Гаспаров М. Л. Занимательная Греция

тоже двумя словами: "Приди, возьми". Гонец сказал: "Безумец, наши стрелы закроют солнце".

Леонид ответил: "Тем лучше, мы будем сражаться в тени".

Кто воевал, тот знает, что самый страшный бой на войне - рукопашный. В древности все

бои были рукопашные. Сойтись на длину копья, на длину меча, ударить мечом, отбить щитом,

сделать выпад, уклониться, рассечь панцирь, ранить, убить, добить - таков был бой. Он был

бешен и кровав. Греки принимали напор персов сомкнутым строем. Это была железная стена

сдвинутых щитов и щетинящихся копий, и об нее разбивался и откатывался каждый натиск.

Воины уставали, но Леонид быстро отводил усталых назад, отдохнувших вперед, и бой

продолжался. Груды трупов громоздились в узком ущелье.

Бились два дня. В ночь перед третьим перебежчики донесли, что царское войско нашло

обходную горную тропу и идет грекам в тыл. Человека, который показал персам этот путь,

звали Эфиальт; кто он был и почему пошел на это черное дело, так и осталось неизвестным.

Еще было время отступить. Со спартанцами было три с половиной тысячи союзников из других

городов. Леонид их отпустил, чтобы ни с кем не делить славной гибели. Персы ударили с двух

сторон. Спартанцы приняли бой и погибли все до предпоследнего. Последний уцелел: он лежал

больной в ближней деревне и не участвовал в бою. Он вернулся в Спарту - его заклеймили

позором, с ним не разговаривали, ему не давали ни воды, ни огня. Он сам искал смерти и погиб

в следующем году в битве при Платее.

Имя царя Леонид значит "львенок". Па том холме, где пали триста спартанцев, греки

поставили каменного льва и высекли знаменитую надпись, сочиненную поэтом Симонидом:

Путник, весть отнеси всем гражданам воинской Спарты:

Их исполняя приказ, здесь мы в могилу легли.

САЛАМИН

Персы заняли среднюю Грецию. Дельфийские жрецы их приветствовали, фиванские

хотели выходить ни на шаг. Афины остались беззащитны. Взрослые мужчины перешли на

остров Саламин в аттическом заливе; женщин и детей перевезли через залив в пелопоннесский

город Трезен. Там их приняли по-братски: женщинам назначили пособие на прокорм, детям

позволили рвать плоды где угодно, а чтобы время не пропадало зря, наняли для детей учителя.

Греческий флот стоял у северного берега Саламина, лицом к Аттике. Здесь было

четыреста кораблей из двадцати городов, половина из них - афинские. Двадцать

военачальников держали совет в палатке на Саламине. Где принимать бой? Один за другим

вожди говорили: надо плыть к Коринфскому перешейку и сражаться там. Против был лишь

начальник афинян - Фемистокл. Он понимал, что если теперь отступить, то каждый город

уведет свои корабли к себе, и персы разобьют их поодиночке.

Фемистокла не слушали. "Ты человек без родины, поэтому молчи!" - сказал ему сосед и

показал через пролив - туда, где из-за холмов клубами вставал дым над горящими Афинами.

"У меня есть родина, и она - вот!" - отвечал Фемистокл и показал на пролив - туда, где

борт к борту стояли двести афинских триер. "Бели вы покинете Саламин - мы покинем вас и

всем народом отплывем в заморские земли!" Лишаться афинского флота было нельзя -

мнение одного перевесило мнение многих. Нехотя приняли собравшиеся решение дожидаться

боя у Саламина.

Военные корабли назывались "длинные", были низкие, прямые, как стрела, и с тараном

впереди (здесь - в форме крокодильей головы). Торговые корабли назывались "круглые",

были емкие и высокобортные. "Длинный", с двумя рядами весел, изображен справа,

"круглый", с двумя рулями на корме - слева. Видимо, это военный корабль нападает на

купеческий

Фемистокл понимал: решимости хватит ненадолго. Ночью он послал в лагерь персов

своего доверенного раба. Часовые отвели его к царю. Раб сказал: "Царь, меня прислал

афинянин Фемистокл, желающий тебе победы. Греки хотят бежать: отрежь им выход, окружи

их и разбей. Они враждуют друг с другом и не устоят против вас". Царь выслушал и поверил.

