Книга пророка Иеремии, 17,9 часть первая 1
жүктеу/скачать 0.56 Mb.
|
| Позади него, за сетчатой дверью, засмеялась женщина, и пронзительный, с
ядом, голос произнес: - Родной мой, хватит выставлять себя дураком - и уйди с жары. - Затем, по-видимому, обращаясь к третьему лицу: - Честное слово, он сам не лучше Айдабелы: Господь обоих умом обидел. Я тут сказала миссис Поттер (голову мыть пришла на прошлой неделе - и где она столько грязи умудряется собрать своими патлами, интересно?), так вот я ей говорю: "Миссис Поттер, Айдабела учится у вас в школе, и как же это получается: отъявленная хулиганка, а сестра - то есть Флорабела - такая хорошая девочка; просто загадка для меня: близнецы, а ничего общего". А миссис Поттер отвечает: "Ох, миссис Колфилд, прямо горе мне с этой Айдабелой, я считаю, место ей - в исправительном учреждении". Ее собственные слова. Ну, для меня-то это не было откровением, я всегда знала, что она урод, - подумайте, ни разу в жизни не видела Айдабелу Томпкинс в платье. Родной мой, иди сюда, не стой на жаре... Мужчина сложил пальцы хомутиком и жирно плюнул сквозь него. Потом с неприязнью посмотрел на Джоула и проворчал: - Стоишь и хочешь получить с меня деньги за то, что ничего не делаешь? - Родной, ты слышал меня? - Замолчи, женщина! - И сетчатая дверь, взвизгнув, захлопнулась. Джоул покачал головой и пошел дальше. Рыжая с горластой шайкой скрылась из виду, и белый день оседал, сходя к тому тихому летнему часу, когда небо проливает мягкие краски на выгоревшую землю. С холодной надменностью Джоул усмехался в ответ на любопытные взгляды прохожих, а подойдя к "Королевскому крову Р. В. Лейси", остановился прочесть, что написано мелом на маленькой и поцарапанной черной доске, выставленной перед входом. "Мисс Роберта В. Лейси приглашает Вас отведать нашего аппетитного жареного сома и курицу. Вкусное мороженое "Дикси". Отличное мясо на рашпере. Сладкие напитки и холодное пиво". - "Сладкие напитки", - прочел он вполголоса, и будто ледяная кока-кола омыла пересохшее горло. - "Холодное пиво". - Да, холодное пиво. Он потрогал округлую тушку кошелька в кармане, толкнул сетчатую дверь и вошел. В комнате, похожей на внутренность ящика, стояло человек десять - по большей части загорелые с костлявыми лицами парни в комбинезонах и несколько девушек. При появлении Джоула гомон стих, и он, стесняясь, сел за деревянную стойку, занимавшую всю длину комнаты. - О-о, здравствуй, маленький мой, - пробасила мускулистая женщина и облокотилась перед ним на стойку. У нее были длинные обезьяньи руки с черным пухом, а на подбородке - бородавка, оснащенная одиноким волосом, похожим на ус насекомого. Шелковую персикового цвета блузку оттягивала огромная грудь; глаза с красными веками смотрели на него, шутовски поблескивая. - Милости просим к мисс Роберте. - Два пальца с грязными ногтями приблизились к его щеке и больно ущипнули. - Чем может порадовать мисс Роберта такого миленького мальчика? Джоул не знал куда деваться. - Холодного пива, - выпалил он, стараясь не слышать громких смешков и хихиканья позади. - Несовершеннолетним пиво продавать нельзя, моя детка, - даже таким миленьким. А нужно тебе виноградное ситро "Нэхи". - Она тяжело удалилась. Хихиканье переросло в откровенный смех, и уши у Джоула стали пунцовыми от унижения. Он заподозрил, что женщина сумасшедшая. И озирал пропахшую кислятиной комнату, как сумасшедший дом. На стенах висели вырезанные из календарей зубастые красотки в купальниках и грамота в рамке: "Сим удостоверяется, что Роберта Вельма Лейси выиграла Главный приз за вранье на ежегодных Июльских шалостях в Дабл-Бранчез". С низкого потолка свисали стратегически расположенные вымпелы мухоморной бумаги и пара лампочек в лентах из красной и зеленой гофрированной бумаги. На стойке - графин с высокими ветками розового кизила. - Угощайся, - сказала женщина, со стуком поставив перед ним совершенно мокрую бутылку пурпурного ситро. - Вижу, маленький мой, ты совсем запылился и пересох. - Она весело потрепала его по голове. - Так это тебя привез Сэм Редклиф? Джоул утвердительно кивнул. Он глотнул из бутылки - вода оказалась противно теплой. - Мне надо... вы не знаете, далеко отсюда до Скаллиз-Лендинга? - спросил он, ощущая, что каждое ухо в комнате ловит его слова. - Хм. - Женщина покрутила бородавку и завела глаза так, что стала похожа на слепую. - Эй, Ромео, сколько, по-твоему, до Скалок? - спросила она с сумасшедшей улыбкой. - Я их зову Скалками, потому что... - но не закончила - ее перебил негритянский мальчик, к которому был обращен вопрос: - Четыре километра, а то и все пять. - Четыре километра, - повторила она, как попугай. - Но на твоем месте, маленький мой, я бы туда не топала. - Я тоже, - пропищала девушка с соломенными волосами. - А может меня кто-нибудь подвезти? Кто-то сказал: - А не приезжал ли Джизус Фивер? - Ага, я видел Джизуса. Джизус у конюшни остановился. - Джизус Фивер? Черт, я думал, он давно на кладбище. - Что ты. Ему за сто - а шустрей тебя. Да-да, я видел Джизуса. - Здесь он, Джизус. Женщина схватила мухобойку и оглушительно хлопнула. - Хватит галдеть. Совсем из-за вас мальчика не слышу. Оказавшись причиной такого возбуждения, Джоул ощутил легкий прилив гордости, хотя и немного оробел. Женщина уставила клоунский взгляд куда-то над его головой и спросила: - Какое же дело у тебя к Скалкам, мой маленький? Ну вот, опять! Он кратко изложил дело, опуская все подробности, кроме простейших, - и даже не упомянул письма. Он ищет отца - вот и вся история. Как ему быть? Ну, она не знает. Она умолкла и стояла, крутя бородавку и глядя в пустоту. - Слушай, Ромео, - сказала она наконец, - ты говоришь, Джизус Фивер в городе? - Да. - Мальчик, которого звали Ромео, был цветной и носил на голове пышный, захватанный поварской колпак. Он складывал тарелки в раковину за стойкой. - Поди сюда, Ромео. - Она поманила его рукой. - Надо кое-что обсудить. Ромео немедленно уединился с ней в заднем углу. Она возбужденно зашептала ему, то и дело оглядываясь через плечо на Джоула. Он не слышал, о чем они говорят. В комнате было тихо, и все глядели на него. Он достал украденный патрон и нервно катал его между ладоней. Внезапно дверь распахнулась. Дерзкой походкой вошла та тощая, рыжая, с обкромсанными волосами и встала подбоченясь. Лицо у нее было плоское и довольно нахальное, нос обсыпан некрасивыми крупными веснушками. Прищуренные зеленые глаза перебегали с лица на лицо, но как бы никого не узнавали; равнодушно задержавшись на Джоуле, взгляд ее тут же скользнул дальше. - Здорово, Айдабела! - Как дела, Айдабела? - Сестру ищу, - сказала она. - Никто не видел? - Голос у нее был сипловатый, как у мальчишки, и шел будто сквозь дерюгу, - Джоул невольно откашлялся. - Я видел недавно, сидела на веранде, - отозвался молодой человек без подбородка. Рыжая прислонилась к стене, скрестив тонкие, как щепки, ноги с острыми коленями. Левая была обмотана размахрившимся