как прежде она могла только влиять на них или побуждать к ним. В современном государстве как таковом легко можно заметить один из аспектов политической иллюзии1. Если гражданин вступает в конфликт с бюрократией,то его неосмысленная реакция обычно идет по двум направлениям: в зависимости от своего темперамента он либо считает бюрократию глупой, либо, приведенный в негодование, говорит о махинациях в бюрократической машине и о творящихся в ней беспорядках. Взяв на себя труд поразмыслить над этим, он признает, что эта машина глубоко абсурдна, непостижимо таинственна, и почувствует себя беспомощным перед лицом какой-то непонятной, довлеющей над ним судьбы, предрешающей всю его жизнь, что столь же непостижимо, как само ее, его жизни, предопределение. Это было бы интерпретацией в духе Кафки. Давайте не будем забывать, что "Процесс" и "Замок" имеют дело не с государством, а с бюрократией; гражданин вступает в контакт с государством только через бюрократию. И наоборот. Все описания отношений между гражданином и государством абстрактны, теоретичны и метафизичны; контакт устанавливается не голосованиями, а только 1 Бенсман и Розенберг в работе "Масса, класс и бюрократия" показали, что система чиновничества не является больше просто способом занять людей, она стала образом жизни. В обществе появляется общежитие чиновничества, функции индивида строго организованы, и не только на профессиональном уровне, но и в личной жизни. Социальные отношения превращаются в функции, которые вытесняют личность, заменяют ее, и такого рода личность становится компонентом социального. Этого никогда не следует забывать при размышлениях над современной политической жизнью. Этот феномен был также освещен в работе: Whyte W.. The Organization Man. N. Y, 1956. бюрократией. Когда гражданин пытается наладить этот контакт, исходя из реальных, а не идеологических задач, ему представляется, что парламентарий должен иметь дело с ценами, обычаями, полицией и т.д.; и прагматический подход гражданина правилен. Наоборот, в видении Кафки само дело диктует необходимость учитывать два противоречащих аспекта. Видение, несомненно, правильно, если человек влезает в шкуру гражданина, который, по существу, никогда не способен понять, почему его запрос или жалоба отвергнута, он всегда ощущает, что машина действует по собственному произволу и вовсе не торопясь. Но то же самое решение, с точки зрения бюрократии, исходя из достоинств ее взгляда на вещи — если мы оставим в стороне все более редкие примеры беззакония и оскорблений, — обычно вполне оправдано пояснительными циркулярами, основанными на целом ряде микрорешений, и является составной частью известного рода общей практики, и эта установившаяся практика делает принятое решение вполне понятным и правомерным. Но гражданин совершенно не может понять этого, просто потому, что система слишком сложна; и чем значительнее и многочисленнее стоящие перед бюрократией проблемы, тем более усложняется система. Поэтому гражданин чувствует всю бессмысленность своих надежд на возможность сыграть сколько-нибудь значительную роль в этой системе, и ему представляется, что бюрократия всемогуща и все более усиливается. Но бюрократия действительно всемогуща. Всемогущество бюрократии скорее заключается в ее чрезмерной функциональной сложности, чем в намерениях и в постановлениях представителей государства или в параграфах конституции. Заявление о том, что власть должна быть "личностной" или "демократичной", есть просто милый пропагандистский лозунг, не имеющий, однако, никакого практического смысла, потому что тем или иным решением невозможно изменить подлинное лицо авторитарного государства. Бюрократическая администрация не может быть иной, кроме как авторитарной, даже если она вовсе не имеет намерения быть таковой; правила должны прилагаться, административная машина — работать, непонимающий ее человек — подчиняться — все это просто необходимость; общественный порядок должен поддерживаться и общественные работы — идти своим чередом и выполняться1. Те, кто громче других протестует против полицейских эксцессов, сами, став полицейскими чиновниками, прибегают к еще более суровым репрессиям (как это и случилось во Франции в 1848 г. и дважды после 1944 г.) для поддержания порядка: администрация не может иметь иного подхода. Как говорил Макс Вебер, бюрократия функционирует без оглядки на индивидуальности; она выполняет безличные правила2. Уходить от дел и проявлять чуткость к людям, т.