§ 1. Противоречивое состояние русской церковной жизни

Заботы русского царя о Христовой Церкви простирались далеко за пределы России. Благодаря щедрым пожертвованиям Государя, 17 русских храмов были сооружены в различных европейских городах. В церквах Греции, Болгарии, Сербии, Румынии, Турции, Египта, Сирии, Ливии, Палестины имелись царские дары, а денежные субсидии Николая Второго поступали многим нуждающимся православным церквам в иных странах.

Русская Церковь с 1896 по 1916 год, т.е. за двадцать лет правления последнего императора, канонизировала большее число святых и провела более религиозных торжеств, чем за весь XIX век ¹. Особенно знаменательными, воистину всенародными стали церковные торжества в 1903 г. по случаю прославления преп. Серафима Саровского. В Саровскую пустынь, расположенную среди густых лесов Тамбовской губернии, в сотне верст от ближайшей железной дороги, собралось со всех концов России не менее трехсот тысяч человек. Это были главным образом крестьяне, сердечно приветствовавшие царя, царскую семью, вдовствующую императрицу Марию Федоровну и многих других членов императорской фамилии. Перенесение мощей святого старца из Зосимо-Савватиевской церкви в Успенский собор состоялось 18 июля, на второй день торжеств. Гроб преп. Серафима несли Государь, Великие князья и архиереи. Это происходило вечером и по обе стороны шествия стояли плотные ряды молящихся с зажженными свечами. Участники торжеств вспоминают, что они переживали тогда ощущение храма под открытым небом. Море благоговейно молчавших в вечернем сумраке людей, с бесчисленными огоньками горящих свечей в руках, мысленно молилось Богу и обращалось к батюшке Серафиму. Стояла такая тишина, что пламя свечей не колыхалось. Из разных мест доносилось тихое пение. Не видя поющих, можно было подумать, что пение несется с неба. Минула полночь, но молитвенное бдение многих тысяч людей продолжалось. Всякий, кто пережил эти торжественные минуты, воочию увидел всенародную силу православного благочестия, далеко не иссякшую на Русской земле.

Говоря о религиозной жизни в России начала нашего столетия, нужно видеть и здесь многие застаревшие недостатки. Мы знаем, что после раскола XVII в. и петровских реформ Русская Церковь переживала серьезные внутренние противоречия, а к началу нашего столетия в церковной жизни появились признаки кризиса. Этот кризис проистекал из долговременных нарушений канонического строя Церкви, из грубого огосударствления церковной деятельности, попрания начал соборности, утраты Церковью должной духовной свободы и, соответственно, понижения ее нравственного авторитета в глазах народа и, особенно, образованного общества. Проявлениями неблагополучий церковной жизни стали политизация духовенства, раскол в его среде между либеральным и консервативным крылом, понижение социального авторитета священноначалия, усиление религиозного равнодушия в широких слоях населения, рост сектантства, увеличение числа выходов из Православия. "Еще в к конце XIX в. год от года увеличивалось число прошений в Синод о разрешении выхода из Православия - в основном, от жителей западных губерний, желавших принять католичество, - замечают авторы "Истории Русской Православной Церкви", - Численность же переходивших в другие вероисповедания "явочным порядком" уже не поддавалась никакому учету. Если раньше секты не проникали в толщу народной жизни, маскируясь ложной покорностью Православию или существуя отдельными замкнутыми мирками, то теперь они делались в России заметной и влиятельной силой" ¹ .

Одним из хронических недостатков церковной жизни было распадение Русской Церкви на две мало связанные части: на официальную и неофициальную. Первую, властвующую, составлял св. Синод, состоявший из главенствующих митрополитов и представителей государственной власти в лице обер-прокурора и его товарища (заместителя). Вторую составляли монахи, старцы, благочестивые священники и миряне, хранящие живую православную праведность, традиции мистического Богопознания и аскетизма.

Рассматривая такого рода внутрицерковное расслоение, товарищ обер-прокурора Синода кн. Н.Д.Жевахов отмечал, что официальная часть Церкви практически не оказывала нравственного влияния на массы. Народная вера и религиозное развитие миллионов русских людей держались или на вековых традициях и семейном воспитании или же поддерживались старцами-монахами и сельскими священниками. Авторитет духовенства в целом был невысок, в силу его кастовой организации, затруднявшей доступ сюда представителей других сословий. Причем за последние 25-30 лет перед революцией священническое служение в России стало как бы привилегией для детей церковных причетчиков, зажиточных крестьян и мещан. В связи с этим и епископат пополнялся представителями малокультурного простонародного слоя. Такие иерархи не могли и не хотели общаться с интеллигенцией и возносились перед простонародной паствой, очень быстро превращаясь в гордых и надменных Владык, стремившихся к почестям и славе ¹. При неорганизованности жизни церковных приходов, при отчуждении иерархии и высшего духовенства от духовных запросов прихожан, многие, по природе своей религиозные русские люди, часто даже из семей священников, отпадали от Церкви, вступали в разного рода еретические секты или революционные кружки, становясь там “верующими безбожниками”. С другой стороны, некоторая часть иерархов и высокопоставленного священства, будучи оторванной от православного народа и старчества, испытывала влияние светской идеологии, заигрывая с “прогрессивной” интеллигенцией. О прискорбном разрыве между официальной церковной иерархией и живым преданием Церкви можно судить по конфликту, разделившему церковное общество в связи с имяславием.

