И Олега Лекманова Предисловие и примечания Олега Лекманова
НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРНОГО МИРА
жүктеу/скачать 2.9 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- БУМАЖНЫЕ ЦВЕТЫ
- СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ РУССКОЙ ПОЭЗИИ (50 СБОРНИКОВ СТИХОВ 1911 – 1912 гг.) (ОТРЫВКИ)
- ПИСЬМА О РУССКОЙ ПОЭЗИИ. СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ. ИВА. ПЯТАЯ КНИГА СТИХОВ. ИЗД. ШИПОВНИК. СПБ. 1913 г. (ОТРЫВОК)
- ЛИТЕРАТУРНАЯ НЕДЕЛЯ. «ГИПЕРБОРЕЙ». ЕЖЕМЕСЯЧНИК СТИХОВ И КРИТИКИ. № 1, ОКТЯБРЬ, 1912 г. Спб. Ц. 25 к. (ОТРЫВКИ)
- НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРНОГО МИРА
- ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОТГОЛОСКИ
НОВОСТИ ЛИТЕРАТУРНОГО МИРА Цех поэтов, продолжая выпускать собрания стихотворений молодых поэтов окончил печатаньем книгу Вл. Бестужева «Возвращение». Печатается по: <Без подписи>. Новости литературного мира // Известия книжных магазинов товарищества М. О. Вольф по литературе, наукам и библиографии. 1912. № 6. Июнь. <Без номера страницы>. А. Рославлев БУМАЖНЫЕ ЦВЕТЫ Ряд новых имен: Н. Клюев, Анна Ахматова, М. Зенкевич, Н. Гумилев, Вл. Нарбут, Василий Гиппиус. Каждый из названных поэтов в текущем году выпустил по сборнику стихов, но никто, за исключением Клюева, особенного внимания к себе не привлек, и сборники остались лежать на полках книжных магазинов. Можно сказать, что это лежанье безнадежно, и Анна Ахматова, и Н. Гумилев, и М. Зенкевич и еще и еще много их талантливых и по-своему интересных, на виду они, а выходит так, что как будто их и нет, – полное равнодушие публики, а они делают вид, что пребывают в гордом одиночестве посвященных, но чувствуется, что им болезненно хочется внимания, успеха… Они старательно и часто пишут друг о друге лестные вещи в органах самых распространенных, во внешности сборников их есть нечто зазывающее – то надуманная простота, то режущая глаз крикливость, – названия сборников неожиданны и трескучи: «Дикая порфира», «Скифские черепки», «Аллилуйя». Им, может быть, и на самом деле кажется, что они творящего духа избранники, стоят так высоко, что до них не дотянуться, но, увы, это не так. После того, как вошли в жизнь и читаются Бальмонт, Брюсов, Блок, – и Зенкевичу, и Гумилеву и Нарбуту и проч. стало куда легче подойти к читателю, да он почему-то от них отмахивается: «А, да ну вас!» И критика стала благосклоннее, вернее сказать, – «осторожнее», а то сколько писалось дикой чепухи о модернизме разными «несмышленышами», вроде Львова-Рогачевского (из «Современного мира»)… Словом, поле выкорчевано, вспахано – сей! А сеять-то оказывается нечего… в том и беда… Чеканка рифмы, утонченность эпитетов – все налицо, но все-таки изощренная форма не поэзия – стихопишущие машинки, а не поэты. Ремесло, и ремесленники объединились; явилась марка мастерской: «Цех поэтов». Цех – это очень характерно. Цех сапожников – и цех поэтов. Это словечко «Цех», я уверен, связано с их объединением органически. В цехе они читают друг другу свои стихи, толкуют о стиле и форме. Цех выпускает их книги старательные, но без аромата, без проблесков индивидуальности. Брюсов – строгий законченный поэт города, углубленный в его мистику и поэт из цеха Гумилев – брюсовские размеры, брюсовская лепка стиха, слова, рифмы, но какая раздражающая манерность при отсутствии какой-либо оригинальной мысли…
Но не веселую жену – Для задушевных разговоров, – О том, что было в старину. И не любовницу – мне скучен Их робкий шепот, томный взор – Я к упоеньям их приучен – Меня не дразнит их позор… Какая нанизанность слов, не лишенных красивости, но внутренне не связанных искренностью чувства, и потому не убедительных. М. Зенкевич, рассказывающий тягуче и нудно о походе Александра Македонского в Индию: Бежал нестройным скопом. Но были греки смущены, Когда вдруг ринулись галопом, В шеренгу выстроясь слоны… Ни образности, ни картины, ни обаяния величественной древности, просто изложенный стихами Иловайский. Грубый, нечистоплотный и нарочитый Нарбут… Книга его (изд. Цеха) «Аллилуйя» набрана славянским шрифтом… Для чего? Что за нелепая выходка! А стихи такие: Лишь попадья в жару – ей в пору жеребец – И мухи все шустрей пред попадьей во мгле Зеленые снуют – расплаживая сволочь.