бинтом в красных протеках меркурохрома. Девчонка вытащила тяжелую голубую катушку на бечевке и отпустила: раскручиваясь, катушка медленно дошла до полу и стала подниматься, наматывая бечевку на себя. - А это кто? - спросила она и показала головой на Джоула. Не получив ответа, она еще раз катнула игрушку, пожала плечами и сказала: - Подумаешь, кому интересно? - Но продолжала искоса следить за ним. - Эй, Роберта, не нальешь в кредит? - крикнула она. - Мисс Роберта, - откликнулась та, прервав совещание с Ромео. - Сколько раз предупреждать тебя, Айдабела Томпкинс, чтобы ты не распускала язык? До тех пор, пока ты не выучишься хоть немного хорошим манерам, сделай милость, забудь дорогу сюда, слышишь? И с каких это пор у тебя тут такой большой кредит? А? Марш отсюда и не возвращайся, пока не наденешь приличную женщине одежду. - Знаешь куда иди? - огрызнулась девчонка, с силой распахнув дверь. - Твой притон не скоро меня дождется, будь спокойна. - За сеткой ее силуэт застыл на мгновение - когда она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Джоула. А на улице смеркалось. Словно странное вино, настаивалась и густела в небе зелень, и по этой зелени ветерок лениво тащил погасшие облака. Скоро все отправятся по домам, и тогда тишина в Нун-сити станет почти что звуком: будто кто-то бродить пошел среди замшелых могильных плит на темном косогоре. Мисс Роберта дала ему в провожатые Ромео. Мальчики шли в ногу; черный нес чемодан Джоула; молча, они свернули за угол перед тюрьмой и очутились у конюшни - кирпичного здания, мимо которого Джоул уже проходил сегодня. У коновязи собралась компания, похожая на шайку бандитов из кинофильма о Диком Западе; бутылка виски ходила там по кругу; другая компания, менее шумная, играла в ножички под раскидистым дубом. Над осклизлым водопойным корытом роились стрекозы; паршивая собака бродила вокруг и нюхала у привязанных мулов под брюхом. Один из пьющей компании, старик с седыми космами и длинной седой бородой, был, по-видимому, в хорошем настроении: он хлопал в ладоши и приплясывал под музыку, наверно, звучавшую у него в голове. Ромео завел Джоула за конюшню, на задний двор, где лошади в упряжках и верховые стояли так тесно, что хвостом не могли взмахнуть, за что-нибудь не задев. - Вон он, Джизус Фивер, - сказал Ромео. Джоул и сам уже увидел пигмея, скрючившегося на сиденье серой повозки в конце двора: на зеленом разливе неба четко вырисовывалось доисторическое лицо малюсенького негра. - Не будем пугаться, - сказал Ромео, нерешительно прокладывая путь через лабиринт повозок и животных. - Держи меня крепче за руку, белый мальчик: Джизус Фивер - старый ворон, ты такого сроду не видел. - А я и не пугался, - ответил Джоул, и это было правдой. - Тсс! Когда мальчики подошли поближе, пигмей настороженно накренил голову, затем медленно, стаккатным движением заводной куклы, повернулся, и глаза его, слабые желтые глаза, обсыпанные молочными мушками, уставились на них с сонной отрешенностью. Нелепый котелок у него на голове был залихватски сдвинут набекрень, а из-за яркой полосатой ленты на тулье торчало пестрое индюшачье перо. Ромео замер в нерешительности, словно ожидая, что руководство возьмет на себя Джоул, но белый мальчик молчал, и тогда он заговорил сам: - Хорошо, что вы в город приехали, мистер Фивер. Этот маленький джентльмен, он родич Скалли, приехал в Лендинг жить. - Я сын мистера Сансома, - сказал Джоул и, глядя на темное высохшее лицо, сразу понял бессмысленность своих слов. Мистер Сансом. А кто он такой? Никто, ничто. Как видно, имя это мало говорило старику - его запавшие, будто незрячие глаза смотрели на Джоула без всякого выражения. Потом Джизус Фивер почтительно приподнял шляпу. - Приказывали, чтобы я его тут нашел. Мисс Эйми приказывали, - просипел он. Лицо у него было как черное сморщенное яблоко и почти истлевшее; полированный лоб блестел так, словно фиолетовый свет шел из-под кожи; серповидная поза наводила на мысль о сломанном хребте: печальный согнутый карлик, исковерканный старостью. А еще - фантазия у Джоула разыгралась - было что-то от колдуна в этих желтых крапчатых глазах, мудреное что-то, намекавшее... ну, на волшебство и всякие штуки, про которые читано в книгах. - Я тут со вчера, с позавчера, потому что мисс Эйми приказывали: жди. - И он весь сотрясся от глубокого вдоха. - Много говорить не могу, сил нету. Полезай, мальчик. Дело к ночи, а ночью мне беда с костями. - Иду, мистер Джизус, - без большой радости сказал Джоул. Ромео подсадил его и подал чемодан. Повозка была ветхая, разболтанная - вроде тележки уличного торговца, только побольше, - и устлана сухими листьями с кукурузных початков и кисло пахшими мешками. - Трогай, Джон Браун, - убеждал старик рыжего мула и похлопывал вожжами по спине. - Ходи ногами, Джон Браун, ходи ногами. Повозка медленно выкатилась со двора и со скрипом по тропинке - на дорогу. Ромео забежал вперед, звучно шлепнул мула по крупу и унесся; Джоула подмывало воротить его: он вдруг понял, что совсем не хочет ехать в Скаллиз-Лендинг один. Но делать было нечего. Бородатый пьяный перед конюшней уже перестал плясать, а паршивая собака, сидя у корыта, вычесывала блох. Валкие колеса вздымали клубы пыли, и они висели в зеленом воздухе, как мелко смолотая бронза. Поворот; Нун-сити скрылся из виду. Была ночь, повозка ползла по необитаемому проселку, колеса переминали глубокий тонкий песок, глушивший одинокие шаги Джона Брауна. До сих пор Джизус Фивер подал голос только дважды - и оба раза для того, чтобы пригрозить мулу какой-то китайской казнью: посулил шкуру снять живьем или башку топором расколоть, а может, и то и другое. В конце концов он сдался и, по-прежнему согнувшись крючком на своей доске, уснул. "Далеко еще?" - спросил один раз Джоул - ответа не было. Намотанные на запястья вожжи болтались свободно, но умный мул тащил повозку без указчиков. Обмякший Джоул тряпичной куклой лежал на подстилке из шелухи, и ноги его свешивались с задка повозки. Лозами звездного инея проросло южное небо, и глаз его вязал в морозные узоры россыпь звезд, тут угадывая шпиль, там - невиданный цветок, там - прыгнувшую кошку, там - очертания головы и другие чудные картины, какие складываются из снежинок. Висела яркая, чуть красноватая луна в третьей четверти, ночной ветер жутко колыхал шали бородатого мха на проплывавших деревьях. В бархатной мгле там и сям зажигались светляки, словно сигналя друг другу кодом. Упокоенно и безмятежно слушал он отдаленный пилящий хор ночных насекомых. А потом звуки пустынной природы прорезал детский дуэт: "Куда синица бедная от холода летит?.." Как призраки скользили они под луной по заросшей бурьяном обочине. Две девочки. Одна шла легко и плавно, движения другой были резки и стремительны по-мальчишески - ее-то он и узнал. - Эй, здорово, - храбро сказал он, когда повозка поравнялась с девочками. Обе еще раньше заметили повозку и даже сбавили шаг; тем не менее, вторая