Напомним, что имяславие – древнее мистическое учение и молитвенная практика православного Востока, связанные с особым почитанием имени Божия. Сущность имяславия отражается в краткой формуле: “Имя Божие есть сам Бог, но Бог сам не есть ни Имя Божие, ни имя вообще”. Данное учение исходит из объективной реальности идей, отражаемых словами, и утверждает, что человек, произносящий слово “Иисус”, вступает в реальное духовно-энергетическое отношение к идее и личности Христа. В начале ХХ века в русской православной среде разгорелся имяславческий спор, возникший после публикации книги схимонаха Иллариона “На горах Кавказа”, в которой он, опираясь на св. Отцов, епископа Игнатия Брянчанинова и о. Иоанна Кронштадтского, говорил о спасительности молитвы Иисусовой и Божественности имени Иисус. Против подобных идей ополчился архиеп. Антоний (Храповицкий), обвинивший сторонников имяславия в пантеизме, удвоении Бога ( т. е. почитании кроме самого Бога Его имени) и даже в хлыстовстве. На защиту имяславия выступил афонский монах Антоний (Булатович), который в книге “Апология веры во Имя Божие и во Имя Ииисус” подверг основательной критике имяборцев, с точки зрения святоотеческого богословия и духовного опыта новейших подвижников. Антоний указал, что на стороне имяборцев оказались интеллигентствующие монахи, иерархи и начальники некоторых монастырей, не имеющие должной аскетической практики и подвергшиеся влиянию западного рационализма. В 1913 г. св. Синод осудил имяславие как ересь, а движение монахов признал бунтом, что обнаружило бюрократические замашки официального церковного руководства и его отчужденность от восточно-христианского мистического опыта. Афонские имяславцы были разосланы по различным монастырям. Однако сторонники имяславия продолжали сохранять верность ему, а ряд крупных религиозных мыслителей принял участие в его развитии и защите. В дальнейшем движении отечественной духовной культуры влияние имяславия сыграло большую роль, дав духовный стимул и религиозную основу оригинально-русской “философии имени”.

Необходимость оздоровления Русской Церкви, возрождения ее соборных принципов, патриаршества, канонических правил приходской жизни (предполагавших активное участие в ней мирян и выборность духовенства) широко осознавалась в церковном обществе. Государь также понимал эту необходимость, изучал положение дел в Церкви, искал наилучшие пути проведения церковной реформы. 27 декабря 1905 г. на основании рескрипта Государя было образовано Предсоборное Совещание для подготовки созыва церковного собора.

Об огромных духовных возможностях Православной России, вопреки всем историческим трудностям и темным поветриям нового века продолжавшей хранить заветы Владимира Святого, свидетельствовала деятельность замечательного подвижника нашей Церкви святого праведного Иоанна Кронштадтского. Отец Иоанн (Иван Ильич Сергиев) родился 19 октября 1829 г. в одном из сел Архангельской губернии в семье бедного сельского дьячка. Живя в суровых условиях крайней нужды, мальчик рано познакомился с трудностями жизни и обрел глубокое сочувствие к судьбе бедняков. Грамота плохо давалась ему, но искренняя молитва к Богу помогла преодолеть все трудности, просветила ум подростка, а благодатные результаты молитвенного рвения укрепили сердечную веру в Бога. Иоанн стал отлично учиться, окончил Архангельскую духовную семинарию и был принят на казенный счет в Санкт-Петербургскую духовную Академию. В 1855 году, когда молодой священнослужитель окончил курс академии со степенью кандидата богословия, ему было предложено вступить в брак с дочерью протоиерея Кронштадтского Андреевского собора и принять там сан священника. Иоанн согласился и отныне вся его деятельность оказалась связана с Кронштадтом. Скоро открылся в о. Иоанне дар чудотворения, который прославил его на всю страну. Его духовные дарования высоко ценили Александр Третий и Николай Второй. По желанию Государя Николая Александровича святой праведник служил при его бракосочетании в церкви Зимнего дворца, а также и при коронации в Успенском соборе 14 мая 1896 г.

Вместе с царями к великому провидцу и целителю обращалась вся верующая Россия. Тысячи людей ежедневно приезжали в Кронштадт, желая видеть о. Иоанна и получить от него душевную и телесную помощь. Для того, чтобы справиться с потоком писем, идущих чудотворцу, кронштадтская почта завела особое отделение. Вместе с письмами шли и большие денежные пожертвования, на которые о. Иоанн ежедневно кормил тысячу нищих, устроил в Кронштадте “Дом Трудолюбия” со школой, церковью, мастерскими и приютом, основал в своем родном селе женский монастырь, построил там же большой каменный храм, а в Петербурге выстроил женский монастырь на Карповке, в котором и был по кончине своей погребен.

