Книгу можно купить в : Biblion. Ru 31р. Оцените этот текст

Кажется, вертолет гудит... Это за мной, наверное. Вот что, Виктор, тут на

учениях присутствует мой коллега, начальник разведки Северо-Кавказского

военного округа генерал-майор Забалуев. Он хочет лично посмотреть

прохождение диверсионных групп, но диверсантов своим званием смущать не

желает. Завтра он тут с тобой на контрольной точке будет сидеть. Форма у

него наша, обычная: куртка серая без знаков различия. В действия групп он

вмешиваться не станет. Просто хочет понаблюдать да с тобой потолковать...

Если ты и вправду помочь желаешь, попроси...

- Вы думаете, товарищ полковник, что после окончания соревнований мне

придется заболеть?

- Я тебе такого приказа не давал. Если сам чувствуешь, что надо, то

тогда конечно. Но помни: в нашей армии так просто не болеют: нужно справку

от врача иметь.

- Будет справка.

- Только смотри, бывают ситуации, когда человек чувствует себя больным,

а врач - нет. Это нехорошая ситуация. Нужно так болеть, чтобы у врача

сомнений не было. Температура действительно должна быть высокой. Знаешь, как

бывает, сам чувствуешь себя больным, а температуры нет.

- Будет температура.

- Ладно, Виктор. Успехов тебе желаю. У тебя есть, чем генерала

накормить?

- Есть.

- Только с водкой не суйся... если сам не попросит.

Через девять дней являюсь к полковнику Кравцову доложить, что после

соревнований заболел, но теперь себя чувствую хорошо. Он улыбается мне и

журит слегка. Тренированный разведчик никогда не болеет. Нужно себя

контролировать. Нужно гнать болезнь от тела. Наше тело подчинено нашей воле,

а усилием воли можно выгнать из себя любую болезнь, даже рак. Сильные люди

не болеют. Болеют слабые духом.

Он ругает меня, а сам цветет. А сам улыбку свою погасить не в силах. Он

улыбается ярко и открыто. Так солдаты улыбаются после штыкового боя: не

тронь наших! Только тронь, кишки штыками выпустим.

Много у тебя, брат-диверсант, врагов. Ранний рассвет и поздний

закат - против тебя. Звенящий комар и ревущий вертолет - твои враги. Плохо

тебе, брат, когда солнце в глаза. Плохо тебе, парень, когда ты попал под луч

прожектора. Плохо тебе, когда сердце твое галопом скачет. Плохо тебе, когда

тысячи электронных устройств эфир прослушивают, ловя твой хриплый шепот и

срывающееся дыхание. Плохо тебе, брат, всегда. Но бывает хуже. Бывает совсем

плохо. Совсем плохо - это когда появляется твой главный враг. Много еще

против тебя придумают всяких хитростей: противопехотных мин и электронных

датчиков, но главный враг всегда останется главным. У главного твоего врага,

мой друг, уши торчком, желтые клыки с каплями злой слюны, серая шерсть и

длинный хвост. Глаза у него карие с желтыми крапинами и рыжая шерсть под

ошейником. Главный твой враг быстрее тебя. Он твой запах носом чувствует. У

главного твоего врага прыжок гигантский, когда он на твою шею бросается.

Вот он. Вражина. Главный. Наиглавнейший. У, гад, как клычищи-то

оскалил. Шерсть дыбом. Хвост поджал. Уши прижал. Это перед прыжком. Сейчас,

зараза, прыгнет. Не рычит. Хрипит только. Слюна липкая вокруг пасти. Точно

бешеный. В КГБ для таких собак особая графа в персональном деле

предусмотрена. Называется "злостность". И пишут умудренные специалисты в

этой графе страшные слова: злостность хорошая, злостность отличная. У этого

пса наверняка в графе о злостности одни восклицательные знаки. Зовут зверюгу

Марс, и принадлежит он пограничным войскам КГБ. Не скажу, что огромен пес.

Видел я псов и покрупнее. Но опытен Марс. И это все знают.

Сегодня не я против Марса. Сегодня против Марса Женя Быченко работает.

