§ 3. Опыт Отечественной войны 1812 г. и развития русского культурного самосознания

Кроме того, война способствовала развитию идей права и справедливости в российском обществе, ибо велась ради этих высоких идеалов и против посягательства на них наполеоновской тирании. Борьба с наполеоновской Францией повлекла обострение чувства чести и достоинства в русских людях, осознававших себя спасителями Родины и Европы. Александр I в начале войны подчеркивал, что борется за право и свободу против самозванного императора, угрожающего европейским народам. Опыт войны усилил стремление к совершенствованию государства, общества, культуры, соответственно тем мировых задачам, которые должна была решать Россия в XIX веке.

Вместе с тем, возглавив борьбу консервативных европейских сил с последствиями французской революции, православная Россия и ее царь самой логикой этой борьбы превращались в охранителей традиционных религиозных, культурных и национальных устоев общественной жизни. В результате же разгрома Наполеона Российская империя стала ведущей мировой державой, гарантом международного мира и правового порядка. Венские соглашения и Священный Союз, возглавленный русским царем, принесли европейским народам длительную передышку от революционных и военных потрясений. Венский конгресс «обеспечил... Европе наиболее продолжительный и благотворный период мира и развития цивилизации за все время ее существования»¹, – отмечает французский историк А. Сорель в известном труде «История XIX века».

Приобретение Россией статуса ведущей, но весьма консервативной мировой державы объективным образом подняло перед русской мыслью задачу уяснить отношение человеческой свободы и верности традиционным ценностям, найти конструктивную связь охранительных и творческих ориентаций в строительстве отечественной культуры. В интеллектуальных кругах было пробуждена активная потребность национального самопознания и формирования русского философского мировоззрения, способного прояснить историческую самобытность и мировое призвание России. Именно под влиянием российской военной победы В.Ф.Одоевский написал свои знаменитые строки: «Много царств улеглось на широкой груди орла русского! В годину страха и смерти один русский меч рассек узел, связывающий трепетную Европу, – и блеск русского меча доныне грозно светится посреди мрачного хаоса старого мира... Все явления природы суть символы одно другому: Европа назвала русского избавителем! В этом имени таится другое, еще высшее звание, которого могущество должно проникнуть все сферы общественной жизни: не одно тело должны спасти мы – но и душу Европы!

Мы поставлены на рубеже двух миров: протекшего и будущего; мы новы и свежи; мы не причастны преступлениями старой Европы; перед нами разыгрывается ее странная, таинственная драма, которой разгадка, может быть, таится в глубине русского духа...»¹

Из подобного умонастроения в 30-40-е годы XIX в. возникнет славянофильское воззрение. Но в 1810-х-1820-х годах слабость и неразвитость национально-культурного самосознания в европеизированном дворянском слое приводила к тому парадоксальному феномену, что тесное соприкосновение России и Франции, произошедшее в военное время, обусловило при всем росте патриотических чувств дополнительное заражение русских умов французским влиянием, которому они начали подвергаться в эпоху екатерининского Просвещения. Сергей Тимофеевич Аксаков видел это в 1814 г., когда писал в стихотворении, что победители французов остаются в рабстве умами и клянут французов французскими словами.

Как в русской архитектуре первых десятилетий XIX в. ярко отразился имперский стиль (стиль «ампир»), порожденный во Франции стремлением Наполеона I сравняться величием с древними римскими цезарями, воскресить суровое величие их времени, и на каждом шагу в Петербурге и Москве стали появляться древнеримские портики, фронтоны, ряды колонн на фасадах, огромные арки, подобия античных ротонд и базилик, так и в сознании дворянского верха чувство величия своей страны зачастую сочеталось с гипнотическим заимствованием политических идей побежденной Франции. В головах победителей наполеоновской империи возникала удивительная смесь патриотического чувствования, масонского заговорщичества, якобинского революционного устремления, а также первое «народническое» ощущение своего долга перед порабощенной крестьянской массой, соединенное с дворянской боязнью народа и полным непониманием традиционных русских воззрений на государственную жизнь, которые воплотились в идеях декабристов. Декабризм обнаружил продолжающуюся зависимость русских умов от западного воздействия. Он подвел противоречивый идеологический итог двусмысленному влиянию войны на мыслящее дворянское общество и всему двоящемуся, духовно смутному периоду царствования Александра I.
§ 4. Салон и кружковая общность – формы культуротворческого процесса в России
Начиная с Александровского периода и до середины XIX века большую роль в развитии отечественной культуры играли дворянские салоны и кружки единомышленников.

