Перспективы и пути повышения гуманистической ценности современного спорта и олимпийского движения

Есть достаточные предпосылки для того, чтобы оценить возникновение в конце XIX века олимпийского движения как процесса, органично вписывающегося в русло общецивилизационного либерального направления. Идеалы либерализма, сформулированные европейским Просвещением (Локк, Монтескье, Вольтер и др.), такие как правовое государство, терпимость, индивидуальные свободы совести, слова и собраний, частная собственность, равенство перед законом в этот период начали перемещаться из области доктринальной в плоскость социально-экономической практики хозяйствования и управления. Именно в этот период интенсивно проводятся торговые и промышленные выставки, ярмарки, международные культурные конгрессы, возникают международные организации Красного креста, Межпарламентского союза, пацифистские объединения, I и II Интернационалы. В это время (1880 г.) группа либералов-республиканцев во главе с Пьером де Кубертеном начинает поиск духовных оснований будущего олимпийского движения, в котором «принцип индивидуальной свободы» – системообразующая ценность либерализма – воплощается в форме идеи о периодически повторяющихся международных встречах, организуемых по образу Олимпийских игр¹. Трансляция идеологии либерализма в сферу спорта – главный интеллектуальный источник олимпизма. В основных принципах и идеалах олимпизма (взаимопонима-ние и дружба, добрая воля и мир, недопущение дискриминации по расовым, религиозным и политическим мотивам, соревновательность между отдельными лицами и командами, а не между странами, соблюдение правил игры, авторитет арбитра) легко угадываются соответствующие фундаментальные ценности либерального мировоззрения.

Вероятно не требует развернутой аргументации соображение о том, что сама по себе декларация либеральных идей в спорте не означала автоматического их принятия международным спортивным сообществом. Более того, история олимпийского движения есть по существу процесс утверждения основных ценностей либерализма в спорте. В этом смысле история олимпийского движения может быть идентифицирована с историей гражданского общества, как последовательной его либерализацией. Такой подход позволяет проанализировать и оценить влияние двух чрезвычайно значимых социальных феноменов на олимпийский спорт – феномена глобальной либерализации и феномена реформации соцстран. Возможные общесоциальные последствия влияния указанных феноменов на мировую историю исследованы Ф. Фукуямой (США), работа которого «Конец истории?»², вызвала столь повышенный общественный интерес к этой проблеме социальной философии. Согласно Ф. Фукуяме, опирающемуся на идеи Гегеля и его позднего интерпретатора А. Кожева, в настоящее время ни в интеллектуальном, ни в реально-практическом плане в современном мире «у либерализма не осталось никаких жизнеспособных альтернатив», поэтому для многих стран мира история как утверждение либеральной идеи уже завершилась, а для других государств вектор движения уже задан из истории в постисторию.

Что означает конец истории для олимпийского движения? Напрашивается совершенно банальный ответ по аналогии. После утверждения либерализма и завершения идеологической эволюции человечества исчезает идеологическая борьба в олимпийском движении за абстрактные идеалы и цели олимпизма между представителями противоположных социально-политических доктрин (в первую очередь, между коммунистической и либеральной идеологиями), а интеллектуальная проблематика, теряя былую напряженность, сводится преимущественно к техническим проблемам права, финансирования, организации и истории спорта. «В постисторический период, – резюмирует Ф. Фукуяма, – нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории». Однако нынешняя ситуация требует не столько описания ожидаемой картины финала идеологической эволюции, сколько описания ее возможных механизмов.

Скорее всего, ожидаемого постепенного замещения тоталитарной идеологии идеологией либерализма не произойдет. В распадающемся Советском Союзе восстановление «авторитета власти после разрушительной работы Горбачева, – считает Ф. Фукуяма, – возможно лишь на основе новой и сильной идеологии, которой, впрочем, пока не видно на горизонте». Судя по всему, в СССР существовало два значительных препятствия для торжества либеральных принципов. Первое: религия и национализм. Именно они, а не либеральная идея оказываются сейчас первопреемниками тоталитарного мировоззрения. Отсюда – вероятность возникновения на территории бывшей страны сверхдержавы государств теократического (например, исламского) и националистического толка. Поэтому только после их конструирования может оформиться движение к либеральным режимам власти. В смысле реализации идеалов олимпизма, такой ход событий представляется как безусловное движение вспять, ибо теократия и национализм связаны с милитаризацией и изоляцией в общественной жизни. Напомним в этой связи, что тотальная милитаризация физического воспитания в античной Спарте привела к утрате спортивного значения этого государства. Если в течение VII в. до н.э. победителями Олимпийских игр постоянно были спартиаты, то с начала VI в. до н.э. – «с момента окончательного утверждения милитаристского режима в Спарте имена спартанских олимпиоников исчезают из списка победителей»³

