Материалы всероссийской научной конференции

1. 
   Багдасарян Т.О. Тональность как компонент модели речевого жанра (на материале речевого жанра «угроза») // Жанры речи: сб. научн. статей. [Текст] / Т.О. Багдасарян. – Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж». – 2002. – Вып.3. – С. 240 – 245.
   
2. 
   Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс [Текст] / В.И. Карасик – Волгоград: Перемена, 2002. – 477 с.
   
3. 
   Лукьянченко И.В. Поздравительное слово и речь к подарку как этикетно-церемониальные жанры. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://festival.1september.ru/articles/575407/
   
4. 
   Николаева Т.М. Краткий словарь терминов лингвистики текста // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 8. [Текст] / Т.М. Николаева. – М.: Прогресс, 1978.
   
5. 
   Прокофьев Г.Л. Об условиях успешного функционирования иронических высказываний [Текст] / Г.Л. Прокофьев // Высказывание и дискурс в прагмалингвистическом аспекте: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Г.Г. Почепцов. – К.: КГПИИЯ, 1989. - С. 75 – 78.
   
6. 
   Сухотерина, Т. П. «Поздравление» как гипержанр естественной письменной русской речи [Текст] / Т.П. Сухотерина: Дис…канд. филол. наук: 10.02.01. – Барнаул, 2007. – 252 с.
   
7. 
   Труфанова И.В. О разграничении понятий: речевой акт, речевой жанр, речевая стратегия, речевая тактика [Текст] / И.В. Труфанова // Филологические науки. 2001. – № 4. – С. 56 – 63.
   
8. 
   Формановская Н.И. Коммуникативно-прагматические аспекты общения [Текст] / Н.И. Формановская – Ин-т рус. яз. им. А.С. Пушкина, Изд-во ИКАР, 1998. – 297 с.
   
9. 
   Шмелева Т.В. Модель речевого жанра // Жанры речи [Текст] / Т.В. Шмелева. – Саратов: Изд-во ГосУНЦ «Колледж», 1997. – С. 88 – 98.
   
10. 
    Collins Thesaurus of the English Language – Complete and Unabridged 2^nd Edition. 2002 © HarperCollins Publishers 1995, 2002.
    
11. 
    Harper Douglas Online Etymology Dictionary, © 2010.
    
12. 
    Leech G.N. Principles of pragmatics [Текст] / G.N. Leech. – London etc.: Longman, 1983. – 250 p.
    
13. 
    Longman Dictionary of English Language and Culture, 1999. – 1568 p.
    

Цель данной статьи – рассмотреть прагмалингвистические характеристики речи Барака Обамы при вручении ему Нобелевской премии мира 10 декабря 2009 года с формулировкой «за экстраординарные усилия в укреплении международной дипломатии и сотрудничества между людьми». Он стал третьим президентом США после Теодора Рузвельта и Вудро Вильсона, отмеченным этой высокой наградой во время пребывания в должности. Как известно, Джимми Картер получил ее за усилия по поддержанию мира уже после завершения своего президентского срока.

Обама произнес нестандартную для нобелевского лауреата речь, что с удивлением отметил комментировавший ее в прямом эфире обозреватель CNN. Необычность была не только в ее продолжительности – президент США занимал внимание аудитории в течение 30 минут, значительно отклонившись от установленного регламента в пять-шесть минут. Он также нарушил все традиции, сопровождающие церемонию вручения премии, отказавшись от торжественного ужина, на который обычно приглашены около 250 гостей, среди них королевская чета Норвегии, члены Нобелевского комитета, норвежского правительства, общественных и культурных организаций, а также аккредитованные в Норвегии дипломаты. Он не присутствовал на традиционном концерте с участием мировых звезд поп- и рок-музыки, который проходит на следующий день после церемонии вручения Нобелевской премии мира. Кроме того, согласно правилам, лауреаты должны произнести речь, связанную с деятельностью, за которую и вручена премия, но Обама прекрасно осознавал, что его «экстраординарные усилия в укреплении международной дипломатии и сотрудничества между людьми» пока не дали результата, премия вручена ему авансом, и это и вызывает не только непонимание, но и негодование некоторых групп общественности. В силу этих обстоятельств ему предстояло убедить общество в правильности решения Нобелевского комитета. Отказавшись от идеи составления речи спичрайтерами, президент писал её самостоятельно.