Русские салоны возникли в XVIII в. по примеру аристократических гостиных Франции. К числу ранних отечественных салонов следует отнести литературные собрания у Екатерины II, И.И. Шувалова, Г.Р. Державина. В первой четверти XIX в. русские салоны стали крайне своеобразным культурно-историческим феноменом по характеру решаемых задач и по типу творческой личности, сформировавшейся в атмосфере салонного общения. Здесь происходило становление разносторонне развитого, внутренне самостоятельного творческого человека, который в непосредственных, весьма неформальных межличностных отношениях усваивал высокую и утонченную художественную и интеллектуальную культуру, приобретал навыки критической оценки произведений мысли, литературы, искусства, а также развивал собственные творческие способности. Публичное чтение, прослушивание музыкальных произведений с последующим их обсуждением способствовало формированию тонкого художественного восприятия и вкуса. Таким образом создавалась восприимчивая, отзывчивая, человечная, но достаточно взыскательная культурная среда, благоприятная для развития творческих индивидуальностей, для формирования типа высоко и разносторонне развитого дворянского интеллигента.

Исследователи отмечают синтетичность, полифункциональность, многослойность салона как культурно-исторического явления, его более многообразное и широкое содержание, по сравнению с кружком. Для салона было характерно тесное взаимодействие литературы, философии, музыки. Через усадебный салон в дворянскую культуру вливались струи народного творчества ¹.

Салонное общение в первой четверти XIX в. сыграло важную роль в процессе формирования русской классической культуры. Развиваясь вместе с гражданским обособлением дворянского дома в качестве суверенного очага человеческого существования, оно явилось формой ограждения частной жизни личности от официального общественно-государственного начала и способом развития свободного, неформального общественно-культурного сотрудничества свободных лиц.

Внутри салона культура стала обретать самоценность, проявлять собственную логику развития. Салон способствовал выработке русского литературного языка, преодолению подражательного отношения к иностранным культурным формам, формированию национального самосознания, а также различных жанров и форм поэзии и прозы. Салонному музицированию многим обязано развитие исполнительского искусства и русский романс первой трети XIX в.

В салонах происходило формирование более узких объединений – разного рода кружков. Кружковая общность была более специализированной, но вместе с тем и более глубокой в плане межличностных отношений, чем салонное общество. Поэтому политические и философские идеи развивались преимущественно в кружках. На протяжении первой половины XIX в. они сыграли исключительно важную роль в процессе становления отечественной философии и всех направлений общественно-политической мысли.

Каждый кружок был тесно связан с конкретным лицом, играющим роль связующего звена в отношениях различных творческих людей, предопределяющим характер интересов, мировоззренческую направленность объединения. И практически всякий значительный деятель культуры, будь то Г.Р.Державин, М.М.Херасков, Н.М.Кармазин, В.Г.Белинский, А.И.Герцен, собирал вокруг себя группу единомышленников.

