Гачев Г. Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос

ворит земля, - а воздух и свет>. <Нет, не я здесь, -

словно говорит воздух, - но вода, свет, земля>. И т.д.

Это - <божественная стыдливость> (а <божественная

стыдливость страданья> у Тютчева - категория русско-

го мира), - и недаром русская красавица - <лебедь бе-

лая> - очи долу потупя держит, стесняясь своей красо-

ты и светоносности, ее прикрывая.
Но птица эта столь универсальная, что даже двупо-

лая: можно сказать и в мужском, и в женском роде:

родной поэзии. Даже пол здесь размыт: не поймешь -

мужик или баба.
В отличие от Орла, который не отражает свет тём-

ной плотию своей, лебедь сам есть сгусток света, от-

вердение света в чистом пространстве, сам светоносен.

Вот идеальный русский Космос! - недаром его поэт

создает <из пламя и света рожденное слово> (Лермон-

тов). Вот идеальная плоть по-русски: кристалл, чистая

прозрачность (опять от <зрак>: <прозрачность> есть

свойство протяженных тел с точки <зрения> света).

стихия>, и скорее свет звездный за него представи-

тельствует, чем солнце.
Орел - односторонен: лишь <за облаками>. Лебедь

же - <между двойною бездной>: как двойное бытие

рассеченных туманом гор (в стихотворении Тютчева

<Утро в горах>), <на пороге как бы двойного бытия> -

занимает русскую точку в пространстве. И его естест-

венное законное дело - <всезрящий сон>. Это птица -

провидица, чей, верно, глас - <пророчески-прощальный>.

Орел - птица божьего гнева: перунов, грома и молнии.

Лебедь - птица милости. И звучность имени <Ле-

бедь> - насквозь родная: мягкие согласные, связанные

через <е> - горизонтально-долевое вытягиванье мини-

атюрного космоса рта при слегка сплюснутом, нахло-

бученном нёбе.

щает: <Как указывал Ю.Н. Тынянов, "сопоставление

европейской поэзии, причем в этом символическом со-

стязании побеждал орел. У Тютчева победа за лебе-

дем... " Действительно, в стихах В. Гюго, Ламартина, А.

Шлегеля, Цедлица орел являлся символом борьбы и

мятежности, а лебедь - покоя и созерцательности>^.

Ф.И. Тютчева)

С бледно-зеленой гривой,

То смирный, ласково-ручной,

То бешено-игривый!

Ты буйным вихрем вскормлен был

В широком Божьем поле;

Тебя он прядать научил,

Играть, скакать по воле!

В своей надменной силе,

Густую гриву растрепав

И весь в пару и в мыле,

К брегам направив буйный бег,

С веселым ржаньем мчишься,

Копыта кинешь в звонкий брег

И - в брызги разлетишься!..

чего составлен? Греческие водяные божества: нереиды,

Протей, дельфины, тритоны - выплывают из глуби,

более связаны с толщей, с телом воды. Русский же

поэт видит на море коня - того, кто еле касается

низа, а летит как птица - воздушен - то есть Парус!

Недаром он - сын вихря, ветра: <Ты буйным вихрем

вскормлен был // В широком Божьем поле>. Море ос-

воено - через поле: ширь, степь - как равнина рус-

ская^.
^Ф.И. Тютчев. Лирика. - Наука, М.: 1965. Т. 1. -

f)
Горьковский Буревестник потому так привился, что реали-

зует тот же образный архетип, что у Тютчева и Лермонтова

(<Парус>). Море - <седая равнина> (убеленное по-русски). На

нем - Ветер. Буревестник - <между тучами и морем>, как и

Лебедь и челн - <между двойною бездной>. Он сам - световая

птица черного солнца - <черной молнии подобный>.
А мышление о море степью и у Горького есть: <Бу-

ря на море и гроза в степи - я не знаю более гран-

диозных явлений природы>..
И движение на нем - далевое, горизонтальное (эл-

линские ж - из глуби приходят и вглубь уходят: вер-

тикален их вектор). Тело в коне - водяное ( <с блед-

но-зеленой гривой>), но душа - ветровая. Воздух и

морская вода здесь - варианты основного противопо-

ложения: свет (небо) - земля, как родителей всего.

бильный:
То смирный стоишь под стрелами врагов,

То мчишься по бранному полю...
(Таков и Илья Муромец: то сиднем сидит 33 года,

то богатырем гуляет). Нет устойчивого положения, са-

мостояния, а разнесен на крайности - на пороговые

состояния. И его <я> - нет в точке, в данный момент:

оно - <пророчески-прощальное>; то ли память о преж-

нем <то>, то ли ожидание будущего <то>. Это <я> по

природе своей - отсыльное: не самодовлеющий сгу-

сток, а распыленность.

том, что его смерть есть распыление, рассеяние: <в

брызги разлетится>. Бог его вихрем создавал - и те-

перь вновь из него вихрь выходит (<брызги> - водяная

пыль). Природа себе же на игру создает прекрасные

существа - и губит их, себя же украшая. Потому такая

смерть - совсем не смерть и не ужасна, а есть твор-

ческий акт, рождение красоты, явление пышного цвета:

глав мчится навстречу погибели. Для того так живо

описана плоть и одеяние Коня морского - чтобы

явить, разодеть его в великолепное убранство для <свя-

щенной жертвы>: так и Поэт - у Пушкина, призван-

ный к священной жертве, радостно стремится навстре-

чу бездне, где высшая вспышка, и чудный рассвет.
Само создание русским мифотворцем именно Коня

морского - многоглаголюще. Медный всадник и водя-

ная стихия мирового потопа - опять сопряжение коня

с водой. Всадник же - вихрь. Петр - <божья гроза>,

И где опустишь ты копыта?

И - в брызги разлетишься!

хии Воды, праматери всего, - на затвердевшего = во-

зомнившего быть самостью - Коня, казнение чада-
Свинья и Овца
Совершая свое <Интеллектуальное путешествие в

эстонский космос> в декабре 1976 года (по ходу

чтения романа А. Таммсааре <Варгамяэ>), я дивовался

новой для меня в этом мире иерархии животных. Ка-

бан и свинья тут - основные тотемные животные и

материал для сравнений с человеком. <Труднее всего

Юссю приходилось с ложками. Никак не удавалось

вырезать их похожими на нижнюю челюсть свиньи,

как хотелось хозяину. А ложка непременно должна

быть вроде свиной челюсти, это Варгамяэ Андрее

знает твердо>^.
Тогда в процессе еды я - как кабан: обретаю его

силу и упорство, квадратная челюстная хватка на меня

переходит в ходе литургии еды с этой <лжицы> -

челюсти свиной.

виться. Брюха у них пусты, свисают, как кузнечные

мехи. Завидев хозяйку, они подымают жалобный визг,

будто они вовсе не свиньи, а заколдованные дети. И

хозяйка разговаривает с ними, как с детьми, ведь у

ней еще нет своих> (с. 62).

презрительное - в среднеевропейском (уравнение: <ты -

свинья> звучит оскорбительно в германстве и росссий-

стве), для прибалта-северянина положительное сущест-

1975. - С. 78.

деток любимых...