Я выхватываю из книг этих поэтов случайные места, потому что все сплошь в них таково – пустота, манерность, напряжение, сухость, или вроде нарбутовского – жеребячий выпад. В начале статьи я упомянул имя Николая Клюева – он не в «цехе». Упомянул я его вместе с цеховыми только потому, что он тоже новый, но совсем в другом роде, это настоящий, Божьей милостью поэт – самобытный, сочный, красочный, с интересным религиозно-философским миросозерцанием и чистым, откровенным цветением души. Он выпустил почти одновременно две книжки: «Сосен перезвон» и «Братские песни». Первая в общем прекрасная книга, мне кажется менее дельной, чем вторая. «Братские песни» – небольшая книжка, в ней всего около тридцати стихотворений, но каких! Каждое из них по образности и одухотворенности изумительно. Клюеву особенно близок русский песенный склад. Воспринимает он его очень своеобразно – образы новые, четкие, законченные. Такие стихи, как: «Ах вы, други, полюбовные собратья», «Брачная песня», «Песня про судьбу», показывают, что поэт весь в народе, что Русь – это его боль и его радость. В упрек автору можно поставить некоторый налет модернистического шаблона. «Рассветный», «Гвоздяные», «Закатные завесы» – это уже стало пошлым и по остроумному выражению Д. Философова, – это декадентские швыркули, но поэзия Клюева так самобытна, что можно наверное сказать – швыркули из его стихов исчезнут, – тому порукой такое хотя бы <такое> великолепное стихотворение, как «Лес». Приведу его целиком:
Так вызван из земли, чтоб бури утишать – Живым дарить покой, жильцам сигналы песней – Несбыточные сны дыханьем навевать. Твоих зеленых волн прибой тысячеустный – Под сводами души рождает смутный звон – Как будто моряку тоскующий и грустный – С родимых берегов доносится поклон. – Как будто в боях хвой рыдают серафимы – И тяжки вздохи их и гул скорбящих крыл, О том, что Саваоф броней неуязвимой – От хищности морской тебя не оградил… Клюев по тому, как он понимает мир, родственен Владимиру Соловьеву, и эта родственность местами чувствуется даже в напевности его стиха. «Братским песням» предшествует очень интересная вступительная статья В. Свенцицкого, но мне она кажется лишней в сборнике. Она мешает воспринять поэзию как поэзию. Истолковывая клюевское понимание Христа, «Голгофы», «Искупления», Свенцицкий придает «Братским песням» значение нового религиозного откровения, что заставляет читателя насторожиться и по-иному сосредоточиться. Это плохая услуга Клюеву. Непосредственность, чистота его, молитвенная близость к Распятому не нуждаются ни в каких теоретических выводах, всегда спорных и неубедительных. «Читайте Клюева и помните то-то». Это суживает впечатление, которое дают стихи Клюева, да и, кроме того, в «Братских песнях» есть вещи, ничего общего с религиозностью не имеющие, хотя бы такие, как «По тропе дороженьке», «Я за гранью на просторе» и др. В конце книги собраны отзывы печати о первом сборнике автора «Сосен перезвон», отзывы хорошие, но помещать их в книге было незачем. Книги говорят сами за себя и ссылаться на лестные мнения критики автору не следовало, хотя бы из самолюбия, если не из скромности. Словом, из новоявленников-поэтов только один Клюев заслуживает внимательного к себе отношения, а остальные: Гумилев, Зенкевич, Анна Ахматова, Василий Гиппиус и прочие цеховые напоминают хорошо сделанные, но – увы – «бумажные цветы». Печатается по: А. Рославлев Бумажные цветы // Воскресная вечерняя газета. 1912. №12 (12 августа). С. 3. Александр Степанович Рославлев (1883 – 1920), поэт, эпигон старших символистов. Ответом на статью «Бумажные цветы» стал уничижительный отзыв Гумилева о сборнике Рославлева «Цевница» (1912): «Александр Рославлев давно перестал считаться в рядах поэтов» (Гумилев Н. С. Соч.: в 3-х тт. Т. 3. М., 1991. С. 124). Иловайский Дмитрий Иванович (1832 – 1920), русский историк. Николай Клюев, вопреки утверждению Рославлева, некоторое время состоял в «Цехе поэтов». Подробнее см.: Азадовский К. М. Клюев и «Цех поэтов» // Вопросы литературы. 1987. № 4. Заглавие «“Швыркули”» носила заметка Д. Философова, опубликованная в «Русском слове» от 29 октября 1909 (№ 248). В этой заметке Философов, в частности, писал: «Вместо скромного культурного дела нам преподносят опять “швыркули”, те штукатурные завитки, которыми так богаты петербургские дома, те штукатурные карнизы, которые вечно обваливаются и давят прохожих» (С. 2). Валерий Брюсов