На протяжении нескольких десятилетий в среде русских литераторов, музыкантов, интеллектуалов многогранно объединяющей творческую интеллигенцию личностью являлся князь Владимир Федорович Одоевский (1803-1869). Он принадлежал к древнему роду Рюриковичей, был энциклопедически образованным человеком, писателем, философом и большим оригиналом. Его кабинет напоминал лабораторию алхимика: всюду стояли реторты, ступы, банки, были разбросаны старинные книги и рукописи, с потолка свешивались чучела птиц, в углу находился скелет человека с надписью по латински: «Sapere aude» («Решись быть мудрым»). Одоевский вместо барометра держал в банке лягушек, которые, предсказывая дождь, по лесенке выбирались из воды, и разводил червяков для поедания вредителей книг. С 1826 г., когда Одоевский переселился в Петербург, у него по субботам собирались знаменитые деятели русской культуры первой половины XIX в. На турецком диване-оттоманке хозяина перебывала вся русская литература и музыка того времени, в лице Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гоголя, Глинки, Даргомыжского.

В салонах и кружках широко распространялись, читались и обсуждались рукописные произведения, не пропущенные в печать цензурой. В частности, именно таким образом русское общество впервые познакомилось со знаменитой комедией А.С.Грибоедова «Горе от ума». Законченная автором в июне 1824 г., комедия не была пропущена цензурой и стала распространяться списками. Сам Грибоедов читал ее в литературных и артистических кружках столицы, где комедия нашла теплый прием в силу своего критического содержания. Но в патриархальной Москве «Горе от ума» было воспринято как антирусский пасквиль и там против него поднялась волна осуждения, повлекшая отрицательную оценку произведения цензурой. В этом отразилось известное различие между национально-консервативной ориентацией многих московских салонов и кружков и либерально-западнической направленностью ведущих интеллектуальных сообществ северной столицы.

Следует отметить, что в Александровскую эпоху в России спокойно существовали различные тайные общества, на которые правительство смотрело сквозь пальцы. Масонство приучило российских дворян и власти к идее тайного союза, и потому из большей части разного рода секретных собраний их участники не делали особого секрета и были хорошо известны полиции. Только в 1822 г. от чиновников начали отбирать показания о членстве в тайных обществах и требовать подписки о непричастности к оным. Это объясняет, почему столь легко и беспрепятственно сложились кружки, а затем более обширные общества декабристов, выдвинувшие революционные политические программы. При всей радикальности методов преобразований, предусматривавших даже цареубийство и поджег Петербурга в случае неудачи восстания, политические проекты лидеров декабризма мало отличались от политических планов Сперанского и самого царя. По типу своего культурного и политического сознания декабристы были очень схожи с императором Александром. В этом нет ничего странного, поскольку большинство европейски просвещенных людей первых десятилетий ХIX в. имели книжное мировоззрение, заимствованное из французской литературы. И Александр Павлович на первых порах царствования, и декабристы, выходя на Сенатскую площадь, свято верили в силу просветительских идей и их воплощающих политических мероприятий. Не задумываясь о миросозерцании и обычаях народа, об отношении крестьян к земле, о сложившейся хозяйственной системе и вековых традициях русской государственности, они полагали, что стоит только дать новые «хорошие законы» стране, а крестьянам личную свободу, как сразу все само собой станет хорошо.

Эта идеалистическая отвлеченность дворянского миросозерцания была отрицательным следствием салонно-кружковых особенностей культуры русского образованного верха. К.Д. Кавелин справедливо писал, что образованные кружки Александровского времени, резко выдаваясь вперед над остальной массой населения, «не имели с нею почти ничего общего и жили своею особою жизнью, соприкасаясь с остальными слоями и классами общества только внешним образом. Правда, никакого антагонизма и вражды не было между теми и другими, но не было также между ними никакого сближения и взаимодействия. Образованные кружки представляли у нас тогда, посреди русского народа, оазисы, в которых сосредоточивались лучшие умственные и культурные силы, – искусственные центры, с своей особой атмосферой, в которой вырабатывались изящные, глубоко просвещенные и нравственные личности. Они в любом европейском обществе заняли бы почетное место и играли бы видную роль. Но эти во всех отношениях замечательные люди вращались только между собою и оставались без всякого непосредственного действия и влияния на все то, что находилось вне их тесного, немногочисленного кружка»¹ .
§ 5. Пробуждение философской потребности в русском обществе, деятельность кружка любомудров
В 1820-е годы наблюдается пробуждение философских интересов в кружках образованной молодежи, ибо становление философской культуры в России было необходимым для самосовершенствования русского человека, прояснения национального самосознания, развития отечественной цивилизации, для содержательного углубления художественной словесности. «Нам необходима философия, – писал И.В. Киреевский: – все развитие нашего ума требует ее. Ею одною живет и дышит наша поэзия: она одна может дать душу и целость нашим младенчествующим наукам, и самая жизнь наша, быть может, займет от нее изящество стройности».