е. следовать личностным 1 Это, по-видимому, остается в силе даже тогда, когда принимают во внимание то, что Мейно говорил о сотрудничестве между заинтересованными партиями и чиновничеством и о контрактных отношениях между администрацией и администрируемыми, т.е. бесконечным числом граждан (Meynaud J. Les groupes de presslon de France. Paris, 1958. P. 258). 2 Администрацию часто обвиняют в том, что она функционирует ради себя самой, а не ради людей, что она теряет из виду свои цели и подменяет эти цели своими собственными соображениями... Чтобы не впасть в такую ситуацию, администрация должна оказывать противодействие. Суть всей административной реформы покоится на постоянной борьбе против этой естественной интересам и субъективным суждениям, — значит идти против прогресса современных государств и административного механизма; у администрации есть цель, и администрация не может идти на уступки индивидуальным просьбам и нуждам. Но решающую роль в данной проблеме играет то обстоятельство, что бюрократия, которая не может по самой своей природе иметь какое-либо отношение к индивидуальности, стала тем самым местом, где объективные нормы прилагаются к индивиду; потому что бюрократия и есть то место, где политическая идея, правовая норма и индивид — "администрируемый" — вступают в контакт. Даже если отдельные бюрократы сами по себе настроены благосклонно, даже если они чутки и человечны, все же индивид всецело отдан властям1. Человек никогда не сумеет протестовать против бюрократического решения, потому что ему не дано знать его подоплеку. Реального противодействия нет. Случаи, когда административное решение пересматривается высшими инстанциями для склонности, на постоянном внимании к сформированным службам, на сохранении, а не на бессмысленной трате сил..." (Ardant G. Technique de l'Etat). 1 Теодор Каплоу (Arguments, 1962) очень правильно указал на это: "Постепенно вся семейная жизнь, общение, воспитание и искусства подчиняются нормам бюрократии и контролю. Каждый день всевозрастающий сектор человеческой деятельности помещается в рамки огромной организации". И в согласии с Уильямом Уайтом Каплоу показывает, что интеграция человека в эту организацию эффективно разрешает большинство его собственных проблем, даже проблем сознания. "Индивид не нуждается больше во внутренних мотивациях, чтобы делать выбор между добром и злом. Ему нет надобности бороться со своим сознанием или со своим стремлением, коль скоро он искренне привержен организации". вынесения противоположного решения, предполагают, что дело имеет исключительную важность и требует применения разнообразных средств и мер, которые находятся за пределами постижимости для 99% "администрируемых". Даже если какое-то решение оказалось неправильным и было пересмотрено спустя два или три года после продолжительных споров, все-таки важно подчеркнуть, что решение состоялось и ущерб (такой, например, как убыток от запрета на издание газеты) не может быть восполнен. Могло ли быть иначе? Нет, поскольку гражданин не имеет права открыто отказаться повиноваться администрации или даже привлечь соответствующего бюрократа к политическому суду, — ведь иначе администрация, а следовательно, и государство не могли бы существовать. И тогда большинство граждан вскоре начало бы жаловаться на "беспорядок"; более того, чтобы быть в состоянии осудить функционера в условиях революционной ситуации, как я уже отмечал, нужно, чтобы человек принадлежал к привилегированной группе. Люди, которых неопределенным решением со стороны их администрации лишили продовольственных карточек (в Венгрии в 1955 г.), всегда вольны были подавать жалобу! Это всемогущество административной машины коренится в природе государства. Государство авторитарно не потому, что на него возложена обязанность принять некое важное политическое решение, и не потому, что во главе него стоит фюрер, имеющий абсолютную власть, а потому, что (во Франции, например) каждый день принимается десять или двадцать тысяч мелких административных решений, против которых "администрируемые" не могут выступить и от которых они не имеют никакой защиты. Более того, эти решения в большинстве своем рутинерские и касаются столь мелочных вопросов, что из-за них не стоило бы даже бунтовать, — протест только бы усугубил положение гражданина и усилил администрацию. Но имеется средство стушевать впечатление о произволе и всемогуществе, порождаемых государством. Использование администрацией "общественных отношений" имеет целью привести гражданина к пониманию, "почему" эти решения предприняты, и даже к активному сотрудничеству с администрацией: специализированные службы отданы в распоряжение тех, над кем осуществляется администрирование, чтобы показать им, как функционируют административные органы, какие правила приходится применять, почему принимаются те, а не иные решения, почему нечто должно быть проведено в жизнь особыми путями, и т.д. В результате чувство раздражения схлынет; индивид увидит себя в постижимом мире, где действия представятся скорее разумными, нежели абсурдными. Тогда индивид интегрируется в систему. Решения, которые некогда его шокировали, теперь предстают в его глазах вполне приемлемыми. Поведение полиции, которое возмущало его прежде, становится вполне объяснимым, когда он ставит себя на место полиции. Таким образом, вовлечение в "общественные отношения" служит способом психологической интеграции администрируемых в систему администрации, способом расположить благожелательно принимать акты администрации. Иначе говоря, здесь цель — ослабить конфликт; надо наладить хорошие отношения — благорасположенность, причем основанную не на убеждении, что администрация будто бы служит администрируемым (что невозможно), а на том обстоятельстве, что администриру-емый, вовлеченный в административную систему, перестает противиться ей. Как и во всех других областях, "общественные отношения" есть механизм, который не столько смягчает, сколько лишь подчеркивает авторитет и всемогущество администрации. * * *
"Le Monde. 1964, HJuillet. ки широко разработана. Наивно верить, что бюрократия может контролироваться демократией. Новые понятия о народной демократии вполне совпадают с понятиями о тоталитарной бюрократии; современная демократия по существу служит не средством контроля государственной власти, а средством организации масс. Ошибка кроется в представлении, что "демократический контроль" реально действует; на самом деле он бессилен перед административным государством. Но легко изменить содержание слова и заставить массы принять новый стереотип. (Раз демократия становится девизом контроля над "демосом", наступает полная гармония, потому что этот контроль завершится посредничеством между государственной и партийной администрациями.) Но вернемся к "демократическому контролю". Каким образом все же можно контролировать государство? Конечно, не всеобщим избирательным правом. Для нас поистине неприемлемы больше наивные представления 1789 или 1848 г., согласно которым такое избирательное право выражало волю народа и позволяло назначать подлинно народных представителей, контролировать действия и решения правительства, было наилучшим методом избрания властей и т.д. От всего этого далеко отошли впоследствии, и это исчезло если не в подходе и представлениях публики, то по крайней мере в головах тех, кто размышляет о политических проблемах. Опыт убедительно показал, что право голосования не означает власти и никоим образом не представляет подлинного контроля; что неопределенность общественного мнения по всем вопросам такова, что не имеет никакого смысла полагаться на его формальное выражение с целью решить какой-то вопрос. Разумеется, все еще раздаются заявления, что голосование символизирует участие граждан в общественной жизни и позволяет им — хотя и не адекватно — выражать свое мнение по известным вопросам. Но все это иллюзии, потому что подобное участие утратило всякую реальную значимость и граждане выражают мнение по вопросам, которые можно, как правило, назвать декоративными или трюкаческими и лишь как исключение — насущными. Наконец, часто дискутировался вопрос о воздействии телевидения на политику. Передача по телевидению парламентской сессии, непосредственное зрелище политических деятелей, возможность для государственного деятеля