у меня есть клочок голой земли с мою шкуру, то я

прокормлю себя и своих поросят ">. Свинья - образец

матери и мера поведения - дама, <приятная во всех

отношениях>, в Космосе народа земледельца. В посло-

вице этой приведены друг ко другу свинья и земля =

домашнее скотоводство и земледелие: свинья глядится

в землю, земля - в шкуру свиньи, как в зеркало.

ледела и помора - таинственное, как бы чужекосмос-

ное тут животное, в отличие от свиньи, которая свой-

ска и понятна. <Ужаснее всего было (на восприятие

детей Варгамяэ. - Г.Г.), когда закалывали именно овец, -

все происходило так таинственно и тихо. К тому же

овца как бы святая тварь. Никто никогда не вгонял в

нее беса (имеется в виду евангельская притча о том,

как бесов вогнали в стадо свиней и они бросились с

крутизны в озеро. - Лк. 8. 32-37, - притча, которую

Достоевский взял в качестве эпиграфа к роману <Бе-

сы>. - Г.Г.), про нее даже пели, глядя в молитвенник

(опять же в библейской символике Агнец-ягненок -

сравнивается с <сыном Божиим>. - Г.Г). Старый хо-

зяин Эммасоо, большой мастер оскоплять животных

(он не оскоплял только жеребцов), никогда не прика-

сался ножом к барану, не обнажив головы, голой как

яйцо.
Другое дело - свиньи. Они визжат, и когда их

оскопляют, и когда их режут или вдевают им в нос

кольцо, и от этого визга детям как бы полегче на

душе> (с. 274).
И в кухне эстонской меня поразило смешение того,

что не смешиваемо в России иль в Средней Азии: яб-

лочное желе (компот), а в нем остров (как бы Сааре-

маа) сливок. То есть, корова - с садом (= свинья под

дубом, <свинья в апельсинах>): <земле-вода> - с <ог-

не-водой>, солнечной: как если бы смешать молоко -

с вином!
Или - молоко с мясом: кровяная колбаса (<вяра-

кяэ> - кажется), где в кишке кровь перемешана с

мукой, а жарится в молоке: <Во! Блюдо!> - объясняли

мне вчера.

Даже в Библии запрет: <Не вари козленка в молоке

и полы тут: мужское и женское, в языке и быте...).

смерть, молоко = жизнь: освобождение существа от

его мяса означает ему смерть; опорожнение вымени (а

также яиц и яичников) от молока (семени) означает

опустошение для vita nova (чтоб начать жизнь сначала),

есть <воскресение>. Так что, поедая мясо, мы едим

смерть - и одинарно-конечное существование, идею

уникальности в себя въемлем и ее тоску...; пия же

молоко - внемлем <жизнь вечную>, вечно новую... Так

что такая еда = литургия (а еда есть причащение на-

шего организма, тела к местному Космосу, к Целому):

мясо с молоком - равномощно Евхаристии южной,

где хлеб с вином = <тело и кровь Господня>.
И про кровь интересно: русские, когда режут ско-

тину, кровь выпускают, выливают на землю. Кочевник -

сосет прямо теплую, из шеи, <из горла>, когда она

хлещет. Земледелец-эстонец размешивает ее с мукой,

кашей, заталкивает в чулок кишок - на сбережение

(как бабы и бабки - деньги), т.е. во Время кровь пе-

реводят, впрок, по-земледельчески, зарывают: ибо пе-

ремешивание крови с мукой есть как бы посадка крови

во прах осолнечной земли (муки-зерна), или наоборот:

орошение-поливка, мелиорация (<улучшение>, <подоб-

рение>) <земли>, а именно: муки - <водой>. Да и какой

земли и какой водою! Мука ведь есть лишь по форме

частиц - <земля-прах>, песок. На самом-то деле она -

из зерна, а зерно = солнце на палочке растения-стебля

(как <подсолнечник>), притянутое и связанное с зем-

лей. Зерно - микросолнце, оземленное небо. Так что

мука - это солнечный снег: еще и белизна света тут

в качества входит, плюс к огненности и земельности.

Так что, когда добавляют в эту уже смесь первостихий,

что содержится в муке, еще и воду и закваску (<во-

до-землю>, что возбуждает брожение, пропитывает

воз-духом поры и поднимает тесто), а потом - и в

огонь печи, - то действительно в итоге возникает уни-

версальное космическое существо - <божество>, со-

тканное изо всех стихий и качеств. И Хлеб -

величайшее естественно-искусственное божество, рож-

денное и сотворенное...
Ну а что за <вода> - кровь? Это - вино из ви-

ноградника тела, всех его клеток = ягод, гроздей =

органов выдавленная, пожертвованная. Тело - сад, за-
пеленутый в мешок-пещеру кожи. Когда режут - сад

раскрывают и сокровища его, и что было тайным -

делают явным...
Южанину, арабо-исламцу, семиту, нельзя пить вино,

но можно - кровь. Русский - срединный (как и за-

падноевропеец и германец) - не может кровь пить,

не пьет и вино, но водку - белую, или брагу-пиво,

хлебные, злачные... Северянин уже - ест кровь. Там

всё твердеет: огонь-свет - из сала-жира у эскимосов...

Вода там и жидкостная форма всего - отвратна им,

ибо есть - смерть - разбухание и отсыревание во

холоде.
Вон в Сибири: мороз в 40-5 0 градусов переносим,

ибо сух воздух, а тут при 0,-1 градусе промозгло и

до костей пробирает: вода - как проводник-лазутчик

мороза, волнами-лучами, своими иглами прокалывает

насквозь непрерывно-континуальностию своею, - и

делает то, чего воз-дух сухой сделать: так вонзить в

тебя мороз! - не может, ибо в нем (в воздухе) -

пустотами разделены атомы мороза, не вытянуты в ко-

лонну, как в волне промозглой воды-жижи.
...Араб-кочевник, тюрок, монгол в поясе субтропи-

ков - уже пьет кровь животных. Кровь - вода, жид-

кость, столь ценная здесь, в космосе суши. И как пьют

и умываются мочой верблюда, так и кровь пиема... Са-

ма форма жидкости здесь алкаема, божественна. И

хотя человек-кочевник есть кентавр на коне (иль вер-

блюде), сожительствует с животными - тем важнее

ему от них и самоотличаться. И потому в арабо-пер-

сидской поэзии, наряду со сравнениями человека с ко-

нем, газелью... - уподобляют его цветку, розе, кипа-

рису - т.е. растению (что здесь редкостно и ценно),

или звездам небесным, или камням подземным, драго-

ценным, т.е. тому, что подальше... Вот и у Айтматова -

Тополи, заносные, диковинные, не менее важны в сим-

волике, чем Конь и Верблюд...
Верблюд и Рыба
29.1.77 г. Повесть наша^ - о любви центра Евразии

к Великому Тихому океану, антиподу своему, о само-

отвержении крепи гор и степей ради глади водной,
^ <Пегий пес, бегущий краем моря...> Чингиза Айтматова.
любя - <иную жизнь и берег дальний>... И как сре-

