§ 7. Воцарение и личность императора Николая II, культурно-исторические противоречия России в конце XIX века

Николай II родился в Царском Селе 6 мая 1868 г. в день святого Иова Многострадального. Будучи наследником престола, Николай получил тщательное воспитание и серьезное образование. Свободное владение иностранными языками, осведомленность в широком круге наук, прекрасная теоретическая и практическая подготовка в области военного дела отличали нового государя. Он обладал быстрым живым умом, отличной памятью. Вопреки распространенному мнению о слабости его воли, у государя был достаточно упорный характер. По удачному сравнению С.С. Ольденбурга, “воля Его была подобна не громовому удару, она проявлялась не взрывами и не бурными столкновениями; она скорее напоминала неуклонный бег ручья с горной высоты к равнине океана: он огибает препятствия, отклоняется в сторону, но в конце концов, с неизменным постоянством, близится к своей цели”.

Сильная вера в Бога и в свой долг царского служения были основой мировоззрения Николая Александровича. По сердечной глубине православной веры последний русский царь напоминал благочестивых царей Московской Руси. Так же как они, Николай II считал, что отвечает за судьбы России перед престолом Господним и никому не в праве передоверять эту ответственность. Горячей любовью к России и упованием на волю Божию был проникнут весь внутренний мир государя. В одном из писем П.А.Столыпину в 1907 г. царь заметил: “Я имею всегда одну цель перед собой: благо Родины; перед этим меркнут в моих глазах мелочные чувства отдельных личностей”.

Важное место в жизни государя, как и подобает православному человеку, занимала семья. Свою избранницу - принцессу Алису Гессенскую, ставшую его женой императрицей Александрой Федоровной, Николай Александрович всю жизнь любил и уважал. Этот счастливый брак принес четырех дочерей и долгожданного сына Алексея, которого родители боготворили. Все члены семьи государя были глубоко религиозны. Их также отличали взаимная любовь и удивительная симпатия к людям. В этой православно-русской атмосфере взаимного согласия, единодушия и покоя Николай Александрович отдыхал душой и черпал силы для государственных дел. Когда же выдавался свободный вечер, семья проводила его, как правило, за совместным чтением вслух. В большинстве случаев читал сам государь: художественную или религиозную литературу, с непременным обсуждением прочитанного. Духовные беседы были важной частью семейной жизни монарха. Он много разговаривал с детьми по вечерам, затем все молились перед сном, а утром жизнь отрывала царя от семьи. Начиналась напряженная государственная деятельность.

Император Николай II во всех своих делах проявлял себя как истинного христианина, далекого от честолюбия и желания помыкать людьми. Обладавший от природы прекрасными душевными качествами, многогранно развитыми воспитанием, последний русский царь отличался исключительным личным обаянием, перед которым не могли устоять даже его противники. Он был прост в обращении, не любил торжеств, громких речей и придворного этикета. В силу душевной мягкости, государь, по-видимому тяготился обязанностями самодержца, воспринимая их как тяжелый крест. Он органически не был способен говорить людям неприятные вещи в лицо. Нередко он увольнял в отставку министров письменным распоряжением после милостивого приема, что обиженные толковали как лицемерие, но что на самом деле, по точному определению С.С.Ольденбурга, было ничем иным как проявлением отсутствия личного нерасположения при деловых расхождениях с данным человеком.

На формирование политических убеждений царя существенно повлияли идеи К.П.Победоносцева, преподававшего наследнику престола комплекс правовых дисциплин. Все православно-консервативные понятия о разности путей Европы и России, о религиозной сущности и всенародной направленности царской власти, о пороках буржуазной республики и необходимости крепить отечественное самодержавие были с молодости знакомы и близки государю. С юных лет он разделял убеждение, что религиозно ответственная самодержавная монархия есть благо, признаваемое большинством простого народа и отрицаемое только малой кучкой интеллигенции, и что историческое предназначение монарха состоит в осуществлении власти по совести, согласно воле Божией и в целях благополучия всех подданных. Николай Александрович отдавал отчет относительно роковых погрешностей, внесенных в русскую жизнь реформами Петра, лишившего Церковь должной духовной автономности и пожертвовавшего многими традиционными началами нашего государственного бытия в пользу европейских принципов. Царь желал возвращения России на самобытный путь. Вместе с тем государь понимал, что империя вступает не просто в новый век, но в новую, сложную эпоху, требующую от власти творческой инициативы. Поэтому, заявив в своей известной речи 17 января 1895 г., обращенной к земским депутатам, о намерении сохранять начала самодержавия, Николай Александрович не исключал необходимости социальных преобразований. Но, очевидно, соединить древние государственные традиции с новыми социальными потребностями, найти эффективные формы воплощения духовных принципов русской цивилизации в социально-экономической сфере, сочетать гражданскую свободу с национальной ответственностью при обострении общеевропейской борьбы государств - все это составляло в совокупности чрезвычайно сложную задачу для русской монархии, внутренне ослабленной европеизацией правящего слоя и лишенной влияния на общество в силу враждебности интеллигенции. С такого рода задачей вряд ли успешно справился бы и более жесткий, самоуверенный государь, нежели последний русский император, который не отличался ни строгостью Николая Павловича, ни твердостью характера своего отца.