Той же ночью персидский флот занял оба выхода из залива, где стояли греки: и с запада от

Саламина, и с востока. Теперь греки должны были принять бой - не охотой, так неволей.

Царь поставил свой трон на высоком берегу Аттики, над восточным Саламинским

проливом. У подножия трона сидели писцы, готовые записывать для потомства все

подробности будущей победы. Как на ладони они видели плотный строй персидских кораблей,

вдвигающихся в узкий водный коридор, и длинный ряд греческих кораблей, ожидающих их на

выходе - бортами друг к другу, окованными носами к врагу. Наступающим нужно было

далеко проскользнуть вперед, развернуться и встать лицом к греческому строю. Это было

трудно: места было мало и времени мало.

И вот, когда головные корабли персов уже развернулись, средние корабли еще плыли

вперед, а задние теснились в проливе, со стороны греков грянула труба, вспенилось море под

веслами, и вся цепь их медноносых судов двинулась вперед, разбегаясь с каждым взмахом

гребцов. Царский флот принял удар. Все смешалось в проливе: треск бортов, скрип весел, крик

бойцов, лязг оружия, стоны раненых взлетели над битвой к золотому Ксерксову трону. Суда

сцеплялись крючьями, проламывались под таранами, бились о берега, рассыпались обломками,

тонули. Люди - убитые, раненые, живые - громоздились на бортах, скользили, падали в море

и захлебывались в кровавой воде, а над их головами с треском сшибались новые и новые

корабли.

Бились так: корабль проходил борт о борт с вражеским кораблем, в щепы ломая его

торчащие весла, а потом разворачивался и тараном, носом в бок, прошибал и топил

беспомощного, безвесельного врага. Нужно было суметь ударить во вражеский борт, не

подставив врагу собственного борта. Корабли у персов были не хуже, чем у греков, и

финикияне были моряки не хуже, чем афиняне. Но за греческими кораблями было больше

простора для поворотов, а за персидскими было тесно от новых и новых судов, подходивших из

пролива и рвавшихся отличиться перед лицом царя. Больше царских кораблей погибло друг от

друга, чем от греческих.

Близился вечер. Остатки персидского флота собирались в афинской гавани. Их не

преследовали: греки еще не верили собственной победе. Ночью Фемистокл опять послал раба к

царю. Раб сказал: "Царь, Фемистокл желает тебе добра: знай, что греки хотят плыть к

Геллеспонту и разрушить твои мосты. Опереди их!" Ксеркс поколебался и приказал своим

главным силам отступать. И тогда в греческом стане началось ликование.

Это был еще не конец. В Греции осталось малое персидское войско во главе с уже

известным нам Мардонием, и оно все еще было больше всех греческих войск вместе взятых. В

следующем году вновь были выжжены Афины, вновь медлили со своей помощью спартанцы,

но когда они подошли, то при беотийском городе Платее состоялся решающий бой. Это было

испытание на выдержку. Греки стояли строем на холмистом взгорье Киферона, персы осыпали

их стрелами снизу, из зеленой речной долины: кто кого переждет, кто кого вынудит выйти и

принять бой на неудобном месте. Переждали греки. Персы не выдержали их отпора и

обратились в бегство; Мардоний погиб; греческий вождь Павсаний, племянник павшего в

Фермопилах Леонида, торжествовал победу и возмездие. И в тот же самый день, когда при

Платее было разбито персидское войско, на противоположной стороне Эгейского моря, при

мысе Микале, был разбит остаток персидского флота. Только теперь Греция могла считать себя

спасенной. Оборона кончилась, началось наступление: афинский флот и спартанское войско

двинулись на север, к Геллеспонту и Боспору, освобождать морскую дорогу к

причерноморскому хлебу.