доточия космосов этих - божественно-совершенные в

своем роде существа: Верблюд (Конь) и Рыба. Вникнем

в них - как в символы, мифы и модели мира: чтб в

них, какое возможное нам сказание о сути бытия со-

держится? Верблюд (Конь) - весь в конечностях. И

выполз жизни из океана на сушу был сопряжен с по-

явлением лап-ветвей у земноводных. Рыба же - су-

щество бес-конечное: и в прямом, и в переносно-ду-

ховном смыслах: излучает из себя идею непреходящего

Первобытия-небытия, мира как Целого, бесполого, -

и сама она андрогинна, обтекаема, в форме шара-ова-

ла-яйца. И потому мир - на рыбах представляется по-

коящимся, т.е. конечное - на бесконечном, как фун-

даменте и исходе своем. Когда же Единое Целое рас-

кололось на мужское и женское, тогда конечности все -

на стороне мужского (вплоть до надувного-наводного

отростка - червячка гениталий), а бесконечность пер-

вично-нейтральная - на стороне женского: воды. ры-

бы. И потому все первопонятия для постижения Еди-

ного Целого - женского рода (большею частью): ма-

терия, субстанция, идея, истина, красота, причина, судь-

ба, действительность и т.п.
Кит Моби Дик обозначается местоимениями всех

родов: он и it, и she, и he (оно, она, он), что выдает

его как универсум, Космос (недаром <на трех китах>

поставлена Земля). Две первоидеи совместно выража-

ются Рыбой: Единое Целое (шар, овал она по форме),

бесполость, андрогинность - и женское: она есть ок-

руглость женски-волновая, космическое бедро. И у

Айтматова - вдруг ярко-режущий выплеск из мисте-

рии и ее стилистики - к дневному свету и людским

размерам: <как самая обыкновенная женщина с хоро-

шими бедрами> ^ - о Рыбе-женщине так.
Верблюд же есть целое архитектурное сооружение,

машина не простой формы (как рыба), но с ухищре-

ниями-инструментами во все стороны: горб, ноги, зме-

ино ныряющая голова - целая он мастерская и фаб-

рика суши, выпестованная эволюцией жизни в предель-

ной дали от первичной воды Океана.

Молодая гвардия. 1982. -Т. 2, С. 135.

воздушное он существо: птице-змея (голова орла и

змеи на нем - мудрости и гордости, царственности

облик: презирает он все и вся и людей - и плевал

на них... надменный).
И Рыба, и Верблюд мудры и молчаливы. Но Рыба -

мудрость изначальная, безразличная, а Верблюд - муд-

рость совершенного бытия, все постигшая, старческая

и презирающая мир, как Екклесиаст-Соломон...

и рыбы. Но поставлен на рычаги-шатуны-кривошипы су-

ставов: для отталкивания-движения по суше-земле, как

веера плавников - для отмахивания от обтекаемой неж-

ности волн. Ноги-палки - орудия труда, как руки потом.
Так что, прежде чем обезьяна взяла палку, чтоб

превращаться в человека, и тем добавила третью кость

к двукостью составному руки, эту идею, вектор совер-

шенствования в эту сторону, сама природа-эволюция

подсказала, когда у вылезшей на берег-сушь рыбы

плавники стали в костяшки превращаться конечностей:

лап, ног, рук многосоставных.
И тут впервые принцип машины и орудия труда

предложен бытием: составность однородных деталей

(костей через втулки суставов) создает новый орган;

организм - как механизм строится (хотя эта же идея

уже в позвоночнике рыбы затеяна и в членистоногих

наземных: одно к одному... И все это - напрямую:

идея прямолинейности и необратимости, как Время, -

тем предложена).

рыба = волна: оба - <шишки на ровном месте>. Гора

есть каменная волна, окаменевшая буря землетрясе-

ния - в складчатость волновую геосинклиналей втверж-

дается.
И губы рыбы, и губы верблюда - мягки, шамкаю-

щи, старчески. Верблюд = аксакал, саксаул сухоустой-

чивый и водонепотребный. И рыба = баба - бабушка,

губами сказку бытия медленно перебирающая нудную.

хранения капли влаги жизни в убийственной суши сни-

зу и гари сверху, герметически непроницаемый пан-

цирь, - как рыба есть Наутилус, подводная лодка, гер-

метически хранящая <каплю> воз-духа в воздушном пу-

зыре - от всезаливающих вод, и твердь суши и кость

земли - от их же всерассасывающей способности.
Против жари неба верблюд ощерен горбом-крышей

дома своего самоходного, и там, в котле тулова, воду

несет против огня неба-верха и ветра дали-шири-гори-

зонтали-плоскости. От воли-тяги-пропасти низа, от зем-

ли-стихии, он на сваях ног восставлен, как на перпен-

дикулярах, и прокладкой воз-духа обережен: сам себе

небо над землей.
Сух, сухопар, сухощав - как совершенный муж-

чина должен быть: выносливый, волевой, нетребова-

тельный воин-монах-самец (сам!). Рыба же, напротив,

вся эластична, скользка, мягка, нежна - как жена:

пластична, податлива, упруго-гибка, восприемлюща, чут-

ка, танцующа... Этот же не гибок и не упруг, но же-

стоковыен, металличны трубы ног его.

Рыба = слух, Верблюд = глаз (остро-орлиный, узкий).

Верблюд членистоног.
Верблюд = труд (<что я тебе - верблюд - так

работать?>), а <рыба в воде> == образ легкости бытия,

непринужденности, безусильного существования, игри-

вого. Недаром и для умученного -ургией германца Шу-

берта форель - образ лучистой игры, любви, свободы

и счастья безмятежного - да^е на волоске лесы от

гибели... Так что тяга киргиза-верблюда превратиться-

воплотиться в нивха-рыбу - это мечта о беструдном

существовании, о золотом веке бытия.
Что же это у меня получается? Философические

вариации на айтматовские темы?

канве сюжета повести, выражая средствами других ис-

кусств словесно явленное писателем бытие, а философ-

ствование бесправно своими средствами опевать-ови-

вать сей стержень сюжета? Ведь таким способом и

вскрыть можем, что писатель, какой <один> пишет, а ка-

кие <два> и сколько там еще - <в уме> да в подсозна-

нии - таиться может: какие неподозреваемые и для са-

мого автора смыслы могут излучаться из его образов.
Так что философические фиоритуры и натурфило-

софские рулады свой смысл имеют и эстетическую

ценность.
В мифе этиологическом о происхождении нивхов

(народа Рыбы-женщины) недаром Рыба стала женою

самого недотепистого внешне из трех братьев - того,

кто хромоног, как Гефест (мастеровой-ремесленник),

совершается совокупление Верблюда и Рыбы, в резуль-

тате чего и возникает народ-гибрид: гиляк-нивх, в ко-

тором киргизский писатель и себе родное, и <свое дру-

гое>, дополнительность себе чует.
Свое в нем - это медитация-воспоминания-снови-

дения при покачиванье в седле каяка, в кочевье по

волнам. И к ладье-каяку с теми же словами старик

Орган обращается, с какими Танабай - к коню Гуль-

сары: <Я люблю тебя и верю тебе, брат мой каяк, -

говорил он лодке. - Ты знаешь язык моря, ты знаешь

повадки волн, в том твоя сила. Ты достойный каяк,

лучший среди всех, соструганных мною. Ты большой

каяк - два лахтака и еще нерпа вмещаются в тебя.

Ты приносишь удачу нам. Поэтому я уважаю тебя> (с.