Прокричали мы Жене слова напутственные, мол, держись, Женя, мол, всыпь ты

ему, мол, продемонстрируй хватку диверсантскую и все, чему тебя в Спецназе

учили. Советы в таком деле кричать не положено, не принято. Совет, даже

самый расчудесный, в самый последний момент может отвлечь внимание бойца, и

вцепится ему свирепое животное прямо в глотку. Оттого советчиков в такой

ситуации посылают - ...за горизонт.

Нож Женя в левой руке держит, а куртку - в правой. Но не обмотал он

руку курткой. Просто ее на весу держит, на вытянутой вперед руке. Не

нравится это псу. Необычно это. И нож в левой руке не нравится. Почему в

левой? Не спешит пес. Взгляд свой звериный бросает с ножа на глотку и с

глотки на нож. Но и на куртку пес смотрит. Почему ее человек вокруг руки не

обернул? Знает серый своим песьим разумением, что у человека только одна

рука решающая, вторая только дополняющая, только отвлекающая. И надо ему,

псу, не ошибиться. Надо ему на ту руку броситься, которая страшнее, которая

решающая. А может, все же за горло? Бросает свой взгляд пес, выбирает. Когда

он свое песье решение примет, то остановится его взгляд, и бросится он. И

человек на арене, и мы, зрители, ждем именно этого момента. Перед прыжком у

собаки взгляд останавливается, у человека будет короткое мгновение для

встречного удара. Но опытен Марс. И бросился он внезапно, без рыка и хрипа.

Бросился он, как другие собаки не бросаются. Бросился Марс, не остановив

своего взгляда, не сжавшись перед прыжком. Его длинное тело вдруг повисло в

воздухе, его пасть, его страшные глаза вдруг полетели на Женьку, и не

крикнул никто, не визгнул. Момент прыжка не уловил никто. Мы прыжок ожидали

секундой позже. И оттого в тишине пес на Женькино горло летел. Только

Женькина куртка стегнула по глазам. Только черный его сапог подковой

сверкнул. Только взвыл пес, отлетев в угол. Взревели мы от восторга.

У-у-у-у-у-у... Зарычали мы, как кабаны дикие. Завизжали от радости.

- Режь его, Женька! Режь серого! Ножичком его, ножичком! Топчи серого,

пока не встал!

Но не стал Женька топтать пса скулящего. Не стал резать задыхающегося.

Перемахнул Женька через барьер прямо в объятия ликующей диверсантской

братии.

полете прямо! Женька!

А на арене, в опилках, возле издыхающего пса плакал солдатик в

ярко-зеленых погонах и зачем-то совал в окровавленную звериную пасть кусочек

замусоленного сахара.
8.

- Товарищ старший лейтенант, вас вызывает начальник строевого отдела.

- Иду.

Из всех отделов штаба строевой отдел самый маленький. В штабах военных

и только в строевом отделе начальником - майор. Но когда офицера в строевой

отдел вызывают, он подтягивается весь. Что же, черт побери, ждет меня?

Строевой отдел - это небольшой зал, в котором старый седой майор, крыса

канцелярская, да трое ефрейторов-писарей. Мурашки по коже бегут у любого,

когда в строевой отдел вызывают. Неважно, старший лейтенант ты или

генерал-майор. Строевой отдел - это учреждение, в котором воля командующего

округом превращается в письменный приказ. А что написано пером... Строевой

отдел - это канал, по которому Верховный Главнокомандующий, Министр обороны,

начальник Генерального штаба доводят свои приказы до подчиненных. Строевой

отдел эти приказы доводит до тех, кому они адресованы.

- Товарищ майор! Старший лейтенант Суворов по вашему приказанию прибыл!

- Удостоверение на стол.

Вздохнул я глубоко, маленькую зеленую книжечку с золотой звездой перед

майором положил. Майор спокойно взял "Удостоверение личности офицера",

внимательно осмотрел его, почему-то долго рассматривал страницу, где

зарегистрировано мое личное оружие, и страницу, где обозначена моя группа

крови. Ни один мускул на его дряблом лице не дрогнет. Делает он свою работу

точно, как машина, и бесстрастно, как палач. Майор ефрейтору передал

удостоверение. У ефрейтора на столе уже все готово. Обмакнул ефрейтор

длинное золотое перо в черную тушь и что-то аккуратно написал в нем. Я стою

вытянувшись, но шею не вытягиваю, чтобы ефрейтору через плечо глянуть.