После традиционного обращения к королю, королеве и членам королевской семьи и Нобелевского комитета, президент намеренно обращается сначала к гражданам Америки и только затем к гражданам мира: “Your Majes-ties, Your Royal Highnesses, distinguished members of the Norwegian Nobel Committee, citizens of America, and citizens of the world”. Как нам представляется, такое обращение должно было обозначить ведущие позиции американского народа и самого президента как исполнителя воли данного народа на современной политической и исторической арене. Заранее предвидя неоднозначную оценку решению Нобелевского комитета, Обама с первых строк речи признаёт его противоречивость, используя самоиронию и игру слов: “And yet I would be remiss if I did not acknowledge the considerable controversy that your generous decision has generated. (Laughter)”, чем вызывает одобрительный смех аудитории. Таким образом, президент США выстраивает доброжелательные и доверительные отношения для успешной реализации своей интенции.

Как отмечает А.Ю. Маслова, намерение или интенция чаще всего возникает и формируется как стратегический замысел ещё до реализации высказывания. Это программа речевых действий, направленных на информирование, побуждение, убеждение и т.д. Исходя из этого, говорящий заранее планирует и организует ход речевого взаимодействия с адресатом и в зависимости от своей стратегии выбирает прямые или косвенные способы языковой манифестации интенции. Она говорит о двух типах интенции: первичной, изначальной интенции инициатора речевого акта и вторичной, возникающей под влиянием коммуникативной ситуации, к которой могут примыкать различные контекстуальные и ситуативные наслоения [7].

Анализируя представленную речь, можно сказать о том, что вторичной интенцией речи Барака Обамы, прекрасно осознающего двусмысленность своего положения в качестве лауреата премии мира и одновременно президента воюющей страны, является стремление не только аргументировать сложившуюся ситуацию, но и убедить адресата в закономерности и логичности решения Нобелевского комитета. Иными словами, Обама пытается решить промежуточную задачу речевого воздействия, преодолеть защитный барьер реципиента («негоциация»). Первичной же интенцией, направленной на побуждение к коммуникативному процессу и управление речевыми действиями, можно назвать необходимость сформулировать мировоззренческую концепцию внешней политики Соединенных Штатов, основанной на моральном праве лидерства в условиях ведения двух войн, и убедить мир в том, что именно он как президент сохранит лидерство США в вопросах защиты прав человека: “But perhaps the most profound issue surrounding my receipt of this prize is the fact that I am the Commander-in-Chief of the military of a nation in the midst of two wars. One of these wars is winding down. The other is a conflict that America did not seek; one in which we are joined by 42 other countries – including Norway – in an effort to defend ourselves and all nations from further attacks”. Обама намеренно отмечает, что США находится в промежутке между двумя войнами, подчеркивая при этом, что одна война уже близится к концу, а вторую его страна ведет вместе еще с 42 государствами, в том числе и Норвегией, и это попытка защитить мир от последующих атак террористов. Это еще одна иллокутивная цель данного речевого акта, направленного на изменение личностного смысла того или иного объекта для реципиента, перестройку его категориальных конструктов, воздействие на поведение, изменение эмоционального настроя, которого добивается от слушающего говорящий.