Богослужения с участием о.Иоанна ежедневно привлекали массу паломников, которые встречали святого праведника в храме уже около четырех часов утра. К началу общей исповеди перед литургией Андреевский собор, вмещавший до 5 000 человек, всегда был полон. По свидетельству очевидцев, совершение о. Иоанном Божественной литургии не поддавалось описанию. В храме создавалась такая благодатная обстановка, что люди, которым посчастливилось побыть в ней, преображались внутренне.

О.Иоанн был замечательным проповедником. Он не искал красивых слов, но речь его отличалась необыкновенной силой и глубиной мысли, исключительной богословской ученостью и доходчивостью до сознания даже самых простых людей. Проповеди кронштадтского праведника имели остро современное звучание. В отношении к России о.Иоанн явил образ грозного пророка, проповедующего Правду, обличающего ложь, предостерегающего от непоправимых поступков и предрекающего близкую кару Божию за грехи и богоотступничество. С великим негодованием православный проповедник относился к материализму, либеральному учению и революционному подстрекательству, подрывавшим основы тысячелетнего государственного строя России. Царство Русское колеблется, шатается, близко к падению, говорил он. Если так дела пойдут дальше и безбожники и анархисты-безумцы не будут подвержены праведной каре закона, если Россия не очистится от множества плевел, то она опустеет, как древние царства и города, стертые правосудием Божиим с лица земли за свое безбожие и за свои беззакония. Только тогда, когда русские люди будут держаться всем сердцем Бога, Церкви, любви к царю и Отечеству, чистоты нравов, России сможет устоять в мире и благополучии и остаться тем, чем она должна быть - подножием престола Господня.

Бог призвал к себе кронштадтского праведника 20 декабря 1908 г. В погребении о. Иоанна участвовали десятки тысяч людей. На всем протяжении от Кронштадта до Ораниенбаума и от Балтийского вокзала до Иоанновского монастыря на Карповке стояли огромные толпы плачущего народа. Похоронное шествие сопровождалось войсками, шедшими с развернутыми знаменами под звуки армейского православного гимна “Коль славен”. В очередной раз православная душа русского народа ярко выразила свое преклонение перед святостью, как перед высшей ценностью на земле.
§ 2. Развитие православного культурного самосознания в творчестве о. Павла Флоренского и С.Н.Булгакова

Наряду с движением к “новому религиозному сознанию” первое десятилетие ХХ века ознаменовалось поворотом ряда крупных русских философов к православной вере, духовному опыту Церкви и святоотеческому богословскому наследию. Касаясь этого поворота, в первую очередь следует сказать об отце Павле Флоренском.

Павел Александрович Флоренский (1882-1937) родился возле местечка Евлах в Азербайджане. Отец Флоренского был инженером путей сообщения, принадлежавшим к коренным русским родам костромских поповичей и москвичей, мать происходила из армянского рода Сапаровых. Флоренский полагал, что этот род ведет свое происхождение из Африки (из Карфагена или другой пунической колонии). Он делился с близкими людьми ощущением в себе сочетания костромской крови с африканской, находя в этой «антиномии Костромы и Карфагена» объяснение своим колебаниям «между сидением под общипанной березою и бешеной скачкою в знойной пустыне на арабском коне»¹. Семейное воспитание Флоренского отличалось сознательной отстраненностью от каких бы то ни было, положительных или отрицательных религиозных воззрений и светской гуманистической направленностью. Большую роль в формировании мировосприятия будущего мыслителя сыграло общение с природой, способствовавшее его увлечению естественными науками. Летом 1899 г. Флоренский пережил острый «кризис очевидности»: ему открылась пустота и ненужность научных проблем, научного мировоззрения. С этого момента коренным образом изменились установки сознания, направление воли молодого человека, который, по его словам, стал на путь разоблачения всякого рода знания. Новая ориентация способствовала занятиям философией, однако и занятия естественными науками Флоренский не оставлял. В конечном счете, в нем стало пробуждаться чувство глубокой непосредственной причастности жизни к истине и надежда постичь ее в более отчетливой мыслительной форме.

Окончив гимназию в Тифлисе, Флоренский поступил в 1900 г. на физико-математический факультет Московского университета. Особенно большое влияние он испытал здесь со стороны Н.В.Бугаева, но главное значение имели для разносторонне одаренного студента не лекции, а собственные занятиях в библиотеке. По окончании университетского курса Флоренский был оставлен на кафедре математики. Не прерывая занятий математикой, он поступил в Московскую духовную академию, после окончания которой остался в ней исполняющим должность доцента по кафедре истории философии. В 1911 г. Флоренский был рукоположен сначала в сан дьякона, а затем священника. За время преподавания в академии он создал оригинальные курсы по истории философии, философии культуры и культа, написал ряд своеобразных работ, защитил магистерскую диссертацию по богословию и стал экстраординарным профессором. После Октябрьской революции и закрытия Московской духовной академии Флоренский работал в Комиссии по охране памятников искусства Троице-Сергиевой лавры, консультантом на заводе «Карболит», занимался исследовательской работой в Главэлектро, был избран профессором Высших Художественных Мастерских, являлся одним из редакторов «Технической энциклопедии», опубликовав в ней десятки статей. Мыслитель не оставляет религиозно-философское творчество, разрабатывая проблемы «конкретной метафизики». В 1928 г. Флоренского ссылают на короткий срок в Нижний Новгород, но в начале тридцатых годов тучи над ним вновь сгущаются. В 1933 г. его арестовывают и приговаривают к 10 годам заключения. 8 декабря 1937 г. Флоренский был расстрелян в Соловецком лагере, согласно приговору тройки НКВД.

