Научная тетрадь

В.В. Леденёва

сверхтекст древнерусской литературы и современный медиатекст

Сверхтекст рассматривается как объединение, основанное на тематиче­ской, функциональной, ассоциативной близости текстов различных авто­ров и времени создания. «Человек слушающий» представляется как особый тип адресата, позволяющий говорить о близости сверхтекста древнерус­ской литературы и современныхмедиатекстов. Ключевые слова: древнерусская литература, литературный язык, медиа- текст, сверхтекст, СМИ, телевидение.

Supertext is regarded in the article as a unity based on the topical, functional, associative closeness of texts made by various authors and epochs. "Homo audiens" is represented as a special type of a recipient which allows to speak about the closeness between the supertext of the Old Russian literature and the modern media texts. Key words: Old Russian literature, literary language, media text, supertext, mass

media, television.

Седое, «серебряное» Средневековье; огненный, «железный» ХХ век, со вкусом «Пепси» — XXI. Разные эпохи, разные идеалы — разные сти­ли, разные тексты. И все же есть ряд заметных черт, позволивших так по­ставить вопрос: сверхтекст древнерусской литературы и медиатекст. Мы назовем не все сближающие эти феномены признаки, оставляя студентам поле для поиска других.

Возможность говорить о том, что между древнерусской литерату­рой и современным медиатекстом, под которым понимаются все тексты средств массовой информации, есть линии сближения, открывается пото­му, что феномен «человекслушающий» находится в центре сферы их влия­ния. Казалось бы, жаждущая свежей информации, знаний, воздействия на мысль и дух языковая личность (человек как творец и интерпретатор тек­стов) стоит у истоков создания и служит истинным адресатом произведе­ния любого времени, литературного направления, жанра (даже дневника!). текст, в котором, как в зеркале, читатель видит и автора, и время, — это специфическое отражение мира. «Нет ни одного текста, не порожденно­го коммуникативными намерениями субъекта речи и не отражающего в своей структуре ту или иную пространственно-временную позицию по от­ношению к сообщаемому»¹⁷⁰. Текст принадлежит определенной культуре, и это не вызывает сомнений.

Культуру раннего Средневековья именуют «слуховой» по причи­не безграмотности основного населения². Средневековый человек запо­минал услышанное, новое передавалось из уст в уста. Но во второй по­ловине ХХ в. именно повышение в жизни современного общества роли СМИ (устных и аудиовизуальных) указало на удивительное сходство этих сверхтекстов. Современный «средний человек» меньше читает, в его жиз­ни телевидение занимает главное место — как источник информации и средство культурного обогащения. Хотелось бы, чтобы этот источник был глубоким по содержанию.

Итак, первый общий признак сверхтекста древнерусской литературы и современного медиатектса «адресат — человек слушающий», но этот ад­ресат у современных СМИ многолик. Кто-то грамотен и активен, научил­ся сопоставлять альтернативные точки зрения. Кто-то плывет в медиапро- странстве, бездумно используя знакомый навигационный прибор — пульт, и автор медийных текстов должен учитывать фактор случайного «подклю­чения» части аудитории, о чем вряд ли задумывались творцы памятников древнерусской литературы. Один вопрос выдвинем как риторический: не является ли тот потребитель медиатекстов, который ищет лишь развлека­тельный (все возрастающий) фрагмент в их объеме, незнайкой в отноше­нии сверхтекста древнерусской литературы? Дважды незнайкой — под влиянием «хочу/не хочу» и по причине «не надо».

Другой, не менее важный признак сходства заключен в содержании ключевого понятия сверхтекст. Оно обозначает феномен сложной при­роды и предполагает поиск и установление адресатом (читателем, слу­шателем) связи между отдельными его составляющими как фрагмента­ми вербального пространства, которое отражает реальную или духовную жизнь. Это связь между конкретными произведениями на одну тему, об одном событии; исходным текстом и пародией/пародиями на него; тек­стом на языке-источнике и текстами-переводами; произведениями одно­го автора; текстами разных авторов одного идейно-художественного на­правления; произведениями различных эпох с общим героем, каким мо­жет оказаться, например, Афанасий Никитин или Иосиф Сталин. Так, дата 1380 (Куликовской битвы) принадлежит не только древнерусским текстам, но и современному медиатексту. И тут есть связь, и она очевидна. Одна­ко можно рассмотреть и внутренние связи, закономерности организации обоих типов сверхтекста. Они также оказываются не столь различными, как это можно было бы предположить.