Осмысливая влияние личных особенностей русских государей на ход государственных дел, можно прийти к выводу о том, что наследники престола, с начала XIX века поставленные в особые, нравственно благоприятные условия, вне грубости жизни, воспитываемые в строго православном, просвещенном и гуманном духе лучшими педагогами своего времени, были исключительно благородными людьми, стремившимися действовать честно, открыто, человеколюбиво. Подчас они не подозревали о той степени лицемерия, низости помыслов, своекорыстности и жажды власти, которой отличались их окружающие люди, воспитавшиеся в гуще жизненной борьбы и пробившиеся наверх собственными силами. Поэтому, вопреки распространенным либеральным представлениям о русской монархии как о суровой целенаправленной деспотии, на протяжении значительной части XIX столетия и в первых десятилетиях ХХ века российская верховная власть отличалась скорее аморфностью и запутанностью политического самосознания, излишней доверчивостью и уступчивостью по отношению к образованному обществу, мягкостью и компромиссностью проводимой политики. Эта уступчивость при неопределенности и непоследовательности социальной стратегии обрекала монархию тащиться в хвосте стихийного развития общества. Бюрократическая отрезанность монарха от простого народа, возникшая в петербургский период, и гуманность утонченно воспитанных царей, органически не способных действовать жестко последовательно, тем более радикально, ставили власть в зависимость от состояния малой, привилегированной части российского народонаселения. Причем эта часть, к началу ХХ в. образуемая нравственно полуразложившимся дворянством, буржуазией и либеральной профессорской интеллигенцией, все более тяготилась православным самодержавием, ограничивающим ее амбиции. Она была готова пойти при первом удобном случае на самые безнравственные действия, заговор, обман и измену, чтобы присвоить верховную власть и получить страну в свое распоряжение.

Экономически Россия бурно развивалась, и в головах оппозиционеров-республиканцев складывалось впечатление, что страна пойдет вперед еще быстрее, если избавится от царя, от засилья высшего чиновничества и всех учреждений, связанных с монархией. Но на самом деле Россия находилась в сложнейшем социальном состоянии, удерживаемая в мирной форме только остатками векового авторитета верховной власти, традиционной дисциплинированностью правительственного аппарата и царской волею. Царская власть, опиравшаяся на огромный государственный опыт, стоявшая над противоречивыми интересами отдельных классов и общественных групп, была единственным властным арбитром между ними и, соответственно, главнейшей скрепой России. Скрепой вовсе не отжившей свое, но в новом веке еще более необходимой, ибо огромная империя не только сохраняла старую общественно-культурную многоукладность, а и переживала смешение глубоко различных укладов. Дворянство необратимо ослабевало и разлагалось, впитывая идеи буржуазии и интеллигенции. Крестьянство страдало от многих противоречий, порожденных двусмысленностью периода “Великих реформ”, и начинало прислушиваться к земским оппозиционерам. Буржуазные классы стремились оттеснить дворянское сословие и прорваться к власти. Либеральная интеллигенция была безусловно уверена в том, что только она достойна управлять страной и мечтала о партиях, парламенте и полном слиянии с Европой. В крупных городах все более явно заявлял о себе рабочий класс, равно отчужденный от всех остальных слоев населения и способный следовать за самыми радикальными революционными теориями. Крайние же подпольные группировки, главным образом социалисты-революционеры, вновь развернули в начале ХХ века политический террор против представителей правительственной администрации.