Президент Америки своим выступлением стремится повлиять на сознание адресата. Используя типологию речевых стратегий О.С. Иссерс, мы выделяем в качестве основной стратегию речи Обамы, направленную на убеждение мира и укоренение в сознании не только присутствовавших на церемонии вручения гостей, но и всего общества идеи о ведущей роли Америки в построении и гарантировании мира, то есть стратегию самопрезентации. Обама выстраивает не только собственный образ президента-защитника, но и имидж своей страны как гаранта мира и справедливости на планете: “America led the world in constructing an architecture to keep the peace… America will always be a voice for those aspirations that are universal”. Создание подобного имиджа осуществляется эксплицитно, его можно проследить по следующим маркерам, воплощающим для Обамы идею ведущей роли Америки в сохранении и установлении мира и безопасности на всей Земле в борьбе со злом: “a voice for aspirations; led the world in constructing an architecture to keep the peace; a standard bearer in the conduct of war; America’s commitment; world’s sole military superpower; America has helped underwrite global security; we seek a better future;” и др. Зло как главный противник в этой борьбе в речи Обамы охарактеризовано следующими маркерами с крайне негативными коннотациями, которые усиливают оппозицию Добро-Зло: carnage – резня, atrocities – зверства, slaughter – массовое убийство, бойня, genocide – геноцид: systematic rape; oppression; devastation – постоянное насилие, подавление, разорение и др. Обама в данном случае прибегает к использованию идеологически нагруженной лексики, как одного из наиболее распространенных способов воздействия на массовое сознание путём разведения категорий «свои» – «чужие». «Своими» в его речи предстают страны-союзники, «чужими» – страны-агрессоры, попирающие законы человечества, нравственности и морали.

Осуществляя речевое воздействие в виде набора речевых актов, Обама использует основные способы речевого воздействия, а именно убеждение, внушение и побуждение, которые в тексте проявляются в наличии соответствующих речевых актов (РА убеждения и РА внушения). Их использование президентом Америки стратегически мотивировано, направлено на «навязывание» определённых образов и мыслей. Это так называемое «эйдетико-когитивное» внушение эмоций и установок (эмоционально-установочное внушение) [8]: “I do not bring with me today a definitive solution to the problems of war. What I do know is that meeting these challenges will require the same vision, hard work, and persistence of those men and women who acted so boldly, decades ago. And it will require us to think in new ways about the notions of just war and the imperatives of a just peace”. Обама трижды употребляет в своей речи лексему «challenge”, что свидетельствует, на наш взгляд, об обращении президента исключительно к своей нации, так как именно в американской лингвокультуре данный концепт характеризует способность ставить и преодолевать поставленные задачи, зачастую требующие определённых жертв, но при своём достижении приносящие чувство удовлетворения и радости.

Однако очевидно, что только наличие данных РА не может обеспечивать убедительность и суггестивность текста; важную роль играют лингвистические и логико-риторические средства, способствующие достижению убеждающего или внушающего эффекта. Мы объединяем эти средства в понятия текстовых категорий аргументативности и суггестивности [8]. Обама использует их при реализации стратегии самопрезентации. Это одна из прагматических (коммуникативно-ситуационных) стратегий. [5]. Исследуя ее применение, мы можем заключить, что Обама моделирует структуру своего имиджа с помощью одной из основных тактик стратегии самопрезентации и принимает на себя роль заботливого правителя своей страны и гаранта мира во всём мире. Обама выбирает эту роль намеренно, так как в данной стратегии важное значение играет сфера общественной деятельности адресанта [5]. Президент Америки признаёт существующую истину о том, что насилие не приносит мира, и цитирует при этом известные слова Мартина Лютера Кинга, но как глава своей страны он не может следовать только этой идее, т.к. он поклялся защищать свой народ: “Martin Luther King Jr. said in this same ceremony years ago: "Violence never brings permanent peace. It solves no social problem: it merely creates new and more complicated ones."…But as a head of state sworn to protect and defend my nation, I cannot be guided by their examples alone. I face the world as it is, and cannot stand idle in the face of threats to the American people”.