Второе – массовые движения. Наступившее время – эра действий толпы, масс, время охлократии. Неразвитость политических партий и стабильных институтов власти, отсутствие на индивидуальном уровне норм гражданского общества компенсируется действиями недовольных, а часто и озлобленных масс. Исторический опыт и его социально-философские обобщения, выполненные Г. Тардом, Г. Лебоном, Х. Ортегой-и-Гассетом, Ф. Хайеком, Э. Канетти свидетельствуют о том, что доминирование субкультуры толпы в культуре общества в той или иной степени реанимирует известные черты тоталитаризма (попрание прав меньшинства, свобод и прав личности): именно поэтому революционные процессы, как правило, сопровождаются (хотя и временным) откатом назад, характеризующимся возрастанием уровня террора и насилия. Безусловно, и этот, видимо, неизбежный фактор задает для олимпийского движения далеко не лучший социальный контекст.

Поэтому несколько парадоксальным, быть может, оказывается вывод о возрастающей в такой ситуации значимости и социальной необходимости олимпийского движения, его институтов и идеологии. Что бы ни происходило, интеллектуальный смысл и духовное содержание олимпизма сохраняет свою либеральную ориентацию, а в условиях становления (и даже зарождения) либерализма наличие в океане социальной стихии спасительных островов либерального умонастроения просто сверхценно. Конечно, наивно думать, что либеральная идея через олимпийское движение приведет к либерализации всего социального устройства – во всемирной истории было наоборот. Но историческое время неоднородно (даже на территории экс-СССР), идеи олимпизма существуют теперь в истории и постистории, следовательно, для исторических государств олимпизм наполнен и надспортивным смыслом. Олимпизм оказывается одним из носителей либерализма, когда его ценности проходят тяжелейшее испытание временем.

Таким образом, олимпизм есть результат трансляции идеалов либерализма в сферу спорта. Поэтому в рамках олимпийского движения Олимпизм определяется Олимпийской хартией (1991 г.) как «... жизненная философия, возвышающая и объединяющая в сбалансированное целое достоинства тела, воли и разума; цель этой философии – ... повсеместное становление спорта на службу гармонического развития человека с тем, чтобы способствовать созданию мирного общества, заботящегося о сохранении человеческого достоинства».

Приведенная характеристика олимпизма настолько оперирует основными экзистенциями человека, что, по меткому и ироничному замечанию Роберта Пэддика, «... те, кто проявляет к Олимпийским играм научный интерес, почти единодушно сходятся во мнении, что, несмотря на все великолепие и символику, олимпизм фактически лишен внутренней сущности»⁴ . Президент МОА Ниссиотис также отмечал, что духовная культура олимпизма является гораздо более отсталой и неразвитой по сравнению с бурным развитием Игр.

Смысловая неопределенность олимпийской философии (олимпизм без границ) ставит проблему экспликации понятия «олимпизм». Имеется как минимум два плана, два контекста этого понятия. Первый – внутриспортивный контекст, когда его уточнение производится в рамках спортивных понятий: любительский спорт, профессиональный спорт, спортивное соревнование, чемпионат и т.п. Второй – надспортивный, социокультурный контекст – следствие анализа его содержания в связи с категориями культуры (агонистика, игра, диалог и т.п.). Принимая известную условность приведенного разграничения, а также ценность общеспортивного контекста, целесообразно все-таки проблему экспликации перенести в социокультурную плоскость, поскольку олимпизм связывает спорт с общекультурным процессом. Дело в том, что доминирование профессиональных и групповых норм в спортивной среде над общекультурными оформилось к настоящему времени в особую спортивную субкультуру с собственной идеологией, системой норм и ценностей. «В нынешней общественной жизни, – констатировал в свое время Хейзинга, – спорт занимает место в стороне от собственно культурного процесса, который разворачивается вне его пределов»⁵.

