Ларисе Григорьевне, толкнувшей меня на грешный путь графомана

Королева

"Великолепная шестерка", усевшись на парты, наперебой рассказывала о неком знаменательном событии – по крайней мере, столько он смог уловить из их басовитого хора. Он был привычен к галдящим оравам, но обычно это бывали младшеклассники; здесь же отказывала даже учительская выдержка. Минут через пять они немного угомонились, и Паша заставил рассказать все по порядку.

- Сегодня на английском приходит Климко... – начал Эдик.

"Великолепная шестерка" издала тяжкий вздох и театрально закатила глаза.

- ...приходит, и говорит: будет конкурс Мисс Школы, выбирайте от класса претендентку, - попытался продолжить он и немедленно был перебит:

- Конкурс между одиннадцатыми и двенадцатыми, всего восемь девчонок получается, а в одиннадцатой параллели таакие кобылки, каждая – королева...

Валера, не церемонясь, накрыл лучшего друга курткой и слегка придушил, возвращая Эду право повествования.

- Мы, естесственно, смотрим на Ирму.

"Естессно!", - хором подтвердили Валера и Никиш; из-под куртки донеслось одобрительное мычание. Ирма вежливо улыбнулась в ответ, стараясь казаться равнодушной, но в глубине души, конечно, была довольна.

- Тут Ирма встает и говорит... Скажи!

- Я встаю и говорю, "королевой будет Полина."

- Что тут началось!..

Под курткой приглушенно захихикали. Валера, изображая задумчивость и трогательную нежность во взгляде, баюкал Муховскую голову; завернутая в пеструю кожанку, последняя напоминала баскетбольный мяч. Эдик размахивал руками:

- Мы - все - в шоке!..

- ...Почему не Ирма?

- ...Смильгина побелела...

- ...Катька с Аленкой вскочили, стали права качать...

- ...Мух у меня спрашивает – а Полина это кто?.. Я ему – да Смильгина, придурок...

- ...она сидит, глаза поднять боится... Королева, блин...

- Тут!!! встает Сказочник, сразу тишина гробовая...

Макс отвесил полный достоинства поклон. Мух под курткой, разойдясь, начал петь песни явно нецензурного содержания.

- ...и говорит – я решение Ирмы поддерживаю.

- Смильгина – в краску!!!

- Катька с Аленкой выбежали из класса!!!

- Поолный погром!!! Английский сорван!!!

- ...Катька вернулась через пару минут, говорит, я с вами...

- ...А вы с нами?!

- Павел Петрович, вы с нами?!

- Поможете с танцевальным конкурсом?!

Он обещал помочь, конечно. Ирма никому не дала вздохнуть: Сказочник, текст приветствия с тебя! Никиш, обучишь девушку актерскому мастерству и подберешь что-нибудь драматическое! Эдик, с тебя английский – твоя пассия в этом деле шарит... не важно, что не твоя, потерпишь ради общего дела...

И все завертелось, закрутилось, день за днем, и потом вдруг оказалось, что он не просто согласился подучить свою ученицу танцевать, но выступает с ней вместе... И было поздно отступаться: после уроков пунцовая от такого к себе внимания Смильгина стояла в его кабинете и прижимала к груди переливчато-алый шелк, с каждым днем все более походивший на платье, а вокруг суетились Ирма и Катька. Делать нечего – Паша одалживал маленький магнитофончик у завхоза и брал ключи от актового зала. В его руках Смильгина – серый свитерок, старомодная заколка на пшеничных волосах – стеснялась, боялась, зажималась... Он приручал ее. Распускал ей волосы. Шептал на ушко – ты можешь. Просто расслабься, слушай музыку. Она кивала, смотрела большими детскими глазами – доверчивая, как зверек. И с каждым разом, кажется, становилась чуть смелей. Аккорды выбранной им песни уже въелись в сознание; Ирма велела сделать горячее шоу, едва ли не грязные танцы, и самое удивительное – кажется, в этой тихой девочке с глазами олененка действительно прятался тот самый запал, который позволяет зажигать публику... Паша начинал серьезно бояться Ирму: она видела людей слишком глубоко.