Потерпим. Через минуту объявит майор чье-то решение. Промокнул ефрейтор

черную тушь, удостоверение майору возвращает. Глянул майор на меня

испытующе, достал из маленького потайного кармашка затейливый ключ на

цепочке, открыл огромную дверь сейфа, достал большую печать, долго

примерялся и вдруг четко и резко ударил ею по только что исписанной странице

удостоверения.

- Слушай приказ!

Вытянулся я.

- Приказ по личному составу Прикарпатского военного, округа № 0257.

Секретно. Пункт 17. Старшему лейтенанту Суворову В. А" офицеру 2-го

Управления штаба Округа присвоить досрочно воинское звание капитан, в

соответствии с представлением начальника 2-го Управления полковника Кравцова

и начальника штаба округа генерал-лейтенанта Володина. Подпись:

"Генерал-лейтенант танковых войск Обатуров".

- Служу Советскому Союзу!

- Поздравляю вас, капитан.

- Спасибо, товарищ майор. Примите приглашение на вынос тела.

- Спасибо, Витя, за приглашение. Но не могу я его принять. Если бы я

каждое предложение принимал, то спился бы давно. Не обижайся. Вот только

сегодня 116 человек в списке. 18 из них досрочно. Не обижайся, Витя.

Майор протянул мне удостоверение и руку.

- Еще раз спасибо, товарищ майор.

Лечу я, как на крыльях, по лестницам и коридорам.

- Ты чего счастливый такой?

- Тебя зачем к Барсуку в нору вызывали?

Не отвечаю никому. Нельзя отвечать сейчас. Плохая примета. Первым о

присвоении командир мой должен узнать и никто больше.

- Витя, чего цветешь? Звание, что ли, тебе досрочно присвоили?

- Нет, нет. Мне до капитана еще полтора года ждать.

Ах, скорее в отдел. Уж эти чертовы двери бронированные, эти допуски и

пропуски.

- Товарищ полковник, разрешите войти.

- Войди. - Кравцов от карты не отрывается.

- Товарищ полковник, старший лейтенант Суворов. Представляюсь по случаю

досрочного присвоения воинского звания капитан.

Осмотрел меня Кравцов. Почему-то под ноги себе глянул.

- Поздравляю, капитан.

- Служу Советскому Союзу!

- В Советской Армии капитан больше всех звездочек имеет, аж четыре. У

тебя, Витя, в этом отношении максимум. Поэтому я не желаю тебе много

звездочек, я тебе желаю мало звездочек, но больших.

- Спасибо, товарищ полковник. Разрешите пригласить вас на вынос тела.

- Когда?

- Сегодня. Когда же еще?

- Что ты думаешь, если мы на завтра перенесем? В ночь нам на подготовку

учений ехать. Перепьются ребята вечером, не соберешь их. А выйдем в поле,

там завтра и справим.

- Отлично.

- На сегодня ты свободен. Помни, что выезжаем в три ночи.

- Я помню.

- Тогда свободен.

- Есть.
9.

Учения обычно из года в год проводят на одних и тех же полях и

полигонах. Штабные офицеры хорошо знают местность, на которой развернутся

учебные бои. И все же перед большими учениями офицеры, которым предстоит

действовать в качестве посредников и проверяющих, должны еще раз выйти на

местность и убедиться в том, что все к учениям готово: местность оцеплена,

макеты, обозначающие противника, расставлены, опасные зоны обозначены

специальными указателями. Каждый проверяющий на своем участке должен

прочувствовать предстоящее сражение и подготовить для своих проверяемых и

обучаемых вводные вопросы и ситуации, соответствующие именно этой местности,

а не какой-нибудь другой.

Оттого, что проверяющие знают районы предстоящих учений неплохо (многие

здесь имели свой лейтенантский старт, тут их самих когда-то кто-то

проверял), выезд на местность перед учениями превращается в своего рода

маленький пикник, небольшой коллективный отдых, некоторую разрядку в нервной

штабной суете.