Поэтому необходимо уточнить, к каким социокультурным феноменам относится олимпизм. При этом следует различать социокультурные смыслы: имеющие вневременное значение от античности до современности; ослабленные или даже утерянные в современном олимпизме; приобретенные или приобретаемые современным олимпийским движением. В олимпизме мы имеем дело прежде всего с четырьмя смыслами-инвариантами: агонистика, игра, диалог и пацифизм.

Агонистика (от греч. «агон» – конкурс) – обязательный элемент культовых обрядов и ритуальных церемоний античности (а шире – вообще античной культуры), безусловно, составляет основу всего олимпизма. Дух агональности породил не только олимпизм, но и спорт в целом. Через спорт агональность обрела универсальный социальный статус. Спорт, и главным образом олимпизм, удовлетворявший и удовлетворяющий агональную потребность общества, выступает и как ее культурный источник.

Олимпизм возник и существует как игра. Целый блок проблем олимпийского движения (соотношение любительства и профессионализма в олимпийском спорте, честная игра) обусловлен необходимостью сохранения игры как атрибута олимпизма. Если олимпизм – эталон спортивной игры, то только чистой игры. Как считает Йохан Хейзинга, fair play есть не что иное, как выраженный в терминах игры эквивалент порядочности.

Агональное и игровое содержание соединены в олимпизме в феномене диалога. Дело в том, что современное олимпийское движение в свои социокультурные основания включает идею диалога как нормы отношений между людьми. Именно в античной Греции – матери олимпизма – происходит становление парадигмы диалога, и в культуре того периода утверждается мысль о том, что диалог является атрибутом бытия свободной личности. Поэтому спорт обоснованно может быть квалифицирован как особый тип агонистических диалогических отношений⁶. В то же время от диалогических оснований спорта и, если угодно, до конкретной данности спортивного диалога дистанция велика, а в отдельных вариантах так же огромна, как между любовью и проституцией, ибо спортивный диалог, как правило, не воплощается в «чистом» виде, а дан в контексте всего диалогизма социума (экономических, социально-политических, межгосударственных, межнациональных и других диалогических отношениях)⁷. Более того, спортивный диалог очень часто выступает как репрезентант других форм диалога (широко известный пример – «пинг-понговая» дипломатия КНР). Поэтому спортивное соревнование – это поле реализации едва ли не всего спектра социальных отношений, носителями которых выступают борющиеся стороны, а спортивный статус есть, в силу этого, и статус страны, нации, социальной системы, идеологии. Если на Олимпиадах античности побеждала не личность, а персонифицированная воля богов, то разве в XX столетии на Олимпийских играх победа интерпретируется как победа исключительно личности, а не триумф политической системы, нации, идеологии? Приняв в спортивном состязании надличностный статус, спортсмен тем самым деперсонифицируется, обезличивается изначально. Это общая для всех этапов цивилизации деформация спортивного диалога, и проблема ее преодоления обречена, вероятно, на вечную актуальность.

Вот здесь и скрывается одна из основных проблем гуманизации спортивного диалога. Диалог – это коммуникация равных. Но по существу ситуация в современном спорте такова, что для него свойственна интенция на непременное разрушение равенства. Показательна ситуация с применением допингов. Принимая допинг, я искусственно ставлю себя в неравное (более выгодное) положение по отношению к партнеру. Чтобы обеспечить равенство, принять допинг должен и он (поэтому допинг – это не столько индивидуальная или национальная, сколько системная проблема спорта). Однако стимулирующие средства весьма опасны для здоровья и по своей сути противоположны идеалам спорта, предполагающим здоровую, гармонично развитую телесность и духовность. Что заставляет идти на риск? Многие причины. Но главная – возможность компенсации (материальной, социально-престижной, идеологической) за ущерб, нанесенной здоровью и психике.