В своей речи президент неоднократно обращается к прецедентным именам Мартина Лютера Кинга, Ганди, Щвейцера, Нельсона Манделы, Вудро Вильсона, Джона Кеннеди, Иоанна Павла II и других борцов за мир, при этом имя Мартина Лютера Кинга употреблено в речи 5 раз. Этим президент Америки, по нашему мнению, имплицитно выражает своё желание быть частью данного списка и претендовать на значимую роль в истории не только и не столько своей страны, как в истории всего человечества. Повышенная частотность в упоминании имени Мартина Лютера Кинга вызвана, на наш взгля,д желанием Обамы убедить аудиторию в том, что он является непосредственным последователем идей Кинга как борца за равноправие, справедливость и мир. Здесь можно также говорить об осуществлении оратором тактики персонификации как одного из способов решения коммуникативной стратегии самопрезентации. Согласно О.С. Иссерс, данная тактика состоит в том, чтобы определённые политические и/или социально-экономические процессы и события в сознании общества были ассоциированы с определёнными именами<< Свернуть. Выстраивая определённый речевой ряд для убеждения как способа оказания речевого воздействия, Обама подчеркивает значимость своего личного вклада в историю: “I believe the United States of America must remain a standard bearer in the conduct of war. That is what makes us different from those whom we fight. That is a source of our strength. That is why I prohibited torture. That is why I ordered the prison at Guantanamo Bay closed. And that is why I have reaffirmed America's commitment”. Анафорические повторы, содержащие личное местоимение первого лица в оппозиции к 3-му лицу множественного числа как показателя кооперации и сотрудничества, пусть и косвенного, с обществом встречаются на протяжении всего текста 43 раза, но перенасыщение текста местоимениями 3-го лица наступает только в конце выступления, причём используются они в повторах, где Обама осуществляет речевой акт внушения

Он достаточно широко использует экспрессивные средства, такие как художественный образ, аллюзия (we do unto others as we would have them do unto us), имена Ганди, Кинга и Кеннеди как символов жертвенности во имя покоя, мира и любви, метафора (love that they preached, their fundamental faith in human progress – that must always be the North Star that guides us on our journey. We lose our moral compass). Используя суггестию текста, Обама воздействует на подсознание слушателей посредством специфически маркированных компонентов и структур текста, указанных ранее, категории персональности на уровне синтаксиса, лексики, морфологии.

Аргументативность (доказательность) текста обеспечивается такими его свойствами, как истинность положений; аргументированность, зависящая от качества и количества используемых для доказательства когнитивных операций; целостность текста, отражающая логику смысловой предикации; информативность, которая включает в себя информационную насыщенность и новизну (полезность) [2]. Говоря о структурно-композиционной организации и целостности текста речи Барака Обамы, необходимо выделить несколько моментов. Президент начинает свое выступление с традиционного обращения и приветствия, далее он вводит концепт “a just war” и приводит аргументы в защиту права на использование силы и осуществления военного вмешательства. Он указывает на место Америки в истории современного мира, желая подчеркнуть исключительную роль своего народа и своей страны: “America’s commitment to global security will never waver”; далее даёт оценку институтов человечества, говорит о необходимости сотрудничества в достижении мира и искоренении зла. Затем Обама говорит о трёх путях построения “a just and lasting peace”, намеренно характеризуя понятие мира прилагательным “just”. Таким образом, Обама соотносит центральные концепты своей речи «мир» и «война» и подводит слушателей к мысли о необходимости войны в ряде случаев: “So part of our challenge is reconciling << Свернуть these two seemingly irreconcilable truths – that war is sometimes necessary, and war at some level is an expression of human folly”.

Свою речь президент заканчивает с помощью специально созданных художественных образов в качестве суггестивной характеристики, воздействующей на подсознание слушателей: “Somewhere today, in the here and now, in the world as it is, a soldier sees he's outgunned, but stands firm to keep the peace. Somewhere today, in this world, a young protestor awaits the brutality of her government, but has the courage to march on. Somewhere today, a mother facing punishing poverty still takes the time to teach her child, scrapes together what few coins she has to send that child to school – because she believes that a cruel world still has a place for that child's dreams”.

Таким образом, рассматривая целостность произнесённого текста, мы можем отметить, что структура высказывания чётко выстроена и последовательна, она направлена на реализацию речевого акта внушения и убеждения посредством воздействие на разум и логику слушающего.