Коллективным субъектом русского философствования, заявившего о себе в 1820-е годы, стало поколение людей родившихся в 1800-е – начале 1810-х гг., инициативное ядро которого составили выпускники Московского университета и Московского благородного пансиона, образовавшие «Общество любомудров». Этот кружок был основан в 1823 г., собирался тайно и был распущен в 1825 г. из-за опасения преследований в связи с восстанием декабристов. Его ядро составили В.Ф.Одоевский, Д.В.Веневитинов, И.В.Киреевский, М.П.Погодин, С.П.Шевырев, которые, за исключением рано умершего Веневитинова, впоследствии стали известными представителями русской мысли, науки, культуры. В кружке царили вера в возможность создать универсальную всеизъясняющую теорию и, соответственно, культ философии. В 1824 г. любомудры основали философско-эстетический журнал «Мнемозина». До самороспуска общества вышло 4 книжки журнала. На его страницах помещались произведения почти всех выдающихся писателей того времени: Пушкина, Баратынского, Вяземского, Полевого. Большое внимание в теоретических статьях уделялось эстетике, которую любомудры желали превратить в разновидность научной дисциплины, способной служить совершенствованию общества. Участники журнала критиковали упадок религиозности и распространение утилитаризма, объясняя это нарастанием в общественной жизни торгашеской расчетливости.

В интенсивном общении молодых интеллектуалов, озабоченных слабостью русского просвещения и вдохновленных блестящим опытом немецкой философии, проявилась та фундаментальная национально-культурная проблематика, которой предстояло определить дальнейшее развитие отечественной философии и общественной мысли. Один из исследователей процесса русского философского пробуждения совершенно верно подытоживает, что в философских кружках «возник особый дискурс, условием функционирования которого стало душевно переживаемое перемещение современных российских проблем в надсоциальную и надполитическую плоскость глобальных теоретических построений. В центре таких построений оказались: исторический путь России, предназначение русского народа, смысл существования России во всемирной истории и т.п. Значение таких построений в жизни русского образованного общества, начиная со второй половины 1820-х гг., равноценно значению русской художественной литературы, с которой они тесно сопрягались. Как и художественная литература, они образовали один из главных жизненных интересов русской интеллигенции, и сами стали ее опознавательным признаком» ¹

Большинство «любомудров» отстаивали идею народности культуры и стремились к созданию самобытного национального мировоззрения. Об их озабоченности углублением русского самосознания и преодолением поверхностного кругозора тогдашнего образованного общества можно судить по запискам секретаря кружка, очень одаренного, но, к сожалению, рано скончавшегося Дмитрия Владимировича Веневитинова (1805-1827). Надо заметить, что способности у него были редкостные, он прекрасно рисовал, сочинял музыку, пел, писал стихи и прозу. С отроческих лет увлеченный философией, Веневитинов уже в 18 лет занял одно из ведущих мест среди московских интеллектуалов. Примечательна была и его внешность: «Высокого роста, словно изваяние из мрамора. Лицо его имело кроме красоты какую-то еще прелесть неизъяснимую, – писала современница. – Громадные глаза голубые, опушенные очень длинными ресницами, сияли умом. Голос его был музыкальным, в нем чувствовалось, что он очень хорошо поет…»¹