- Всем все ясно?

- Ясно, - дружно взревели штабные.

- Тогда и отобедать пора. Прошу к столу. Сегодня Витя Суворов нас

угощает.

Стола, собственно, никакого нет. Просто десяток серых солдатских одеял

расстелены на чистой полянке в ельнике у звенящего ручья. Все, что есть, -

все на столе: банки рыбных и мясных консервов, розовое сало ломтиками, лук,

огурцы, редиска. Солдаты-водители картошки в костре напекли да ухи наварили.

Я полковнику Кравцову рукой на почетное место указываю. Традиция такая.

Он отказывается и мне на это место указывает. Это тоже традиция. Я

отказаться должен. Дважды. А на третий раз должен приглашение принять и

Кравцову место указать справа от себя. Все остальные сами рассаживаются по

старшинству: заместители Кравцова, начальники отделов, их заместители,

дотай" старшие групп, ну, и все прочие.

Бутылки на стол расставлять должен самый молодой из присутствующих. Это

Толя Батурлин - лейтенант из "инквизиции", из группы переводчиков то есть.

Добрый парень. Но работу свою серьезно делает. Традиция запрещает ему сейчас

улыбаться. Все остальные тоже серьезны. Не положено сейчас ни улыбаться, ни

разговаривать. И вопросы не положено задавать, отчего во главе стола старший

лейтенант сидит. Ясно всем, почему холодные бутылки расставляют, но

неприлично о них говорить и о причине их появления - тоже. Сиди да

помалкивай степенно.

Бутылки Толик из ручья носит. Они там аккуратной горкой в ледяной воде

сложены. Играет вода на прозрачном стекле, журчит да пенится.

- Где ж твой сосуд? - так спросить положено.

- Вот он. - Подаю Кравцову большой граненый стакан. Наливает Кравцов

стакан по ободок прозрачной влагой. Передо мной ставит. Аккуратно ставит. Ни

одна капля пролиться не должна.

Но и стакан полным быть должен. Чем полнее, тем лучше. Молчат все.

Вроде бы и не интересует их происходящее. А Кравцов достает из командирской

сумки маленькую серебристую звездочку и осторожно ее в мой стакан опускает.

Чуть слышно та звездочка звякнула, заиграла на дне стакана, заблестела.

Беру я стакан, эх, не плеснуть бы, к губам несу. Губы навстречу стакану

тянуть не положено, хотя так и подсказывает природа отхлебнуть самую

малость, тогда и не прольешь ни капли. Выше и выше свой стакан поднимаю. Вот

солнечный луч ворвался в ледяную жидкость и рассыпался искрами

многоцветными. А вот теперь от солнца стакан нужно чуть к себе и вниз. Вот

он и губ коснулся. Холодный. Потянул я огненный напиток. Донышко стакана

выше и выше. Вот звездочка на дне шевельнулась и медленно к губам

скользнула. Вот и коснулась губ она. Офицер звездочку свою новую как бы

поцелуем встречает. Звездочку чуть-чуть губами придержал, пока огненная

влага из стакана в душу мою журчала. Вот и все. Звездочку я осторожно левой

рукой беру и вокруг себя смотрю: стакан-то разбить надо. На этот случай на

мягкой траве чьей-то заботливой рукой большой камень положен. Хрястнул я тот

стакан о камень, звонкие осколки посыпались, а звездочку мокрую полковнику

Кравцову подаю. Кравцов на моем правом погоне маленькой командирской

линеечкой место вымеряет. Четвертая звездочка должна быть прямо на красном

просвете, а центр ее должен отстоять на 25 миллиметров выше предыдущей. Вот

она, мокрая, и встала на свое место. Теперь мое время закусить, запить,

огурчиком водочку осадить.

- Где ж твой стакан? - так спросить положено.

Два плеча. Два погона. Значит, и две звездочки. Значит, и два

стакана... в начале церемонии.

Подаю я второй стакан. Снова в нем огненно-ледяная жидкость заиграла.

Снова до краев.

Встал я. Стоя пить легче. Встать разрешается. Никто тут не возразит.