Говоря об истинности в качестве важнейшего фактора аргументативности, нужно отметить, что Обама в своей речи пренебрегает тем принципом, что истинность текстов, связанных с духовно-нравственной и идеологической сферами, определяется соответствием их содержательного и идейного наполнения стереотипам и архетипам той или иной лингвокультурной общности. Президент Америки намеренно разрушает сложившийся стереотип негативного отношения и неприятия любой войны. Он утверждает, что мир не всегда желателен, что достижение мира также требует жертв, так как зло по-прежнему существует, и вводит концепт «a just war», перестраивая сложившийся архетип с ядра концепта, а не с его периферии: “The belief that peace is desirable is rarely enough to achieve it. Peace requires responsibility. Peace entails sacrifice…For make no mistake: Evil does exist in the world. A non-violent movement could not have halted armies. Negotiations cannot convince al Qaeda's leaders to lay down their arms. To say that force may sometimes be necessary is not a call to cynicism – it is a recognition of history; the imperfections of man and the limits of reason”.

Обама использует концепт «peace» не в оппозиции концепту “war”, а как логическое продолжение концепта “a just war”, снова нарушая стереотипы и архетипы всего человечества, и говорит об оправдании применения силы, в частности, войны на Балканах: “I believe that force can be justified on humanitarian grounds, as it was in the Balkans, or in other places that have been scarred by war. Inaction tears at our conscience and can lead to more costly intervention later”.

1. 
   Апресян, Ю. Д. Прагматическая информация для толкового словаря [Текст] / Ю.Д. Апресян // Прагматика и проблемы интенсиональности. Институт языкознания АН СССР. Проблемная группа «Логический анализ языка» – М.: Наука, 1988. – С.7 – 44.
   
2. 
   Брутян, Г. А. Аргументация / Г.А. Брутян. – Ереван: Изд-во АН Армянской ССР, 1984. – 133 с.
   
3. 
   Гловинская, М.Я. Семантика глаголов речи с точки зрения теории речевых актов [Текст] / М.Я. Гловинская // Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект – М.: Наука, 1993. – С. 158 – 521
   
4. 
   Грайс, Г. П. Логика и речевое общение // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 16. Лингвистическая прагматика. – М.: Прогресс, 1985. C. 217 – 237.
   
5. 
   Иссерс, О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи [Текст] /О.С. Иссерс // Изд. 5-е. – М.: Издательство ЛКИ, 2008. – 288 с.
   
6. 
   Лингвистический энциклопедический словарь / под ред. Ярцевой В.Н. – М.: Советская энциклопедия, 1990. – 685 с.
   
7. 
   Маслова, А. О. Введение в прагмалингвистику: учеб. Пособие [Текст] / А. Ю. Маслова. – 3-е изд. – М.: Флинта: Наука, 2010. – 152 с..
   
8. 
   Шелестюк, Е. В. Речевое воздействие: онтология и методология исследования [Текст] / Е.В. Шелестюк: Дисс. … д-ра филол. наук. Челябинск, 2009. – 299 с.
   

Древнерусская житийная традиция одна из ведущих в творчестве Н.С. Лескова. Писатель по-своему трансформирует художественные приёмы древнерусской литературы, дополняя их новым смыслом. Во многих произведениях Н.С. Лесков поднимает ряд философских и социальных проблем: взаимосвязь настоящего, прошлого и будущего, смысл человеческого существования, божественный закон и его воплощение в сознании человека, единство всего живого и т.д. Особый интерес вызывают недостаточно изученные произведения Н.С. Лескова. В рассказах и повестях 80-х и начала 90-х гг. писатель уточняет свои взгляды на дворянство, церковь, государственность, буржуазный прогресс. Актуальной для Н.С. Лескова становится проблема избранности жизненного пути, предназначенности к духовному подвигу. В повести «Полунощники», главная героиня – Клавдинька Степенева – богатая девушка из знатной купеческой семьи – отказывается от своего социального положения во имя служения Богу и людям. Писатель пытается проследить, как и благодаря чему происходит духовное становление, совершенствование Клавдии.