В одном из эскизов своей программы Веневитинов отмечал, что у русских мало самостоятельности, их сознание погружено в сон, поскольку Россия все блага культуры получила извне. Между тем, русские, не приученные думать своим умом, склонны к многописанию. Чтобы преодолеть эту поверхностную литературность в культуре общества, философ предлагал некими властными мерами совершенно остановить ход русской словесности, чтобы заставить людей больше думать, нежели писать. Для этой же цели, на взгляд мыслителя, следовало на время изолировать Россию от влияния иных народов, закрыть от ее взора всю суету европейского литературного мира, бесплодно развлекающую наше общество, и, опираясь на начала новейшей философии, дать картину развития человеческого ума, благодаря которой наша страна увидела бы свое собственное предназначение ².

Любомудры не создали основ русской национальной философии, но они поставили эту задачу перед мыслящей частью общества, очертили основные вопросы, которые нужно было решить на этом пути, и выразили характерные устремления русской мысли.

В 1789-1790 гг. Карамзин совершил путешествие в Западную Европу, где познакомился со многими видными представителями Просвещения. Будучи в Париже в период французской революции 1789 г., он слушал в Конвенте речи Мирабо и испытал увлечение пафосом революции По возвращении на родину он опубликовал «Письма русского путешественника» (1790). Последние привлекли к себе внимание общества, так как их автор проявил хорошее знакомство с тогдашней европейской литературой, явился одним из новаторов в вопросах стиля, высказав очень созвучные убеждениям образованных людей того времени европоцентристские идеи. В «Письмах» Карамзин продолжал идеологию русского ученичества у Западной Европы. Путь образования, писал он, один для всех народов. Все народы движутся по одному пути, поэтому все те, кто сожалеют о потере русской нравственной физиономии, страдают недостатком основательного размышления. «Все народное ничто перед человеческим, – заключал писатель. – Главное быть людьми, а не Славянами»¹.

Письма печатались в «Московском журнале», где были напечатаны и первые повести Карамзина. Из них особенно сильное впечатление на общество произвела «Бедная Лиза». Благодаря литературному творчеству Карамзина русский литературный язык сблизился с разговорной речью образованного дворянского слоя, были устранены устаревшие формы и введены более простые и естественные синтаксические конструкции. Карамзин выработал гибкую, изящную фразу и обогатил словарный состав русского языка, введя в оборот такие понятия, как «промышленность», «человечность», «развитие», общественность».

Поскольку в первый период своего творчества Карамзин придерживался европоцентристских представлений, то, предприняв издание журнала «Вестник Европы», выбрал девизом журнала слова: «Россия есть Европа» и пропагандировал освоение европейского философского наследства. Являясь поклонником социальной философии Дж. Локка и Ж.Ж. Руссо, сторонником опытного знания, Карамзин верил в силу человеческого разума и был не чужд идеи нравственно-исторического совершенствования человеческого рода. Большую роль в этом совершенствовании он отводил искусству, которое, на его взгляд, призвано указать человеку достойные пути и средства достижения счастья, а также формы разумного наслаждения жизнью.

В дальнейшем Карамзин совершает поворот к русским консервативным идеям. Он осуждает революционный террор якобинцев как крушение идей Просвещения, пересматривает свое понимание истории и приходит к выводу о том, что надежда на нравственное совершенствование человечества весьма шатка. Карамзин склоняется к историческому провиденциализму, к признанию высокой ценности национальной самобытности в культурной жизни. В 1802 г. в заметке «О любви к Отечеству и народной гордости» писатель подчеркивает, что мы не можем быть умны чужим умом и славны чужой славой, а должны иметь свои заслуги, не уступающие достоянию иных народов. В этой связи он указывает не только на военные победы русских, но и на духовные связи с Византией, ставшие источником древнерусской образованности, а также на быстрые успехи русской литературы. Особое значение Карамзин придает русскому языку, отмечая его широкие и утонченные выразительные возможности. Наш язык, полагает Карамзин, приспособлен не только для высокого красноречия, для героической живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богаче гармонией, чем французский, прекрасно служит излияниям души и разнообразен синонимами. Пафос заметки – в признании ценности национально самобытного начала культуры, которое не совместимо с безмерным подражанием и требует от человека и народа верности себе.