Можно было и первый стакан стоя пить. Традиция этому не препятствует. Лишь

бы стаканы полными были. Лишь бы не ронял офицер драгоценные бриллиантовые

капли.

благодать по душе. Зазвенели осколки битые. Вот и на втором погоне мокрая да

остроконечная появилась. Теперь Кравцов себе наливает. До краев. И каждый в

тишине сам себе льет. Своя рука - владыка. Лей, сколько хочешь. Если Витю

Суворова уважаешь, так полный стакан лей. А уж коли не уважаешь, лей сколько

знаешь. Только пить до дна.

- Выпьем... - смиренно предлагает полковник.

Не положено в такую минуту говорить, за что пьем. Выпьем и все тут. Пьют

все медленно да степенно. Все до дна пьют. Только я не пью. Теперь мое право

на каждого смотреть. Кто сколько налил себе. Кто полный стакан, а кто на две

трети. Но полные у всех были. А теперь вот сухие у всех. Теперь мне и

улыбнуться можно. Не широко. Ибо по традиции я все еще старший лейтенант,

хотя приказ вчера был, хотя сегодня мне уже и звезды новые на погоны

повесили.

Вот и Кравцов допил. Чуть водичкой запил. Теперь фраза должна

ритуальная последовать.

- Нашего полку прибыло!

Вот именно с этого момента считается, что офицер повышение получил. Вот

только с этого момента - я капитан.

Закричали все, зашумели. Улыбки у всех. Пожелания-поздравления. Теперь

все говорят. Теперь смеются все. Теперь церемонии кончились. Теперь традиции

побоку. Пьянка офицерская начинается. И если правда в вине, то быть ей

сегодня всецело на нашей стороне. Беги, Толик, к ручью. Беги, Толик. Ты

моложе всех. Будет, Толик, и твое время. Будет праздник и на твоей улице.

Будет обязательно.
10.

Жара. Пыль. Песок на зубах хрустит. Степь от горизонта до горизонта.

Солнце белое, жестокое и равнодушное бьет безжалостно в глаза, как лампа

следователя на допросе. Редко-редко где уродливое деревце, изломанное

степными буранами, нарушает пугающее однообразие.

Добрый человек, плюнь, перекрестись да возвращайся домой. Нечего тебе

тут делать. А мы, грешные, пойдем вперед, туда, где выжженная степь вдруг

обрывается крутым берегом грязного Ингула, туда, где в дрожащем мареве

столпились скелеты караульных вышек, туда, где десятки рядов колючей

проволоки безнадежно опутали чахлые рощицы. Деревца тощие. Листья серые под

толстым слоем пыли. Может, вышки-то не караульные? Может, геологи? Может,

нефть? Какая, к черту, нефть? Вышки с прожекторами и с пулеметами. Много

вышек. Много прожекторов. Много пулеметов. Ну, значит, не ошиблись мы.

Значит, правильный путь держим. Верной дорогой идете, товарищи! Сюда нам.

Желтые Воды. Будет время - и будет это название звучать так же страшно,

как Хатынь, Освенцим, Суханове, Бабий Яр, Бухенвальд, Кыштым. Но не

наступило еще то время. И потому, услышав это страшное название, не

вздрагивает обыватель. Не коробит его от этого названия, и мурашки по коже

не бегут. Да и не только у обывателя это название никаких ассоциаций не

вызывает, но и у зеков, которых бесконечной колонной гонят со станции к

вышкам. Рады многие: "Не Колыма, не Новая Земля. Украина, черт побери,

живем, ребята!" И не скоро узнают они, а может, и никогда не узнают, что

Центральный Комитет имеет прямую связь с директором "глиноземного завода",

на котором им предстоит работать. Не положено им знать, что из Центрального

Комитета каждый день звонят большие люди директору завода,

производительностью интересуются. Важен завод, важнее Челябинского

танкового. И не очень вам, ребята, повезло, что гонят вас сюда. И не

радуйтесь пайке жирной и щам с мясом. Того, у кого зубы начнут выпадать да

волосы, заберут в другое место. Того, кто догадается, что тут за глинозем, -

тоже быстро заберут. А уж если вы все там в лагере взбунтуетесь, то охрана в

Желтых Водах надежная, а если нужно, то и мы поможем. Имейте в виду, рядом с

вами соседствует самый большой учебный центр Спецназа. С этим не играйте.