…известное движение вперед есть в новом (третьем или, точнее, четвертом) сборнике стихов Н. Гумилева «Чужое небо».61 По-прежнему холодные, но всегда продуманные стихи Н. Гумилева оставляют впечатление работ художника одаренного, любящего свое искусство, знакомого со всеми тайнами его техники. Н. Гумилев не учитель, не проповедник; значение его стихов гораздо больше в том, как он говорит, нежели в том, что он говорит. Надо любить самый стих, самое искусство слова, чтобы полюбить поэзию Н. Гумилева. Но так как он мыслит, много читал, много видел, то в его стихах есть также интересные мысли, заслуживающие внимания наблюдения над жизнью и над психологией. В «Чужом небе» Н. Гумилев разрабатывает темы, которых он ранее не касался, пользуется, и умело, метрами, которыми раньше не писал: интересны его «Абиссинские песни», интересен психологический анализ настроений женщины, душа которой «открыта жадно лишь медной музыке стиха», есть у него интересные, самобытные черты в картинах Востока… Гумилев пишет и будет писать прекрасные стихи: не будем спрашивать с него больше, чем он может нам дать <…> В то время как поэты старшего поколения охотно повторяют сами себя в то время как многие молодые начинают с того, что удачно пишут «под Бальмонта» или «под Блока», есть небольшая группа дебютантов, которые во что бы то ни стало хотят сказать «новое слово», выйти на пути, по которым еще не ступал никто. Я имею в виду наших «эго-футуристов» <…> В совершенно другой круг мыслей и к иным приемам творчества переносят издания «Цеха поэтов». Строгость в чеканке стиха, осторожность в выборе слов, постоянная проверка вдохновения рассудком – вот характерные черты поэтов этого сообщества. Самым значительным из изданий «Цеха» нам кажется книга г-жи Анны Ахматовой «Вечер».62 Поэт, с большим совершенством владея стихом, умеет замыкать в короткие, из двух-трех строф, стихотворения острые психологические переживания. В ряде стихотворений развивается как бы целый роман, героиня которого – характерно современная женщина, с несколько деланной наивностью, с пристрастием к «духу пустяков» и с постоянной жаждой «муки жалящей» вместо счастья безмятежного. Весь пафос поэзии г-жи Ахматовой заключен в следующих сдержанных строфах:
Как забуду? Он вышел, шатаясь, Искривился мучительно рот... Я сбежала, перил не касаясь, Я бежала за ним до ворот. Задыхаясь, я крикнула: «Шутка – Все, что было. Уйдешь, я умру!» Улыбнулся спокойно и жутко И сказал мне: «Не стой на ветру». Меньше простоты, меньше жизненности в стихах г. Зенкевича.63 Его привлекают такие темы, как «Гимны к материи», «Магнит», «Танец магнитной иглы», «Земля», «Воды», «Ящеры» и т<ому> под<обное>. Хотелось бы приветствовать молодого поэта с этими попытками вовлечь в область поэзии темы научные, методами искусства обработать те вопросы, которые считаются пока исключительным достоянием исследований рассудочных. Но чтобы подобное творчество имело свое значение, надобно, чтобы оно не довольствовалось повторением научных данных, а давало нечто свое, новое. Поэт во всеоружии знания должен силой творческой интуиции указывать пути вперед, давать новый синтез за теми пределами, на которых останавливается ученый. Все это еще не под силу г. Зенкевичу, и большею частью он довольствуется пересказом известных данных о «допотопных» чудовищах, о металлах и т. д. Не выработан и язык поэта, который слишком любит шумиху громких слов, думая, вероятно, что они лучше выразят «стихийность». В действительности воображение решительно отказывается что-либо представить, когда ему предлагают строфы вроде следующих: И в таинствах земных религий Миражем кровяных паров Маячат вихревые сдвиги Твоих кочующих миров.