Сверхтекст древнерусской литературы организован различными факторами. Отнесем к ним, например, центральный для менталитета но­сителя русского языка в представлении о том периоде жанр летопи­си, который был информативно ценным при отражении жизни текущей и для сохранения преданий о былом (см. «Повесть временных лет»), и следовательно — ведущим в трансляции через года и века идеи един­ства, законности, вывода об обязательности уроков истории. Сам факт бытования произведений этого жанра указывает на наличие сверхтек­ста, главной задачей авторов которого (известных и неизвестных) была фиксация того, чему они, летописцы, были свидетелями, о чем слыша­ли. Летопись требовала повторения фрагментов при переписывании в новый список, свод, следовательно, являлась сверхтекстом, потому что повторение любого элемента (имени собственного, даты, фонетическо­го «аккорда», синтаксической конструкции, тропа, образа и т.д.) — мощ­ный рычаг внутритекстовой и межтекстовой связи. Идея списка как мо­тивированного историческими условиями, оправданного, значимого повтора была до книгопечатания продуктивной, но не утратила, транс­формировавшись, актуальности (ср.: современный прием перепечатки в СМИ со ссылкой на какое-либо информационное агентство; путевые за­метки, наброски журналиста и готовый очерк; новостная и аналитиче­ская программа на телевидении; версия для печати и Интернет-версия издания; наличие бегущей строки, дублирующей содержание выступле­ния телеведущего, диктора, и т.д.).

Сверхтекст древнерусской литературы опирается на единство кон­цептуального плана с центром «БОГ», а следовательно — на наличие ду­ховно-религиозной, нравоучительной составляющей в жанрах литера­турного языка книжно-славянского типа (переводная и оригинальная ли­тература: жития святых, поучение, послание, слово, хожение и др.), что отражают такие единицы, как благо, истина, вера, любовь (см.: «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, «Слово на антипасху», «Сло­во на вербницу», «Слово на вознесение» Кирилла туровского и т.д.). Не ос­тавляет сомнений сверхтекстовая близость и произведений народно-ли­тературного типа литературного языка того времени (светская литера­тура: воинская повесть, повествовательные, исторические сочинения), которая проявилась в доминанте гордости за Землю Русскую, в характе­ре оценок, проступающих в описании событий, что привело даже к рож­дению уникальных произведений «Слова о полку Игореве» и «Задонщи- ны» (или «Слова Софония рязанца»), созданной после Куликовской битвы, примерно в 80-е годы XIV в. и дошедшей в списках XV, XVI, XVII вв. Пере­данные в этих памятниках события, как, впрочем, и упомянутые в эписто­лярных посланиях факты (см. переписку Ивана Грозного с Андреем Курб­ским), и ныне инициируют поиски артефактов, следов и свидетельств бы­лого, что отражается в популярных телепроектах.

Сверхтекст древнерусской литературы поддерживается консолиди­рующей функцией делового языка (см. памятники: «Русская правда»; «Со­борное уложение 1649 года», принятое при царе Алексее Михайловиче), которая ныне принадлежит языку литературному, в Российской Федера­ции — государственному. СМИ же способствуют трансляции его норм, де­монстрируя их кодифицированную базу, с одной стороны, а с другой сто­роны — дают толчок развитию новых вариантов нормы (прежде всего ор­фоэпической).