Кстати, о греко-персидских войнах

Я надеюсь, что никто из читателей не поверил буквально в греческие подсчеты

количества персидских войск. Один военный историк подсчитал, что если бы в войске Ксеркса

действительно было пять миллионов, то оно растянулось бы через всю Азию от Геллеспонта до

столичного города Суз, то есть на две с половиной тысячи километров. Греки преувеличивали

его размеры раз в сорок. Это оттого, что у страха глаза велики, а страх в Греции в тот год царил

небывалый.

Заодно историки долго думали, что Афонский канал, прорытый Ксерксом, - тоже

выдумка, легенда. Но в этом их разубедила аэрофотосъемка. С самолета увидели: через

перешеек тянется темная полоса; значит, там гуще растут кусты и травы; а это значит, что

земля под ними разрыхлена больше, чем по соседству, и за две с половиной тысячи лет не

успела полностью слежаться.

Что больше всего удивило самих греков, так это то, что самый сильный греческий флот

оказался у афинян. Но тому были свои причины. Мы знаем, что поколением раньше Афины

были сухопутным государством, и весь свой флот они выстроили по совету Фемистокла за

десятилетие между Марафоном и Саламином. Как раз в это время в Греции стали строиться

корабли нового образца (изобретенные в Финикии) - триеры, не в один, а в три ряда весел,

гораздо более быстрые. Весь афинский флот уже состоял из таких кораблей, а у прежних

морских государств старых кораблей было больше, чем новых. Так одним рывком Афины стали

великой морской державой.

ФЕМИСТОКЛ И ПАВСАНИЙ

Героем Саламина был афинский вождь Фемистокл, героем Платеи - спартанский царь

Павсаний. Это им больше всего были обязаны греки победой. Но прошло десять лет - и оба

они стали изменниками и врагами народа. Старый Солон еще раз оказался прав: видно, от

успехов могла кружиться голова не только у восточных царей.

Для Фемистокла этот взлет к успеху был особенно быстр и крут. Он был незнатен и

неучен, но талантлив и честолюбив. Неучености своей он не стыдился. Его попрекали: "Ты не

умеешь управляться с лирой", - он отвечал: "Зато умею с государством". Его спрашивали:

"Кем бы ты хотел быть, Гомером или Ахиллом?" - он отвечал: "А кем бы ты - олимпийским

победителем или глашатаем, объявляющим о его победе?" Зато, когда Мильтиад победил при

Марафоне, Фемистокл не находил себе места от зависти. Он говорил: "Лавры Мильтиада не

дают мне спать".

Теперь он стал самым знаменитым человеком в Греции. После Саламина греческие

военачальники устроили голосование, кто из них лучший; каждый назвал лучшим себя, а

вторым - Фемистокл а. Награда была присуждена Фемистоклу. Когда он зрителем пришел на

Олимпийские игры, ему рукоплескали громче, чем бегунам и колесничникам. Один завистник с

маленького острова Сериф сказал ему: "Ты обязан этой славой не себе, а своему городу!" -

"Ты прав, - ответил Фемистокл, - ни я бы не прославился на Серифе, ни ты в Афинах".

До Фемистокла Афины - несмотря на Солона, Писистрата, Мильтиада - были в Греции

государством второстепенным. Фемистокл первый захотел сделать этот город, выжженный

дотла, самым сильным в стране. Для этого нужно было прежде всего окружить стенами город и

порт. Стройка началась; спартанцы забеспокоились. Фемистокл сам поехал в Спарту, завещав

строить как можно быстрее. Спартанцам он сказал: "Не верьте слухам, стен нет; пошлите

послов убедиться, я буду заложником". Послы поехали и увидели стены уже во всю высь.

Афиняне задержали послов и выменяли их на Фемистокла. Покидая Спарту, Фемистокл

говорил: "Вам ли к лицу властвовать не вашей доблестью, а чужою слабостью?"

