Диалектика революции и контрреволюции

Революцию не следует рассматривать как исключительно акт разрушения, аномалию, болезненный припадок, реактив разложения, конец старого, его рассыпающуюся дряхлость. Да, это болезненный кризис в жизни народов, но потребность обновления все же определяет его основное содержание. Она лежит в основе возникновения всякой революции, столкновения социальных сил, которые движут ею, а также целей, которые революционное общество должно, так или иначе, решить. Каковы бы ни были превратности Великой Русской революции, она вывела страну на путь обновления. Направленность же этого обновления — вопрос другой. Революция, безусловно, способ снятия проблем, связанных с усложнением социальной ткани в сторону упрощения. Она насильственно «оголила» и провела кровавое очищение затянутых «жиром благополучия» духовных и государственных основ России, стала своеобразными «апокалиптическими весами» традиционного русского общества, идущего по пути модернизации и парадоксально нашедшего свою гибель на взлете.

Процесс революции есть, прежде всего, процесс дезорганизации государства и общества. Она начинается тогда, когда насилие оказывается так или иначе лишено открытого или искусственно созданного пространства и начинает неизмеримо буйствовать внутри социально стреноженного человека. В этом смысле революция, по Булдакову — всего лишь извержение первозданной депрограммированности человека, который не обрел способности к достойному самовыражению⁴⁸². По степени продвинутости этого процесса различаются три основных этапа. На первом этапе расстройство государственной жизни преодолевается самой государственной организацией. Второй, более углубленный этап, определяется тем, что дезорганизаторский процесс поражает саму организацию, а преодоление этого процесса производится уже не ею, но силами в ней выросшими и оформившимися. Здесь старый строй уже не восстановить, но новый устанавливается на основе преемственности с его значимыми факторами. На третьем этапе расстройство государственной жизни, организационные связи старого строя распадаются настолько, что восстановление возможно только из продуктов распада, которые образуют соответствующую им новую организованность. В этих условиях власть способна только имитировать свое присутствие, господином положения начинает чувствовать себя толпа, а страна неуклонно скатывается в абсолютно неуправляемый Хаос.

Возможно ли сдержать этот процесс «углубления» революции, когда деструктивные, разрушительные начала в ней становятся абсолютно доминирующими по сравнению с началами обновления? Имеются ли силы внутри революционного процесса, способные это сделать?

Категорически отрицал саму возможность влияния на ход революции император Наполеон, который, находясь уже в ссылке, заметил, что «революцию нельзя ни начать, ни остановить»⁴⁸³. Вместе с тем, как только конвент набрался храбрости, с Робеспьером было покончено, а сам Бонапарт, согласно бессмертному уподоблению Барбье в его «Ямбах», сумел в надлежащий момент вскочить на коня, оседлать Францию и затем ездил на этом взнузданном коне до тех пор, по всем закоулкам Европы, пока конь до конца не изъездился и не упал от полного истощения сил³⁹. Подобных взглядов придерживались М. И. Скобелев⁴⁸⁴, И. Л. Солоневич⁴⁸⁵, американский историк русской революции Р. Даниэлс⁴⁸⁶ и др. Свои оригинальные мысли у Булдакова: «Единственный способ умиротворить стихию — дать ей выдохнуться. Звучит цинично, но так и было. Во Французской революции случилось то же самое. Это общая социально-психологическая проблема, а не вопрос о принципиальном сходстве двух революций. В конечном счете российская историческая власть выиграла оттого, что маргиналы и диссипанты обескровили друг друга»⁴⁸⁷. Получается, что, говоря словами, которые Оскар Уайльд вложил в уста китайского мудреца, нельзя управлять человеческим родом, можно лишь оставить его в покое⁴⁸⁸. Диаметрально противоположных взглядов придерживался Г. В. Плеханов, подавляющее большинство русского генералитета времен Первой мировой войны и революции⁴⁸⁹, а Г. П. Федотов в контрреволюции видел один из шансов России⁴⁹⁰.