Повесть «Полунощники» уже привлекало внимание отдельных литературоведов, особенно в аспекте характеристики главных героев. И.П. Видуэская – исследователь творчества Н.С. Лескова – пишет: «Покидая не всегда выдержанных в таком правиле Памфелонов, Даниил и Зенонов, Лесков переходил к созданию новых современных героинь» [2: 73]. По мнению А.Н. Лескова, «Писателя сильнее, чем прежде, влекло рисовать плотски неотразимо красивую, духовно познавшую самую неопровержимую истину и свет, купеческую Клавдию или совсем обольстительную светски интеллигентную Лидию. Однако есть ли в них чарующая прелесть искренности, жизненной простоты гостомельской Насти, Катерины Измайловой, Доры и Анны Михайловны, Любови Анисимовны, Шибаенки и многих иных из прежних лесковских героинь. Не манекены ли это, книжно и надуманно говорящие с напетых автором пластинок?» [7: 39].

Как считает И.В. Столярова, в произведениях этого времени (80-х – 90-х гг.) снова возникают образы праведнически чистых людей, которые оказываются способными вопреки возобладавшими в обществе процессом деградации и распада, сохранить чистоту души и совершать духовные подвиги. С ней солидарен Л.П. Гроссман. Такие личности вызывают несравненно больше озлобления, ненависти и противодействия со стороны обывательского большинства, чем в прежние тихие и спокойные времена.

Н.С. Лесков изображает главную героиню повести «Полунощники» Клавдию в «двойном освещении». С точки зрения большинства окружающих людей, вся её деятельность не что иное, как вредная блажь, дурость, пустая фантазия. Мы узнаем о главной героине через характеристику Марьи Мартыновны, которая представляет Аичке Клавдиньку героиней отрицательной. На самом деле всё обстоит иначе. Читатель понимает, что истинными положительными качествами наделена именно Клавдия, хотя Марья Мартыновна (по аналогии с Домной Платоновной из рассказа «Воительница») пытается представить свои поступки с позиции праведности и благородства. (Перед нами типичное «Антижитие») Полемизируя с таким обывательским взглядом, автор обращает внимание читателей на то, что его героиня вершит свой путь без всякого душевного надрыва. Именно это свободно избранное ею жизненное назначение дарует ей возможность испытать завидное для остальных состояние счастья.

Создавая характер Клавдии, Н.С. Лесков обращается к житийной структуре, хотя назвать данное произведение житием в прямом смысле этого слова трудно. (Подобная ситуация в повести «Житие одной бабы»). «У Маргариты Степенёвой есть дочь Клавдия, молодая и прекрасная этакая девица, собой видная. … Воспитывалась она в иностранном училище для девиц женского пола вместе с одною немочкой и сделалась её заковычным другом, а у той был двоюродный брат, доктор Ферштет, он её и испортил», - рассказывает Марья Мартыновна [8: 48]. С этого момента начинается житие. Это завязка последующих событий. Немаловажное значение имеет факт, что читатель-слушатель не видит Клавдию, а воспринимает её только через отзыв постороннего человека. В тексте произведения присутствует только одна точка зрения. От этого восприятие становится однолинейным. Но это на первый взгляд. Подобным образом строились многие жития святых, в которых зачастую звучал только голос автора. В результате слушатели (первоначально жития святых были рассчитаны на слушателя, а не на читателя) вынуждены были воспринимать главного героя таким, каким представляет его рассказчик (автор).

В повести Н.С. Лескова нет традиционного для житийной структуры вступления с обилием цитат священного писания, рождения «святой» от благочестивых родителей, обширных риторических отступлений и т.д. Главное, на чем сосредоточено внимание – подвижническая жизнь, приемы изображения внутреннего мира героя: смирение, необыкновенная мудрость, прекрасное знание Евангелия.

Клавдия с юных лет получила прекрасное образование, изучала священное Писание, читала книги по богословию. Научилась «страху Божию» и усердной любви ко всем людям.