Фемистокл понимал, что главным врагом Афин будет то государство, которое до сих пор

было самым сильным, - Спарта. Именно Спарта, а не Персия - персидский царь мог бы даже

стать полезным союзником против Спарты. Фемистокл знал, что делал, посылая к царю тайных

гонцов до и после Саламина: теперь царь помнил, что афинянин Фемистокл желает ему добра.

Знать всех городов привыкла дружить со Спартой - афинская тоже. Фемистокла стали

травить. Говорили: "Как ему не надоест напоминать о своих заслугах!" Он отвечал: "А как вам

не надоест получать от меня услуги?" Поэт Симонид, все свои стихи помнивший наизусть,

предложил научить его искусству памяти. "Научи меня лучше искусству забывать", - горько

сказал Фемистокл. Он говорил: "Для афинян я развесистое дерево: в непогоду под ним

укрываются, в ясный день ему ломают сучья".

Чтобы расправиться с Фемистокл ом, было прекрасное средство: остракизм, суд черепков.

Раз в год афинские власти обращались к собранию: не кажется ли народу, что кто-то стал

слишком влиятелен и может сделаться тираном? Если народ говорил "да", то устраивали

голосование: каждый писал на глиняном черепке (по-гречески "черепок" - "остракон") имя

того, кто казался ему опасен для свободы. Получивший больше всего голосов уходил в

изгнание на десять лет. Он не считался преступником, такое изгнание было даже почетным:

изгнан - значит, влиятелен. Но жить он должен был на чужбине. Таким остракизмом враги

изгнали из Афин Фемистокла. Археологи нашли на афинской площади целую груду черепков с

его именем - они были заготовлены заранее, как бюллетени для голосования.

Фемистокл бежал в Аргос. И здесь его судьба скрестилась с судьбой спартанского царя

Павсания.

Павсаний не был так умен и дальновиден, как Фемистокл. Но почет и славу он любил не

меньше. Когда греческий флот после Микале плыл выбивать персов из Геллеспонта и Боспора,

Павсаний был его начальником. Его встречали как освободителя. Власть сама давалась ему в

руки - ему захотелось стать тираном. Целью похода был Византии, ключ Боспора; заняв

Византии, он обосновался в нем как князь, надел персидское платье и написал Ксерксу письмо,

в котором просил руки царской дочери и обещал предать царю всю Грецию. Но когда

спартанские власти послали ему приказ вернуться, привычка к дисциплине оказалась сильней:

Павсаний вернулся. Никто в Спарте не посмел привлечь к ответу платейского победителя, но

он чувствовал вокруг себя недоброе. Павсаний заметался. Он опять пустился в Византии - его

опять вернули. Тогда он стал подговаривать илотов к восстанию, чтобы сломить спартанскую

знать и править самовластно. Вот тут-то и вступил он в сношения с Фемистоклом в Аргосе -

оба были чужими в своих государствах, оба ненавидели старую Спарту. Но сделать вместе они

ничего не успели.

Для спартанцев не было ничего страшней восстания илотов. Эфоры приказали схватить

Павсания как изменника. Павсаний укрылся в храме Афины Меднодомной. Окружавшие не

знали, что делать. Вдруг меж ними появилась старая мать Павсания. В руках у нее был кирпич;

она молча положила его на пороге храма и молча ушла. Храм замуровали и стали ждать, пока

Павсаний обессилеет от голода. Тогда его вытащили из храма и дали ему испустить дух под

открытым небом, чтобы не прогневать богиню-хозяйку. Но богиня оказалась человечнее людей:

она все равно разгневалась. Начались засухи и болезни; оракул сказал: "Отнятого у богини -

вернуть богине". И в храме Афины Меднодомной была поставлена статуя царя-изменника во

весь рост.

Фемистокл, узнав о гибели Павсания, бежал. Он написал персидскому царю: "Когда ты

был силен, а мы были слабы, я боролся против тебя. Когда ты был разбит, а мы стали сильны, я

помог тебе. Прими меня". И Ксеркс ответил ему: "Приходи".