Неделя промелькнула как не бывало. День за днем, вечер за вечером... Команда поддержки допоздна засиживалась в школе, жизнь бурлила. В ней ощущались незримые подводные течения. Менялся Артем, вдруг ни с того ни с сего прибившийся к ним, неразлучный с гитарой; менялась Катька, слушавшая его задумчивое бряцанье по струнам. Менялся Эдик, снова и снова убеждаясь, что первое впечатление обманчиво; менялась Смильгина, открываясь перед ними и поражая все больше: робким голосом цитируя Хайдегера, Канта и Камю, осмелевшим – споря со Сказочником о статье Сартра. Менялся Сказочник, слыша многие свои мысли из уст девушки, которую он долгое время считал пустышкой.

А Валера был рассеянным и совершенно непохожим на себя, будто что-то сложное пытался понять и никак не мог. Он приходил на их репетиции, сидел и молчал; когда заканчивали, вставал и со всеми уходил. Друзья ничего не спрашивали – не то знали что-то, не то слишком забегались, чтобы заметить. Паша смотрел на него, танцуя со Смильгиной, иногда ловил ответный взгляд: тоскливый, будто просящий. И однажды не выдержал, спросил: у тебя все в порядке? Валера помотал головой: поговорить бы... Они остались после репетиции в кабинете, только вдвоем в желтоватом уюте электрических ламп.

- Мне нравится один человек, и, по-моему, я этому человеку тоже нравлюсь... Но я не уверен, как мне узнать?..

Чуть кольнуло в сердце. Ревность? – чушь какая. Нарочито беззаботно:

- Почему бы тебе просто не спросить? Самое страшное, что может случиться – она просто скажет тебе "нет".

Валера вздохнул, поудобнее устроился на парте. Старательно отвел взгляд, ища что-то в сгустившихся сумерках за окном.

- Если бы все было так просто...

- Что сложного? – улыбнулся Паша.

- Мне нельзя ошибиться.

Юность, юность... как они все усложняют. Красивый, здоровый парень, высокий, плечистый, да любая девчонка... да что там – девчонка... Паша рассмеялся:

- Ну кто тебе откажет?

- А вы бы не отказали? – отозвался он тихо. Паша поперхнулся смехом, застыл:

- Что?..

Поднял голову – и отвернулся, не выдержав взгляд весом в могильную плиту. Опустил глаза, обнял себя – только пальцы из-под мышек... И вдруг на них, на этих пальцах – легкое прикосновение, от которого вся кровь разом перетекла из головы в главную эрогенную зону. Только осмелевший шепот, все ближе -

- Ты бы мне не отказал... Скажи...

И некогда думать над словами, лишь бы совладать с волной жара, захлестнувшей все внутри... Они пришли сами – стандартные отговорки, глупые и пустые, - и Паша уже повернулся было к нему, чтобы сказать, сказать... Но Валерка был перед ним, и его нахальные губы сделали мысли ненужными.

В голове зашумело, будто выпил шампанского с аспирином. Или конского возбудителя. Прежде, чем вернулась способность адекватно реагировать, он ответил на поцелуй – яростно, страстно, жадно, будто год прожил на необитаемом острове, где кроме коз и поговорить-то не с кем.

Валерка... властный язык, торопливые, голодные губы...

Реальность возвращалась слоями. Поцелуй. Сказочные ощущения. Обалденный парень. Свет. Парты. Класс. Нескрываемая в тонких брюках эрекция. Ученик и учитель... черт!!!

Он вскочил, с грохотом роняя стул; шаг, другой – подальше... Нервные пальцы впились в подоконник. Тут же Валера был рядом, попытался ласково обнять - Паша вырвался. Горький вопрос в спину –

- Почему?!

Дрожали плечи.

- Почему? У тебя кто-то есть?

- Дело не в этом, - ответил, на секунду споткнувшись и не желая ни правды, ни лжи.

Шаг ближе: тепло чувствуется спиной.

- А в чем же? – тише, мягче...

- В том, что я учитель, а ты мой ученик. И мне о тебе даже думать нельзя... так.

Слишком близко, тепло, хочется растаять, хочется, нельзя...

Кипятком по нервам – с хрустом дернулась дверь: Ирма. Одарила взглядом – будто полчерепа спилила.

- Я невовремя?.. – деликатная, как поручик Ржевский. Собрать волю в кулак, чтобы голос не дрожал:

- Все в порядке, мы уже идем. Валера, давай поговорим об этом когда-нибудь позже.