При взгляде на сверхтекст древнерусской литературы как на «ряд от­меченных направленной ассоциативно-смысловой общностью (в сферах автора, кода, контекста или адресата) автономных словесных текстов»¹⁷¹, оказывается возможным (и не требует особой аргументации) подведе­ние современного медиатекста под понятие сверхтекст. Пространство СМИ, действительно, пронизано и «сшито» повторением имен как собы­тий (Кармадонское ущелье, Борис Ельцин, Артем Боровик) и именами со­бытий (Ванкувер 2010, Сочи 2014, выборы президента Украины). Оно вы­двигает актуалемы (термин Н.В. Черниковой¹⁷²) — актуальные концепты (бизнес, кризис, гуманность, Россия и т.д.), транслируя и/или корректируя их содержание в проекции «на сегодня». Предлагает оценку прошедше­го и прогнозы, в различных своих точках по-разному или сходно интер­претируя факты, например, согласно некоей единой установке (политика канала, направление печатных СМИ как рупора какой-либо партии, груп­пы или оппозиции, профсоюзного движения и т. д.). Газета, журнал, теле­проект, телеканал — несомненные сверхтекстовые фрагменты медиатек- ста в целом.

И еще раз повторим: важно иметь в виду, что сверхтекст создается также на основе «памяти живого поэтического слова», по Н.А. Фатеевой, а потому поэтическое слово древнерусской литературы может и должно послужить толчком к созданию, основой (сюжет, герой, проблема) текста СМИ, ключом к его образности. Это несложный вывод из всего сказанно­го. И перспектива развития многих жанров медиатекста.

Список литературы

Вендина Т.И. Средневековый человек в зеркале старославянского языка. М.,

2002.

Золотова Г.А., Онипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.

М. Ю. Люстров

древняя русь в современном скандинавском кинематографе

В статье анализируется новейший датско-американский художественный фильм, повествующий о возникновении государства Русь. Концепция режис­сера оказывается созвучной аналогичным рассуждениям скандинавских ав­торов XVII-XVIII вв. Таким образом, картина может рассматриваться как последняя реплика в старинном русско-скандинавском споре о роли варягов

в истории Древней Руси. Ключевые слова: Сага о викингах, Древняя Русь, шведская историография XVIII

в., кино, варяги.

The article analyses the latest Danish-American feature film about the emerging of the state of Rus. The director's concept is close to the Scandinavian authors of the 17^th—18^th centuries. Thus, the picture can be regarded as the latest say in the continuing Russian-Scandinavian argument about the role the vikings played in

the history of Russia.

Keywords: Saga of vikings, Old Russia, Swedish historians of the 18^th century, cinema,

Varangians.

На современном шведском телевидении существует «Культурный ка­нал». По замыслу организаторов, он предназначен для интеллектуально­го скандинавского зрителя и транслирует передачи, посвященные литера­туре, культуре, науке и истории. Значительное количество программ этого канала рассказывает о России: зписываются беседы с ведущими мировы­ми и российскими учеными-историками, культурологами и литературове­дами, демонстрируются советские и российские кинофильмы. Единолич­ным лидером показа является «Андрей Рублев» А.Тарковского. Между тем в мировом прокате появляются и скандинавские художественные филь­мы, повествующие о Древней Руси и о русско-скандинавской истории. Ос­тавим в стороне разговор о художественной ценности такого рода произ­ведений; рассмотрим их как элемент многовековой русско-скандинавской полемики «о началах» и укажем на один весьма показательный пример.

В 2008 г. на экраны вышел датско-американский художественный фильм под названием «Сага о викингах» («A Viking Saga. Son of Thor»). Его полуграмотный анонс выглядит следующим образом: «История о жизни Хельги, сына Тора. Став свидетелем гибели своих родителей и разрушения родной деревни, ему удается убежать (sic!) к своему дяде, который прини­мает и воспитывает его, как собственного сына. Возмужав, Xельги решает вернуться на родину и отомстить тем, кто ответственен за гибель его ро­дителей». От себя добавим, что преступников было двое и что одному из них малолетний Xельги отсек палец. Через какое-то время главный герой и его дядя отправляются торговать на Восток и по изуродованной руке одного из правителей тамошней земли узнают убийц. В сражении погиба­ют дядя и преступники, а герой, единственный выживший из названных персонажей, становится правителем той земли. В финале утверждается, что таким образом возникло государство Русь.