Генерал Н. Н. Головин рассмотрел обозначенную нами проблему в несколько ином ракурсе, видя в «контрреволюции» одну из сторон диалектически развивающегося процесса революции. Каждая революция, по его мнению, даже такая, которая приводит к освобождению народов, в своей основе построена на насилии. Она начинается с актов разрушения и, следуя законам социальной психологии, по мере своего развития становится все более и более разрушительной силой. Разбушевавшаяся стихия разрушения может быть остановлена только силой. Эта сила и создается контрреволюционным движением. Если революционный процесс останавливается контрреволюцией раньше, чем он разрушил омертвевшие ткани старого режима, — то контрреволюция легко превращается в реставрацию. Если же революционный процесс останавливается контрреволюционными силами после того, как эти омертвевшие ткани разрушены, но разрушительный процесс не затронул еще живые ткани государственного организма, то революция приобретает творческий характер. На расчищенном пронесшейся бурей поле творческие силы народа создают новые формы политической и социальной жизни. Такой и была Французская революция XVIII в., завоевания которой были закреплены контрреволюцией, имевшей во главе генерала Бонапарта. Наконец, если контрреволюционный процесс не в состоянии остановить разрушительные силы революции на надлежащей границе, революция становится регрессивной и разрушает производительные силы государства и народа⁴⁹¹.

Следует особо подчеркнуть, что нет никаких достаточных и убедительных научных оснований связывать «революцию» с прогрессом, а «контрреволюцию» — с представлениями о регрессе. Знаменательные слова по данному поводу был сказаны В. Д. Набоковым на Московском государственном совещании: «Не та контрреволюция страшна, которая зреет в скрытых заговорах и выходит на улицу с оружием в руках. Страшна та контрреволюция, которая, под влиянием происходящих кругом ужасов, начинает зреть в наших сердцах и умах… Борьба с ней не есть борьба словами, как бы громки и сильны они ни были. С ней нельзя бороться железом и кровью. С ней можно бороться единым разумным государственным творчеством власти… Нам хотелось бы, чтобы был найден вновь тот общий язык, который связывает, а не разъединяет, те слова, которые… должны звучать как голос всей нации…»⁴⁹².

Противостоящее революции контрреволюционное движение представляет собой чрезвычайно сложный комплекс, в состав которого входят и реставрационные вожделения, и национализм, протестующий против разрушения государства, и, наконец, демократические силы, которые хотя и участвовали в начале революции в разрушении стеснявшего социальный прогресс старого режима, но стремятся остановить революционный процесс на уровне, представляющем благоприятные условия для развития их политических и социальных идеалов. Силы, входящие в состав контрреволюционного движения столь многоразличны, что часто идеей, объединяющей это движение, служит не общая политическая идея (например, какой-либо общий политический или социальный идеал), а только идея негативного характера, а именно, борьба против разрушительных сил революции. В этом случае строение контрреволюционного движения становится особенно сложным. Отсутствие общей объединяющей политической или социальной идеи приводит к тому, что внутри самого контрреволюционного движения возникают разлагающие его процессы⁴⁹³.

Основу контрреволюционного движения в Великой Русской революции составлял офицерский корпус, к которому позднее присоединились казачество и юнкера. Все остальные сословия в нем были представлены слабо. Либеральные и умеренно-социалистические круги скорее препятствовали, чем способствовали развитию контрреволюционного движения. Более всего это утверждение относится к революционной демократии», которая понятие «контрреволюции» неразрывно сочетала с реставрацией, а потому боялась всякой контрреволюционной силы и считала себя ближе к большевикам, чем к соседям справа. Все это способствовало тому, что движение лишилось политического руководства и его действительными руководителями и вождями были исключительно военачальники. Неудача корниловского выступления обозначила первые трещины в составе контрреволюционных сил.

Идейными истоками русского контрреволюционного движения следует считать патриотизм и создание сильной национальной власти, которая спасет Россию. Утверждать же о наличии в нем реставрационных вожделений достаточно веских оснований нет, ибо с отречением Николая II российский абсолютизм уже прошел свою «точку невозврата». С приходом к власти большевиков контрреволюционное движение превращается в противобольшевистское движение, и этот термин точно обозначает ту негативную политическую и социальную идею, которая объединяет все последующее течение русской контрреволюции.