- Когда? – от затаенной хищности в этом голосе – мурашки по спине. И почти срываясь на истерику –

- Когда тебе будет восемнадцать. Когда ты закончишь школу. Не знаю!..

***

Она очень, очень не любила осень. За то тянуще-ноющее ожидание, которое она несла в себе, за предчувствие холодов и монохромных пейзажей. Они приходили вслед за феерией красок, будто незримые хулиганы разом выбивали все лампочки светофора – сначала зеленый, и потом, одновременно, красный и желтый. Осень была похожа на зубную боль. Так было всегда: стоило лишь подумать о грядущих морозах, и тело будто сводило судорогой. Оно ловило любые солнечные лучи – хватало их в охапку дрожащими пальцами и пыталось задержать еще хоть ненадолго... Однако зима неумолимо приближалась, и Ольга вздыхала с облегчением, когда земля укрывалась снегом: ожидание бывало более мучительным, нежели холод.

Подул ветер; сорвал желтую каштановую пятерню, залепил оплеуху грязной луже. Пробежала рябь, разбив отражение бывшей казармы. Иногда Ольге мерещились солдаты на плацу... она тогда подолгу стояла у окна в коридоре, вонзив взгляд в трещины на асфальте. Обняв себя руками, скрывала дрожь – вдруг коллеги выйдут покурить.

В девяносто первом она уже училась на медицинском...

Запустение и тишина Северного Городка всегда заражали покоем. Просто иногда этого было недостаточно. Не спасало солнце, не работало самовнушение. Глупая старая память... Ольга глянула на часы: урок, наверняка... Помедлив, выудила мобильник из бездонных карманов джинсов, больше походивших на рейверские ленары, погладила пальцем стершиеся клавиши. Медленно, будто пытаясь тянуть время, сняла блок, нашла нужный номер, надолго застыла над кнопкой "Позвонить".

Двойные окна, дохлые мухи в промежутке между стеклами. Кривой ухмылкой – трещина: ехидная, циничная, в самый раз для коридора морга. Подоконник в грязно-серых разводах. Окурки в банке из-под кофе.

Не сердись... Ты мне нужна.

Экранчик снова вспыхнул, по коридору метнулась тонкая трель звонка; от неожиданности Ольга чуть не выронила телефон.

- У тебя все нормально? Мне тяжело на душе, будто с тобой что-то случилось... Оля, ты меня слышишь?..

Обычно Ольга, смеясь, ответила бы в своей циничной манере – "А ты всегда звонишь патологоанатому, когда у тебя на душе неспокойно?.." Но отчего-то слиплись ресницы, и она тихонько сказала:

- Я тебя очень люблю.

Улыбалось солнце сквозь два пыльных стекла.

***

Полина высунула голову из-под одеяла. Было тихо и прохладно, голова чуть закружилась от кислорода. Сестренка – ну за что ты мне, такое наказание? - тихо спала: не заложит. Спрятав под подушку фонарик и томик Кафки, девушка наконец улеглась.

Три часа ночи. Завтра контрольная по математике. Очередная семерка... Проницательные глаза классной: Полина, мне кажется, ты способна на большее, но что-то не дает тебе сосредоточиться... Еще бы. Хронический недосып, испорченные ночным чтением глаза. Но как же без книг?..

Обычно Полина засыпала сразу, едва сомкнув опухшие веки. Сегодня сон не шел. В голову лезли мысли – завтра последняя репетиция, а послезавтра...

Послезавтра будет сцена. Будут платье, микрофон и зрители. Полина немного застесняется, но вспомнит наставления Никиты и все сделает правильно. Не забудет текстов, улыбнется публике... Ее голос утонет в овациях. Так будет. Так будет. Ирма сказала – так будет.

Господи, пожалуйста, пусть эта сказка не заканчивается...

Потом – самое сложное, самое сладкое. Павел Петрович обнимет ее за талию, возьмет за руку, теплым шепотом разольет эйфорию:

- Ты великолепна... Мы им покажем, правда?

Он снимет очки, сразу станет беззащитным и очень красивым. Поведет ее на сцену, и все будет идеально... Поддержит, не даст оступиться, улыбнется серыми глазами. Прижаться, отдалиться, и снова щека к щеке... Провести ладонью в сантиметре от его лица, убежать... Он догонит, закружит... Забросить ногу на его бедро – как она стеснялась на репетициях! как он улыбался, сам немного смущаясь, как мягко уговаривал... – и откинуться, ощутить его ладонь, скользящую по шелку... Это как любовь, сказал он, ты должна мне доверять. И слушать музыку. Все время слушать.