Лучше уж подыхайте понемногу, не рыпаясь, на... глиноземном заводе".
11.

Пыль. Жара. Степь. Мы прыгаем. Мы много прыгаем. С больших высот. С

малых высот. Со сверхмалых. Мы прыгаем в два потока с АН-12 и в четыре

потока с Ан-22, А вы себе можете представить выброску в четыре потока? Ни

хрена вы не представляете! Только тот, кто прыгал, тот знает, что это такое.

Мы прыгаем днем и ночью.

Желтые Воды - это Европа. Желтые Воды - это у самого Кировограда. Но

летом тут всегда душно и засушливо. Лето знойное и безоблачное. Тут нелетной

погоды не бывает. И оттого со всех концов страны сюда собираются роты,

батальоны, полки и бригады Спецназа и бросают их тут от июня до сентября.

Боже, пошли ливень! Пусть раскиснет проклятый аэродром. Он крепок, как

гранит, но это просто глина, и не надо его бетонировать. Солнце

забетонировало его лучше всякого технолога. Ну, пошли же ливень! Пусть он

раскиснет. Мы все тебя, Боже, просим. Много нас тут. Тысячи. Десятки тысяч.

Ну, пошли же ливень!
12.

Гроза надвигается, как мировая революция: лениво и неуверенно.

Пересохла степь. Гонит ветер пыльные смерчи. Затянуло горизонт чернотой, и

блещет небо вдали. Далеко-далеко громыхает слабо гром. Но нет дождя. Нет.

Ах, как бы я подставил лицо крупным каплям теплой летней грозы. Но не будет

ее. Будет и завтра изнуряющий зной, будет горячий ветер с мелкими

песчинками. Будет бескрайняя выжженная степь. И пересохшими глотками мы

будем орать "Ура!" Вот как сейчас орем. От края и до края взлетной полосы

построен цвет Спецназа. Чуть колышется море запыленных выцветших голубых

беретов.

Грянул встречный марш. И вот уж не надо мне ни воды, ни дождя. Понес

меня марш на крыльях. Вдали показалась машина с огромным маршалом. И, увидев

его, взревел первый батальон "Ура!", и покатилось солдатское приветствие по

рядам: "А-а-а-а!" Наверное, с таким воплем вставали батальоны в атаку.

Ура-а-а-а!

- Товарищ маршал Советского Союза, представляю сводный корпус

специального назначения для проведения строевого смотра и марш-парада.

Начальник 5-го Управления генерал-полковник Петрушевский.

Глянул маршал на бесконечные ряды диверсантов, улыбнулся.

Генерал Петрушевский свое воинство представляет:

- 27-я бригада Спецназ Белорусского военного округа!

- Здравствуйте, разведчики! - рявкнула маршальская глотка.

- ЗДРАВ... ЖЛАВ... ТОВ... СОВ... СОЮЗ...! - рявкнула в ответ 27-я

бригада.

- Благодарю за службу!

- СЛУЖ... СОВ... СОЮЗУ!!! - рявкнула 27-я.

- 3-я морская бригада Спецназ Черноморского флота!

- Здравствуйте, разведчики!

- ЗДРАВ... ЖЛАВ...

- 72-й отдельный учебный батальон Спецназ!

- ЗДРАВ... ЖЛАВ...

- 13-я бригада Спецназ Московского военного округа!

- 224-й отдельный батальон Спецназ 6-й гвардейской танковой Армии!

Кричит маршал приветствия, и эхо радостно гонит слова его за горизонт:

БЛАГОДАРЮ ЗА СЛУЖБУ! СЛУЖБУ! СЛУЖБУ!!!

Суров и строг церемониал военных парадов. И радостен, Не зря придуманы

смотры. Ах, не зря! Машина генерала Петрушевского идет правее и чуть сзади

маршальской машины. Что блестит в глазах генеральских? Гордость! Конечно,

гордость. Полюбуйся, маршал, на моих молодцов. Разве хуже они головорезов

Маргелова? Ах, не хуже! Нет, не хуже.