показать свое лицо гражданам в момент произнесения парламентской речи — все это, как утверждают, обеспечивает некоторого рода непосредственную демократию. При этом, как мы уже отмечали, совершенно пассивная роль граждан не имеет ничего общего с демократией в действии. Такая телевизионная передача проливает свет прежде всего на рассмотренную выше разделенность: с одной стороны, играется политический спектакль, с другой — существует реальная власть. Телевидение акцентирует внимание на факте спектакля и делает его еще более обособленным, специализированным, создавая у индивида впечатление, будто он приобщен к самой жизни. Гражданин скажет: "Политические отношения? Конечно. Я видел серьезную полемику на ассамблее. Государство? Конечно. Генерал де Голль разговаривал вчера со мною с экрана телевизора". Все это просто спектакль, видимость, за которой в ' основании ничего, соответствующего ей, не стоит, это просто игра. И, по существу, именно потому, что это лишь игра, телепередача только и возможна. Действительный политический механизм — государственная структура — остается тайной за семью печатями, находится за пределами всякого контроля; это тем более так, что небольшой светящийся экран приковывает внимание индивида к спектаклю и отваживает его от более углубленных поисков, чтобы он не задавался вопросом о подлинной природе власти1. Наконец, превосходное исследование Джиованни Сар-тори ясно показывает, как политический человек, в особенности член парламента, не может выполнять роль контролирующего лица. Сартори правильно аргументирует это положение, основываясь на том факте, что люди вечно перегружены и у них не хватает времени. Члены парламента страдают от хронического переутомления и вынуждены избегать "делать решающий выбор". Сартори убедительно объясняет, что во всяком конфликте между "парламентарным и политическим государством", с одной стороны, и "бюрократическим государством" — с другой (это не два отдельных феномена, а смесь того и другого), вопрос об уяснении того, "в чьих руках власть" или "кто кого контролирует", выглядит в демократической структуре лишь мелкой "семейной ссорой". "Не важно, встает ли вопрос о контроле правительства со стороны парламента, или о контроле партий над парламентом, или 1 Сосредоточение на более глубоких причинах не имеет ничего общего с позицией коммунистических доктринеров, которые убеждены, что держат в руках простое, стройное и универсальное объяснение, когда они сводят всю проблему государства к концепции классовой борьбы. о необходимости президентской системы — все равно важнейшие сектора и сферы власти в целом ускользают от всякого контроля; и это — факт. И еще факт: сама громада подлежащего контролю объекта угрожает контролеру своим превосходством, и бюрократическое государство ускользает от контроля со стороны демократического государства все в большей и большей мере просто в силу своих слоновых размеров". Однако предлагаемые Сартори решения, принятие которых может, как он считает, наделить парламент способностью подлинного контроля, представляются мне неосуществимыми. ГЛАВА V
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИЛЛЮЗИЯ. ПАРТИЦИПАЦИЯ Другой аспект политической иллюзии состоит в вере в способность гражданина принимать деятельное участие в политической жизни. Когда мы обращаем внимание на проблему компетентности, нам говорят, например: нет необходимости быть экспертом, чтобы довести свою мысль до общего суждения по вопросу об атомной бомбе или по какой-нибудь международной проблеме. Это заблуждение. Даже ставить простые вопросы и ожидать услышать в ответ суждение всеобъемлющего характера — это ошибка. Гражданин всегда скажет, что он не желает войны — и никогда не пожелает. Эгоизм, комфорт, спокойствие — вот его критерии. Но гражданин слаб по части воображения, он не в силах предвидеть, куда его приведут собственные склонности и намерения. Он поражен и напуган исходами выборов в Германии, тем фактом, что договор в Мюнхене в 1938 г. приводит в 1940 г. к войне1. Симона де Бовуар утверждает, что индивид не нуждается ни в малейшей компетентности, ни даже в информации, чтобы принимать участие в демократическом голосовании — это дело чувства и инстинкта. Очень большое впечатление производят суждения