124).
А не свое - невспыльчивость, завидная рыбья сту-

денистость крови, терпение, что в старике и в отце

мальчика. Хотя в Мылгуне, в его истерике к шаману

ветров, мы узнаем приливное биение и Дюйшена, и

Танабая: свой брат, киргиз он в нивхах.
Ну а теперь Рыба и Конь - эту пару

продумаем: что тут нового проявится из сопоставления

обоих существ, рассматриваемых как космические, как

модели мира?

эта есть в нем ипостась, когда он - лошадь, коняга

и кляча - все женского, запомним, рода). Но он -

благородный жеребец, иноходец, птица во животных

земли, конь-огонь. Пегас поэзии вдохновенный, ветер,

скорость, властелин горизонтали, просторов насушных,

- как большая рыба-кит, Моби Дик - властелин Оке-

ана, Первоматерии. Кит - чрево (матка); в себе носит

Иону, образуя кентавра верхом вовнутрь. Конь же -

вывороченная наружу полость - изнанка кита с

Ионой, воссевшим с поверхности. Конь - кит пере-

лицованный. Конь весь - воплощенная наружа, внеш-

ность, царство поверхности и плоскости, где - рос-

кошь дали, движения, скорости. Рыба-кит - воплощен-

ное нутро, недро, полость, объем, глубина (как и без-

дна моря-Океана, где они плавают). Рыба есть глубина

во глубине, как конь есть поверхность (спина, где вер-

хом сидят) по поверхности (земли).

рев плоский уровень истории, славы, героизма эффек-

сума: кесари - на конях, а терпеливцы - во рыбах

(Иона) и молчаливцы. <Полцарства - за коня!> - во-

склицает Ричард III у Шекспира, и недаром они в урав-

нение вступают: конь и царство. Конь - животное

раджаса (так элемент-субстанция-<гуна> страсти имену-

ется в индуизме), кшатрия и раджи. Недаром коня в

курган с князем хоронили (ср. <Песнь о вещем Олеге>),

и ашвамедха (жертвоприношение ритуальное коня) в

Индии - символ приношения мира сего в жертву ат-

ман-Брахману.
И не случайно именно американская цивилизация,

вся нестерпимо-ургийная, трудово-усильная, наброси-

лась на рыбу в воде, ее преследовать и казнить: <Моби

Дик>, <Старик и море>... Тут не просто сюжетец, а

мифологическое отмщение, возмездие. Капитан Ахав -

это мятежный Иона, восставший из чрева кита во Эро-

се (Любви-Вражде) к своему поглотителю, в смертную

охоту за ним пустившийся. Рыба ведь - антиургия (ры-

ба в воде = безмятежность, беззаботность). А амери-

канец - воплощенная забота, тревога, бешеная гонка-

спешка трудово-усильная. Оттого-то рыба-кит его драз-

нит, искушает - как Бог, сатана или женщина (неда-

ром всеми родами Белый Кит у Мелвилла означен -

см. выше) - своим безусильно-царственным существо-

ванием. Потому Ахав на фоне Белого кита становится

как одержимый, проявляется его сущность бесноватого -

а этот себе плывет, как ровное в себе бытие-небытие,

равнодушное к тревогам бешено трудящихся людей.

гизия, архиматериковая земля) и Северная Америка,

меж двух океанов себя ощущающая, и никто, туда по-

павший, не миновал ладьи Харона через Океан-Лету

Атлантики, - так и антиподно отношение к большой

Рыбе в повести киргиза Айтматова и американцев Мел-

вилла и Хемингуэя. У тех Эрос - убить эту женщину

(и для Старика Хемингуэева рыба и море - <она>;

по-испански люди, которые его любят. Порою те, кто

его любит, говорят о нем дурно, но всегда как о жен-

щине, в женском роде> ^ любить = погубить, изнаси-

Пятая колонна. Старик и море. - М.: ГИХЛ, 1972. - С. 609.

лю, - и нет в этом воительстве чувства неги, а лишь

Эрос воли к власти. В повести же Айтматова - именно

отказ от себя, от своей твердости, отдача, уступка,

расслабление, покорство, истаивание в неге страсти и

готовность к Любви-Смерти самому, быть ее жертвой,

быть Рыбой (Океаном) пожранным. И в этом тоже чув-

ствуется кочевник, привыкший даровое получать, а не

усильно производить (как земледелец иль мастеровой,

горожанин) свою пищу.

биль для гонки и убиения Рыбы. Недаром так подробно

об оснастке <Пекода> и о рыболовной снасти Старика

рассказано в американских повествованиях, историях -

и о ловкости рук-трудяг... В нашей же повести умение

как активничанье (мореплавания, охоты) отходит на

второй план по сравнению с умением слышать волю

другого и, значит, терпеть и отдаться... Территория по-

вести на одну шестую занята мифом о Рыбе-женщине,

как ей отдавались людские мужи, и наполовину - рас-

сказом о терпении-недеянии, дао-самоотречении: как

совершался уход одного за другим в бездну...

памяти, нет ли мифологемы российской про рыбу и

человека?
А как же! А <Сказка о рыбаке и рыбке>! А <Седко> -

былина! А русалки!.. Но в общем - не тянет во срав-

нении с мифами о рыбах мореприбрежных народов.

Русский Космос - континент-материк: матери-сырой

земли протяжение по преимуществу. И тут скорее реки

= рыбы русских равнин, во океане земли: они и гло-

тают (Волга - княжну) жратву - утопленников, как

Кит - Иону.

Власти (Америка, германство) и не по линии чувствен-

ной неги Эроса-Любви супружеской, - но тут отно-

шение сострадания и услуги ближнему, братства: ста-

рик отпустил рыбку, сжалился над малой: рыбка сжа-

лилась над стариком гонимым-мучимым. И тоже тут

женское соперничество вокруг старичка: ревность ста-

рухи к рыбке, хочет, сухопутная и сухопарая! - занять

место владычицы морской, вытеснить надувается - и

прогорает: после всех героических напряжений - раз-

битое корыто. <Ушли! - Врешь! Все там же!> - как

говаривал Мусоргский. Проглядывается тут и воля рус-

10 422
ской матери-сырой земли, ведьмы, старухи - к власти

и над водной стихией, но играет не на умении и силе

своей, а на божественном долготерпении и жалости

того, кто трудится...
В германо-скандинавских народах - обратный ак-

цент. Ундина, водяная .женщина, влюбляется в челове-

ка, принца, и ради него идет на страдание и жертву.

В сказке Андерсена <Русалочка> дева морская из люб-

ви к принцу претерпевает мучительную операцию раз-

двоения единого: хвоста - в пару ног: <Твой рыбий

хвост, - объясняет русалочке бабушка-ведунья, - ко-

торый у нас считается красивым, люди находят безоб-

разным, Ведь они мало смыслят в красоте; по их мне-

нию, нельзя быть красивым без двух неуклюжих под-

порок - <ног>, как они их называют>^.
Вспоминаются еще: Лорелея, что ловит и губит, си-

рены = рыбы-птицы-девы, да мало ли еще кто!..

рученная хищность природы, обращенная на службу-

дружбу и любовь человеку. Это его торжество над

хищностью: превратить ее из вражды - в предельную

преданность, так что <верный, как пес, как собака> уж

притчей во языцех стало: <собака - Друг человека>.