В 1803 г. Карамзин приступил к работе над фундаментальным многотомным сочинением «История государства Российского». Этот труд имел огромное общественное значение. Недаром специальным указом Александра I от 31 октября 1803 г. Карамзин был удостоен официального звания историографа с ежегодным трехтысячным «пенсионом», равным профессорскому окладу.

Создание «Истории» стало целью всей жизни писателя. Он работал над ней 21 год, до самой смерти. Работа над историческим материалом приводит Карамзина к убеждению в самобытности России, русской культуры и российского общественно-государственного строя, в силу чего слепое подражание европейскому политическому опыту со стороны русских правящих верхов представляется ему чреватым катастрофическими последствиями для российского государства. Самые серьезные опасения Карамзину внушали замыслы императора Александра I отменить крепостное право и скоропалительно переделать русский государственный строй, согласно передовым просветительским идеям. Чтобы предостеречь императора-идеалиста от роковых ошибок, Карамзин, по просьбе младшей сестры царя великой княгини Екатерины Павловны, написал записку «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Ко времени написания названной работы (1811) у Карамзина углубилось понятие ценности национальной самобытности. В его сочинениях появляется понятие народного духа, которое он определяет как «призванность к нашему особенному». Древние навыки и традиции воспринимаются им как ценности и святыни, которым народ и его руководители не должны изменять.

Созданная в свете этих убеждений «Записка» представляет собой назидательный исторический очерк общественно-государственной самобытности России. Автор настойчиво проводит мысль о том, что наша страна есть своеобразная цивилизация, которая, «возвысив главу свою между азиатскими и европейскими царствами», сочетает в своем общественном строении черты этих обеих частей света. Состоящая из многих элементов, обладающих различными общественными укладами, Россия всегда слабела от недостатка национальной собранности и укреплялась патриотической самоуверенностью, гибла от разновластия, а спасалась мудрым самодержавием.

Реформы Петра, на взгляд Карамзина, духовно ослабили Россию. Люди допетровской эпохи твердо верили, что их Отечество – Святая Русь, первостепенное государство. Теперь же, пойдя в обучение иностранцам, русские потеряли гражданское достоинство. «Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию - неверным или братьям? – задавался вопросом Карамзин – ...Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр» ¹,– заключал историк.

Вред петровских реформ, по мысли Карамзина, состоял не в насаждении просвещения, а в подавлении русских обычаев и унижении национального достоинства. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Государство вполне могло заимствовать из других стран полезные знания, не изменяя своим обычаям. Самодержавный государь вообще не вправе беззаконно, насильственно менять традиционные формы народной жизни. В этом отношении, поучает Карамзин, монарх может действовать только примером, а не указом. Истинное самодержавие, следовательно, не есть тирания. Оно должно осуществляться в согласии с верованиями и воззрениями народа, в защите духовных и национальных традиций Отечества находя свое высокое оправдание. Такое самодержавие есть залог целостности и счастья России. Всякая попытка подчинить власть царя формальному закону породит борьбу разных слоев общества, партий, правительственных учреждений ради использования законодательства в своих интересах, что закончится страшной смутой. «Если бы Александр, вдохновенный великодушною ненавистью к злоупотреблениям самодержавия, взял перо для предписания себе иных законов, кроме Божиих и совести, – внушал Карамзин, – то истинный добродетельный гражданин российский дерзнул бы остановить его руку и сказать: ”Государь! Ты преступаешь границы своей власти: наученная долговременными бедствиями, Россия пред святым алтарем вручила самодержавие твоему предку и требовала, да управляет ею верховно, нераздельно. Сей завет есть основание твой власти, иной не имеешь; можешь все, но не можешь законно ограничить ее!..“»¹