девочка как бы вздрогнула от неожиданности и вскрикнула: "Ах, боже мой!" Волосы у нее были длинные-длинные и доставали до бедер, а лицо, хоть и едва различимое, смазанное потемками, показалось Джоулу очень красивым и очень дружелюбным. - Как мило, что вы едете в ту же сторону и можете нас подвезти! - Садитесь, - сказал он и подвинулся, освобождая место. - Я - мисс Флорабела Томпкинс, - объявила она, легко вспрыгнув на повозку и одергивая платье под коленями. - Ваша повозка из Скаллиз-Лендинга? Ну да, это Джизус Фивер... Он спит? Нет, это просто невероятно. - Она щебетала, словно подражая какой-то знакомой немолодой даме. - Залезай же, сестра, тут сколько угодно места. Сестра тащилась рядом с повозкой. - У меня покамест две ноги, благодарю покорно, и не такая я мальчишница, чтобы они у меня вдруг отнялись, - сказала она и выразительно подтянула шорты. - Ты садись, пожалуйста, - слабым голосом сказал Джоул, не зная, что еще сделать: девчонка была странная, сомневаться не приходилось. - А, пустяки, - сказала Флорабела Томпкинс, - не обращай на нее внимания. Вот это мама и называет "айдабелиной дурью". Пусть себе ковыляет, сколько ее дорогой душе угодно. Ее бесполезно уговаривать - Айдабела у нас своевольная. Спроси кого хочешь. - Хе, - только и промолвила в свою защиту Айдабела. Джоул переводил взгляд с одной на другую и наконец пришел к выводу, что ему больше нравится Флорабела; она была красивая, по крайней мере, такой ему представлялась: он не настолько хорошо ее разглядел, чтобы решить окончательно. Во всяком случае, сестра не была сорванцом, а к сорванцам он питал особую ненависть еще со времен Айлин Отис. Айлин Отис, маленькая мясистая хулиганка из их квартала в Нью-Орлеане, имела обыкновение устроить ему засаду, сорвать с него штаны и закинуть на дерево. Тому уже много лет, но до сих пор при воспоминании о ней он приходил в бешенство. Рыжая сестра Флорабелы показалась ему второй Айлин Отис. - А у нас, знаешь, прелестный автомобиль, - сказала Флорабела. - Зеленый "шевроле", в него шестеро помещаются, и никто друг у дружки на коленях не сидит, и в нем настоящие занавески - поднимаются и опускаются, когда дергаешь за игрушечных младенчиков. Папа выиграл этот "шевроле" у одного человека на петушиных боях - что было с его стороны очень умно, по-моему, хотя мама другого мнения. Мама исключительно честная и петушиных боев не признает. Это я к чему говорю: вообще-то мы к чужим не подсаживаемся, тем более к незнакомым... конечно, Джизуса Фивера мы знаем... немножко. А тебя как зовут? Джоул? А фамилия? Нокс... Ага, Джоул Нокс, я это к тому говорю, что обыкновенно нас возит в город папа на автомобиле... - Она трещала и трещала, и он с удовольствием слушал, пока не оглянулся на сестру; ему показалось, что она смотрит на него странно. Их взгляды встретились, и луна помогла прочесть выражение: без улыбки, но с веселым интересом они словно сообщали друг другу: А ты тоже - ничего особенного... - а один раз я прищемила Айдабеле руку дверцей, - Флорабела продолжала рассказывать об автомобиле, - и теперь у ней ноготь на большом пальце совсем не растет: весь толстый, черный. А она не плакала и не злилась - очень мужественно с ее стороны; я бы, например, не могла с таким противным, страшным... Протяни сюда руку, сестра. - Отстань от меня, а то протяну сейчас - по такому месту, куда не ждешь. Флорабела фыркнула и недовольно взглянула на Джоула, потому что он засмеялся. - Обращаться с Айдабелой как с человеком совершенно бесполезно, - зловеще произнесла она. - Любой тебе скажет. Так дерзко ведет себя - никогда не подумаешь, что она тоже из обеспеченной семьи, правда? Джоул помалкивал, зная, что любой его ответ кому-нибудь из двоих не понравится. - Вот именно, - сказала Флорабела, истолковав его молчание в свою пользу, - никогда не подумаешь. А ведь мы близнецы, родились в один день, я - на десять минут раньше, так что я старшая; нам обеим двенадцать лет, пошел тринадцатый. Флорабела и Айдабела. Прилипает - прямо в рифму. Мама считает, что это очень мило, но... Остального Джоул не услышал - он вдруг заметил, что Айдабела больше не идет за повозкой. Она осталась далеко позади и бежала, бежала, как бледный зверь, по озеру бурьяна вдоль обочины, к островку кизила, мертвенно белевшему вдали, словно пенная полоса прибоя на черном берегу. Но прежде чем он привлек к этому внимание Флорабелы, сестра ее скрылась среди лунных деревьев. - А она не боится в темноте? - перебил он соседку и показал туда, где скрылась Айдабела. - Этот ребенок ничего не боится, - последовал категорический ответ. - Ты за нее не волнуйся, она догонит нас, когда ей заблагорассудится. - Но лес же?.. - Ну, у сестры свои фантазии, а почему - спрашивать без толку. Я тебе сказала, мы близнецы с ней, но мама говорит, что Господь не посылает нам добра без худа. - Флорабела зевнула, откинулась назад, и ее длинные волосы рассыпались по плечам. - Никаких опасностей не признает; мы еще маленькие были, а она уже шныряла возле Скалли, заглядывала в окошки. Один раз даже умудрилась разглядеть кузена Рандольфа. - Она лениво протянула руку и поймала золотого светляка, мигавшего над головой. - Тебе нравится там? - Где? - В Лендинге, глупый. Джоул ответил: - Может, и понравится, я там еще не был. - Лицо ее было близко, и он увидел, что ее разочаровал ответ. - А ты где живешь? Она махнула бесплотной рукой. - А вон там вон. Мы недалеко от Лендинга, так что приходи как-нибудь в гости. - Она подбросила светляка, и он повис в воздухе, как маленькая луна. - Понятно, я не знала, живешь ты в Лендинге или не живешь. Этих Скалли никто не видит. Да там сам Господь может жить, а всем будет невдомек. Ты родственник?.. - Но ее прервал ужасный, леденящий душу вопль и громкий треск в кромешной темноте. Из кустарника на дорогу выскочила Айдабела. Она махала руками и яростно завывала. - Дура несчастная! - взвизгнула ее сестра. Джоул остался нем, потому что сердце у него запрыгнуло куда-то в горло. Он обернулся - посмотреть, как отнесся к этому Джизус Фивер, но старик дремал по-прежнему, и мул, как ни странно, тоже не вскинулся. - Ну как, ничего, а? - сказала Айдабела. - Небось подумали, за вами сам черт гонится? - Не черт, сестра, - ответила ей Флорабела, - черт в тебе сидит. - И Джоулу: - Она получит, когда я скажу папе: она почему незаметно подобралась - потому что срезала через низину, а папа ей сколько раз об этом говорил. Она все время там околачивается, ищет амбровую смолу: и когда-нибудь, попомни мои слова, мокасиновая змея отгрызет ей ногу под корень. Айдабела вернулась с веткой кизила и теперь страстно нюхала цветы. - Меня уже кусала змея, - сказала она. - Да, это правда, - подтвердила ее сестра. - Ты бы видел ее ногу, Джоул Нокс. Раздулась, как дыня, и все волосы у ней выпали; ух, два месяца хворала, мы с мамой просто сбились с ног. - Хорошо еще, что не умерла, - сказал Джоул. - Умерла бы, - сказала Айдабела, - если бы