Пес - это привязанность, абсолютное доверие, отсут-

ствие своей воли. А ведь превратная воля - начало

сатанинства, и оно тоже образом пса знаменуется...
Пес есть бес и пасть-смерть на службе-дружбе к

человеку, жизни. Главное в нем: пасть-клыки (= смерть,

казнь и ад) на ногах-скоростях. Заглатыванье - вер-

тикально вниз, в пасть-про-пасть, падение: а ноги =

кони по пространству. Пес (волк) - спринтер, корот-

кодыханный скоростник, в отличие от коня - мара-

фонца горизонтали.
Конь открыто-пространствен, Волк-пес - лесен.

<Собачий нюх> опять же: обоняние == способность не-

видали, леса произведение: там, где ни зрение, ни слух

(они требуют наличного присутствия, быстро исчезают,

не оставляют следов в пространстве) не работают, там

само пространство хранит след присутствия того, что
-Андерсен Г.-X. Сказки и истории. - М.: Московский

рабочий, 1956. - С. 62.

странственно-временной памяти об исчезнувшем, о ка-

нувшем: уже небытие - как еще бытие 1.
Чуткость - и ноздревое, и сердечное дело. Это

значит: там, где наружный сухой взгляд зрения никаких

примет, ни слух ударно-механический ничего не раз-

личают, никакого ничего присутствия, - там сердце

чует, ретивое ноет, нюх <различает>. Потому пес -

это и нюх и друг: т.е. и ноздри, и сердце верное,

сострадательное. (Но и <шестое чувство>, каким раз-

личают сокрытого, замаскировавшегося врага, - тоже

мыслится как <нюх>: им безошибочно отслаивают <на-

ших> от <ваших>, какие бы слова должные, похожие

ни произносил чуженатурный составом своим и скла-

дом внутренним, что пбтом-аурой проступает и лишь

на нюх улавливается...)
Пес - гений обоняния. А что это значит, обоня-

ние? Это стихия воздуха на грани с землей, уровень

низа, испарений кожи земли, ее пота: кому-то ведь

надо этот язык ведать из существ - и головонагнутые

вниз хищники кошачьи и суть ведуны этого уровня

бытия.
Вот пространство, любое место возьмем: оно - ва-

куум для волн зрения и слуха, но не для нюха: для

него оно - занятость: инфра-и-ультра-излучения абсо-

лютно черного тела заполняют этот континуум, там по-

лно следов, как на земле: следо-пыты и искатели -

вот кто псы = ученые-исследователи, неутомимые, бес-

корыстные. Поиск, разведка - в доброохотку идет, на

свой страх и риск: охота - дело охотное, дело хоти

и воли. Сосуд воли - вот кто пес. Воли и злой, и

благой. Но или - или, тотально, а не смешанно, как

это во людях переслоено...

полный смысла, словарь языка нюха... При телесности

он и материальности, пес и нюх, приставлен, - но

чует душевность плоти и прямую духовность материи

и духи вещей, как ум - их идеи (= виды).
1 2 .IV. 7 7 г. Перепечатывая через два месяца после написания

тогда, припомнил в этом месте мысли еще и стихотворение Тют-

чева : войдя в комнату, только что оставленную

возлюбленной, <Волшебную близость, как бы благодать, // Раз-

литую в воздухе, чувствую я>-ив запахах и ароматах воз-

любленная играет с ним в прятки...

и верно, место заповедное, избранное в бытии, место=

= <я>. И в повести нашей Пегий пес - сопка-примета

места дома, уюта жизни.

степь, Пес = лес. Значит, вошь он зарослей=волос зем-

ли накожных, трудных для бега, запутанных - но за-

щитных оседлому: тому, кто не на горизонталь, а на

вертикаль (как дерево) ставку кладет: любит место и

родину. Пес - не кочевник, но оседл, <земледелец>.

га. Привязчивость ведь невозможна в рыбе: к чему? -

когда все течет-расплывается, никакого нет бытия осо-

бенного; нелепа она в верблюде, даже в коне: они к

хозяину-всаднику, но не к месту могут быть привязаны.

Что место им, долгоногим, от земли возвышенным!

Презрительно оно. Пес же не только хозяина любит,

но и место, низ земли, родину. Недаром так запечат-

леть-отметить каждый кустик-кочку своим вниманием,

приподняв заднюю ножку, норовит.

дебрях невидали: есть человеку продолженное его зна-

ние и чувствилище, самоходный орган чувств, аппарат

и локатор-прибор, сконструированный не техникой, а

любовью и лаской и пущенный поперед батьки - в

пекло... Так что подобно тому, как палка-винтовка в

руках есть рычаг-орудие механического, количествен-

но-силового проницания пространства (критерии тут:

масса и скорость), - так и собака - орудие труда

познавательного, качественно-чувствительного.

чится волей-охотой к высказыванию: в нем молчание -

не мудрость, а заклятье-проклятье немоты - тому, в

ком полнота чувств, и мыслей, и слов сообщить чело-

веку-другу - переливается через край высунутого язы-

ка и слезится из глаз.

модуса существования человека в лесех, а не во весех

и градех, и одним видом своим присутствие при нас и

в нас этой стадии бытия и миропонимания отмечает-

знаменует. И он - среднеполос и арктичен (собаки =

кони там, в тундре: нарты везут): шерстян-волосян.

Конь же - гол как сокол, умеренно-климатичен. Вер-

блюд шерстян уже от гари-жари: сам на себе растит

колодцем нутряным.

ценен, что он есть Смерть на цепи (самый лютый враг

наш - волк), прирученная; не нам, а врагу-чужаку

смерть-пасть: фас! - и нету. <Последний же враг ис-

требится - смерть>. И она первой, во лице-морде-па-

сти собаки, перешла на нашу сторону из хищного цар-

ства природы и звериной борьбы за существование -

на рельсы дружбы, братства, веры, любви. Пес и есть

обращение природы в новый закон-завет, приведение

ее во христианский, как говорят, вид. Пес - природ-

ный предтеча Христа: тварь бесконечно самопожертво-

ванная. В пушкинской сказке о мертвой царевне он

яблоко злое, вражье-сатанинское, причастник неког-

дашний этого царства: ада-зла (знает его язык, ему пре-

датель, а человеку перебежчик-доносчик-новообращен-

ный и рьяный в вере новой прозелит) - разгадывает-

раскусывает и жертвенно сам съедает и умирает...
Так вот в чем метафизический талант-нюх собаки:

это есть ее веданье языка иного мира и козней зла,

ада и смерти (откуда пес сам некогда исшел) - и их,

коварных, она следы малейшие повсюду находит и до-

носит человеку: и в уголовном розыске злоумышлен-

ников язык следов ведом псам.

хищно-природный, который теперь обитает в его ню-

хе-чутье средь матьмы, в невидали вещества (по-

<свящ>-енный он в ее, матьмы-материи, мистерии) раз-

личение смыслов вещей разных тут, - и язык любви-

веры-преданности-жертвы, обращенный в немоте на хо-

зяина и выражаемый не в словах, а в жестах поведе-

ния, в актах бескорыстной службы и безоглядного са-

мопожертвования. Т.е. <не по словам, а по делам> -

абсолютный в нем пример этого принципа и осущест-

вление: без лести словом (нем на это).