В своей записке историк предсказал возможные отрицательные последствия скоропалительной отмены крепостного права. По его убеждению, освобожденные от надзора помещиков и предоставленные самим себе, не привыкшие к свободе крестьяне станут пьянствовать, злодействовать и составят богатую жатву для кабаков и взяточников-исправников. Хозяйственная и политическая система государства будет разрушена, поля могут прийти в запустение. Дворяне, ныне управляющие экономической и общественной жизнью в качестве полномочных представителей государства, потеряют свою руководящую роль. «Падение страшно, – предостерегал Карамзин, – Первая обязанность Государя есть блюсти внутреннюю и внешнюю целость государства; благотворить состояниям и лицам есть уже вторая. Он желает сделать земледельцев счастливее свободою; но ежели сия свобода вредна для государства? И будут ли земледельцы счастливы, освобожденные от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам, откупщикам и судьям бессовестным?.. Мне кажется, что для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу, для которой надобно готовить человека исправлением нравственным, а система наших винных откупов служит ли тому спасительным приготовлением?» ²

В феврале 1811 г. историк прочитал свою «Записку» царской сестре, а через месяц она представила Карамзина Александру Павловичу. Император благосклонно выслушал главы из «Истории государства Российского» и познакомился с «Запиской о древней и новой России». Судя по холодному прощанию с Карамзиным, император остался недоволен нравоучением историка.

В 1816 г. Карамзин подготовил к изданию 8 томов «Истории» – итог двенадцатилетнего напряженного труда. В начале февраля этого же года Карамзин с друзьями П.А.Вяземским и В.Л.Пушкиным прибывает в Петербург, чтобы заручиться моральной и финансовой поддержкой царя в издании своей историографического сочинения. Для создания благожелательной общественной атмосферы вокруг своего труда, Карамзин решился на публичные чтения его фрагментов. Автором было предпринято несколько публичных представлений «Истории»: трижды у мецената графа Н.П.Румянцева, дважды в кругу членов неофициального общественно-литературного объединения «Арзамас», по одному разу у А.И.Тургенева, в салоне графини А.Г.Лаваль и, наконец, у вдовствующей императрицы Марии Федоровны ¹ . 16 марта, после полуторамесячных хлопот Карамзина принял Александр I. В тот же день историк был произведен из коллежских советников в статские, пожалован орденом Святой Анны первой степени, получил из императорского кабинета на издание «Истории» 60 тыс. рублей. Все это автоматически избавляло его от цензуры. Средства от будущей продажи сочинения поступали в распоряжение автора. Кроме того, на весенние и летние месяцы Карамзину предоставлялся домик в Царском Селе, где находилась одна из резиденций государя ².

К началу 1818 г. печатание «Истории» было закончено, и в феврале этого года восемь томов поступили в продажу. Тираж сочинения составил 3 тыс. экз., в пять раз превышая самоокупаемость изданий того времени. Все восемь томов продавались по цене от 50 до 55 руб., что соответствовало средним ценам на книжном рынке России 10-20-х гг. XIX в. Книготорговый успех «Истории» оказался впечатляющим: тираж был реализован менее чем за месяц. Петербургское общество с восторгом встретило сочинение. Пушкин вспоминал, что прочел 8 томов с жадностью и со вниманием и что все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную «Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Коломбом» ³.

Успех первых томов «Истории» стал для Карамзина стимулом для дальнейшей работы. Последний 12 том не был завершен автором. Уже после смерти Карамзина он был подготовлен к печати друзьями историка и увидел свет в 1829 г.