Отсутствие каких-либо серьезно противодействующих сил в первоначальный период революции является наиболее характерной особенностью Русской революции. Это же отсутствие обуславливает и особенности русского контрреволюционного движения: старый режим был настолько психологически подорван, что зарождение контрреволюционного движения не могло произойти во имя каких-либо контрреволюционных идей. Подготовка русской армии к наступлению и формирование отборных частей не могло не отразиться на состоянии реставрационных сил. Это было не что иное, как самозарождение этой действующей силы, когда сам организм армии вырабатывал в себе противоядие против отравления революционным ядом, хотя контрреволюционное значение этих формирований оставалось скрытым от большинства участников. Провал наступления привел к частичному перелому в настроении масс, стал временной остановкой в его революционизировании. Такое затишье могло быть и началом более длительного успокоения, и затишьем перед новой вспышкой бури. Первой вспышкой контрреволюционного движения стало выступление генерала Корнилова, которое оказалось неудачным. Следовательно, можно заключить, что наиболее благоприятным временем для решительных действий русской контрреволюции следует признать промежуток между провалом наступления русской армии, неудачей июльского мятежа в Петрограде и до корниловского выступления, когда была налицо депрессия революционных настроений и подъем контрреволюционных. Неудача же корниловского движения превратила российское реалии в свою противоположность: она вызвала депрессию в контрреволюционном лагере и новый высокий подъем революционной волны.

В 1917 г. на российскую людскую массу, привыкшую воспринимать лишь ограниченный объем импульсов привычного — теперь разрушенного — информационного поля, обрушился неупорядоченный взаимоперехлестывающийся поток доктринально препарированной информации, несущей на себе явственный отпечаток качественно иной, т. е. «чужой» культуры⁴⁹⁴. Способом выражения возникшего на этой основе стресса могло стать и стало революционное насилие. У. Розенберг охарактеризовал ситуацию 1917 г., хотя и парадоксально, но точно: «трагедия соревнующихся невозможностей», любой выход из которой не сулил ничего хорошего. По его мнению, противостоящие друг другу тогдашние устремления озлобленных, безнадежно надеющихся и еще больше отчаявшихся людей невозможно было примирить без насилия сверху⁴⁹⁵.

Логика здравого смысла подсказывала, что, если добро и зло на глазах как бы менялись местами, формируясь в мутный сгусток нечисти и абсурда, если насилие воспринималось как единственное орудие высшего идеала, то человеку в целях самосохранения было бесполезно надеяться на собственный разум. Оставалось уповать только на отрезвляющий удар государственности. Сила этого удара должна была быть на порядок выше силы революционного насилия, быть такой, чтобы быть понятой всеми. Люди циничные, но прагматичные, уже весной 1917 г. советовали Временному правительству: «арестуйте немедленно Ленина и Троцкого и еще пару нахамкисов и повесьте на фонарях Дворцовой площади, налево — Ленина с «товарищами», направо — царских министров!... Население будет в восторге… Вот это власть! Твердая и революционная»⁴⁹⁶. Но беда была в том, что люди, оказавшиеся в псевдополитическом пространстве между ненавистным самодержавием и вожделенным «самодержавием народа» не могли не быть поражены властебоязнью: они словно ждали, что власть сама по себе станет сильной. Но утопии, благодаря которым движется мир, действенны только тогда, когда они резонируют с вздыбленной традицией и всеобщим нежеланием возвращения к старому. В силу данных обстоятельств, они функциональны лишь на половину — именно в связи с этим массы склонны разрушать своих идолов и искать совершенно других вождей⁴⁹⁷. Необходима была «хирургическая операция» по обузданию всех политиков. М. А. Волошин 26 августа 1917 г. писал И. Г. Эренбургу по этому поводу: «Российский бедлам нуждается в опытном дирижере и церемониймейстере»⁴⁹⁸.

Состояние дезорганизаторских угроз государственности является важнейшим обстоятельством и условием принятия необходимых мер, препятствующих «углублению» революции. К числу таковых, на наш взгляд, следует отнести:

• 
  быстрое создание сильной национальной власти, пользующейся авторитетом у масс и верой, что эта власть обладает реальной силой. Не искать наиболее прогрессивные формы демократии, а, учитывая политическую незрелость русских народных масс, использовать более понятные и примитивные формы народовластия, не исключая при острой необходимости введения и диктатуры с военным диктатором во главе⁴⁹⁹;
  
• 
  чтобы внушить народным массам веру в то, что власть способна осуществить их чаяния, пробужденные падением старого режима, и осуществляет идеи, соответствующие желаниям этих масс, незамедлительно решить в их интересах ключевые вопросы революции — аграрный вопрос и вопрос о войне и мире;
  
• 
  в кратчайшие сроки создать правовое поле деятельности власти, издать законы, понятные массам, вплоть до чрезвычайных, и обеспечить их настойчивое и решительно проведение, не останавливаясь перед использованием крайних форм насилия, ибо других инструментов в борьбе с насилием не существует. В принятии для воюющей страны программы Л. Г. Корнилова, озвученной А. М. Калединым на Государственном Совещании, не было ничего необычного: такие меры надо было осуществлять незамедлительно, не раздражая массы велеречивыми пустопорожними декларациями;
  
• 
  «заморозить» старые неформальные связи между «борцами за свободу» различной политической ориентацией, принять предельно жесткие меры, вплоть до смертной казни к тем политикам, которые во время войны занимались антигосударственной деятельностью и педалировали революционное насилие масс;
  
• 
  памятуя, что революции начинаются в столицах и только потом распространяются на периферию, навести в столицах и других крупных городах должный порядок;
  
• 
  образовать в руках верховной государственной власти достаточную физическую силу для противодействия антигосударственным стремлениям. Такой силой в условиях участия России в Первой мировой войне могла быть только действующая армия. Быть реальной силой, а не казаться ею, власть могла, только оперевшись на действующую армию, но и развал этой силы могла остановить исключительно власть. В качестве первоочередных, самых неотложных мер следовало добиться сохранения воинской дисциплины и боеспособности Вооруженных Сил, изъяв из них без излишнего подчеркивания и не делая это изъятие программным безусловно вредный, разлагающий элемент.
  
• 
  заручиться на определенных условиях, не унижающих достоинство России, поддержкой союзников.
  

Таким образом, сложность, нелинейность, случайность и необратимость в общественной сфере реализуют себя через человеческую свободу. Политика в этом смысле будучи сообразна с внутренним строем и пружинами социальной и духовной жизни, действуя в границах универсальной (общеобязательной) нормы, выступает вместе с тем как инновационный процесс творения новых властных статутов и шире — производства новых отношений в целом. Такая установка означает, следовательно, опору не только на отечественную традицию, но и разомкнутость на будущее.

В наши дни требуется особо внимательное отношение к проблеме осознания национально-государственных интересов. Для России сегодня они не сводятся только к непосредственно связанным с задачами выхода страны из кризиса, но, прежде всего, выражают себя в тех, которые определяют ее перспективы — и в плане внутреннего домоустроения, и с точки зрения ее места в мировом сообществе. Вряд ли подавляющее большинство россиян с воодушевлением воспримут такую целевую установку Г. Шпета на будущее России: «Россия должна отказаться от мировой политики, перейти на роль второстепенного или даже третьестепенного государства, заняться внутренним устроением и культурой, культурой, культурой, тогда она не погибнет вовсе, даст новых людей и новый «патриотизм». Если Россия не смирится с этим, она будет стерта с лица земли. Всякий иной патриотизм я считаю теперь ложным»⁵⁰⁰. Все это требует отказа и от идеологии плоской вестернизации, и от примитивно понимаемого почвенничества.

Революция живет в истории не только как прошлый катаклизм, но и как живой миф, под который подстраивается сознание современников. Каждое поколение вольных или невольных «наследников Октября» выбирает из него то, что могло принять, разглядеть, освоить в силу своих качеств, способностей и давления исторической памяти. Теперь мы знаем (хочется надеяться!), что вопреки авторитетному мнению, человечество очень часто ставит себе такие задачи, которые оно не в состоянии решить, расплачиваясь за это морем крови невинных людей, их бесконечными муками и страданиями. Мысль, свободная от законов, пространства и времени, парит в облаках, она совращает втиснутого в материальное бытие человека. Мы поняли, что добиваться соответствия между красотой мысли и красотой мира — безумная задача. В равной мере, как было бы противоестественно отказывать красивой идее (мечте или даже призраку) в праве на существование только потому, что она никогда не сможет в чистой форме воплотиться в действительность.

Перед началом заседания «стола» В. Н. Воронов зачитал текст «Приветствия», которое направил в адрес участников Международного круглого стола «Народ и власть в российской смуте» Комитет по образованию Государственной Думы Федерального Собрания РФ.

Материалы состоявшихся затем дискуссий были опубликованы в сокращенном виде в журнале «Власть» (№№ 4—9 за 2010 г.) и нашли отражения в ряде публикаций проекта (и о проекте) «Народ и власть: История России и ее фальсификации» (см. список основных публикаций проекта в конце настоящего сборника).

В полном виде материалы Международного круглого стола «Народ и власть в российской смуте» публикуются впервые.

* * *