лижется - чувственная: <сука>, <кобель>, <собачья

свадьба> - яростного Эроса все обозначения. Так что

и в этом: в развитой чувственности накожной - собака

есть приближенная к человеку тварь: личность-особ-

ность-самость и <я> - и тем сильнее и значительнее

ее жертва, ибо самочувствования способность в ней

уже проснулась-развилась.

ловек и нашего ради спасения> легшие на эксперимент

и вивисекцию на алтарь науки, - тоже новохристиан-

ское дело самоотвержения в них чтить мы и помнить

должны.
А разведение сейчас собак в городах вместо детей-

людей о чем говорит? Об ответном, навстречу собаке,

расширении человека: у пса научился он самоотвергать-

ся и не столько любить род свой, и племя, и щенков

своих, - но инопородное существо: к нему, по контр-

асту, больше тяга: и Эрос: не по тождеству, не подо-

бное к подобному влечется, - но по полярности и

дополнительности действует Эрос.

человека нынешнего языку немоты, сердечности и чут-

кости, отзывчивости, наитию интуиции, иррационально-

сти: опыт понимать инопланетян, жителей иных циви-

лизаций, существ иного склада...
Характерно, что именно в поздней литературе и ис-

кусстве, в XIX-XX вв., появляются: <Собака Баскер-

виллей>, <Белый клык>, <Белый пудель>, <Муму>,

<Каштанка>, <Дама с собачкой> и т.п. (Правда, и в

<Одиссее> верный пес узнает хозяина.) Душевность,

интимность, внутренний мир души когда достаточно ра-

зовьются в человеке, тогда способен он становится чу-

ять <вздох угнетенной твари> - <меньших братьев на-

ших> по бытию, и особенно ближайших и первопри-

рученных, первоподобных нам собак преподобных. Гу-

ляет в <Униженных и оскорбленных> старик с Азор-

кой; англичанин с бульдогом = самоходный дом под

охраной сторожевой. И это уже бездомность горожа-

нина и душевную его бесприютность знаменует, так

что на прогулку <все мое (вы) ношу с собой> - душу

живу свою на поводке вывожу-прогуливаю. Ибо что

есть Дама, которая с собачкой? Это такая же одинокая

душой псина-тварина, жаждущая отзыва и ласки, - и

столь же стыдливая и немая: <догадайся сам!> В лесных

дебрях города и джунглях бесчеловечности скитники

они - бортники опять, охотники за лаской и сочувст-

вием, - человек с собакой.

щенка именно? Да потому что - ближайший ближний

и брат меньшой, да еще и иммунитет к зверям, страш-

ному звериному царству природы, жизни и их закону:

волк, а свой! <Верно служит>! И в <Синей птице> Пес
безотказно и надежно предан детям, знаменуя чистую

и бесхитростную душу. <Будьте как дети!> - сказано.

Можно сказать тождественно: <Будьте как собаки>...

Но тут осекся: двуликий Янус ведь пес - и лют, и

любящ, смотря кому. Избирателен, а не всеобщ: точе-

чен, а не пространствен. Одно любит единичное во

мире исключительно, а не Единое и всё: не равен и

не равнодушен ко всему, как мудрец, - но антимудрец

он, и излучается из него совсем безрассудная любовь

к единичной этой точке, существу, ни за что. И в этом

еще - зачем пес человеку: самоутвердиться в единич-

ности-самости своей: пусть весь мир меня презирает,

человечество клянет, закон осуждает, даже дети отре-

каются, но меня абсолютно и беззаветно любят мать

и собака - и тем я уже поддержан в бытии и утвер-

жден, могу миру всему противостоять...

версуме, его незаменимости - только любовью удо-

стоверяется моногамной да преданностью пса. Значит,

и обратно: при виде и мысли о псе нам должна эта

идея навеваться: незаменимости и абсолютности всяко-

го существа, души живы, человека, собаки, травинки...

если б Кантово ее изложить. А тут мы дали к такой

теории - Пролегомены...
Пес и Рыба. Муж и Жена. Сушь и Влажь. Жизнь

и Смерть. Быт и Страсть. Быт и Бытие. Любовь = друж-

ба-служба, самоотдача ближнему, - и любовь, себе

жертвы требующая (как Клеопатра и Тамара: <ценою

жизни - ночь одну>). И познавший раз любовь Рыбы-

женщины уж ужален ею, и невменяем всю жизнь, и

алчет ее вновь и вновь, и томится и плачет на берегу -

как тот прародитель увечный народа нивхов...

бытия. Пес - выручка, звериночка-выручалочка; Рыба -

обручение <гробовое>, потустороннее. Пес весь дома-

шен, уют Haus-a. Рыба - Raum бесконечного простран-

ства...
Так что ой как многомысленно биение духа меж

Псом и Рыбой, в которое сам впал и нас погрузил

писатель в повести! Меж созвездиями Гончих псов и

Рыбы - Лира наша на сегодня...

шуйчата, осклизла, холодна. Лишь формою ослепитель-

на для души: небывало гладка и обтекаема. Пес же
формою коряв, неказист, угловат, растопырен, как

пень-колода-коряга.

росах, сложностях. Смерть же - проста абсолютно,

ясный ответ и разрешение однозначное всех мучений

теплокровных жизни. Нема она и молчалива, как рыба,

для которой нет вопросов и все - несомненно. И не

дает ответа на все вопрошения наши гамлетовские о

том, что потом? - но просто забирает к себе в полон

чрез самоубийственный в нас Эрос страсти, им греясь,

как рыба в воде, хладнокровная.
И держал однажды ее в руках, в объятиях, и вы-

тащил на мель, и мог бы ею возобладать, убить ее,

Смерть, охотник Орган, - да сжалился по-псиному,

по-человечьи, над чужою бедой - и выпустил - не

золотую рыбку, а уж самоё Владычицу Морскую, ко-

торая служить уж не будет, а вдругорядь заберет без

остатка (что и случилось под конец в повести)...
Но и обратная трактовка возможна: Пес (волк) =

пасть, смерть. Рыба же = икра, семя, начало жизни из

Бытия... Однако эта трактовка - учено-логическая, на-

учно-биологическая, - а не душевно-образная, которая

тут в силе, в повести нашей, тогда как та здесь будет

натужна...

171)- напоминает старик Орган отцу мальчика, объ-

ясняя свое решение уйти в небытие немучительно для

других. Даже в этом, в модусе смерти, собака само-

отверженна, как и в образе жизни, и есть образец

человекам, модель модуса вивенди.

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ВАРИАНТЫ

вырабатывают абстрактные представления и понятия,

очищая их от первичных образов и смутных созерца-

ний. Однако так ли уж чист сам суверенный <чистый

разум>? Не просачиваются ли из национальной куль-

туры, из языка и природы в построения мыслителей

такие интуиции, которые окрашивают их особенным

образом, так что инвариант Единого (а именно его всег-

да домогается философ) неизбежно предстает каждый

раз в вариантах, определяемых во многом принадлеж-

ностью мыслителя к той или иной национальной куль-

туре? l
Эти вопросы составляют содержание настоящей

главы, посвященной исследованию национальных обра-

зов Пространства и Времени в основном через анализ

их этимологий в разных языках, с привлечением мета-

фор, образов и других символических форм, характер-

ных для национальных культур. Конечно, термины и

понятия наук чаще всего используются вне содержа-

ния, которое залегает под этими образами, однако

смысловые линии и следы метафорического происхож-

дения не могут не сказываться в содержании, которое

мыслится под термином. Причем связь эта - не только

ограничивающая универсализм понятия, но и творче-

ски-эвристическая.