Довольно скоро становится понятно, что обладающий способностью предвидеть будущее Xельги — не кто иной, как Олег Вещий. Воспитавше­го его дядю зовут Рюриком, а сына главного героя, о рождении которо­го зритель узнает в самом конце, — Игорем. Преступников же зовут со­ответственно, Аскольд и Дир. В таком случае находят объяснение некото­рые детали повествования, например, купеческое происхождение Олега и Рюрика. Другие детали (по всей видимости, важные для режиссера) тол­ковать очень сложно. Например, положительные и отрицательные герои- викинги отличаются друг от друга внешне. Признаком викинга-злодея, как правило, становится разбойничья борода, в то время как мудрые и добро­детельные купцы-викинги тщательно выбриты. Никакими комментариями это обстоятельство не объясняется. Местные жители в фильме не появля­ются, и об их внешности зритель не знает ничего. Складывается впечатле­ние, что в представлении режиссера «освоение» скандинавами Руси иден­тично заселению норвежцами Исландии.

Режиссер картины М.Моуял предлагает собственную трактовку собы­тий, которая оказывается традиционной и «скандинавской». Близкие суж­дения обнаруживаются не только в хорошо известных в науке специаль­ных трудах скандинавских ученых XVII-XVIII вв. (П. Петрея, Ю.Видекинда), но и в предисловиях и в комментариях к изданиям исландских саг. Xоро- шо известно, что в Дании древнескандинавские тексты издавались в 30-х годах XVII в. при деятельном участии ученого антиквария О.Ворма. В Шве­ции же исландские саги и комментарии к ним начали выходить в 60-х годах XVII в., и эту работу возглавил знаменитый О.Верелий. Последним из швед­ских изданий является «Сага об Ингваре Видтфарне и его сыне Свене»¹⁷³. В предисловии к этой книге содержатся достаточно пространные рассу­ждения о русско-шведской истории. Естественным образом автор преди­словия Н.Р.Брокман останавливается на деятельности шведов на востоке (например, «... варенги задолго до их прибытия на Русь построили Новго­род», а во времена князя Игоря, или Ингваря Рюрриксона «Премьер-ми­нистра России звали Асмунд и высочайшего военачальника Свенальд, что также свидетельствует о Варегинском или Северном происхождении этих Чиновников»¹⁷⁴). Говоря о древней русско-скандинавской истории, Брокман привлекает самые разнообразные источники: труды Адама Бременского, Саксона Грамматика, французские анналы, шведские саги и древнерусские летописи. О русских летописях и летописцах шведский исследователь го­ворит, что «профессор Миллер в Петербурге взял из труда этого [русско­го ] автора более подробное извлечение, чем имелось раньше» (имеется в виду публикации Г.Ф.Миллера в «Sammlung russischer Geschichte», 1733— 1736), и что необходим «полный и надежный перевод всей хроники Несто­ра». Рассуждая о «наших сагах», Брокман отмечает: они могут рассказать «о Холмгорде и Гардарике и о содружестве Северного Народа с этими Го­сударствами, так что можно согласиться с этой хроникой, что она ими, а они ей могут замечательно объясняться и проясняться»¹⁷⁵.

Известно, что в XVIII в. шведские издания саг были известны в России и довольно активно переводились на русский язык. В число русских пере­водов входит и «Повествование о странствующем Ингеваре и его сыне с старого исляндского языка переведенное; Исследование по поводу сего повествования древности рунических на камнях начертаний; С предисло­вием, служащим к удостоверению точности как сего повествования, так и протчих прежде известных. Все сие издано в печать для поправления се­верной истории и языка». Пересказывая предисловие Брокмана, русский переводчик не опускает фрагменты, посвященные участию скандинавов в жизни Древней Руси: «. можно, говорит он, видеть некоторые малые по­воды о властвовании Шведов в России. Ибо де во всех почти повестях, со­бранными купно с Саксовыми описаниями одним весьма славным нашего времени автором упоминается о северных богатырях и их подвигах в сем государстве; к тому же издатель, ссылаясь на французскую историю, гово­рит, что Шведы еще и при вступлении Рюрикове в России будучи в весьма большем у Россиян почтении были Российским Ханом, яко послом, пре­провождаемы до Царя Града с прозьбою к Греческому Императору, чтоб он их принял в свое покровительство и благоволение»³. Переводя рассу­ждения Брокмана о скандинавских именах русских начальников, автор от­мечает: «Из чего всего издатель заключает, что варяги в тогдашнее время были ни что иное, как Шведы, с коими Российские князья имели наивели­чайшие союзы и сношении, как по притчине Княжеских бракосочетаний с варяжскими Принцессами, так и в разсуждении воинских обстоятельств и неспокойств тогдашняго времени»⁴.