Особенно это актуально в тех случаях, когда в какой-либо из сфер социальной коммуникации реальный диалог отсутствует вследствие неравенства партнеров или их открытого силового противоборства, сопровождающегося насилием. Тогда спортивный диалог используется как средство компенсации нереализовавшихся надежд одной из конфликтующих сторон. Характерно, что применение спорта как средства обосновывается, как правило, чаяниями масс, всеобщей надеждой на успех, ожиданием победы. Поэтому логика компенсации ориентирована, в первую очередь, на стабилизацию государством массового сознания по своеобразному принципу «зато»: проигрываем в экономике, зато выигрываем в хоккее и т.п. В конце логика оборачивается: если мы выигрываем в хоккее, то не столь важно, что проигрываем в экономике.

Таким образом, спортивный диалог как цель состязания становится средством компенсации отсутствующего престижа или статуса в областях за пределами спорта. При этом очевидны не только определенные издержки, но и дегуманизация спорта вообще. Главным становится не диалогизм как таковой, а технология достижения результата. Вместо диалогического, гуманистического мышления в спорте (особенно в спорте высших достижений) утверждается технократический стиль мышления.

Подобная чрезмерная социально-политическая компенсаторная нагруженность спорта, когда отсутствие государственного престижа или наличие ущемленности национальных интересов в сфере политики, экономики, техники, образования восполняется за счет спортивных успехов. крайне отрицательно влияет на спортивный диалог. Это девальвирует гуманистические идеалы и ценности спорта, разрушает этику (победа любой ценой), заменяет диалог несовместимыми монологами сторон. В качестве примера можно указать на известную ситуацию, возникшую в хоккейных соревнованиях после вторжения войск СССР в Чехословакию в 1968 г., или на неучастие СССР в Лос-Анжелесской Олимпиаде, обусловленное вводом советских войск в Афганистане.

Здесь мы сталкиваемся с зависимостью спортивного диалога от возможностей диалогического взаимодействия в других областях. Если диалога нет в политике, то и спортивный диалог оказывается неустойчивым – он в любую минуту может быть разрушен компенсаторными задачами. Конечно, идеальный вариант абсолютной суверенности спортивного диалога утопичен. Однако перспектива дегуманизации спорта должна все время ставить перед обществом вопрос о допустимой мере компенсаторности в спорте, ибо в противном случае, переступив черту, мы вынуждены будем зафиксировать разрушение гуманистических оснований спортивного движения, его гуманистической идеологии, центральный пункт которой – диалогизм.

Если обратиться к международному спорту, то там преодоление компенсаторных деформаций возможно, на наш взгляд, в рамках начинающейся глобальной диалогизации мировых социальных отношений, через утверждение императива диалога в ненасильственном мире равных партнеров. Отсюда важность реализации глубинных идей олимпизма: через спорт к миру без насилия. Следовательно, спортивный диалог, освобожденный от пресса разного рода компенсаций, должен стать своеобразным эталоном, ориентиром или даже международной этической нормой (от спорта без насилия – к миру без насилия) для становящегося диалога в других сферах (политика, экономика, право, печать), ибо самый простой (и опасный) путь дегуманизации и десуверинизации спорта – превращение его в подчиненную часть (средство) политики, идеологии, бизнеса, милитаризма, государства и т.п. Именно на этом пути нормальный язык спортивного диалога очень часто соединяется с грамматикой насилия, парадигмами идеологии, повелительным наклонением неутоленных политических амбиций.

Таким образом, диалог как гуманистическая ценность спорта есть вместе с тем и вечная его проблема. Сохранить диалог в спорте – задача гуманистического движения: спорт для человека, а не человек для спорта. Диалог является также критерием гуманности спорта: спорт гуманен настолько, насколько он диалогичен. Сейчас, когда диалог провозглашен атрибутом нового мышления, есть реальные возможности возрождения и развития диалогической природы спорта на путях освобождения его от функции компенсатора социально-экономичес-кого, политического и идеологического престижа. Практически это может быть осуществлено, но не столько через спорт высших достижений, сколько через неограниченное развитие прямых спортивных связей между городами различных стран (особенно городами-побратимами), спортивного сотрудничества учебных заведений, школ и предприятий разных государств, международного спортивного туризма.