Время> - обязательно вместе, как уже неразложи-

мое сочетание, наподобие фольклорных сращений:

<красна девица>, <бел-горюч камень> и т.д. А вот Ре-

не Декарт, например, в таковом сочетании не чувст-

вовал надобности.
Есть сплошняк протяжения=вытягивания (ex-tension),

все плотным веществом залито из частиц с разным дви-

жением-кишением: ну да, в кишках бытие; мир - как

сплошная внутренность без границ. Внутрь нас если

Время? Для физиологии и процессов ассимиляции-дис-

симиляции, обмена формами, движениями важно, чтоб

шло кругообращение вихря, потоков вверх-вниз, вбок -

но нужно ли там время? скорость? Тут даже естест-

венная шкала и мера есть: биение сердца, вдох-выдох,

т.е. не привнесенная извне (так, Кант увидал представ-

ления Пространства и Времени как наши предписания

Космосу), а своя, внутренне присущая и сращенная,

Время тут работает, а не стоит извне, соглядатаем (как

в Ньютоновой системе мира как пустоты), так что его

извне можно накладывать и примерять.

тут в-ширность, все притерто друг к другу, касается,

испытывает сжатия, разряжения-облегчения продох-

нуть, толчки, и всё - от соседей (даже свет, по Де-

карту, есть давление соседа-частицы в глаз), и никакого

тебе расстояния: оно - иллюзия (движение ведь, по

Декарту, есть всего лишь смена соседства). И не имеет

охоты Декарт измерять расстояние от Земли до Луны,

Солнца, орбиты планет, как это делают Кеплер, Гали-

леи... Нет у него охоты и к астрономическим числам,

им удивляться и ими поражать профанов.
Представим: если закроешь глаза - что тебе мир?

Облегание, которое то плотнее, то воздушнее - вот

и все. При чем тут пространство? В его понятие ведь

прежде всего входит рас-стояние, от-стояние и - кста-

ти (и это NB) - от корня <стоять>, distance - тоже.

И это логично: само пространство обозначается в фило-

софии западной культуры латинским словом spatium -

от spatior (шагать). И французское espace и английское

space оттуда же. А вот немецкий термин для <про-

странства> - Raum - прямо со значением <пусто>,

(улицу от снега), уносить (мусор), отодвигать, отстра-

нять, устранять; освобождать>^
Итак, германское чувство пространства есть <от-

странство>, у-странение, а не распро-странение - про-

тяжение - растекание некоей полноты-жидкости (как

у Декарта).

В словаре Пауля: мецк, rum) - общегерманское слово (англ. room), ко-

рень связан с лат. rus, Land - земля (деревня. - Г.Г.)

обозначает первоначально: пустое, незаполненное (das

Leere; Unausgefullte) (откуда также значение производ-
ного глагола raumen); и лишь вторично: нечто протя-

женное (etwas Ausgedehntes - "вытянутое" - вот не

мецкое слово для Декартова "протяжения", а не Raum. -

Г.Г.), растянутое определенным окружением (von

bestimmter Begrenzung...)>.
Если у Декарта extension - само из себя вытяги-

ванье, растягиванье, без думы о том, куда, откуда, а

просто изнутри идущий импульс, то в германстве про-

тяжение сразу, изначально, в самом понятии связано

с границами, формой (стены всеопределяющего Haus'a

маячат в подсознании), которые извне соделывают себе

нутрь, пустоту. Стены (пределы) суть субъекты Про-

странства-отстояния: оно - их функция: и действитель-

но, стены от-стоят, рас-стоят, рас-ставлены. У Декарта

есть где-то рассуждение на тему: что, если бы между

стенами дома была подлинно пустота? Тогда они, по

его суждению, сошлись бы, ибо на них извне - дав-

ление всего мира без противодавления: нарушен ба-

ланс. В германском же понятии действие обратное: сте-

ны как бы начинают отступать друг от друга (имеют

эту способность и мощь) - и образуют для себя пу-

стоту, чистоту, нутрь,
<... без оглядки на то, исполнено оно содержимым

или нет (mit Inhalt ausgefullt)>2. - Г.Г.)

Итак, Декартово extension - протяжение - это

самоучреждающая (ся) полнота Матери (и): по образу и

подобию жидкости растекается и, растекаясь, именно

творит, образует протяжение. Ибо возникает вопрос:

куда растекается? Уж должно быть пустое место для

них... Но это тогда другое основоначало - и, кстати,

оно-то и берется германством, которое в мироощуще-

нии исходит не из стихии теплой воды, которая через

chaleur расширяется и потягивается - как мы руки и

ноги протягиваем после сна (тоже важный внутренний

образ чувственной неги, покоя и блаженства - ср. и

у Декарта, и у Пруста). И это уподобление в духе

Декарта: он все время озабочен, чтоб пребывать в бод-

рствующем сознании; тогда и мир - честен, предстает

без обмана. Так что у него законно вместе сопряжены

ясное дневное очевидное - в разуме - и дневное

бодрствующее состояние вещества - в растяжении,

движении. Ибо, до того как Бог его толкнул, растолкал

увальня и подвиг, оно было поистине смертью, спало

мертвым сном в состоянии абсолютно твердого тела.

Итак, по Декарту, важнее вытяжение, чем куда вытя-

гиваться: само вытяжение и творит себе <место>. В гер-

манстве же важнее и интимнее - Дом бытия: со стена-

ми и пустотой внутри - для жизни, воли, души, духа.

Так что - как пустота образуется, по-мещение, жизнен-

ное пространство? - вот о чем его попечение, а что она

есть - это, несомненно, аксиома, так же как для фран-

цуза: пустоты - нет, а все есть - полнота.

И extension полностью Декарта удовлетворяет, ибо

тут одновременно понятия Матери(и), полноты, и того,

как она действует, живет, движется. Так что никакого

ему там еще дополнительного понятия пространства не

надо. Если б нужно было, он должен был бы прибегнуть

к слову espace, от латинского spatium (от spatior -

шагать, ступать; ср. немецкое spazieren - гулять). Но

ведь оно обязывало бы его к другому внутреннему со-

зерцанию, представлению: шагать, ходить, твердотельно

чрез пустоту, - что вполне родно для римски-италь-

янского мироощущения (Лукрециев космос: атомы и

пустота): твердые тела - камни - индивиды в пустоте.