Истинная сложность состояния государства определялась даже не просто хитросплетением политических и социально-экономических проблем, а более фундаментальными культурно-историческими противоречиями, то есть конфликтами в народной душе, в представлениях о смысле национальной жизни. Дворянско-крепостнический строй ушел в прошлое, земельная аристократия теряла социальное влияние и раздражала другие классы, ибо дворянско-сословный характер государственного строя сохранялся как дань былым временам. Со стихийным напором развивался буржуазный уклад, на почве которого появился энергичный, богатый, властный и не особенно отягощенный моральными соображениями тип хозяйственно-промышленного деятеля. Но этот тип и породивший его капитализм были глубоко сомнительны с православной точки зрения, не имели нравственного оправдания в народных традициях. В широких слоях населения новый социальный слой дельцов, банкиров и “кулаков” вызывал глухую ненависть. Против европейского капитализма на русской почве равно ополчались многие ведущие идеологи интеллигенции, будь то православно-консервативного, умеренно народнического или радикально социалистического направления. Чем и как должна жить Россия в будущем, какому идеалу следовать, какое общество строить? - на все эти вопросы власть должна была не только дать ясный ответ, но и откликнуться практическим содействием социально-культурному синтезу, способному соединить старые духовные ценности и учреждения с новыми социальными требованиями и формами общественной организации.

Если судить о складывающейся ситуации с точки зрения политических нужд времени, то многосложной евроазиатской России в конце XIX – начале ХХ века – железного столетия суровой борьбы масс, наций и идей – нужен был непреклонный император, подобный Петру Великому, который обладал бы могучей волей, ясной социальной программой, умением властно повелевать обществом, овладевать массами, убеждать всех и вся в своей правоте, а где необходимо и заставлять считаться с собой силою. Но, вполне очевидно, что подобного царя, царя-революционера, о котором равно мечтали Герцен и Леонтьев, практически не могло ни породить, ни поддержать безнародное высшее общество, служившее непосредственной опорой монархии и правительственной власти.

Стало быть, по-человечески прекрасный государь Николай Александрович становился политическим заложником как своего собственного великодушия, так и роковых цивилизационных нестроений Петербургской России. И государь догадывался об ожидающей его страшной участи быть раздавленным неумолимыми, непримиримыми социальными силами, над которыми он был не властен, относясь к неотвратимому будущему со смирением. Однажды в беседе со Столыпиным, напомнив о том, что появился на свет в день памяти Иова Многострадального, царь сказал: “Быть может, необходима искупительная жертва для спасения России: я буду этой жертвой - да совершится воля Божия!”

Завершая рассмотрение развития русской культуры XIXстолетии, следует подчеркнуть, что именно в этот век сложилась во всех своих основных формах собственно русская классическая культура, которая стала фактором не только внутрироссийского, но и мирового культурного развития.

Мы видели, что в нашей стране на протяжении всего «золотого» столетия отечественной культурной жизни шли два то пересекающихся, то расходящихся процесса: 1) осознание и преемственное развитие православно-русских начал отечественной цивилизации; 2) интенсивное государственно направляемое заимствование образованности и цивилизационных форм западного мира. Такой путь развития страны позволил России стать в короткий срок ведущей державой в политическом, культурном, экономическом отношениях. Причем это было достигнуто несмотря на известные сложности геополитического положения страны, невыгодные природно-географические условия (в частности, суровость климата, худосочность земель в центральных районах страны, оторванность континентальной империи от мировых морских коммуникаций).

Адаптация общезначимых начал западноевропейского культурного опыта к русским национальным условиям обеспечила активный подъем национальных творческих сил. Мы видели впечатляющие признаки этого подъема в сфере религиозной жизни (где наблюдалось личностное утончение традиции православного старчества, развитие своеобразного русского богословия), в сфере литературы, искусства, науки, техники, философской и общественной мысли. Важнейшим типологическим признаком отечественного культурно-исторического развития в XIX веке являлось то, что великая русская классическая культура сложилась не в качестве секулярного противовеса православной традиции, а как достаточно органичное ей встречное движение. Движение со стороны внешне европеизированного общества к древле-православному идеалу соборности бытия и благодатного преображения действительности. Эта органичная христианская основа русской классической культуры при свободе отношения к опыту европейской цивилизации освободила отечественных писателей и мыслителей от излишней ограниченности чисто формальными моментами творчества и воплотилась в выдающихся своей правдивостью, нравственной содержательностью, глубокой человечностью и жизненной естественностью произведениях.