была, как ты, не знала чем лечиться. - Да, она не растерялась, - признала Флорабела. - Сразу кинулась в курятник, схватила петуха и разорвала: такого кудахтанья я отродясь не слышала. Горячая куриная кровь вытягивает яд. - А тебя змея кусала, мальчик? - поинтересовалась Айдабела. - Нет, - ответил он, почему-то чувствуя себя виноватым, - меня машина чуть не переехала. Айдабела задумалась над сообщением. - Машина чуть не переехала, - повторила она, и в сиплом голосе прозвучала зависть. - Напрасно ты ей сказал, - сердито упрекнула его Флорабела. - С нее станется выбежать на шоссе и кинуться под колеса. Под дорогой в перелеске, позванивая галькой, журчал ручей и раздавались возгласы невидимых лягушек. Айдабела отщипывала лепестки кизила и роняла по дороге; потом бросила ветку, подняла лицо к небу и сперва замурлыкала без слов, а потом запела: "Когда приходит стужа и холодно снаружи, куда синица бедная от холода летит?" Флорабела подхватила песню: "Летит синица-птица скорей в сарай укрыться и крылышком накрыться от холода летит!" [*Здесь и далее стихи в переводе Елены Кассировой] Песня была веселая, они заводили ее снова и снова, и в конце концов Джоул присоединился к дуэту; голоса их звучали чисто и нежно, потому что все трое были сопрано, - и Флорабела бодро бренчала на воображаемом банджо. Потом облако наползло на луну, и в черноте пение смолкло. Флорабела спрыгнула с повозки. - Вон там наш дом. - Она показала на какие-то дебри. - Не забудь, в гости приходи. - Приду, - откликнулся оy, но море тьмы уже поглотило сестер. Позже мысль о них вернулась эхом и снова ушла, оставив его с первоначальным подозрением, что они ему примерещились. Он тронул свою щеку, кукурузную шелуху, взглянул на спящего Джизуса - старик пребывал как бы в трансе, однако тело его резиново гасило толчки повозки, и Джоул успокоился. Уздечка позвякивала, мягкий стук копыт нагонял сон, как жужжание летней послеобеденной мухи. Звездная чаща осыпалась на него, облив огнем, ослепила и смежила ему глаза. Уткнув руки в бока, с неловко подвернутыми ногами и приоткрытым ртом, он лежал так, будто сон свалил его одним ударом. Вдруг завиднелись заборные столбы, мул оживился, припустил рысью, чуть ли не вскачь по гравийной дорожке, колеса заплевались камешками, и разбуженный тряской старик натянул вожжи: "Тпруу, Джон Браун, тпруу". Повозка замерла. С большой террасы по ступеням спорхнула женщина; бредовые белые крылья отсасывали желтый шар высоко поднятого керосинового фонаря. И Джоул, сердито уставясь на демона сна, не заметил, как женщина с любопытством склонилась над ним и при чадном керосиновом свете заглянула ему в лицо. - 2 -
ПАДАЮ... падаю... надаю! винтовочный ствол шахты, подземный коридор, и, вертясь, как лопасть вентилятора, он низвергается по металлическим спиралям; на дне, с разинутой пастью, крокодил следит из-под нахлобученных век за его полетом; как всегда спасает пробуждение. Крокодил взорвался на солнце. Джоул моргал, сглатывал горечь с языка и не шевелился. Необъятная кровать со столбами для балдахина и грубо вырезанными на высоком палисандровом изголовье разнообразными фруктами душила мягкостью, тело его тонуло в перяном лоне. Хотя он спал нагишом, под легкой простыней, она томила, как шерстяное одеяло. Шелест платья предупредил его, что он не один в комнате. И другой звук, сухой, ветреный, очень похожий на хлопанье птичьих крыльев; перевернувшись, он догадался, что этот звук и разбудил его. Широкий светло-желтый простенок напротив разделял два окна, ливших в комнату резкий солнечный свет. Между окнами стояла женщина. Она не замечала Джоула; она смотрела на старинное бюро у противоположной стены: на верху его, на лаковой шкатулке, неподвижно, как чучело, сидела птица, голубая сойка. Женщина повернулась и затворила окно; потом бочком, жеманными шажками стала подбираться к сойке. Сон слетел с него, но в первую секунду сойка и охотница показались странным осколком сновидения. Мускулы у него на животе напряглись: женщина подкрадывалась к бюро, а птица простодушно суетилась, прыгала, дергая блестящей синей головой, и вдруг, когда женщина уже могла достать ее, захлопала крыльями, перелетела через кровать и опустилась на стул, где со вчерашней ночи валялась одежда Джоула. И нахлынули ночные впечатления: повозка, сестры, крошка негр в котелке. И женщина эта, жена отца, ее звали мисс Эйми. Вспомнил, как вошел в дом, как спотыкался, то ли в зале, то ли в просторном коридоре, при свете свеч, гонявших тени по стенам, как мисс Эйми, приложив палец к губам и крадучись по-воровски, вела его вверх по изогнутой, застланной ковром лестнице в другой коридор и к его комнате; все впечатления сохранились в лунатической лоскутной разрозненности, поэтому сейчас, когда мисс Эйми стояла перед бюро и разглядывала птицу на новом насесте, чувство было такое, будто он видит ее впервые. Платье на ней было из почти прозрачной серой материи, на левой руке, неизвестно зачем, - шелковая серая, в тон, перчатка, и руку эту она держала чашечкой, будто увечную. В неопрятных блекло-каштановых косах вилась растрепанная седая прядь. Сама она была хрупкая, тонкокостая, и глаза на узком нежном лице чернели, как две изюмины. На этот раз она не стала подкрадываться к сойке, а на цыпочках отошла к камину в другом конце громадной комнаты и, причудливо вывернув руку, взяла железную кочергу. Сойка прыгала по ручке кресла и поклевывала рубашку Джоула. Мисс Эйми поджала губы и пятью быстрыми дамскими кокетливыми шажками... Кочерга ударила птицу поперек спины и на мгновение припечатала к креслу; сойка вырвалась, очертя голову подлетела к окну, закричала, забилась о стекло, а потом упала на пол, побежала ошалело, скребя раскинутыми крыльями по ковру. Мисс Эйми поймала ее в углу, сгребла обеими руками и прижала к груди. Джоул уткнулся в подушку, зная, что сейчас она оглянется на него - выяснить, как на него подействовал весь этот переполох. Он услышал ее шаги и звук тихо закрывшейся двери. Оделся он в то же, что носил вчера: в синюю рубашку и запачканные льняные брюки. Чемодана нигде не было; может быть, он оставил его в повозке. Причесался, сполоснул лицо в раковине, вделанной в мраморный столик возле палисандровой кровати. Ковер со сложным восточным узором, грязный и местами плешивый, покалывал босые подошвы. Воздух в комнате был спертый, затхлый; пахло старой мебелью и из камина давно остывшими зимними топками; пыль кружилась, как мошкара, в лучах солнца, и, до чего бы ни дотронулся Джоул, всюду оставался пыльный след: на бюро, на шифоньерке, на умывальном столике. Этой комнатой явно не пользовались много лет; свежими здесь были только простыни, да и те - пожелтелые. Зашнуровывая туфли, Джоул увидел перо сойки. Оно плавало над головой, словно зацепившись за паутину. Он поймал его, отнес к бюро и положил в лаковую шкатулку, обитую изнутри красным плюшем; ему пришло в голову, что неплохо бы спрятать сюда и патрон Сэма Редклифа. Джоул был большой любитель всякого рода сувениров, хранил и регистрировал разные пустяки. У него собралось много замечательных коллекций, и он с болью оставил их в Нью-Орлеане, послушавшись Эллен. И фотографии из журналов, и заграничные монеты, и книги, и камни - ни одной пары похожих, - и чудесное собрание, которое он обозначил просто "разное": перо и патрон были бы там кстати. Может быть, Эллен пришлет ему эти вещи почтой, а может, он все начнет сначала или же... В дверь постучали. Это отец, Джоул не сомневался. Наверняка он. А что сказать: здравствуй, папа, отец, мистер Сансом? Привет? Обняться, пожать руку, поцеловать? Ну почему он не почистил зубы, почему пропал майоров чемодан с чистой рубашкой? Он быстро завязал шнурок бантиком, крикнул: "Да?" - и выпрямился, готовясь произвести самое лучшее, самое мужественное впечатление. Дверь открылась. На пороге стояла мисс Эйми, бережно поддерживая руку в перчатке другой рукой; она приветливо кивнула, направилась к нему, и он заметил у нее намечающиеся пушистые усики. - Доброе утро, - сказал он и с улыбкой протянул руку. Конечно, он был разочарован, но вместе с тем почему-то ощутил облегчение. С недоуменным выражением на сухоньком личике она посмотрела на протянутую руку. Покачала головой, прошла мимо и остановилась перед окном, спиной к Джоулу. - Первый час, - сказала она. Улыбка у него на лице вдруг сделалась деревянной и ненужной. Он спрятал руки в карманы. - Жаль, что ты приехал вчера так поздно: Рандольф собирался устроить более веселую встречу. - Голос ее звучал жеманно, утомленно и напоминал шипение спускаемого воздушного шарика. - Но это даже к лучшему: понимаешь, бедное дитя страдает астмой, вчера у него был ужасный приступ. Он рассердится, что я не сказала ему о твоем приезде, но лучше ему посидеть в комнате - хотя бы до ужина. Джоул не знал, что ответить. Он вспомнил, что Сэм Редклиф говорил о каком-то двоюродном брате, а одна из сестер, Флорабела, - о кузене Рандольфе. Во всяком случае, судя по словам Эйми, Рандольф должен быть мальчиком примерно его возраста. - Рандольф - наш двоюродный брат, и очень тебя почитает, - сказала она, повернувшись к нему. Резкий солнечный свет подчеркивал ее бледность, а ее крохотные глаза теперь смотрели на Джоула пристально, с настороженностью. Лицо ее было как бы не в фокусе - как будто под нерасполагающей маской глупого жеманства жила и хотела объявиться совсем другая личность; в минуты, когда она забывала следить за собой, в расплывчатости этой угадывались смятение, паника, и речь ее звучала так, как будто она не вполне уверена в том, что означает каждое слово. - У тебя остались деньги or тех, что мой муж перевел миссис Кендал'' - С доллар, наверно, - сказал он и неохотно протянул ей кошелек. - Ночевка в кафе дорого стоила. - Пожалуйста, оставь себе. Просто хотела выяснить: разумный ли ты мальчик, бережливый? - И вдруг с раздражением спросила: Почему ты мнешься? Тебе надо в одно место? - Нет, нет, - он почувствовал себя так, словно обмочился при людях. - Нет. - К сожалению, у нас нет современных удобств. Рандольф против такого рода приспособлений. Но там, - она кивнула на умывальник, - в нижнем отделении для тебя стоит ночной горшок. - Да, - сказал убитый Джоул. - И электричество мы, конечно, не провели. У нас есть свечи и лампы; и те и другие приманивают мошек, но все-таки, ты что предпочтешь? - То, чего у вас больше, - сказал он, хотя на самом деле хотел свечи - они напоминали о Секретной девятке Сент-Дивал-стрит, уличном клубе сыщиков, которого он был казначеем и официальным историком. И он вспомнил собрания клуба, когда в бутылках из-под кока-колы горели длинные свечи, украденные в магазине мелочей, и Высший агент номер один Сэмми Силверстайн использовал старую коровью кость в качестве председательского молотка. Мисс Эйми взглянула на кочергу, почти закатившуюся под высокое кресло. - Ты не мог бы поднять это и поставить к камину? Я сюда заходила, - объяснила она, пока он выполнял ее просьбу, - а в комнату залетела птица; так неприятно... тебя не разбудили? Джоул замешкался с ответом. - Кажется, я что-то слышал. И проснулся. - Ну, двенадцати часов сна вполне достаточно. - Она села в кресло и скрестила ноги, тонкие, как спички; на ней были белые туфли без каблуков, вроде тех, что носят больничные сестры. - Да, утро кончилось, и опять жара. Какое неприятное время - лето. Ее отчужденная манера вести разговор больше не вызывала у Джоула враждебности, а только некоторую неловкость. Вообще женщины ее возраста - между сорока пятью и пятьюдесятью - были с ним довольно ласковы, и он воспринимал их симпатию как должное; если же, в редких случаях, расположения не возникало, он знал, с какой легкостью может его добиться: улыбка, печальный взгляд, тонкий комплимент: - Знаете, мне так нравятся ваши волосы - очень цвет красивый. Лесть не произвела явного действия, поэтому: - И комната такая хорошая. Тут он попал в цель. - Я всегда считала, что это самая милая комната в доме. Здесь родился кузен Рандольф: на этой самой кровати. И Анджела Ли, мать Рандольфа... красавица... родом из Мемфиса... здесь умерла... всего несколько лет назад. С тех пор мы комнатой не пользовались. - Она вдруг вскинула голову, словно услышав далекий звук; прищурилась, потом совсем закрыла глаза. - Ты, наверное, обратил внимание на вид из окна? Джоул признался, что нет, и вежливо подошел к окну. Внизу, под огненными волнами зноя, лежал сад - спутанные заросли сирени и зебролистой калатеи, бегонии, плакучих ив с понурыми ветвями в нежно мерцающем кружеве листьев и низкорослых, как на восточной гравюре, вишен, раскинувших полуденному солнцу свою грубую зелень. Не запущенность была в этом продолговатом участке джунглей, а словно кто-то буйный расшвырял как попало невероятную смесь семян. Трава, цветы, кусты и лозы - все сбилось в сплошную массу. Мощные магнолии и мыльные деревья охватывали сад глухой стеной. А напротив дома, в дальнем конце, высилось нечто необыкновенное: как растопыренная рука, торчали из земли пять белых желобчатых колонн, сообщая всему вокруг вид древней, навещаемой призраками руины; дикий виноград карабкался по этим ненадежным опорам, а о среднюю колонну точил когти тигровый кот. Мисс Эйми поднялась и стала рядом с ним. Она была сантиметра на три ниже Джоула. - В школе на уроке древней истории нам надо было рисовать колонны наподобие этих. Мисс Кадински сказала, что у меня получилось лучше всех, и повесила рисунок на доску объявлений, - похвасталась она. -... Колонны... Рандольф их тоже обожает; они были частью старой боковой террасы, - продолжала она задумчиво. - Анджела Ли - молодая невеста, только что из Мемфиса, а я ребенок, младше тебя. Вечерами мы сидели на боковой террасе, пили вишневую воду, слушали сверчков и ждали восхода луны. Анджела Ли вышивала шаль для меня - как-нибудь ее увидишь, Рандольф накрыл ею стол у себя в комнате... обидно, пропадает вещь. - Она говорила так тихо, как будто обращалась только к себе самой. - А террасу снесло ветром? - спросил Джоул. - Сгорела, - сказала она, протирая рукой в перчатке кружок на пыльном стекле. - Это случилось в декабре за неделю до Рождества, и в доме не было никого, кроме Джизуса Фивера, а он уже тогда был совсем стариком. Никто не знает, как начался пожар и как кончился; вспыхнул ни с того ни с сего, уничтожил столовую, музыкальную комнату, библиотеку... и погас. Никто не знает. - А этот сад - на месте того, что сгорело? Ух и большущий же дом был, наверно. - Там, где ивы и золотарник, была музыкальная комната, и в ней устраивали балы; небольшие, конечно, - Анджела Ли немногих принимала из местных... И все уже умерли, кто бывал на ее вечерах; мистер Кейси, насколько я знаю, скончался в прошлом году, а он был последний. Джоул глядел на зеленую чащу, пытаясь представить себе музыкальную комнату и танцоров ("Анджела Ли играла на арфе, - говорила мисс Эйми, - мистер Кейси на рояле, Джизус Фивер на скрипке, хотя он нигде не учился, а Рандольф-старший пел - самый красивый мужской голос в штате, так все считали"), но ивы были ивами, золотарник - золотарником, а танцоры - умерли, исчезли. Полосатый кот проскользнул под сиренью, скрылся в высокой траве, и сад остекленел, затаился, замер. Мисс Эйми вздохнула и неслышно отошла в тенистую глубину комнаты. - Твой чемодан на кухне, - сказала она. - Спустимся, посмотрим, чем тебя угостит Миссури. Оконце с матовым стеклом освещало длинный верхний коридор жемчужным светом, наподобие того, какой нацеживается в комнату во время дождя. Обои, как можно было догадаться, кроваво-красные в прошлом, выцвели во фреску из багровых волдырей и географических пятен. Дверей, включая Джоулову, было в коридоре четыре - внушительных дубовых дверей с тяжелыми бронзовыми ручками, - и Джоул подумал: какая из них, если ее открыть, приведет к отцу? - Мисс Эйми, - сказал он, когда они стали спускаться, - где папа? Пожалуйста, скажите, мне можно его увидеть? Она не ответила. Она шла несколькими ступенями ниже его, скользя рукой в перчатке по изогнутым темным перилам, и каждая ступенька вслух отмечала изящество ее шажков. Седая прядь в ее блеклых волосах напоминала молнию. - Мисс Эйми, я про папу... Да что с ней, черт возьми? Глуховата, как двоюродная сестра Лоис? Лестница привела в круглый зал, который он запомнил со вчерашней ночи; здесь зеркало в рост замкнуло его голубоватое отражение; зеркало как в комнате смеха: Джоул колыхался медузой в его искривленном пространстве. Зал был уныл и не обставлен: только кедровый комод да керосиновый фонарь на нем. Слева - арка, за нею - сумрак большой загроможденной гостиной; справа лиловый бархатный занавес со многими потертостями, блестящими как иней на зимней траве. Она прошла сквозь него, раздвинув складки. Еще один холл, еще одна дверь. В кухне никого. Джоул сел на тростниковый стул перед большим столом, застеленным клетчатой клеенкой, а мисс Эйми вышла на заднее крыльцо и закричала: "Эгей, Миссури", - как старая совка. Ржавый будильник на столе, лежа ничком, тикал, тикал. Кухня просторная, но темноватая, всего с одним окном - и за ним плотно сомкнулись меховые листья инжира; к тому же и дощатые стены были сине-серые, цвета пасмурного неба, и печь, дровяная реликвия, где сейчас плясал огонь, была черной, и черным - конус дымохода, уткнувшийся в низкий потолок. Вытертый линолеум на полу, как в кухне у Эллен, - и это было единственное, что напомнило Джоулу дом. А потом, когда он сидел один в тихой кухне, им овладела ужасная мысль: а что, если отец уже видел его? Вообще, следил за ним с самого приезда, и даже в эту минуту за ним наблюдает? Такой старый дом должен быть весь продырявлен тайными ходами, и в картинах вместо глаз на самом деле глазки. И отец думает: этот пигмей - самозванец; мой сын был бы выше, сильнее, красивее, наряднее. Что, если он сказал мисс Эйми: дайте этому маленькому обманщику поесть и пусть идет своей дорогой? Боже, добрый, милостивый, куда идти-то? В дальние страны, сделаться там шарманщиком с обезьянкой, одетой по-кукольному, или слепым уличным певцом, или нищим продавать карандаши? - Бог знает что, Миссури, почему ты не можешь посидеть на одном месте больше пяти секунд? - Дров нарубить надо. Надо мне дров нарубить? - Не дерзи мне. - Я никому не дерзю, мисс Эйми. - Если это не дерзость - что это? - Фьюю! Поднялись на крыльцо и распахнули сетчатую дверь: мисс Эйми с белым, скисшим от раздражения лицом и грациозная молодая негритянка с охапкой щепок, которые она сбросила в ящик у плиты. За этим ящиком Джоул увидел майорский чемодан. Расправляя пальцы шелковой перчатки, мисс Эйми сказала: - Миссури происходит or Джизуса Фивера. Она его внучка. - Счастлив познакомиться с вами, - в лучшем стиле танц-класса сказал Джоул. - Я тоже, - отозвалась девушка, занявшись своим делом. - Добро пожаловать... - она уронила сковороду, - в Лендинг. - Если не остережемся, театральным шепотом возвестила мисс Эйми, - нас ждут серьезные осложнения. Какой грохот: Рандольф выйдет из себя. - Так устаю иногда, - пробормотала Миссури. - Она хорошо стряпает... когда в настроении, -сказала мисс Эйми. - Тебя накормят. Но не объедайся - по воскресеньям мы рано ужинаем. Миссури спросила: - На службу придете, мэм? - Сегодня нет, - рассеянно ответила мисс Эйми. - Ему хуже, намного хуже. Миссури положила сковороду на полку и понимающе кивнула. Потом, глядя Джоулу в глаза: - Мы тебя ждем, молодой человек. Это напоминало шифрованные переговоры, к которым часто прибегали члены Секретной девятки Сент-Дивал-стрит для блага и смущения посторонних. - По воскресеньям Миссури и Джизус устраивают у себя молитвенные собрания, - объяснила мисс Эйми. - Я играю на аккордеоне, и мы поем, - сказала Миссури. - Очень весело у нас. Но Джоул, видя, что мисс Эйми намерена удалиться, не слушал негритянку - его занимало сейчас более важное дело: - А отец... - Да? - Мисс Эйми задержалась в дверях. Язык не повиновался Джоулу. - Можно мне... увидеть его? - выдавил он. Она потрогала дверную ручку. - Понимаешь, он нездоров. Не думаю, что для него будет полезна сейчас ваша встреча - ему очень трудно разговаривать. Но если ты хочешь, - она развела руками, - я спрошу. Куском кукурузного хлеба Джоул досуха протер тарелку после яичницы с мамалыгой, политой мясным соусом. - Душа радуется, когда мальчик кушает с удовольствием, - сказала Миссури. - Только на прибавку не надейся - в спину вступило, хоть ложись и помирай. Глаз не сомкнула всю ночь: у меня простреливание началось с детства, лекарства столько перепила, что целый флот потонет, а пользы - кот наплакал. Тут подальше на дороге колдунья жила, миссис Гас Хьюли, делала хороший волшебный отвар - этот помогал несколько. Белая дама, такое несчастье потерпела. Упала в старую индейскую могилу, а вылезти не смогла - ветхая вся уже. Высокая, мощная, грациозная, похожая на гибкую черную кошку, Миссури уверенно и бесшумно расхаживала босиком по кухне, и в свободной, текучей походке ее была прекрасная, царственная чувственность. Она была узкоглаза и черна, как старая чугунная плита; курчавые волосы стояли дыбом на ее голове, как будто она увидела привидение, а губы были толстые и фиолетовые. Длина ее шеи заставляла задуматься, потому что это был каприз природы, настоящий человек-жираф, и Джоул вспомнил фотографии, некогда вырезанные из "Нэшнл джиографик", странных африканских дам с многочисленными серебряными ошейниками, вытягивавшими их шеи до невероятной высоты. Ожерелий она, понятно, не носила, но середину возвышающейся шеи перехватывал пропотелый голубой в горошек платок. - Мы с дедушкой ждем тебя на нашу службу, - сказала она, налив две чашки кофе и по-мужски оседлав стул напротив него. У нас в заду сада свой дом имеется, ты туда подлети после, устроим себе веселье. - Приду, если смогу, - я сегодня первый день здесь, и папа, наверно, захочет, чтобы я его навестил, - с надеждой сказал Джоул. Миссури вылила свой кофе в блюдце, подула на него, перелила обратно в чашку, отсосала и чмокнула губами. - Нынче воскресенье, день Господень, объявила она. - Ты веруешь ли в Него? В Его силу исцеляющую веруешь? - В церковь хожу, ответил Джоул. - Нет, я не о том говорю. К примеру вот, когда про Бога думаешь, тебе какие мысли в голову приходят? - Ну, всякие, - сказал он, хотя на самом деле, когда ему случалось вспомнить, что Бог на небе, наверное, ведет учет его поступков, думал он только об одном: о деньгах - о 25-центовых монетах, получаемых от матери за каждый выученный стих из Библии, о 10-центовых, вместо тарелки для пожертвований в воскресной школе оседавших в "Газ-водах Габальдони", о звонком дождичке серебра, просыпаемом прихожанами в церкви. А любил он Бога не особенно: слишком часто Бог предавал Джоула. - Ну, всякие молитвы читаю. - Когда я про Него думаю, я думаю про то, что сделаю, когда дедушка отойдет, сказала Миссури и поболтала кофе во рту. Распра влю крылышки и полечу на север в красивый город... Ну, в Вашингтон, округ Колумбия. - А здесь тебе плохо жить? - Детка, молод ты еще, не все можешь понять. - Мне тринадцать лет, - объявил он. - Ты даже удивишься, сколько всего я знаю. - Эх, мальчик, в стране полно таких людей - все знают, ничего не понимают. Полно.- И она постукала пальцем по верхним зубам: у нее был щегольской золотой зуб, и Джоул подумал, что постукивание эго произведено для того, чтобы привлечь к нему внимание. - Ну, во-первых, я тут одинокая; я всегда говорю: ты одиночества не нюхала, покамест в Лендинге не пожила. И мужчин тут нету для меня интересных - теперь нету: был один такой стервятник, Кег, но он сделал надо мной преступление и на каторгу угодил - и поделом ему, извергу бесстыжему. Я девочкой четырнадцати лет была, когда он эту вредность надо мной сделал. Тугой клубок мух, вертевшийся над сахарницей, рассыпался во все стороны от раздраженного взмаха ее руки.Кегом Брауном его звали, вот как. Пальцем она натерла зуб до еще большего блеска, а узкие глаза ее тем временем изучали Джоула; глаза были как две черные виноградины или два диска черного фарфора и глядели умно из миндалевидных прорезей. - Мне город - сладкая отрава, потому что росла в Сент-Луисе - это дедушка увез меня сюда, чтобы ухаживала за ним в последние дни. Дедушке тогда за девяносто было, думали, ему недолго на этом свете осталось, я и приехала. Тому тринадцать лет, и теперь, сдается мне, дедушка переживет Мафусаила. Не думай, дедушку я люблю, но когда он умрет, я улечу в Вашингтон, округ Колумбия, или в Бостон, Коннектикут. Вот про что я думаю, когда думаю о Боге. - А почему не в Нью-Орлеан? - спросил Джоул. - В Нью-Орлеане какие хочешь красивые мужчины. - Э, в Нью-Орлеан меня не тянет. Не в одних мужчинах дело: я хочу туда, детка, где снег есть, а то все солнце да солнце. Я в снегу хочу ходить по колено и смотреть, как он падает с неба большими комьями. Красота... красота. Ты видел снег? Слегка задохнувшись, Джоул соврал, что видел вне всякого сомнения, - обман простительный, ибо ему страшно хотелось увидеть доподлинный снег, на втором месте после обладания алмазом "Кохинор", каковое было его высшей тайной мечтой. Иногда в пустые, скучные послеобеденные часы он сидел на краю тротуара на Сент-Дивал-стрит и грезил большими жемчужными снеговыми тучами, просеивающимися безмолвно и холодно сквозь ветви сухих, пыльных деревьев. В августе сыпался снег и серебрил глазурью тротуар, призрачные хлопья коркой схватывали его волосы, одевали крыши, превращали закопченный старый квартал в безмолвную, стылую белую пустыню, где обитал только он да небольшой чудо-зверинец: антилопы-альбиносы, птицы юнко с кремовой грудью; встречались еще и люди, такие фантастические личности, как Мистер Мистерия, эстрадный маг, Лаки Роджерс, киноартист, и Мадам Вероника, гадалка из кафе-кондитерской во Вье-Карре. - Я видел снег во время бури в Канаде, - сказал он, хотя севернее Ричмонда в Виргинии отродясь не бывал. - Мы заблудились в горах, мама и я, и снег валил прямо тоннами. Целую неделю жили в ледяной пещере и все время шлепали друг друга, чтобы не уснуть: уснешь в снегу можешь вообще не проснуться. - А что потом? - спросила Миссури, недоверчиво прищурив глаза. - А дальше - хуже и хуже. Мама плакала, слезы замерзали у ней на щеках, как маленькие пульки, и все время мерзла... Ничто не могло ее согреть - ни теплые шерстяные одеяла, ни горячий пунш тети Эллен. По ночам в горах завывали голодные волки, а я молился... Молился в темном гараже, и в школьной уборной, и в первом ряду кинотеатра "Немо", не замечая гангстерских битв на волшебном экране. Снег все падал, и большой сугроб завалил выход из пещеры, но, хм... Застопорило. Конец очередной субботней серии, герой заперт, камера медленно наполняется газом. - И? - И человек в красном мундире, из канадской конной полиции, спас нас... меня то есть: мама уже замерзла. Миссури разоблачила его, причем с брезгливостью: - Длинную сказку завернул. - Честное слово, святой крест, - Джоул перекрестился. - Ага. Твоя мама в постели умерла болезнью. Мистер Рандольф говорил. Почему-то, сочиняя эту небылицу, Джоул сам верил каждому слову; пещера, волчий вой - все это казалось реальнее, чем Миссури с ее длинной шеей, чем сумрачная кухня или мисс Эйми. - Не проболтаешься, а, Миссури? Что я врун. Она потрепала его по руке. - Конечно, нет, мой сладкий. Подумать, так неплохо было бы, кабы мне по четверть доллара платили за каждую мою брехню. А ты еще и плетешь складно, я люблю такие слушать. Мы с тобой ладить будем отлично: я только на восемь лет старше, а ты в школе учился. - Голос у нее был как растаявший шоколад - теплый и нежный. - Давай дружить. - Давай, - сказал Джоул и поднял в честь этого чашечку с кофе. - А еще, зови меня Зу. Зу - мое правильное имя, меня все так звали, пока дедушка не выдал, что оно - от Миссури; это, значит, штата, где город Сент-Луис. И пошло - мисс Эйми с мистером Рандольфом, они чинные, - Миссури то, да Миссури се, с утра до ночи. Тьфу. Ты зови меня Зу. Джоул не упустил представившуюся возможность: - А мой папа так зовет? Она залезла рукой в лиф своего бумажного платья и вынула серебряную пудреницу. Открыла, взяла щепотку нюхательного табаку и втянула широким носом. - "Счастливый миг" - самый лучший сорт. - Он очень болен - мистер Сансом? - не отставал Джоул. - Нюхни, - сказала она и протянула пудреницу. Боясь обидеть ее, он повиновался. Рыжий порошок противно обжег нос, как перец: Джоул чихнул, из глаз хлынула вода, и он пристыженно закрыл лицо руками. - Ты смеешься или плачешь, мальчик? - Плачу, - хныкнул он и на этот раз почти не солгал. - Все оглохли в доме. - Я не глухая, золотко, - ответила Зу, искренне расстроившись. У меня спина болит и в желудке дрожание, но я не глухая. - А почему тогда все ведут себя так странно? Как спросишь кого-нибудь про мистера Сансома, так, можно подумать... можно подумать... и в городе то же самое... Зу обеспокоенно оглянулась на окно, где фиговые листья прильнули к стеклу, как зеленые внимательные уши. - Мисс Эйми тебе сказала - он не очень здоровый. Мухи опять жужжали над сахарницей, инвалид будильник тикал громко. - Он умрет? - спросил Джоул. Ножки стула скрежетнули по полу. Зу уже стояла и из колодезного ведра споласкивала сковородки в лохани. - Мы друзья, и хорошо, - сказала она, повернув к нему голову. - Только не спрашивай меня никогда про мистера Сансома. Мисс Эйми сама за ним ухаживает. Ее спрашивай. Мистера Рандольфа спрашивай. Я вообще к мистеру Сансому касательства не имею, даже кушать ему не готовлю. Нам с дедушкой своих забот хватает. Джоул защелкнул пудреницу и вертел в руках, разглядывая необыкновенную работу. Серебро было вырезано как панцирь черепахи, крышку украшала настоящая бабочка под тонким слоем стекла; крылья бабочки светились мглисто-оранжевым светом восходящей луны. Такая тонкая вещь, рассудил он, предназначалась не для простого табака, а для редкостных золотых пудр с любовными зельями, приворотных порошков. - Вот как - своих хватает. - Зу, где ты это взяла? Она стояла на коленях и, вполголоса ругаясь, выгребала из печки золу. Отсветы огня переливались на черном лице и двумя желтыми искрами плавали в черных глазах, вопросительно скосившихся сейчас на Джоула. - Коробочку? Мистер Рандольф подарил на Рождество, давно еще. Сам сделал, он таких красивых штучек много делает. Джоул рассматривал пудреницу с глубоким почтением; он мог бы поклясться, что она из магазина. С отвращением вспомнил собственные опыты в изготовлении подарков - вешалок для галстуков, инструментальных ящичков и тому подобного: жалчайшие поделки рядом с этим. Утешился мыслью, что кузен Рандольф, наверное, старше, чем он предполагал. - Я в ней держала краснилку для щек, - сказала Зу, подходя, чтобы забрать свое сокровище. Прежде чем спрятать его за пазуху, она взяла еще понюшку. Но коли в Нун-сити я больше не ездю - два года уж не была, - подумала, сгодится "Счастливый миг" держать в сухости. Что толку краситься, когда для женщины кавалеров нет интересных... Нету их тут. - Она уставилась взглядом на солнечные конопушки, обсыпавшие линолеум, и лицо ее сморщила злая гримаса. - Кег Браун, кандальник тот, что мне вред сделал, хорошо бы его там на пекло это вывели, кайлом стофунтовым помахать. - И слегка прикоснулась к длинной шее, словно там болело. - Ладно, - вздохнула она, - пойду, пожалуй, дедушку накормлю - отнесу лепешку с патокой, а то он небось совсем голодный. Джоул равнодушно наблюдал, как она отламывала кусок холодного кукурузного хлеба и наливала до половины в банку густую патоку. - Сделал бы ты себе рогатку да пошел птичек набил, - предложила она. - Папа, может, сейчас позовет. Мисс Эйми сказала, что спросит, - наверно, я лучше тут побуду. - Мистер Рандольф любит мертвых птичек, особенно с красивым пером. Чего тебе в темной кухне сидеть? - Бесшумно ступая босыми ногами, она направилась к двери.- На службу приходи, слышишь? Угли в печке подернулись пеплом, старые изношенные часы стучали, как сердце больного, пятна солнечного света на полу раздвигались и тускнели, тени фиговых листьев, льнувшие к стенам, слились в сплошную дрожащую массу, похожую на хрустальный студень медузы. Мухи шастали по столу, потирали волосатые лапки, гудели и пели у него над ухом. Спустя часа два, - показавшиеся пятью, - когда Джоул поднял будильник и взглянул на обшарпанный циферблат, будильник сразу стал, и в кухне прекратилась всякая жизнь; три двадцать показывали гнутые стрелки - три, пустое средостение бесконечного убывающего дня. Она не появлялась. Джоул проскреб пятерней волосы. Она не появлялась - и все это какой-то сумасшедший розыгрыш. От неподвижности у него затекла нога, и, когда он встал, кровь побежала по ней иголочками. Он захромал вон из кухни, в холл, жалобно зовя: "Мисс Эйми. Мисс Эйми". Он раскинул лиловые занавеси и вошел в залитый угрюмым светом пустой полированный зал навстречу своему отражению, плававшему в волнистом зеркале; искаженная широкоротая физиономия смотрела оттуда одним глазом и напоминала подтаявшего воскового идола; губы вытянулись в полупрозрачную нить, глаз выставился из лица. "Мисс Эйми... кто-нибудь!" Где-то в учебнике утверждалось, что, по всей вероятности, Земля была некогда раскаленным добела шаром, подобным Солнцу; сейчас, стоя в опаленном саду, Джоул вспомнил это. Он вышел сюда по тропинке, которая вела от фасада, вокруг дома и сквозь стену деревьев. Здесь, в зарослях, одни растения были выше его головы, другие усажены острыми шипами; хрупкие, свернувшиеся от солнечного жара листья хрустели под его осторожной ногой. Сухой спутанный бурьян доставал до пояса. Разогретые летние запахи душистых кустов и черной земли были крепким настоем, зудение шмеля жалило тишину. Больно было поднять глаза, потому что небо горело чистым голубым пламенем. Стена дома возвышалась над садом как желтый утес, и зеленые полотна плюща обрамляли каждое из восьми окон. Джоул топтался в жестких зарослях, пока не очутился у самой стены. Было скучно, и он решил, что можно поиграть в "шпионов", подглядывательную игру, которой развлекались члены Секретной девятки от совершенного уже безделья. Шпионажу предавались в Нью-Орлеане только после заката, поскольку днем игра могла закончиться фатально для участника: идея ее состояла в том, чтобы подобраться к чужому дому и незаметно заглядывать в окна. В этих опасных вечерних разведках Джоул был свидетелем многих занятных сцен: видел, как совершенно голая девушка танцевала под патефон, как упала замертво старая дама, задувавшая свечи на сказочном именинном торте, и - самое изумительное - как, стоя в паршивой комнатке, целовались двое взрослых мужчин. Гостиная в Скаллиз-Лендинге тянулась по всему первому этажу; большую жүктеу/скачать 0.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|