Отдельные суждения о шведском доминировании в Древней Руси за­фиксированы русским переводчиком в книге «История Швеции», написан­ной сторонником идеи шведского происхождения Рюрика знаменитым шведским историком и поэтом О.Далином (в русском переводе — «Выпис­ки касательно России вторый том Далиновой Истории Государства Швед­ского»): «Финны во время Королей Ингвара и трет Амунда должны были признать над собою Шведское или Xолмгердское державство, что было почти одно и то же», или «Гаральд с Рагвалдом, Шведским вельможею, по­шел весною ко Xолмгердскому Двору, который тогда весь был Шведский»¹⁷⁶. Скандинавские сочинения, содержащие подобные утверждения, перево­дились, но в XVIII в. не издавались (полный русский перевод книги Далина был издан лишь в начале XIX в.).

Кроме научных трудов скандинавских авторов, настаивавших на ре­шающей роли шведов и датчан в создании государства Русь и их актив­ном участии в его жизни, в России XVIII в. появлялись переводы фрагмен­тов исландских саг, содержащих рассказы об унизительных поражениях русских. так, в «Повести Герварской, или О походах» (перевод знаменитой «Hervarar saga») рассказывается о правившем в «Царстве Горде» Руалуге- ре, который отдал своего сына на воспитание «злонравному и свирепому» братоубийце Гейдрекеру. Находясь в гостях у «царя Руалугера», Гейдрекер тяжело ранил воспитанника, обратил в бегство «русского царя людей», по­сле чего «в Царстве Гордском или Гардарикском, везде разъезжая, грабил» и согласился на мир лишь после того, как получил в жены царскую дочь, «землю Венден и великое множество золота и драгоценных вещей»¹⁷⁷.

Примечательно, что в тех же переводах саг содержатся полемические ответы российской стороны скандинавским и немецким «норманистам». На­помним, что среди скандинавских текстов, привлекших внимание русского переводчика, был и знаменитый «Круг земной» Снорри Стурлусона. В сво­ем переводе русский автор касается историй конунгов Олофа трюгвасона, Олофа Святого, Магнуса Доброго и Гаральда Сурового Правителя и, по соб­ственному признанию, переводит все, имеющее отношение к истории Руси. Кажется, при выборе материала переводчик пользуется оглавлением швед­ского издания 1697 г. и останавливается на тех главах «Круга Земного», в ко­торых названия Гардарике-Русь или Xолмгорд—Новгород фигурируют в са­мом их названии. Русского переводчика интересуют разделы: «Об отъезде Олофа тругвасона из Гардариции»; «О путешествии Короля Олофа в Голм- гордию»; «О путешествии Магнуса Олофсона из Гардариции». Лишь два по­следних фрагмента перевода озаглавлены: «Из повести Короля Гаралда Гор- дродеса» и «О чудотворной помощи Короля Св. Олофа варягам».