Следует особо подчеркнуть, что в результате своеобразного культурно-исторического развития нашей страны в XIX столетии возник особый тип культурного человека, обладавшего внутренней свободой, всемирной широтой кругозора, достижениями новейшего образования, проникнутого живой христианской верой, чуждого узкой профессиональной специализации, органически связанного с традициями Православной Церкви и нравственным опытом своего народа. Условно говоря, в этом человеческом типе можно найти нечто «возрожденческое», если иметь в виду личностную целостность, свободу воззрения на мир и отношения к миру. Однако «ренессансная» человечность и свобода миросозерцания у высоко культурных русских людей оказались сравнительно органично связаны с христианским сознанием природы человеческой личности и мироздания. Ибо в России, в отличие от Европы, не произошло радикального многопланового разрыва гуманистическо-секулярной цивилизации Нового времени со «средневековой», то есть церковно ориентированной культурой. На высшем уровне культуротворческого процесса в России был осуществлен синтез начал православной духовности со своеобразно освоенными новоевропейскими формами культурной жизни, так что Древняя и Новая Россия не разорвали духовных уз, постоянно укрепляемых Русской Церковью. В этом смысле, со своей экономической, военной и культурной мощью, соединяя древнее мистическое Православие, многовековые духовные, нравственные, национально-государственные традиции с новейшими орудиями современной цивилизации, Российская империя к концу XIX столетия представляла собой уникальное культурно-историческое явление, поражающее своей парадоксальностью иностранных наблюдателей.

При всем том, нельзя забывать об известных искажениях традиционных религиозных и национально-общественных начал в социальном и государственном строе России XIX в., об укоренившихся здесь социальной несправедливости, государственном бюрократизме, разрыве широкого слоя «левой» интеллигенции с Церковью, государством, православным народом. Огромным и в перспективе роковым недостатком всего культурного развития нашей страны в XIX столетии являлось то, что высокая духовная культура, уникальный синтез Православия и просвещения оказывались достоянием весьма узкого, социально маловлиятельного слоя преимущественно дворянской интеллигенции. И если в семьях Аксаковых, Киреевских, Хомяковых, Трубецких царил высочайший христианский, патриотический и культуротворческий дух, то в среде разночинской интеллигенции быстро распространялись самые бездушные и жестокие идеи, а в простом народе, под влиянием скороспелой «революции сверху», нарастало отчуждение от окружающей жизни и непонимание действительности.

В конечном счете, не традиционные особенности российского государственного строя, не социально-экономические недостатки развития страны, а элементы неорганичности, социально-культурной разнотипности в развитии российского общества и общественного сознания обрекали Россию на социальные потрясения в новом, ХХ веке. Именно глубокие духовно-мировоззренческие противоречия между государством и левой интеллигенцией, интеллигенцией и народом, народом и бюрократическим аппаратом империи, которые стали в XIX веке типологическими характеристиками российского исторического бытия, сыграли в 1905 и в 1917 гг. роль своего рода мины замедленного действия.

Глава пятая. НОВЫЕ ЯВЛЕНИЯ КУЛЬТУРНОЙ ЖИЗНИ РУССКОГО ОБЩЕСТВА В ПЕРИОД «СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА»
§ 1. Понятие «серебряный век» русской культуры, символизм и его мировоззренческие ориентации

Метафорическое понятие “серебряный век“ русской культуры относится к периоду 1900 – 1917 гг. и призвано подчеркнуть огромное культуротворческое значение этого периода, при всей его кратковременности сопоставимого по достигнутым результатам с XIX столетием как “золотым веком” русской культуры. В 1917 г. “серебряный век” был поглощен раскаленной лавой идущего ему на смену “железного века”, революции и большевизма, однако, несмотря на малые исторические сроки, эпоха 1900 - 1917 годов отличается настолько интенсивным творчеством в сферах литературы, музыки, театра, живописи, философии, нравственного сознания и общественной мысли, что объем и качество произведений, созданных тогда, беспримерно в нашей истории. При этом далеко не все творимое в указанный период по духу и стилю было детищем именно "серебряного века". Многое являлось вполне органичным следствием дальнейшего осознания и воплощения непреходящих ценностей многовековой православно-национальной традиции и классической культуры предшествующего столетия. Мировоззренческая же специфика собственно “серебряного века” характеризовалась главным образом претенциозной борьбой с традиционными ценностями и культурным наследием прошлого. Пафос религиозно-мистической экзальтации, иррационального творческого порыва художника и мыслителя, обращение к глубоко личностным переживаниям, стремление к тотальной переоценке ценностей и радикальному обновлению мира определяли крайне романтическое и утопическое миросозерцание наиболее характерных представителей культуры рассматриваемого времени. Радикальное крыло поэтов, художников, мыслителей, определивших дух русского авангарда, стремилось не к дальнейшему совершенствованию сложившихся направлений культуры, но к революции в области ценностей и выразительных средств. Авангардистское сознание было склонно рассматривать свою эпоху не как одну из культурно-исторических эпох, а как эсхатологический, мессианский эон, призванный привнести окончательный смысл в культурно-историческое существование. Вот почему все те, кто пытались осуществить некую эсхатологически окрашенную миссию, должны были уходить от исторически устоявшихся образов и идей, от традиционных символов и форм, и искать вдохновения в мистических экстазах, в глубоко персональных интуициях и мифологемах.