Небезынтересными представляются параллели с «Житием Евфросинии Суздальской» [4: 45], в котором подробно изложены правила поведения монахинь. Подвижница поучала сестер своих тому, что составляет похвалу черноризицы: обязанность соблюдать самый строгий пост, чтобы убить в себе «страсти телесные», плакать о своих грехах, чаще петь и молиться, иметь нелицемерную любовь друг к другу, послушание и смирение, кротость и молчание, юные должны молчать перед старшими, простые слушать премудрых, голос инокини должен быть умеренный и слова доброчестно, нельзя никого срамить, превозноситься, следует считать себя последним человеком, избегать украшений в одежде и т.д. Клавдия следует всем этим правилам, хотя и живёт «в миру». Главное в Клавдиньке – труженический подвиг, по которому определяется святость, призвание, без которого этот подвиг не мог бы быть совершен. «Призвание и труженический подвиг могут быть поняты как возможность и её осуществление: данное от Бога, его изволением возникшее в человеке, и достигнутое человеком как свободный отзыв на божественное изволение, на предоставленную возможность» [11: 649]. Как и святой агиографической литературы, Клавдия обнаруживала в своих интересах, пристрастиях и занятиях то удивительное единство, ту концентрированную направленность духовных устремлений, которые всё больше раскрывали её способности, дар. Это любовь к Богу, как бы предуказанная свыше.

Один из этапов этого пути – отношение к одежде. Марья Мартыновна рассказывает Аичке, что Клавдинька сделалась от всех своих семейных большая «скрытница» и всё Еванглие читала, а потом все наряды прочь и начала о бедных убиваться. Перестала она жить, «что начала не надевать на себя ни золота, ни дорогих нарядов». Сшила себе сама чёрное кашемировое платье и белые рукавички и воротнички, и сама их моет и гладит, и так англичанкою и ходит, а летом в светленьком ситце, а что ей мать подарит деньгами или шелковье, она сейчас пойдёт шелковье всё продаст и все деньги неизвестно кому отдаст» [8: 59]. Подобным образом поступают многие герои агиографической литературы: Евфросиния Полоцкая, Юлия Осорьгина, Евфросиния Суздальская и т.д. Особенно характерно такое поведение для Феодосия Печерского.

«Одежа же его бъ худа и сплатана. О семь же многашды родителема его нудящема и облещиеся въ одежю чисту и на игры с дътьми изыти. Онъ же о семь не послушааше ею, нъ паче изволи бытии яко единъ от убогыхъ» [5: 309]. Феодосий возлюбил «худость риз» и отказался принимать участие в детских играх, что свидетельствует о большей глубине сделанного им выбора, противопоставляющего его уже не только родителям, но и сверстникам, миру, всему, что может быть названо «здравым смыслом» применительно к некоему «среднему» бытовому уровню. Этот выбор даёт понять, что частный вопрос «худых риз» - важный знак некоей целостной позиции и соответствующего ей жизненного поведения, что эта позиция по своей сути аскетическая (не без элементов юродивости). Все это давало мужество быть верным своему выбору и отстаивать его даже в неблагоприятных условиях. Мать Феодосия, видя, что поведение и облик её сына не соответствуют определенной «норме», и будучи одержима социальными амбициями, пытается уговорами, мольбами, насилием изменить позицию сына. «Мати же его оставляше и, не виляше ему тако творити, моляше и пакы облачитися въ одежю свътьлу и тако исходити ему съвьрьстьникы своими на игры. Глаголаше бо ему, яко, тако ходя, укоризну себе и роду своему твориши … Оному о томь не послушающю ея» [5: 312]. К подобным уговорам прибегает и мать Клавдии, но ещё более видит в дочери упорства и «непослушания». Тема одежды так или иначе неоднократно возникает как в «Житии Феодосия Печерского так и в «Полунощниках».