Ирма, как благодарить тебя за все это...

Потом придут выходные, и вернется старая жизнь. Подъем в четыре утра, базар, жидкий кофе в пластиковых стаканчиках, коллеги-торгаши. Как она ненавидела это! К горлу подкатил ком. Нежданные слезы успокоили боль в глазах. Не думай, не думай, не думай... И забудь ты про ВУ*, куда тебе учиться, на базаре стоишь... Так надо. Родителям надо помогать. Оксанку растить... ведь девчонка смышленая, может, выучится, человеком станет...

...И придет понедельник – школьная рутина. Кафка под подушкой. Тяжелые веки. Вторник, среда, четверг, пятница. Что изменится, если вдруг, каким-то чудом, ты станешь Королевой?..

***

Школа как-то притихла. Медленно сгустились сумерки в коридорах, на дверные ручки лег отблеск фонарей за окнами. В актовом зале горел свет. Тестировали микрофоны. У сцены прогуливалась Жанна из двенадцатого Ц, завоевывая первую дозу зрительских симпатий искрометным юмором и интеллектом. Интеллект распирал декольте.

- Ирма, что за готику ты здесь развела?..

Учителя громко и радостно поприветствовали из-под слоя грима. Судя по голосам – Эдик, Никиш, Валера и Сказочник. Парней было не узнать. Кожаные брюки, красные и черные кружева, ошейники и цепи, боди-арт... Паша сглотнул. Мысли приняли нехорошее направление.

Ирма, красившая в черный цвет губы Эдика, горделиво выпрямилась:

- Мы с Гайдуковой рук не покладали... Это будет фэшн-коллекция на конкурс талантов.

Катька помахала рукой откуда-то из-под парты: шнуровала на Валере брюки. Не особенно стягивала. Вся нога эротично виднелась в разрезе, от ботинок до бедра...

- Никиш выбил нам последний номер, - сказал Эдик своими черными губами. Никита лучезарно улыбнулся:

- Последний всегда лучше всех запоминается. Пришлось флиртовать с Климко...

В углу Артем наигрывал что-то дворовое; Полина с головой ушла в листы с текстами. Не хватало только Ильи.

- Вот бы вас тоже в кожу одеть, - вздохнула Ирма, окинув Пашу оценивающим взглядом, - Жаль, нету. Не подумала я раньше...

Паша откликнулся, еще не успев в полной мере оценить последствия своих слов:

- Почему нету? Есть...

Лицо Ирмы стало хищным и безжалостным. Паша глянул на часы.

- Я вернусь через двадцать минут. Танец все равно последний конкурс, так что в любом случае успею.

Успел он к началу. На сцене зачитывала свое приветствие жизнерадостная блондинка Анжелка. Паша пробрался в подсобку за кулисами, выделенную под гримерку; там пахло сигаретами. При виде Паши "великолепная шестерка" разом затихла.

- Палпетрович, ну вы даете... – протянула Ирма, не скрывая восторга.

Паша на себя в зеркало смотреть не хотел. Он и так знал, что отсвет прожектора рельефно обрисовывает каждую складочку лакированной кожи, вызывая слюноотделение у всех ценителей мужского тела. Эту мысль, равно как и паническое "какого черта я делаю?!", он всю обратную дорогу давил в себе.

Из состояния сосредоточенной задумчивости уже в школьном коридоре Пашу вывел весьма ощутимый щипок за зад. Над ухом раздался прокуренный ломающийся фальцет:

- Мужчиина, что вы делаете сегодня вечером?

Паша обернулся и замер в шоке. Перед ним стояло существо в мини-юбке и блестящей кофточке с чудовищным бюстом, в колготках на явно лохматых ногах, в парике и шляпке.

От неожиданности Паша шепотом, но явно матерно ругнулся. Существо закатило глазищи в кошмарном макияже, подозрительно напоминающем гуашь. Потом шмякнуло Пашу веером по отвисшей челюсти и пошуровало за кулисы, похабнейше виляя бедрами. Учитель едва сдержал желание расхохотаться. А еще говорят, Литва – самая нетолерантная к секс-меньшинствам страна в Европе!

Фигура смелого создания как-то отдаленно напоминало приколиста Илью.