Во всех этих особенностях мироощущения творческой интеллигенции проявлялся переходный характер рассматриваемой эпохи, начавшейся на рубеже веков и проникнутой нервным ожиданием новых времен, радостных или горестных потрясений. В России конца XIX - начала ХХ столетий общественное сознание было особенно взвинчено такого рода предчувствиями. Общество жило ожиданием небывалого будущего, гадая будет ли это новая земля и новое небо Богочеловечества или зловещее царство Антихриста. И если православные писатели предрекали грядущую катастрофу, то “передовая“ интеллигенция, не обладая ясным видением будущего, горячо верила в благо революционного преодоления как окружающего социального порядка, так и классических форм культуры.

Источником вдохновения для творческих интеллигентов рассматриваемого времени служило философское и поэтическое наследие Вл. Соловьева, который подал пример мистической романтики и теоретического своеволия относительно вековых религиозных, национальных, культурных традиций. Произвольные идеи мыслителя, будоражащие художественное воображение, претендующие на продолжение древнего мистического опыта человечества, но вместе с тем обращенные к проблемам современного общества, оторванный от всякой конкретной жизненной почвы нравственный идеализм – все это духовно запутанное, смутно-динамическое наследие Соловьева явилось "закваской" творческого сознания наиболее типичных для "серебряного века" деятелей культуры. К числу последних следует отнести в первую очередь таких философствующих поэтов, как Н.Минский, В.Брюсов, А.Белый, К.Бальмонт, Д.Мережковский, З.Гиппиус, М.Волошин, Вяч. Иванов, более или менее строго объединенных рамками символизма

Символизм вообще, а поэтический в особенности, стал крайне характерной чертой нового уклада русского культурного самосознания, ибо способствовал выражению творческого произвола, романтических грез и утопических ожиданий, свойственных сравнительно молодому поколению интеллигенции. Следует напомнить, что первый манифест русских символистов – книга Н. Минского “При свете совести. Мысли и мечты о цели жизни“ – появился в 1890 г., не без влияния опыта французского символизма 80-х годов прошлого века. В 1892 г. Д. Мережковский в ряде статей продолжил формирование символистской программы, опираясь на идеи Вл. Соловьева. Мережковский восставал против “удушающего мертвого позитивизма”, устремлялся к поиску новых источников духовного опыта и стремился привлечь на сторону формирующегося направления авторитет Тургенева, Толстого и Достоевского. Мережковский провозгласил три главных элемента символизма: мистическое содержание произведений, решающая роль символов, расширение художественной впечатлительности. В 1894-1895 гг. появились три сборника В. Брюсова Русские символисты“, что можно считать признаком оформления нового течения.

В качестве символизма мы встречается с очень сложным, комплексным феноменом русской культуры конца XIX – начала ХХ века. Сами символисты считали себя сторонниками принципиально нового художественного и отчасти даже религиозно-метафизического мышления. Они провозглашали задачей уход в глубину реальности, к духовным первоосновам видимого мира и занимались серьезными теоретико-философскими изысканиями. Один из ведущих поэтов того времени Андрей Белый вспоминает, что размышлял над гносеологией символизма двадцать лет, написав целый ряд исследовательских работ и придя к выводу, что осмысливаемое направление есть миросозерцание новой культуры, которое дает методологическое обоснование всем школам и формам искусства, не сводясь ни к одной из них ¹. Не удивительно, что символисты сознательно насыщали свои произведения метафизикой, религиозной мистикой, мифологической эзотерикой, порой малопонятной индивидуальной символикой душевных переживаний, намереваясь отрыть новые миросозерцательные и ценностные перспективы культуротворческому сознанию. Причем адепты символизма в России выступали не только от лица культуры, но и от имени жизненной стихии, претендуя вдохновить социальную революцию и построить новую общественную реальность.

Однако, возникнув на стыке двух мало совместимых типов мировоззрения, символизм сам по себе был внутренне противоречив и лишен возможностей органического развития по пути культурного синтеза. Внутри символистского миросозерцания нарастал неминуемый кризис.