Переходя к рассмотрению философских воззрений мыслителя, следует отметить, что интересы и знания отца Павла отличались крайней широтой. Он был религиозным философом, и богословом, поэтом-символистом, математиком, инженером-электриком, автором нескольких монографий по искусству. Флоренский являлся профессором перспективной живописи, хорошим музыкантом и знатоком музыки, а также полиглотом, владевшим классическими древними и большинством современных европейских языков. Но, несмотря на широту интересов и познаний, мировоззренческие и исследовательские установки Флоренского отличались фундаментальным единством, цельностью и определенностью. Сам мыслитель указывал, что он изначально искал познания иного мира, ожидал открыть необычное в известном, увидеть форму единства явления, которая представлялась истинной реальностью. «Я искал того явления, – делится Ф., – где ткань организации наиболее проработана формирующими ее силами, где проницаемость плоти мира наибольшая, где тоньше кожа вещей и где яснее просвечивает через нее духовное единство… Я хотел видеть душу, но я хотел видеть ее воплощенной. Если это покажется кому материализмом, то я согласен на такую кличку. Но это не материализм, а потребность в конкретном или символизм. И я всегда был символистом. Покровами вещества не сокрывались в моем сознании, а раскрывались духовные сущности…»¹. К первоначальной своей интуиции Флоренский относит «таинственное высвечивание действительности иными мирами – просвечивание сквозь действительность иных миров, которое дается осязать, видеть, нюхать, вкушать, настолько оно определенно, и которое, однако, всегда бежит окончательного анализа, окончательного закрепления, окончательного “остановись мгновение”» ².

Мистически окрашенный платонизм Флоренского, интерес мыслителя к духовной подоплеке природного мира и к символам нашли благоприятную почву для развития в сфере русской православной традиции, с ее народно-органическим характером, огромным значением иконописи и литургического начала, а также в свете опыта русской религиозно-философской мысли, наследовавшей от В.С. Соловьева напряженный поиск всеединства и пафос критики «отвлеченных начал». Отсюда становится понятной духовно-космологическая интенция философии Флоренского, поиск им универсальных, духовно организующих принципов мироздания. Вместе с тем христианство как религия духа, личности и свободы побуждала Флоренского строить не только философию идеи и разума, но философию личности и творческого подвига. Вышедшая в 1914 г. книга мыслителя «Столп и утверждение истины» представляет особый интерес именно опытом соединения духовно-органического понимания мира в свете принципа соборного всеединства с персоналистическими воззрениями на природу человека и мирового целого. В названной работе Флоренский изложил узловые моменты своего миросозерцания во всеоружии разносторонней научной образованности и не без пафоса новообращенного, смиренно складывающего пред опытом Церкви все свои знания и дарования. Отрицая возможность понимания православия извне, автор избрал жанр личных писем, призванный дать живую, экзистенциально непосредственную почву для теоретических рассуждений, показать те движения души, которые приводят человека в лоно церковной жизни и церковного сознания истины.

В центре антропологических воззрений Флоренского находится личность Христа, ибо человек создан по Христову образу и своим духовным существом принадлежит иному миру. Христос в себе, как в чистом зеркале, дал увидеть каждому святость его собственной непоруганной духовной основы, указывает Флоренский, Христос открыл нам, что всякая, сотворенная Богом личность, безусловно ценна своей сердцевиной и имеет свободную творческую волю, раскрывающуюся как эмпирический характер. Каждый из нас призван творчески развивать в эмпирических обстоятельствах природы, культуры и истории образ Божий своей личности. «Личность может и должна исправлять себя, но не по внешней для нея, хотя бы и наисовершеннейшей норме, а только по самой себе, но в своем идеальном виде. Примером для личности может быть она сама и только она сама, потому что иначе давалась бы возможность механически, из чужого и чуждого личности заключать к жизни ея и давать ей нормы. Единственность каждой личности, ея абсолютная незаменимость ничем другим – она требует, чтобы сама личность была примером для себя; но чтобы быть себе примером, надо уже достигнуть идеального состояния» – заключает Флоренский на страницах своей основной, вышеназванной книги.

Деятельность человеческих личностей по Христу, на Христе, силою Христовою есть построение Христовой Церкви, в которой осуществляется реальное раскрытие данных человечеству божественных возможностей. Именно в Церкви, в сообществе веры и любви личность обогащает свое бытие. Вполне разделяя принципы философии соборности, Флоренский пишет, что «человек не создает прироста своей личности.., но усваивает его, чрез приятие в себе образов Божиих других людей». Чем больше человек отдает себя в любви, тем более он получает реальности личного бытия. Внимательным образом Флоренский относится к человеческому телу. Предполагая, что слово «тело» родственно слову «цело», означающему нечто целостное, в себе законченное и неповрежденное, он видит в теле человека отражение Божественного целомудрия. Вслед за Священным Писанием мыслитель находит средоточие всей телесной и духовной жизни человека в сердце, противопоставляя мистику сердца (как благодатную мистику целомудрия) мистике головы (как мистике гордости бесовской) и мистике чрева (как мистике бесовской нечистоты).