Безрелигиозному сознанию, даже религиозному, но лишенному аскетического пафоса и равнодушного к тому, как строится человеком его отношение с вещью, весь «казус» одежды может показаться неумеренным преувеличением некоей элементарной бытовой ситуации. В самом деле, всё началось именно с одежды. Из-за неё возникла первая серьезная трещина в отношениях между героями и родителями, которые с «худыми ризами» не могли примириться никак. Они как раз и были той самой горячей точкой отношений между ними и детьми, которая всегда была перед глазами. Можно думать, что мать Клавдии, как и мать Феодосия, догадывались, предчувствовали, что за этой внешней «неблаголепностью» лежит что-то более важное и основоположное, но оно было дальше, глубже, потаённее, до поры скрыто от людей. Одежда была знаком, нарочито, с умыслом, в противовес «норме» эксплуатируемым как бы «назло». Вероятно, матери казалось, что она требует от Клавдии совсем немного, нормы, чтобы всё было, как у всех. Однако для Клавдии одежда тоже была знаком, но ещё и знамением.

Есть и другие аспекты этой темы. Один из важнейших среди них определяется старой мифопоэтической идеей о связи человека и Вселенной, микрокосма и макрокосма через некий единый план творения, объясняющий изоморфизм двух этих миров. Из этой общей идеи вытекает другая – о грани, отделяющей человека от Вселенной, о той сфере, в которой происходит их взаимодействие в положительном (контакты, обмен) и отрицательном (предохранение, защита, гарантия безопасности) планах. Главные «участники» этой промежуточной зоны, принадлежащие и миру и человеку – питье, еда, одежда. Основная функция питья и еды – поддерживать человека изнутри. Основная функция одежды – охранять его извне, окружая человека, его тело и тем самым обозначая место его в мире, выделяя его в нём. Русское языковое сознание придаёт одежде особую, исключительную значимость. Внутренняя форма слова связывает одежду – др. русск. одежа – с обозначением одного из самых основных космологических действий, евр. the – «ставить», «класть», «утверждать к бытию». Этот глагол имеет своими объектами мир, небо, солнце, месяц, звезды, человека, закон, имя, социальные установления. Одеть – значит поставить вокруг человека нечто, что и выделяет и охраняет его, знак, покров. Одежда и воплощает как раз это знаковое и охраняющее человека со всех сторон нечто, наиболее близкое к человеку, непосредственно облекающее его тело, плоть, почти неотъемлемое от человека. «Одёжа» обозначает материальную опору человека, подобно тому, как однокоренное «надёжа», обозначает опору духа, устремлённого в будущее. Одежда тоже может быть захвачена сферой духовного и усвоена ею, если она соотнесена с иными, более высокими смыслами [6: 49]. Есть «одежа свътьла и славьна» и «одежа худа и бъдьна». Первая – знак нормы, социального престижа, того, как надо, как полагается. Вторая – отсылает к «худым ризам» Иисуса Христа, к его отказу от социального престижного, к его смирению и «убожению», и именно эта «одежа худа» становится знаком духовного выбора, новой нравственности. Именно в силу этого примера главная героиня повести хочет носить убогую и худую одежду. Но и вне религиозной сферы отношение к одежде в русской жизни всегда оставалось очень существенным пробным камнем, позволявшим самоопределиться не только в «социальном», «культурном» пространствах, но, главное, в духовном, нравственном пространстве.

Тема одежды очень важна для характеристики главной героини, раскрывает такие её черты как упорство, целенаправленность, сочетание покорности и повиновения с верностью избранному пути. Всё это сближает Клавдию с образом монаха, в частности с Феодосием Печерским. Но в отличие от Феодосия, Клавдия не стремится в монастырь, она предпочитает жить в «миру». Клавдия – труженица, не отвергающая быт, не равнодушная к миру иному, но распространяющая духовность на дела мирские, христианизацию мирской жизни.

Будучи юной, Клавдия уже обнаружила в своих интересах, пристрастиях и занятиях то удивительное единство, ту концентрированную направленность духовных устремлений, которые все в большей и большей степени раскрывали её дар – формы и содержание этого дара. Это любовь к Богу.