В русском переводе эти главы расположены в том порядке, в котором они следуют в оригинале, и, как кажется, в каждом последующем фраг­менте количество русского материала сокращается. так, в первых двух гла­вах в центре внимания переводчика — обстоятельства пребывания Оло- фа Трюгвассона и Олофа Святого на Руси; затем следуют две главы, пове­ствующие об истории конунгов Магнуса и Гаральда после их возвращения из Руси. При этом посещение восточной страны в этих фрагментах толь­ко отмечается, а сведения о путешествии почерпнуты из песен скальдов. Сами песни не приводятся, хотя намерение перевести их на русский язык у переводчика, по всей видимости, было: «Что Гаралд был в Гардариции и препроводил некоторое время при дворе Царя Ярослава, о том повеству­ет в песне своей стихотворец Белверкер тако» — далее в русском тексте следует лакуна. В последнем переведенном и озаглавленном фрагменте, «Из повести Короля Гокана Скулдербред», о Руси, вопреки заявленному намерению переводчика, не сказано ни слова. Исходя из отмеченной тен­денции, можно предположить, что автор быстро исчерпал «русский» ма­териал и закончил свой перевод совсем не «русской», а лишь приглянув­шейся ему «батальной» главой (на дефицит русского материала указыва­ет характерная приписка переводчика: из «Круга земного» выписано все, «которое бы сколько-нибудь касалось до России»). Напомним, что в этой главе рассказывается о подвиге горстки скандинавов, сумевших малыми силами захватить укрепленный лагерь язычников и обратить в бегство их многочисленное войско. Само это повествование кажется деловитым и не живописным, однако вполне «кинематографичным». После беглого описа­ния крепости язычников следует рассказ о двух неудачных приступах гре­ков, «франков и флемингов», о сомнении императора, не желающего бро­сать в бой свой лучший отряд, и о безоговорочном успехе варягов.

Как представляется, существуют различные объяснения появления в русском переводе указанного фрагмента. Возможно, русский переводчик увидел в этом тексте черты древнерусской воинской повести и, внеся не­обходимую правку, окончательно уподобил ее произведению знакомого жанра. В самом деле, если в скандинавском источнике говорится, что сле­пой вождь язычников увидел во главе варяжского войска всадника на бе­лом коне, то в русском переводе — что «прежде сражения идолопоклон­никами было примечено, что некто был со стороны варяг в белом одея­нии и готовился ими предводительствовать»¹⁷⁸. Но скорее, этот фрагмент, в представлении переводчика, имел отношение к истории России, а варяга­ми на службе византийского императора были славяне. Фрагмент, естест­венно, не связан напрямую с русско-скандинавской полемикой о проис­хождении древнерусского государства. Больше того, русский переводчик предпринимает попытку «присвоить» чужую историю, поскольку о Руси здесь не говорится ни слова. Однако этот фрагмент является репликой в русско-скандинавском споре о начале русской истории и позволяет уви­деть методы «защищающейся» стороны.

Между тем, в «Саге о викингах» о национальной принадлежности ос­новавших Русь варягах не говорится ничего. Ими могут быть как шведы, так и датчане. В XVIII в., в эпоху продолжавшегося шведско-датского со­перничества, это обстоятельство оказывалось важным и принципиаль­ным. Напомним, что само издание исландских саг в Дании и Швеции было результатом их «борьбы за прошлое». Отметим в этой связи, что в качестве исторического источника шведский издатель «Саги об Ингваре Видтфар- не и его сыне Свене» использует не только русскую летопись, но и жиз­неописание князя Александра Невского (вероятно, ученый швед имеет в виду рассказ, помещенный Г.Ф.Миллером в том же «Sammlung Russischer Geschichte», 1734). В одном из комментариев к 9 главе саги Брокман рас­сказывает, что русские сражались против «войск римлян и Лифляндского магистра на реке Неве в 1241 (sic!) году» и что «римлянами, которые выну­ждены были уступить мужеству русского Александра», могли быть датча­не. Однако, по мнению шведского автора, кроме этой «давно забытой не­удачи», известно множество успешных военных походов в эти земли «как из Дании, так и из Швеции».

В настоящее время, в отличие от XVIII в., предложенная трактовка со­бытий древнерусской истории не встретила никакого противодействия. Судя по откликам, наша зрительская аудитория узнала хрестоматийный сюжет, но к режиссерской идее отнеслась иронически, хотя и не без неко­торой обиды. Сам выход картины в российский прокат объясняется ско­рее равнодушием к этой теме, нежели особым к ней интересом. В отличие от того же XVIII в., когда знаменитая «Dissertatio de Varagis» Г.З.Байера была переведена, издана и вызвала бурную полемику.