Тем не менее, эта часть книги г. Зенкевича остается наиболее интересной, так как в ней он пытается внести что-то новое в русскую поэзию. В стихах, посвященных современности, он продолжает быть не шаблонным, местами интересным, но в них слишком много надуманности, нет легкого взлета подлинной поэзии. Напечатанная славянским шрифтом книжка г. Нарбута64 содержит несколько стихотворений, в которых желание выдержать «русский» стиль приводит поэта к усердному употреблению слов, в печати обычно избегаемых. «Залихватски жарит на гармошке» – так начинается одно из стихотворений, и этот стих можно поставить эпиграфом ко всему маленькому сборнику. Умело и красиво сделаны интересно задуманные «Скифские черепки» г-жи Кузьминой-Караваевой.65 Сочетание воспоминаний о «предсуществовании» в древней Скифии и впечатлений современности придает этим стихам особую остроту. Однако по немногим образцам поэзии начинающего автора еще трудно судить, предстоит ли ей широкое развитие в будущем. Можно сказать, что вообще в изданиях «Цеха поэтов» плохих стихов мы не встречаем. Молодые поэты, объединившиеся в этом издательстве, писать умеют (у г. Нарбута в прошлом есть стихи гораздо более удачные, нежели его «Аллилуиа») и пользуются всеми техническими завоеваниями нашей «новой поэзии». Однако этим молодым поэтам, при всем их порывании к «стихийности», угрожает одно: впасть в «умеренность и аккуратность».
Н. С. Гумилев ПИСЬМА О РУССКОЙ ПОЭЗИИ. СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ. ИВА. ПЯТАЯ КНИГА СТИХОВ. ИЗД. ШИПОВНИК. СПБ. 1913 г. (ОТРЫВОК) Большая радость для нас всех Сергей Городецкий. Всего семь лет тому назад появился он в литературе и уже успел сделать столько, что глаза разбегаются. Ряд книг стихов, несколько книг рассказов, стихи и сказки для детей, статьи по вопросам литературы, живописи, теории искусства, переводы, предисловия, — словом, во всех областях, где представляется возможность мыслить и говорить, везде — Сергей Городецкий. Эта безудержность творческих сил, отсутствие колебания перед выполнением задуманного и единообразие стиля, при самых различных попытках, обличают натуру стремительную и крепкую, вполне достойную героического двадцатого века. Сергей Городецкий начал, как символист, потом объявил себя сторонником мифотворчества, теперь он «акмеист». В «Иве» есть стихи, отмеченные печатью каждого из этих трех Периодов. Стихи символические, в которых образ по сравнению с ритмом играет чисто служебную роль — слабее других. Прикоснувшийся к глубинам славянства, Сергей Городецкий чувствует, что мера стиха есть не стопа, а образ, как в русских песнях и былинах, и как бы ни было сильно переживание, глубока мысль, они не могут стать материалом поэтического творения, пока не облеклись в живую и осязательную плоть самоценного и дееспособного образа. Отсюда — бледность и вялость его символических попыток, потому что теперь символизм просто литературная школа, к тому же закончившая круг своего развития, а не голос на пути в Дамаск, как это было для первых символистов… Мифотворческий период Сергея Городецкого весьма многознаменателен и, прежде всего, потому что поэт впал в ошибку, думая, что мифотворчество — естественный выход из символизма, тогда как оно есть решительный от него уход. Миф — это самодовлеющий образ, имеющий свое имя, развивающийся при внутреннем соответствии с самим собой, — а что может быть ненавистнее для символистов, видящих в образе только намек на «великое безликое», на хаос, Нирвану, пустоту? Поэтому метод символический неприложим к мифотворчеству. Срыв Сергея Городецкого показал нам это. Его «Виринеи» (интересно задуманные, глубоко прочувствованные, благодаря импрессионизму изложения и отсутствию перспективы) — только рассказ о событиях, а не сами события, и мы можем только доверять, что все было так, как рассказывает поэт, а не верить в это. Мечтающий о мифе Сергей Городецкий понял, что ему необходима иная школа, более суровая и плодотворная, и обратился к акмеизму. «Акмеизм» (от слова акме — расцвет всех духовных и физических сил) в сущности и есть мифотворчество. Потому что, что же, если не мифы, будет создавать поэт, отказавшийся и от преувеличений, свойственных юности, и от бескрылой старческой умеренности, равномерно напрягающий все силы своего духа, принимающий слово во всем его объеме, и в музыкальном, и в живописном, и в идейном, — требующий, чтобы каждое создание было микрокосмом. Критика не раз отмечала у символистов преобладание подлежащего над сказуемым. Акмеизм нашел это сказуемое в логически музыкальном, непрерывном, на протяжении всего стихотворения, развитии образа-идеи. «Странники», «Нищая», «Волк» являются представителями мужской стихии акмеизма в стихах Сергея Городецкого, цикл «Пытая жизнь» — женской. Мне кажется, последняя — ближе поэту. Потому что, несмотря на великолепный задор и лапидарность выражений в стихах первой категории, в них есть какая-то мягкость и нежная задумчивость, что лучше всего определяет сам автор.
И ласковые все слова… Печатается по: Гумилев Н.С. Письма о русской поэзии. Сергей Городецкий. Ива. Пятая книга стихов // Аполлон. 1912, №9. С.53-54. Виктор Ховин ЛИТЕРАТУРНАЯ НЕДЕЛЯ. «ГИПЕРБОРЕЙ». ЕЖЕМЕСЯЧНИК СТИХОВ И КРИТИКИ. № 1, ОКТЯБРЬ, 1912 г. Спб. Ц. 25 к. (ОТРЫВКИ) Два новых ежемесячника; один стремится к «закреплению и продолжению всех основных побед эпохи, известной под именем декадентства или модернизма», другой, стараясь быть более лояльным, заявляет, что он «не поднимает знамени с боевым кличем», но в то же время, не скрывая своих симпатий ко всем новым исканиям театра, говорит о «завоеванных позициях» и весь в страстных чаяньях нового театра, нового сценического искусства <…> «Гиперборей» по внешности именно то, чем должен быть ежемесячник стихов – небольшая, изящная, хорошо изданная книжечка, но содержание его не ярко, почти бесцветно и ежемесячник не отразил то молодое и радостное, что несет нам новая поэзия. Авторы стихов ежемесячника, если и молоды по своему литературному возрасту, то все же не новички и многие из них знакомы нам по несравненно более удачным произведениям. В отделе критики ежемесячника мы читаем, что «Валерий Брюсов один из первых русских символистов» и что «он сохранил во всей полноте свое значение и до наших дней», что Бальмонт «по праву считается одним из лучших русских поэтов», и «брошенные им девизы продолжают жить и до сих пор», и что Вячеслав Иванов сразу занял одно из первенствующих мест в русском символизме… Все это не ново, и «Зеркало теней» Брюсова, «Зарево зорь» Бальмонта, «Cor Ardens» В. Иванова достойны более серьезной оценки и глубокого анализа.
Гиппиус Василий. Роса. Гумилев. Книга баллад. Клюев. Плясея. Городецкий С. Вереница восьмистиший. Кузмин М. Яблочный сад. Мандельштам О. Раковина. Мотовская М. <так! – Сост.> Голубые лютики. Нарбут Владимир. Вий.
Л. Аркадский ЛИТЕРАТУРНЫЕ ОТГОЛОСКИ Вышел журнал стихов и критик – «Гиперборей», издание кружка свободных от вечерних занятий молодых людей. Распоясываются в журнале семь-восемь человек. Один пишет: Раздружился я с древним обликом, Променял парчу на серьмяжину, – Кудри-вихори на плешь-лысину…
Мерцающая всегда, Мне в сердце длинной булавкою Опустится вдруг звезда?.. В котором году перестали таким молодым людям лить на голову холодную воду?.. Печатается по: Л. Аркадский Литературные отголоски // Воскресная вечерняя газета. 1912. № 25 (11 ноября). С. 3. Под псевдонимом «Л. Аркадский» укрылся фельетонист и пародист Аркадий Сергеевич Бухов (1889 – 1937). «Один» в его заметке – это Николай Клюев; «другой» – Осип Мандельштам. Финал заметки содержит аллюзию на следующий фрагмент «Записок сумасшедшего» Гоголя: «Но я уже не могу и вспомнить, что было со мною тогда, когда начали мне на голову капать холодною водою». жүктеу/скачать 2.9 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|