Космологические воззрения Флоренского тесно связаны с учением о тварной Софии. Понятие Софии Премудрости Божией привлекалось мыслителем для выражения природы космоса в качестве живого, многоединого сущего. Подобно тому как отдельная человеческая личность имеет своего ангела-хранителя, и тварный мир в его духовно-телесном единстве сохраняется и покровительствуется Премудростью. «В отношении к твари, – говорит Флоренский, – София есть Ангел-Хранитель твари, Идеальная личность мира. Образующий разум в отношении к твари, она – образуемое содержание Бога-Разума, “психическое содержание” Его, вечно творимое Отцом через Сына и завершаемое в Духе Святом: Бог мыслит вещами». Флоренский таким образом указывает на сущностное действие Премудрости Божией, ибо Божия мысль субстанциально определяет бытие. «…Существовать – это и значит быть мыслимым, быть памятуемым или, наконец, быть познаваемым Богом. Кого “знает” Бог, те обладают реальностью, кого же Он “не знает”, те и не существуют в духовном мире, в мире истинной реальности, и бытие их призрачное». София мыслится Флоренским как тварное Лицо, как четвертая Ипостась, находящаяся вне Божественного триединства и по-разному проявляющая в себе действования Ипостасей Троицы. Под углом зрения Ипостаси Отца София – идеальная субстанция твари, мощь и сила бытия; с точки зрения Ипостаси Слова – разум твари, смысл истина и правда ее; с точки зрения Ипостаси Духа – духовность твари, святость, чистота и непорочность, т. е. красота. София также раскрывается как начаток и центр искупленной твари, – Тело Иисуса Христа, или Церковь в ее небесном и земном аспектах. В конечном счете, София понимается Флоренским как сокровенная духовно-личностная глубина твари, источник ее целесообразности, красоты, святости. На эту софийную подоплеку мироздания и всего сущего в его пределах указывает целый ряд иерархически повышающихся определений Софии: «Если София есть вся Тварь, то душа и совесть твари, – Человечество –, есть София по преимуществу. Если София есть все Человечество, то душа и совесть Человечества, – Церковь –, есть София по преимуществу. Если София есть Церковь, то душа и совесть Церкви, – Церковь Святых –, есть София по преимуществу. Если София есть Церковь Святых, то душа и совесть Церкви Святых, – Ходатаица и Заступница за тварь пред Словом Божиим, судящим тварь и разсекающим ее на-двое, Матерь Божия, – «миру Очистилище» –, опять таки есть София по преимуществу». Через Премудрость, причастную жизни Триипостасного Божества, Божественной жизни приобщается и весь космос, очищенный во Христе, преображенный действием Духа.

В области космологических воззрений наиболее ярко проявилось своеобразие миросозерцания Флоренского, который, согласно своим изначальным интуициям, стремился не разоблачать конкретные явления в поисках чисто идеальных, отвлеченных от плоти сущностей, но, наоборот, облачать все мыслимое в тонко-телесную форму, придающую конкретную жизненность идеям. Эта органичность его мышления при его достаточной чуткости к проблеме личности позволила Флоренскому внести в традиционный платонизм духовно-персоналистический элемент и понять идею как тонко-телесный живой лик. Разумея под ликом «чистейшее явление духовной формы, освобожденной от всех наслоений и временных оболочек», мыслитель устранял противоречие между бесплотностью и воплощенностью идеи, свойственное платонизму. В его космологии материально развернутый космос, имеющий софийную подоплеку, во всех своих монадах конкретно и вместе с тем тотально соприкасался посредством живых идей с царством небесной подлинности и красоты.

«Стол и утверждение истины» подвергался суровой критике за чрезмерное увлечение туманной софиологией в ущерб христологии, за излишний психологизм и субъективизм, за эклектически включаемые автором в контекст церковного миросозерцания элементы магии и оккультизма. Эти упреки не беспочвенны. Флоренский не был и не мог быть всецело свободен от смутных стихий религиозно-философских исканий интеллигенции начала ХХ в. Его антиномизм, не позволяя философски последовательно разрешать поставленные задачи, давал «индульгенцию» на уход от их теоретического разрешения, вносил элементы иррациональности, внутренней раздвоенности не только в мышление, но и в само понимание истины. И все же не следует забывать, что, в отличие от многих богоискателей, Флоренский встал на столбовой для русской культуры церковный путь жизни и мысли, принеся на алтарь православной веры весь необъятный ученый скарб, накопленный им в своем движении к Церкви, и сделал многое для того, чтобы привести к ней образованную часть общества. Будучи человеком консервативного мировоззрения, не выдвигая каких-либо радикально новых идей, Флоренский во всеоружии разносторонних познаний вновь обнаруживал непреходящую ценность древней духовной мудрости, хранимой Традицией. Крайне своеобразная творчески-консервативная динамика деятельности мыслителя, по-видимому, была присуща его личной природе, побуждающей использовать современные научные принципы для обновления форм сознания вечного и непреходящего. Именно сосредоточенной устремленностью к корневым основания жизни и культуры объясняется постоянный интерес, проявляемый Флоренским ко всякого рода древним учениям, к традиционному мировоззрению крестьянства, к первоначалам церковного сознания, к своим собственным генеалогическим корням. Поэтому искать формальные, философско-методологические противоречия в наследии мыслителя, тем самым сужая широкое общекультурное значение его поисков и масштаб его личности, далеко не всегда уместно.

Весьма ценными с современной точки зрения представляются те исследования, которыми мыслитель занимался в пореволюционный период в русле «конкретной метафизики», или, можно сказать, метафизики символических форм. Последняя призвана была по замыслу Флоренского выявить узловые точки соединения духовных и материальных начал мироздания. В свете конкретной метафизики бытие рассматривалось как первоначально единая и вместе с тем двуслойная реальность, внутренней стороной обращенная к себе самой, а внешней направленная к другому бытию. Одна сторона служит самоутверждению бытия и может именоваться сущностью, другая служит его обнаружению и может именоваться энергией. Различные бытия, обращал внимание Флоренский, оставаясь по сущности неслиянными, не сводимыми друг к другу, не растворимыми друг в друге, – могут быть объединены между собой своими энергиями, и тогда это объединение может быть мыслимо не как механическое объединение, а как органическое взаимопрорастание энергий, в результате которого появляется новое качество бытия. «Взаимоотношение бытий мыслится тогда не механически, а органически, или, еще глубже, онтологически... Связь бытий, их взаимоотношение и взаимооткровение, сама есть нечто реальное и, не отрываясь от центров, ею связуемых, она и не сводится к ним. Она есть синэнергия, со-деятельность бытий, и непременно раскрывает собою бытие – и то и другое». Сущностное бытие, открываемое своей энергией, Флоренский считал более ценным и более важным, придавая вторичное значение энергии, открывающей это сокровенное бытие и получающей от него свое существование. Так он приходил к интерпретации бытия как символа, ибо символ – нечто являющее собою то, что не есть он сам, что больше его, но существенно через его являющееся.

Мы видим, как на путях построения метафизики символических форм. Флоренский ищет философского осмысления единства «монадологичности» и вместе с тем органической целокупности тварного бытия, его сокровенной существенности и откровенной энергийности, что являлось центральной проблемой собственно философского творчества мыслителя. Флоренскому не было отпущено времени для развернутого теоретического изъяснения этой проблемы и завершения конкретной метафизики, но в ряде ее разделов, а также других сочинениях, таких как «Очерки философии культа» (1918), «Иконостас» (1922) мыслитель проделал ценнейшую работу по исследованию ключевых особенностей восточно-христианской традиции, духовно-смысловых оснований православного богослужения, природы слова, иконописи. Он настоятельно подчеркивал необходимость интеллектуальной актуализации и доведения до сознания православного русского общества того огромного богатства идей, которое заключается в богослужебной и святоотеческой письменности.

В религиозно-философском творчестве Флоренского видное место занимали проблемы культуры. Продолжая характерную для русской христианской мысли линию богословия культуры, он рассматривал культуру как область человеческой деятельности, в которой сочетаются религиозные первоначала духовной жизни со свободным осмыслением и исследованием мироздания, с претворением высших религиозно-нравственных ценностей в общественную жизнь. Исходя из христианского понимания промыслительных оснований мироздания, Флоренский разумел под культурой сферу человеческого творчества, призванного свободно определяться божественными идеями красоты, гармонии, любви. Понятие «культура», по мнению мыслителя, ведет свою происхождение от понятия «культ». Два догматических определения христианства (догмат о Боговоплощении и догмат о Святой Троице) осмысливаются Флоренским в качестве двух предельных принципов культурного творчества. При этом Боговоплощение представляется как прототип сочетания запредельной благодатной силы с творческим актом человека, а Троица как высший идеал гармонии, любви, любовного общения и созидания, призванный служить эстетическим и нравственным мерилом общественно-культурной жизни. В силу религиозного обоснования культуры, Флоренский постоянно подчеркивал, что только постоянная, живая связь культуры с культом позволяет сохранить высокую духовную и вместе с тем человечную основу культурно-исторической жизни. Ибо культ – фундаментальный, сверхкультурный, мистический способ связи Божественного и земного мира.

Отрыв культуры от культа и христианских духовных оснований человеческого творчества, на взгляд Флоренского, в явных формах начинается в Европе с эпохи Возрождения и приобретает грубые социальные черты в эпоху Просвещения. Получивший название века Просвещения, ХVIII в., подчиняет дело культуры чисто человеческим критериям комфорта, моды и рассудка, лишенным глубоких религиозно-духовных оснований. Этот век тяготеет ко всему рассудочному и искусственному. «Все искусственное, ничего естественного!» – таково, по Флоренскому, устремление передовых мыслителей XVIII столетия, приводящее к созданию искусственной природы в виде подстриженных садов, искусственному языку, искусственных нравов, искусственной – революционной – государственности, искусственной религии и вульгарному культу науки, понятой как замена религиозного ведения. Возрожденческое мироощущение, на взгляд Флоренского, обусловливает отрыв культуры от религиозной, культовой основы и потому придает науке значение высшей формы познания. Наука, как второстепенная, частная, специальная, в значительной мере прикладная форма познания мира в его поверхностной фактичности и законосообразности, возвышается безбожным сознанием на уровень единственного достоверного знания о сущем. В позитивистски ориентированной, бездушной, мистически нечуткой культуре начинают быстро развиваться процессы дегуманизации, которые суть процессы разложения Образа Божия в человеке.

Свои представления о судьбах научной цивилизации Флоренский высказал в работе «Итоги», написанной в 1922 г. А в марте 1933 г. в тюрьме мыслитель написал трактат «Проект будущего государственного устройства». В этой работе Флоренский решительно высказался против многопартийного парламентского представительства за идеал неполитической культурной государственности, проникнутой началом духовного аристократизма и личностно-волевого руководства. Будущую российскую государственность философ мыслил как мощный единый народно-культурный и хозяйственный организм, обладающий высокой самодостаточностью, самобытностью, военно-технической силой и богатым разнообразием своих внутренних элементов.

Яркое и многогранное наследие Флоренского еще далеко не осмыслено в его религиозно-философском содержании и не вполне проявлено в своем культурно-историческом значении. Очевидное влияние идей мыслителя на построения С.Н. Булгакова и А.Ф. Лосева в русле софиологии и философии имени далеко не исчерпывает «силовое поле» идей Флоренского в контексте русской мысли и культуры, ибо проблема связи религиозных оснований человеческого бытия с творчеством в области научного познания мира и культурной жизни является одной из наиболее актуальных проблем современного общества. Для сбившейся с пути русской интеллигенции Павел Александрович Флоренский служит необходимым поводырем, способным многим, забывшим в своем многознании о главном, жизненно необходимом и сокровенном, открыть глаза на неисчерпаемое духовно-интеллектуальное богатство Православия.

Первым крупным в нашей интеллектуальной культуре человеком, на кого личность и мысль Флоренского оказала огромное влияние, для кого отец Павел стал проводником в лоно Церкви, был замечательный философ и богослов Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944). Булгаков родился в семье священника, детство провел в условиях строгой церковности, но уже в духовной семинарии, куда он поступил 13-ти лет, у будущего мыслителя начался религиозный кризис, который закончился разрывом с христианством, с семинарией и переходом на нигилистические позиции. Выбрав путь светского образования, Булгаков стал студентом Московского университета, увлекся марксизмом и начал специализироваться по политической экономии. После защиты магистерской диссертации, молодой ученый был избран профессором политэкономии Киевского Политехнического института. В Киеве он прожил 5 лет, испытав второй духовный кризис, закончившийся возвратом к религии. В 1906 г. Булгаков переезжает в Москву и становится вместе с Бердяевым и рядом других философов инициатором религиозно-философского обновления. Он чрезвычайно сближается с о. Павлом Флоренским, глубоко воспринимает его софиологию и начинает развивать свои собственные софиологические представления. В 1917 году Булгаков издает итоговую философскую книгу “Свет Невечерний”, после чего всецело переходит к богословскому творчеству. В 1918 г. он принимает священство, в 1922 г. изгоняется из России, попадает в Париж и до своей смерти живет в Париже, где расцветает оригинальная богословская мысль Булгакова. Софиологическое учение, которому отец Сергий отдается в эмиграции, сложно, объемно, не лишено многих противоречий и спорных с точки зрения строгой православности сторон. Оно еще далеко не вполне осмыслено в богословском плане, в силу чего нам на страницах этой книги неуместно вдаваться в софиологическое богословие о. Сергия. Ограничиваясь обобщенной оценкой его идейного наследия, обратим внимание лишь на самые характерные черты миросозерцания и философского мышления С.Н.Булгакова.

Отец Сергий отличается от многих других отечественных мыслителей удивительной внутренней собранностью, строгостью, ответственностью, огромной энергией и высокой научной культурой своего ума. Даже ироничный А.Белый теряет дар иронии, когда переходит к этому философу в одной из книг своей мемуарно-автобиографической трилогии. “...В Булгакове,- говорит Белый, - поражала меня эта строгая серьезность и вспыхивающая из-под нее молодая такая, здоровая стать; впечатление от него, будто ты вошел в свежий, стойкий, смолистый лес, где несет ягодою и хвоей...”¹ Всю свою энергичную, “статную”, глубокую мысль Булгаков направил на поиск, как он сам сказал, пути через современность к Православию. Испытав существенное влияние Вл.Соловьева, мыслитель остался чужд соблазна божественности мира, стремился не допускать пантеизма и последовательно проводил различие по бытию между космосом и Абсолютом. Всеединство Булгаков относит лишь к космосу, только в некоторых скользких моментах своей софиологии склонясь к ослаблению бытийной границы между миром и Божеством. При богословском осознании этой границы, мыслитель разрабатывал православный принцип благодатно-энергийного влияния Бога на мир, через душу личности, таинства Церкви и священное слово молитвы.

Булгаков стремился расширить богословское сознание, углубить начало мыслимости в рамках православной традиции и, в конечном счете, сделать более понятной основную тему христианского вероисповедания - тему Боговоплощения. Чтобы превратить эту тему в достояние не одной веры, но и мысли, о.Сергий проделывает огромную работу. Он утончает наши представления о Божественном и человеческом началах, о духовной природе личности и ее тела. Интересное и глубокое учение отца Сергия о Божественной телесности позволяет осознать как возможно воплощение Бога в телесной форме и насколько пронизано наше бренное тело духовными энергиями. По учению Булгакова, тело и телесность в существе своем вовсе не есть материальное, косное начало, не есть плоть, которая подавляет и закрывает жизнь духа. Напротив, тело есть образ и самооткровение духа. Тело делается телом не через его материальный состав, а через внутреннюю духовную форму, обладающую способностью одеваться в вещество земного мира как в свое внешнее облачение. Стало быть, и Абсолютный Дух может иметь свою абсолютную телесность, которая есть Божественный Мир Пресвятой Троицы. В Боговоплощении Божественная телесность соединяется с тварной телесностью человеческой природы, обнаруживая тем самым небесное происхождение и предназначение телесности человеческой.

Конечно, человеческое тело тянется к земле. Оно отягощено первородным грехом, слабо управляемо духом, подвержено власти материальных сил мира. Однако Богосотворенная духовная форма нашей телесности, воплощенная в материальном теле (подобно тому как художественный образ воплощается в пластическом материале), не подвержена власти земных начал и предназначена к бытию в ином мире. В силу божественного происхождения личности, ее отрешение от земной плоти означает вовсе не смерть, а только переход личности в духовное тело, сохраняющее все сокровенные особенности ее бытия и духа.

Глубокое и тонкое понимание Булгаковым связи идеально-духовных и предметно-материальных сторон действительности позволило ему развить оригинальную “философию имени”, изложенную в одноименной книге, изданной после смерти мыслителя. В ней отец Сергий развивает многие идеи П.А.Флоренского, восходящие к православному имяславию. Как и Флоренский, Булгаков рассматривает слово не в качестве условного знака, обладающего только психологическим значением, а как воплощение объективного смысла, несущего духовно-энергетический потенциал. Субъективны и объективны, единичны и всеобщи, на взгляд Булгакова, могут быть только вторичные отвлеченные понятия, образованные на основе слов живой речи. Собственно же слово всегда находится вне анализа и всегда есть чистый смысл, качество бытия, идея, обнаруживающаяся во внутреннем мире человека. Нам остается просто, смиренно и благочестиво признать, полагает мыслитель, что не мы говорим слова, но слова, внутренно звуча в нас, сами себя говорят, и наш дух при этом есть арена самооформления вселенной. При этом самое загадочное из всех слов - местоимение. “Я” - слово о том, что не словесно, неизречимо и однако лежит в основе слова. “Все слова в речи массивны, имеют вес, плоть и кровь, местоименные же символы суть тени загробного мира, вообще из потустороннего. Они прозрачны, проницаемы, не заполняют места, они, подобно теням Одиссеевского рассказа, должны напиться крови, чтобы получить дар слова, но тогда, заняв свое место в речи, они становятся ее центральными фокусами, около которых располагаются ряды слов” ¹ .

В основании мира и человеческого сознания, как фундаментальное условие единства мысли, речи и бытия, по Булгакову, лежит Божественное именование. Слова существуют лишь потому, что есть Слово Бога, Божественный Смысл. Он-то и задает изначальное единство мысли, речи и бытия, в силу чего все существующее принципиально мыслимо, постижимо и выразимо словом, а связь вещей тождественна со связью слов и идей. Осознание объективной духовной основы слова делает нам более понятной практику православной молитвы, когда посредством произнесения Имя Божия энергия Божественной Сущности входит в наш внутренний мир. Философия имени предостерегает нас от легкомысленного отношения к речи. Слово способно облагодатствовать, духовно врачевать, наносить душевные раны и даже убивать - указывает эта философия, тем самым подчеркивая высокую ответственность человека за то, что, о чем и как он говорит.

Наше знакомство с творчеством Сергея Николаевича Булгакова, или, точнее, ознакомительное прикосновение к его идеям, уместно заключить собственными словами мыслителя, дающими напутствие искателям истинной веры и проникнутыми убежденностью в великой будущности Православия: “Пусть духовное существо современности изъязвлено проблемами и источено сомнениями, но и в ее сердце не оскудевает вера, светится надежда. И мнится, что в мучительной сложности этой таится своя религиозная возможность, дана особая задача, свойственная историческому возрасту, и вся наша проблематика с ее предчувствиями и предвестиями есть тень, отбрасываемая Грядущим. Осознать себя со своей исторической плотью в Православии и чрез Православие, постигнуть его вековечную истину чрез призму современности, а эту последнюю увидать в его свете - такова жгучая, неустранимая потребность, которая ощутилась явно с 19 века, и чем дальше, тем становится острее ” ¹ .