Фемистокла в закрытых носилках пронесли через всю Персию от границы до столицы. В

пути он учил персидский язык, чтобы говорить с царем без переводчика. По персидскому

обычаю он простерся перед царем ниц. Ксеркс воскликнул: "О если бы афиняне всегда

изгоняли своих лучших граждан!" Он обласкал Фемистокла и дал ему в управление три города

в Малой Азии: на хлеб, на вино и на приварок. Впрочем, два из них еще нужно было отбить у

афинян. Там, в новых своих владениях, Фемистокл вскоре умер. Уверяли, будто он не решился

воевать против своих бывших сограждан и покончил самоубийством, выпив бычьей крови.

АРИСТИД СПРАВЕДЛИВЫЙ

Фемистокл и Павсаний погибли, потому что нарушили закон и меру греческой жизни. О

них вспоминали с уважением, но и с тревогой. А рядом с ними в числе основателей греческого

могущества стоял третий - живое воплощение и закона, и меры. Это был афинянин Аристид

Справедливый, и о нем вспоминали только с восхищением.

Он был чуть старше Фемистокла. Смолоду они спорили друг с другом в народном

собрании: Фемистокл требовал, чтобы государство опиралось на флот и заботилось о городских

бедняках, сидевших на веслах; Аристид - чтобы опиралось на войско и заботилось о

зажиточных крестьянах, носящих панцири. Вражда двух вождей была такая, что Аристид

говорил: "Лучше всего бы афинянам взять да бросить в пропасть и меня, и Фемистокла".

Дело дошло до остракизма. Это было за несколько лет до нашествия Ксеркса. Во время

голосования к Аристиду подошел незнакомый мужик с черепком. "Я неграмотный - напиши

здесь имя за меня". - "Какое?" - "Пиши: Аристид". - "А ты его знаешь?" - "Нет, но

больно уж надоело все время о нем слышать: Справедливый да Справедливый". Аристид взял

черепок и твердой рукой написал свое имя. Когда подсчитали голоса, Аристиду выпало уходить

в изгнание. Уходя, он сказал: "Пусть не придет такой тяжелый час, чтобы афиняне вспомнили

обо мне!"

Тяжелый час пришел: в год нашествия Аристид был вызван из изгнания, бился при

Саламине и командовал афинянами при Платее. Вражда с Фемистоклом этому не мешала.

Однажды, когда греческий флот после Микале зимовал в большой гавани, Фемистокл сказал

афинянам: "У меня есть замечательная мысль, но ее нельзя сказать при всех". Ему ответили:

"Скажи Аристиду: если он одобрит, одобрим и мы". Фемистокл сказал Аристиду: "Надо сжечь

все греческие корабли, кроме наших, и мы станем сильнее всех в Греции". Аристид объявил

афинянам: "План Фемистокла в высшей степени полезен, но в высшей степени несправедлив".

После этого афиняне запретили Фемистоклу выступать с предложениями.

Главным делом Аристида и Фемистокла был Афинский морской союз. Фемистокл его

задумал, а Аристид организовал. Освобожденные от персов острова и приморские города

радостно присоединялись к освободителям и готовы были воевать вместе с ними, лишь бы не

вернулась персидская власть. Чтобы эту готовность закрепить, нужно было договориться,

сколько кораблей в помощь афинянам обязуются выставлять большие города и сколько денег

платить - маленькие. Вот здесь и потребовалась вся Аристидова справедливость. Он объехал и

осмотрел все острова и города и всем назначил такие взносы, что каждый остался доволен.

Союзная казна была помещена на священном острове Делосе, а начальство над союзом

приняли, разумеется, афиняне.

Современников дивило даже не столько то, как справедливо Аристид разложил взносы,

сколько то, что он при этом ни с кого не брал взяток. В Греции это было редкостью. Аристид

вернулся из объезда таким же бедным, как уехал. Двое юношей поспешили посвататься к его

дочери; узнав, что на хорошее приданое рассчитывать нечего, они отступились. Народ наказал

их штрафом. Так Аристид, поборник старых крестьянских Афин, сам положил начало силе

новых морских Афин. Он не рад был атому, но так хотел народ, а слушаться народа велел

закон. Больше Аристид государственными делами не занимался. Скоро он умер. Дочери его,

оставшейся без гроша, афиняне назначили почетную пенсию - такую, какую платили

олимпийским победителям.