«История» оказалась в центре общественного внимания потому, что отвечала потребности русского национального самосознания, обостренной Отечественной войной 1812 г. Кроме того, труд Карамзина имел достаточно популярную и литературно совершенную форму, возбуждал мысль и полемику, которая не утихала в течение двадцати лет после издания первых восьми томов. П.А.Вяземский писал, что появление труда Карамзина «было истинно народным торжеством и семейным праздником для России», что вся страна, «долго не знавшая славного родословия своего, в первый раз из книги сей узнала о себе, ознакомилась со стариною своею, своими предками, получила книгою сею свою народную грамоту, освященную подвигами, жертвами, родною кровью, пролитою за независимость и достоинство имени своего»¹. Тогда же, в 1818 году, Карамзин был принят в члены Российской Академии.

Роль Карамзина в процессе развития русской мысли и формирования отечественной классической культуры трудно переоценить, ибо он (как писатель, поэт, мыслитель, историк, литературный критик и издатель) с 90-х годов ХVIII века в течение тридцати с лишним лет был одной из центральных фигур в исторической науке, литературной и общественной жизни России. Даже с внешней стороны Карамзин представлял собой замечательный человеческий тип. Как вспоминал один из его современников, он был «высокого роста, немолодых лет и прекрасной наружности… лицо его было продолговатое, чело высокое, открытое, нос правильный, римский. Рот и губы имели какую-то особенную приятность и, так сказать, дышали добродушием. Глаза небольшие, несколько сжаты, но прекрасного разреза, блестели умом и живостью. Вполовину поседелые волосы зачесаны были с боков на верх головы. Физиономия его выражала явственно душевную простоту и глубокую проницательность ума… В его приемах, обращении и во всех движениях соединялось глубокое познание светских приличий с каким-то необыкновенным добродушием и простотою патриархальных времен»².

Вокруг этого замечательного человека и его красивой, радушной и хорошо образованной жены Екатерины Андреевны сложился кружок одаренных творческих людей, сыгравших выдающуюся роль в развитии отечественной культуры. В дружеский круг Карамзиных входил князь Петр Андреевич Вяземский (остроумный либеральный поэт, сводный брат Екатерины Андреевны), Василий Андреевич Жуковский (которого именно Карамзин представил ко двору и рекомендовал в учителя русского языка для жены будущего императора Николая I), Александр Иванович Тургенев (обладавший разносторонними интересами, широким образованием, знанием истории и литературы). Постоянно бывал у Карамзиных поэт Константин Николаевич Батюшков. Летом 1816 г. почти ежедневно к Карамзиным наведывался А.С. Пушкин. Он нашел в почтенном писателе и историке первого покровителя и советчика. Тем летом в Царском Селе у Карамзиных Пушкин сблизился с В.А.Жуковским, П.А. Вяземским, А.И.Тургеневым. Здесь же он познакомился с П.Я.Чаадаевым. Но осенью или в конце 1818 г. Карамзин, по словам Пушкина, «отстранил» его от себя. Причина этого, по-видимому, состояла в увлечении Пушкина оппозиционными власти идеями и в беспутном поведении молодого человека. Но отношения между Карамзиным и Пушкиным сохранялись. Карамзин не переставал покровительствовать поэту, хлопотал за него перед государями Александром и Николаем, Пушкин же сохранял глубокое уважение к Карамзину, волновался о его здоровье. а после смерти этого выдающегося человека сетовал на то, что статьи о Карамзине в журналах холодны, глупы и низки и ни одна русская душа не приносит достойной дани его памяти ³.

Завершая разговор о Карамзине, следует подчеркнуть, что многогранная деятельность последнего, способствовав сложению языка, литературных форм и ценностных ориентаций русской классической культуры, предопределила столбовой путь дальнейшего развития русского культурного самосознания через синтез традиционных православно-национальных и государственных идей с общезначимыми достижениями европейской науки и просвещенности.