Spatium есть пространство, творимое и меряемое ша-

ганием, т.е. дискретное, рубленое, а не плавное, жид-

костное, континуум, как Декартово extension. Так что

espace и spatium - понятия совсем другой физики,

чем Декартова. Им соответствует (ими генерируется)

физика наружи (а у Декарта - физика нутра, скорее

физиология бытия), где наружа крепка: стены, границы,

пределы (и там, как координатные плоскости - балки

и перекрытия, выстраиваются Пространство и Время),

а полость, нутрь - пуста, и туда вступают с боков-

границ твердые тела (куски, что ли, отваливаются от

стен?) и странствуют там, кинематствуют - <кейфуют>

в инерции, как сомнамбула под эгидой содержащих их

самодержавных координат - мер наружных им: Про-

странства и Времени.
Новейшая физика наделила сами эти тела априорны-

ми, врожденными им, ими генерируемыми Пространст-

вом и Временем: <тело отсчета>, как человек, наделяется

душой, нравом, как компасом, и свободой воли - для

относительного самодвижения в странствии по миру. Те-

перь каждое тело совершает -

<Путь Паломника>^.
А то, действительно, как было? Стоит наш ум где-то

на границе мира (где идут оси отсчета абсолютных

Пространства и Времени) и оттуда мгновенно все ви-
дит, чт6 на опустошенных от самости движущихся те-

лах происходит, отмеряет их. Слава Богу, заподозрил,

что не может из своего бесконечного прекрасного да-

лека видеть и разобраться, что там в теле действитель-

но происходит: заметил обманы, своеволия обнаружил

в теле (Лоренцево сокращение). Тут уж и надо стало

Уму перестраивать свой Дом бытия.
А ведь как он сложился, построился? У Декарта

<пространство> совпадало с материей-полнотой, кото-

рую потом Ньютон начал расчищать. Разогнал и обес-

смыслил во многом материю, лишил ее полноты прав

в бытии: собрал ее в сгустки - города частиц: тела с

определенными массами. Далее и их упразднил, заме-

нив математическими точками в центре тяжести тел,

так что и понятие массы лишилось совсем своего, са-

мостного смысла, а стало лишь коэффициентом (т.е.

<со-деятелем>, а не деятелем-демиургом в мире), пока-

зателем, мерой F/a, так что и вообще без нее можно.

Недаром были и есть основательные попытки строить

физическую систему единиц из двух составных: L и Т,

без М. И это вполне законное доведение до конца

математических принципов натуральной философии

Ньютона. Этот шаг, философически, и сделал Кант.
Но еще о Ньютоне. Это был подлинный поход на

материю как протяжение-полноту. Он ее рассек и вы-

членил как бы <сокрытые> в ней представления и обо-

собил их: выделил массу, которая есть уже обессмыс-

ленная материя, чистая пассивность; а смысл, выдав-

ленный из материи, представленной теперь как масса

(а ее, материи, свой смысл был: протяжение - эта

способность), извлек как квинтэссенцию (но уже не

материальную) и представил ее как абстракцию нашего

ума, и рас-ставил по краям опустошенной таким обра-

зом Вселенной, как координаты абсолютного <простра-

нения> и абсолютного <временения>.

Итак, Пространство и Время были выужены из моря

Матери (и) и, родившись, убили и отменили собой мать:

сначала - почти, у Ньютона, а потом философски поч-

ти совсем (Кант), а уж в энергетических теориях XIX в.

и в кинематических (квантовая, относительности) XX в. -

и физика стала без физики (ибо физика - от Ф^о>,

природа). И у Эйнштейна, в формуле Е = mc^[квадрат] масса

тоже заменима на L и Т, скорость, свет...

Но совесть в физике есть?!
И первородный грех убиения Матери(и) стал сказы-

ваться в физике в парадоксах теории поля, изгибах -

искривлениях, чудесах и фокусах ползучих мер (рас-

тяжимых, т.е. вон где опять материя-протяжение вы-

скочила: в окно забралась, коль гонят в дверь). Вот и

лихорадит нынешнюю физику - как Ореста эринии

за матере-убийство. Орестов грех в ней, комплексом

Ореста она одержима.

А что же сделал Ньютон, аннигилировав Материю?

Он создал свет - как Бог. Воистину правильно понял

его дело поэт Поп:
Был этот мир глубокой тьмой окутав

Да будет свет! И вот явился Ньютон .

И свет стал константой непреложной: у Эйнштейна

скорость света постоянна - к этому вело учреждение

Ньютоновой вселенной, так что Эйнштейн - завершал.
У Декарта ж и свет есть давление тонкой материи,

жидкостно устроен, как полнота.

В пустом пространстве Ньютона - Эйнштейна свет

носится, В Библии Божий дух носился над водой в

день первый творения, т.е. Декартов влаго-воздух: дух

ведь - ruah, женского рода. Так что Декартово состо-

яние вселенной чуть раньше Ньютонова, хотя оба -

в день первый. И выходит, что последовательность ми-

ропредставления в новой физике как бы воспроизводит

последовательность мифа о стадиях миротворения.

Итак, вынутые Ньютоном из материи мира смыслы

расположились по его пределам как стражи: Простран-

ство и Время: мир же сам по себе стал бессмыслен:

<пуст>, <безвиден> = безыдеен. Следующий шаг был

вполне последователен: Пространство и Время суть не

объективные категории бытия ^, но субъективные фор-

мы нашего, человека, ума: априорные формы нашей

чувственности, т.е. ориентированности вовне, наружу

(Пространство) и внутрь себя (Время). Т.е. если по

Ньютону они еще оставались в бытии, онтологически,

как Абсолютное Пространство и Абсолютное Время,

но остались там уже практически безработными (ибо

-работаем-то мы с относительными пространством и вре-

менем), как и Бог, вместо которого в заведенном им

однажды бытии управляются' со всем его наместники

в природе - три закона Ньютона, новая, земная Тро-

ица, - то следующий шаг, Канта, был: раз они в бытии

безработны, а работают только через нас, значит, они

не бытию нужны, а нам, мы без них не можем, они

суть субъективные формы сознания антропоса.
В этом Кантоном жестком самоограничении и бьется

доселе наука.

Но что это я стал автоматически Время прихваты-

вать, хотя вмедитировался только в Пространство, в то

разное, что может под ним иметься в виду?
Время - tempus (лат.). В этимологии его связывают

опять же с <тянуть> (лат. teneo, tendo, откуда и Де-

картовы термины extension - протяжение и

entendement - мышление-понимание-внимание). В Ок-

сфордском словаре английского языка (изд. 1955 г.):

ятно, от корня ti - простирать, протягивать (to stretch,

extend) абстр. суфф. - mon-man>. А германское ti в

немецком ziehen - тянуть, влечь, протягивать - не

сопряжено ли с Zeit? Но у немцев другое понятие

времени - как рубленого отрезка: время - срок; это

вечность - тянется, длится. Потому в <Этимологиче-

ском словаре латинского языка> д-ра Алоиза Вальде^

так харатеризуется tempus:

время> как промежуток, т.е. пустота, зазор между сте-

нами, которые суть что-то; т.е. это - между чем-то, не

самостояние. - Г. Г.), Zeitpunkt (<временная точка>: ин-

тересна здесь возможность схождения зазора-отрезка

пустоты, Zeitraum - в <точку>, Zeitpunkt = <укол>,

<пункция>. - Г.Г.): не бесконечно простирающееся

время> (nicht ) и потому

как временный отрезок (Zeitabschnitt)...
Т.е, рублено, трудово, предстает <время>, тогда как

<вечность>, длительность - гонийна^, самородна, ма-

теринска, женска. Недаром у Гёте все это сопряжено

в стихе: Das Ewig-Weibliche zieht uns hinan - <вечно

женское нас тянет>; ziehen - Zeit: Ewig же - из лат,

aevum - вечно, греч. alwv. И по звучности они сродны:

ewig, Weib, ziehen (e-i)- ширь-даль; фрикативные

(<трущиеся>) и

жүктеу/скачать 3.36 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: