Книгам «Лабиринты» У. Г. Мэтьюза 1, «Прогулка по изнанке»

— Вот и давай полежим так немножко. Рассказать тебе сказку?

— Да-да, расскажи мне сказку, Амариллис.

— Я расскажу тебе одну очень смешную сказку. Ее сложили там, откуда ты родом. Ты читал «Дядюшку Римуса»?

— Да. Какую сказку?

— Про Братца Кролика, Братца Лиса и Смоляное Чучелко. Тебе она нравится?

— Одна из моих любимых. Интересно, а ты ее откуда знаешь?

— Мне ее как-то читали вслух.

— Здесь, в Англии?

— Да. Ну что, рассказывать?

— Давай, — сказал я. И стал слушать, прижавшись лицом к ее груди и вбирая каждое движение голоса.

— Итак, — начала она, — как ты, должно быть, помнишь, Братец Кролик долго водил Братца Лиса за нос и каждый раз выходил сухим из воды. Но в конце концов Братец Лис придумал-таки, как ему перехитрить Братца Кролика… — Тут она перешла на негритянский диалект и продолжала как по писаному: — «Вот вскоре после этого пошел Братец Лис гулять, набрал смолы и слепил из нее человечка — Смоляное Чучелко…»

И досказала все до конца без запинки, вплоть до победного Кроликова возгласа: «Терновый куст — мой дом родной, Братец Лис! Терновый куст — мой дом родной!». И каждое слово произнесла точно так же, как я, когда в последний раз читал эту сказку вслух.

— Здорово! — похвалил я. — Где ты научилась такому выговору?

— Просто повторяю так, как мне читали. Ты что, уже засыпаешь?

— Немножко.

— Может, тогда вздремнем, а ты устроишь зазор? Забросишь нас на эту темную дорогу, только чуть подальше «Сосен»?

— К сувенирной лавке?

— Питер…

— Что?

— Наверно. А что, с тобой такое бывало?

— Пока нет, но, боюсь, вот-вот случится.

— А место очень плохое?

— Очень. Потому-то я и хочу в ту сувенирную лавочку. Там было так хорошо, так уютно.

— Хочешь собраться с силами?

— Да, именно. Знаешь, хорошие места из детства — это как доброе волшебство. Там и вправду становишься сильнее… А что, для тебя эта сувенирная лавочка — опасное место? Или просто наводит грусть?

— Да, скорее уж так. Ничего опасного. Если там ты сможешь набраться сил — что ж, давай туда и отправимся.

Амариллис обняла меня:

— Ты настоящий друг, Питер! У меня никогда не было настоящего друга.

— Теперь есть, Амариллис, — заверил я и поцеловал ее. — Ну что, вперед?

— Погоди. Ручка и бумага есть?

Я дал ей бумагу и ручку.

— Меня зовут Амариллис Файф, — сказала она, записывая. — Я живу на Бофорт-стрит. Вот мой адрес. Вот телефон. На этот раз можно лечь вместе.

— Ты сама устроишь зазор? Или мне начать?

— Лучше ты, мне так спокойнее.

Пока мы укладывались, у меня и в мыслях не было ничего, кроме предстоящего зазора. Но обретя ее адрес, телефон и фамилию, я неожиданно воодушевился, все сложилось один к одному, и любовь из зазора переметнулась в реальность, так что сон сморил нас не сразу.
38

ФИННИС-ОМИС

— Вокруг нас — сфера ночи, — сказала Амариллис, — со всеми оттенками тьмы, а мы — внутри. И тот лесной дух, может быть, шагает с нами в ногу среди сосен.

Голос ее был темен, как ночь. Уханье совы, стрекотанье сверчков — я чувствовал эти звуки почти что на вкус. И дорога под ногами отдавалась барабанной дробью.

Амариллис положила мою руку себе на талию и прижалась ко мне.

— Наш первый раз в реальной жизни… — проговорила она. — Не хуже было, чем в зазорах?

— Еще лучше, — заверил я и поцеловал ее. — О таком мне и в зазорах не мечталось.

— Я всегда в себе сомневаюсь, Питер. То, что у нас было… Это по-другому было, чем с другими женщинами?

— Да, совсем по-другому. Ты не похожа ни на кого из тех, кого я знал раньше, и я сам стал другим с тех пор, как встретил тебя.

— Другим — это как?

Я задумался, подбирая слово.

— Теперь я живу как будто поперек всего привычного.

— Ну, я тоже всегда поперек всего жила, но это еще не все. Бывало и другое. Надеюсь, теперь я тоже совсем другая.

Вдруг я услышал наши слова точно со стороны и занервничал: такое люди говорят за секунду до того, как их самолет врежется в гору. Я стиснул Амариллис в объятиях и снова поцеловал ее, а потом отстранился и прочел надпись на ее футболке:
«С тяжелым сердцем мы послали им вдогонку троекратное “ура” и вслепую, точно судьба, пустились в пустынную Атлантику».

Герман Мелвилл. «Моби Дик»¹¹⁹
— Что там? — спросила Амариллис.

Я сказал ей.

— Это что — из ящика «Опасения и сомнения»? — Она глядела мне прямо в лицо.

— Ты на этой дороге не единственная, кто в себе сомневается.

— Ты боишься?

— Да.

— Потерять тебя.

— Каким это образом, интересно, ты можешь меня потерять?

— Не знаю. По-моему, я боюсь тебя потерять только потому, что не потерять тебя — для меня самое важное на свете.

— А по-моему, невелика была бы потеря.

— Ты сама не понимаешь, чтО ты для меня значишь, Амариллис!

— А чтО я для тебя значу?

Свет вспыхнул в отдалении — желто-розово-оранжевый, как японский фонарик. Я его сюда не звал; усилием воли я попытался убрать его, но он все приближался.

— Амариллис, — сказал я. — Я знаю, что ты о себе не слишком высокого мнения; я и сам не слишком высокого мнения о себе. Но если мы с тобой, при всех наших недостатках, будем друг другу верны…

Амариллис вдруг задохнулась, будто ее ударили в живот.

— Питер! — воскликнула она. — Ты знаешь, что я люблю тебя. Но раз уж наступил момент истины, я должна сказать, что единственное, чего мне не удавалось никогда, — это хранить верность.

— Мне тоже, но раз уж у нас с тобой все оказалось по-иному, чем с другими, может, и в этом отношении все выйдет иначе.

Амариллис вцепилась мне в руку.

— Помнишь, Питер, — прошептала она, — там, в отеле «Медный», ты сказал, что мы будем вместе отныне и докуда бы то ни было.

— Помню.

— А как ты думаешь, это будет докуда?

— Да выбрось ты из головы все эти «докуда», Амариллис! Мы с тобой будем вместе отныне и всегда, до бесконечности, — успел проговорить я, прежде чем Финнис-Омисский автобус навис у нас над головами, — но в сувенирную лавку мы сегодня, кажется, не попадем.

Амариллис уставилась на автобус, не веря своим глазам. Лицо ее исказилось от гнева; такой рассерженной я ее еще никогда не видел.

— Это же твой зазор, Питер! Ты должен был меня охранять! А теперь нам обоим крышка.

— Я не нарочно, — сказал я. — Да и вообще, это же не конец света! Последняя поездка на этом автобусе, если ты помнишь, закончилась приятным вечером в отеле «Медный».

— Ты не понимаешь. Это совсем другое дело… теперь все очень серьезно… На этот раз мы ведь не дожидались его на остановке. Он сам меня выследил, а тебе не достало силы его отогнать. — Амариллис покачала головой и вздохнула. — Ну да ладно, это не твоя вина… рано или поздно он бы все равно до меня добрался.

— Он за мной, — возразил я, — а не за тобой.

И попытался оттащить Амариллис от автобуса. Но мы уже были внутри, и она поднималась по лестнице. Я оглянулся на двери — дверей не было.

— Это всего лишь бумага, — заявил я и пнул изо всех сил.

Бумага прогнулась, как резина, но не прорвалась.

— Как же так? — изумился я. — Это ведь мой зазор, а я ничего не могу с ним поделать!

Амариллис обернулась и взглянула на меня сверху вниз.

— Это больше не твой зазор, — сказала она. — Это что-то такое, что таилось в нас обоих, дожидаясь удобного случая. Когда ты забросил нас на эту дорогу, оно вырвалось на волю и настигло нас. А все из-за того, что мне захотелось в эту треклятую сувенирную лавку!

Мы все карабкались и карабкались вверх по лестнице, и вдруг она кончилась. Ряды пустых сидений тянулись вдоль стенок автобуса. Окон не было — куда мы едем, не понять. Мы сели и тут же почувствовали, как смыкается вокруг нас западня зазора. Автобус рванул, набирая ход; пламя свечей в бамбуковой люстре всколыхнулось, тени заплясали на стенах.

— А в прошлый раз тоже окон не было?

— Нет. Но какая разница? Мы ведь с тобой оба знаем, куда идет этот автобус. А, Питер?

— В Финнис-Омис.

— Пора назвать вещи своими именами. Не Финнис-Омис, нет, — Бичи-Хэд, где Ленор прыгнула с обрыва. Я не знала, что до меня с ней был ты, пока не увидела ту картину.

— А я не знал, что после меня была ты, пока ты не рассказала мне сказку про Смоляное Чучелко.

— Почему ты сказал, что этот автобус приехал за тобой, Питер?

— Потому что я убил Ленор.

— Нет, не ты!

— Нет, я. Когда она пришла ко мне в последний раз, мы уже стояли на краю пропасти, но мне не хватило ума понять. Я столкнул ее — так же верно, как если бы поехал с ней на Бичи-Хэд и сделал это своими руками. И вот теперь автобус идет к той самой пропасти, а ты тут ни при чем.

— Еще и как при чем. Это не ты, Питер… это я убила Ленор! Я попыталась порвать с ней, но она никак не отставала. Названивала по телефону, приходила, закатывала ужасные сцены. И вот однажды ночью я оказалась вместе с ней в зазоре на Бичи-Хэд… Я не собиралась ее втягивать — просто так получилось. Над морем сияла полная луна, дул холодный ветер. Ленор стояла на краю обрыва и дрожала. «Не получилось у меня быть счастливой, — сказала она, — и несчастной стать тоже не вышло». И вдруг на том месте, где она стояла, не стало ничего. А на следующее утро, в незазоре, ее тело нашли внизу, под скалой.

— Амариллис, — вздохнул я, — откуда тебе знать, что ты сама это сделала? Может, это был просто вещий зазор.

— Нет. И вообще, мне не впервой было убивать в зазоре. Через несколько месяцев после того, как я ушла из дому, я затащила в зазор своего отчима и заколола его кухонным ножом, а наутро обнаружилось, что ночью он умер от сердечного приступа. И еще двое умерли до Ленор. А Рон Гастингс и Синди Аккерман до сих пор живы только потому, что они не пытались меня удержать. Видишь, Питер, я и впрямь смертоносна, как белладонна.

— Ну и что ж теперь делать? Значит, я влюблен в смертоносную белладонну. Пойми, наконец, Амариллис, мне не важно, чем ты занималась прежде. И ехать в Финнис-Омис мне что-то не хочется, так что приготовься: я сейчас скажу это слово на букву «с». ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОН!

И — ничего. Огоньки свечей трепетали, бумажные стены колыхались на ветру, автобус все так же уверенно мчался вперед, к конечной станции. Амариллис коснулась моего лица:

— Я же тебе говорила, этот зазор теперь живет сам по себе. У нас мало времени. От меня одни неприятности, Питер… Мне все время нужно было влюбляться, и каждый раз я разочаровывалась раньше, чем те, другие. Пока я не встретила тебя, я меняла партнеров как перчатки, мужчин и женщин, без разбора, кто попадется под руку. Ты только представь себе, что будет, если я и тебя разлюблю! Сознательно я никогда не причиню тебе вреда, но кто знает, что может случиться в зазоре?!

Я задумался было об этом, но тут услышал собственный голос:

— Если ты меня разлюбишь, мне все равно, что случится потом.

И это была чистая правда, как ни странно.

— Я не верю в постоянство, Питер, — сказала она тихо, но как-то неубедительно.

Отвернувшись, она прикрыла глаза рукой и погрузилась в задумчивость.

Огоньки свечей трепетали, бумажные стены колыхались на ветру, автобус мчался вперед в облаке тишины. Что за нелепость, думал я, — умереть в зазоре! Автобус домчит нас до Бичи-Хэд и рухнет с обрыва, а в понедельник утром миссис Квин найдет нас мертвыми, и никто никогда не узнает, что случилось на самом деле.

Думай, велел я себе. Если этот зазор вырвался на волю из нас обоих, значит, где-то в глубине души мы знаем, чтО в нем возможно, а чтО — нет. Амариллис думает, что ей делать. А что делать мне? Автобус завихлял, не замедляя хода.

— Мы уже почти на краю, Питер, — сказала Амариллис. — Мы проходим сквозь самих себя.

Я словно онемел. Желудок скрутился в узел, и все ночи и дни, голоса и лица, имена и слова, все обещанья и обманы былых любовей хлынули наружу неудержимой рвотой. Прошлое вздыбилось и обрушилось на меня муками стыда, корчами сожалений. Зачем, к чему было это все, что не удержать больше никакими силами? Что я отдал, что получил? Стало ли хоть кому-нибудь лучше от знакомства со мной?

С Амариллис творилось то же самое: извергая всю себя из беспомощно раскрытого рта в потоке всхлипов и слов, она уже не замечала, как автобус, раскачиваясь и подпрыгивая, неотвратимо несся к обрыву.

— Амариллис! — выдохнул я.

— Что?

— Что, Питер?

— Если бы нам удалось все это изменить…

— Нет, Питер. — Внезапно она успокоилась, лицо ее осветилось любовью. — Для меня уже слишком поздно. Но не для тебя…

Она вскочила и бросилась по лестнице вниз; я не отставал. Оказавшись на повороте рядом с люстрой, Амариллис выхватила свечу из подсвечника и швырнула в бумажную стенку. Я промчался ниже, и в тот же миг бумага вспыхнула пламенем, оранжевым, розовым, желтым, а Амариллис уперлась мне в спину ногой и пнула что было сил — сквозь огонь, наружу.

— Прощай, Питер! — воскликнула она, но я ухватил ее за лодыжку и потянул за собой, и оба мы рухнули на землю у самого обрыва, глядя, как проносится мимо нас, за край, полыхающий автобус. Пламя потускнело в лучах зари — над сумрачно поблескивающим морем поднималось солнце, — и мы проснулись на полу, среди скомканных простыней.

Амариллис — из тех женщин, что по утрам выглядят превосходно. А этим утром она была так прекрасна, что прямо дух захватывало: такой я ее еще никогда не видел.

— Скажи правду, — спросила она, — мы умерли?

— Не думаю. Что бы ты хотела на завтрак?

— Может, ерша? — предложила она застенчиво.