по этому вопросу Сартра. В области политики он придерживается того же мнения, какое он высказал в споре о диалектике в ноябре 1961 г., когда прервал врача: "Помолчите! Только мы, философы, разбираемся в этом деле". Эта формула объясняет его постоянную путаницу в политических вопросах, о которых он, по его собственному признанию, ничего не знает. Но даже если он в действительности не это имеет в виду, его откровенно признанная им некомпетентность в политике2 должна быть принята всерьез, тем более, что об этом свидетельствуют и его по- 1 Джустис Холмс (J.Holmes): "Я не знаю истины или смысла мироустройства. Но среди сомнений и развалин разрушенных идеалов в одном я все же не сомневаюсь: неужели и вправду есть нечто восхитительное и истинное в вере, заставляющей солдата послушно рисковать своей жизнью, слепо принимать на себя долг бороться за дело, которого он не понимает, участвовать в кампании, о которой он не имеет ни малейшего представления, содействовать тактическим замыслам, цель которых ему совершенно неясна". И Ницше: "Война тут и там разражается в нашу эпоху, и распаляется также — особенно у благороднейших сынов нашей нации — тайное стремление: они отдаются тому, что вновь угрожает жизни, потому что в их жертве за свою страну они надеются обрести наконец возможность достичь того, к чему они никогда не прекращали стремиться, возможность избежать своей человеческой судьбы. Для них война есть более легкий способ самоубийства, она позволяет им совершать самоубийство с ясным сознанием". 2 Les Temps modernes. 1961. N 184, P. 320, 324, 349. стоянно ошибочные суждения...1. Подобное признание в собственной некомпетентности чаще всего вырывается ненамеренно2, в виде отречений или искусственных суждений во всех политических статьях Сартра. Однако этот человек, объявивший себя некомпетентным в политике, каким он и вправду был, да и остается до сих пор, в то же время сформулировал призыв к юношеству и подчеркивал, что следует занять определенные политические позиции и что каждый мыслитель, достойный этого названия, должен определить свое место. Все это просто очень забавно. По вопросу об определении своего места и своей позиции со стороны этих "некомпетентных мыслителей" я отсылаю читателя к блестящему исследованию Жоржа Лаво3, и особенно к очень характерному примеру Оливьера де Магни, описавшего современную ситуацию как такую, где знание мира и людей невозможно. Для интеллектуала, говорит Магни, все в наше время ложно: "...устройство общества, свобода, справедливость, наше психологическое знание вещей, даже наш язык", что, однако, не удержало Магни от соблазна провозгласить несколько важных политических манифестов. Это совершенно иррациональный скачок в абсурд, но, увы, со всеми необходимыми атрибутами воинствующего благородства — добрыми чувствами, благами и ценностями. Наши, посвятившие себя избранному ими делу, некомпетентные интеллектуалы — по существу приверженцы кредо: "Верую, ибо абсурдно!" На деле нам преподносят здесь демократическую пропа- 1 Ibid. P. 313,314,325,328,347. 2 Ibid. P. 330,334,338 и ел. 3 Lavau G. in G.Vedel (ed La Depolitisation: Mythe ou realite. P., 1962. P. 183, 189. ганду, в соответствии с которой граждане по существу ничего не решают, потому что они организованы в строго структурализованную массу, легко поддающуюся манипулированию при помощи пропаганды, массу, права которой сводятся к свободе, чтобы проявлять энтузиазм и с важным видом подтверждать то, что ей уже было преподнесено. В конце концов мы знаем, что Симона де Бовуар считает режим Кастро демократией. Я не стану повторять традиционную критику демократии, которая ведется правыми или авторитарными партиями. Напротив, я буду иметь дело только с мнениями людей, симпатизирующих демократии. Замечательно, что Тибор Менде — искренний демократ — позволил себе высказать по вопросу об Индии следующее: "С одной стороны, демократия имеет ценность как воспитательный элемент в деле оформления единого национального чувства и ослабления партикуляризма, в деле приобретения международного престижа и уважения; с другой стороны, демократия в Индии обречена перед лицом технико-экономических проблем в этой стране"1. жүктеу/скачать 1.49 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|