ВОЙНА КОНЧАЕТСЯ ВНИЧЬЮ

Почему, отбив персов, спартанцы через год отказались продолжать войну и дальше

воевали только афиняне с их союзниками? Конечно, не оттого, что спартанцы меньше

дорожили свободой и славой. Вспомним: Греция была неплодородна и жила привозным

хлебом. Так вот, спартанский Пелопоннес кормился подвозом с запада - из Сицилии, где

Сиракузы были колонией Коринфа. Афины же и каменистые эгейские острова были повернуты

лицом к востоку - хлеб к ним шел через черноморские проливы из Скифии. Они не могли

положить оружия, пока эта хлебная дорога не оказалась накрепко в их руках. А пределом их

желаний была другая средиземноморская житница, еще ближе и еще богаче, - Египет. Но в

Египте прочно властвовали персы.

У афинян для этой войны был хороший полководец - Кимон, сын Мильтиада,

победителя при Марафоне. Мильтиад кончил плохо: после Марафона он поплыл походом на

острова, потерпел неудачу, попал под суд и умер в тюрьме. Сын попросил отдать его тело

родным для почетного погребения - власти отказали. Кимон предложил: "Отдайте нам тело, а

в тюрьму возьмите меня!" Это тронуло афинян, и Мильтиад был похоронен с честью.

Теперь Кимон разбил персов в двойном бою, на суше и на море, у реки Евримедонта.

Больше персы не решались показываться в Эгейском море. Оставленные ими отряды сдавались

один за другим. Греки жадно делили добычу. Однажды в плен попал большой отряд пышно

одетых персов. Кимон раздел их, положил с одной стороны их одежды и богатый скарб, а с

другой поставил голых пленников и предложил союзникам выбирать. Конечно, те выбрали

деньги и платья: изнеженные персы не годились даже в хорошие рабы. Зато за них скоро

прислали большой выкуп, и этот выкуп достался Кимону. Только тогда союзники поняли, что

выбрали не лучшую часть.

Добычу Кимон раздавал народу. Он не любил политики, ему хотелось жить по-простому,

по-семейному: чтобы знатные заботились о народе, как отцы, а народ их любил, как дети. Свой

сад он держал открытым, чтобы каждый мог рвать плоды; принося жертву, он приглашал на

угощение всю округу. По улицам он всегда ходил в сопровождении друзей; если они встречали

оборванного бедняка, то один из них менялся с ним плащом.

Кимон хотел воевать с Персией и жить в мире со Спартой. Это было трудно. Спарта и

Афины все больше не доверяли друг другу. Вскрылось это так.

В Спарте случилось землетрясение. Треснула земля, загрохотали обвалы в горах,

закричали женщины вокруг рушащихся домов, люди не знали, что делать. Цари приказали

трубить боевой сбор. Это спасло Спарту. Забывая о своем доме, воины хватали оружие и

сбегались в строй. А когда рассеялись пыль и дым, они увидели вокруг себя за развалинами

толпу вооруженных чем попало илотов. Вековая ненависть взорвалась как по сигналу:

застигнутые врасплох, спартанцы бы погибли. Сейчас они сумели выдержать бой и остались

победителями. Илоты, как двести лет назад, были осаждены на горе Ифоме. И, как двести лет

назад, осада затянулась не на один год.

Кимон сказал в народном собрании: "Мы должны помочь Спарте. На Афинах и Спарте

Греция держится, как человек на двух ногах, - не делайте Грецию хромою!" Споры были

долгие; наконец согласились отправить в помощь Спарте отряд во главе с самим Кимоном. Но

оказалось, что спартанцы боятся союзников больше, чем врагов; афинян отправили обратно,

объявив, что в их помощи не нуждаются. Это было оскорбление. Народное собрание бушевало.

Кимон был отправлен в изгнание. Со Спартой началась война. Возле города Танагры