Кроме объективного (социального) контекста проблемы утверждения диалога как ценности и нормы спорта существует, разумеется, и субъективный (индивидуальный) вариант проблемы. Ведь нет разумных оснований предполагать, что появление общесоциальных условий или предпосылок диалога будет означать безусловную гуманизацию и диалогизацию спорта. Может статься как раз наоборот – спорт окажется той «отдушиной», где будет выплескиваться все социально запретное, антигуманное. Внешний социальный контекст необходим, но не достаточен. Диалогизм должен быть не только вне меня, но и во мне, как имманентная черта личности. Диалогизм оснований олимпизма задан, как в культуре, через принципиальную незавершенность диалога, а также в этических нормах равенства партнеров. Нарушение нормы равенства разрушает диалог и поэтому запрещено в олимпизме. Диалогизм, основанный на равенстве сторон, практически невозможен и нереализуем в отношении «друг – враг». Отсюда экехейрия – священное перемирие античных Олимпийских игр. Пацифистский компонент сохранился и в современном олимпизме, хотя социальная значимость олимпийского пацифизма в настоящее время не имеет силы античной надгосударственной нормы.

Уникальное соединение в социокультурном контексте олимпизма агональности, игры, диалога и пацифизма позволяет, во-первых, объединить античность и современность в общем представлении об Олимпийских играх, сохраняя и обеспечивая тем самым преемственность и утверждение культурной традиции, и, во-вторых, оценить то, что отличает Олимпийские игры от различного рода других международных спортивных состязаний.

Отмеченные четыре элемента культуры, трансформированные в теле олимпийского движения, не исчерпывают социокультурного феномена олимпизма (он, как и культура, бесконечен, неисчерпаем), а всего лишь определяют его временную инвариантность. В современной олимпийской философии многие культурные особенности античного олимпизма либо ослаблены, либо вообще отсутствуют. Так, античные Олимпийские игры немыслимы вне магического ритуала, они – часть ритуальных церемоний. Религиозной основы ритуала у современных Олимпийских игр нет. Хотя строгое соответствие ему предписано хартией, однако церемонии доставки и зажжения олимпийского огня, открытия, награждения и закрытия игр носят исключительно светский характер. Ритуальная оболочка игр, безусловно, принадлежит социокультурному контексту олимпизма, но функция ее уже не столь значительна.

В качестве примера исчезнувших социокультурных смыслов олимпизма можно указать на мифологизм античного олимпизма. Миф утратил во многом свою онтологическую и генетическую функции в современной культуре. Если само объяснение начала Олимпийских игр имело в древности естественный вид мифологемы (подвиги Геракла и т.п. ), то в индустриальной Европе такое уже было просто невозможно, несмотря на легендарность личности основателя современного олимпизма.

В этой связи возникает правомерный вопрос. Является ли социально-философская концепция олимпизма хотя бы в своих предпосылках или некоторых отдельных признаках метафизическим знанием о предельных основаниях спорта, может ли она, эволюционируя, стать метафизикой спорта⁸– такова обсуждаемая проблема?

В 1993 г. в докладе на сессии МОА французского исследователя И. Булоня «Поликультурный олимпизм Кубертена» рассуждения о том, что олимпизм 2000 года должен выработать свою собственную философскую концепцию, должен помогать человеку самому задаваться вопросами и ставить вопросы природе и обществу, приобщающие человека к высшей жизни духа, но являющиеся плодом только самого олимпизма, завершаются сомнением – не утопия ли? Проанализируем на предмет метафизичности концептуальный базис современного олимпизма, его прогностические перспективы в этом ракурсе.

Общепринятый статус олимпизма зафиксирован в известном представлении о нем как специфической философии жизни. Эта философия должна возвышать и соединять в сбалансированное целое достоинства тела, воли и разума. Столь широкий интеллектуальный контекст олимпизма свидетельствует, на наш взгляд, о глубинных социокультурных смыслах олимпийской философии. Между тем, всякая развитая социокультурная система – это система с рефлексией, система с самосознанием. Самосознание спорта, содержательно выраженное в дисциплинах теории физической культуры, социологии спорта, спортивной этики, эстетики и философии, должно завершаться в своеобразной метафизике спорта, выходящей за сущее спорта, вопрошающей поверх этого сущего, определяющей абсолютные предпосылки спорта и транслирующей ценности культуры и мировоззрение эпохи в сферу спорта.

Олимпизм (имеется в виду неолимпизм) изначально рефлексивен, обращен по ту сторону данности («физики») спорта. Постоянный выход за пределы сферы спортивного, ориентация на культурное пространство в целом указывает на определенные признаки олимпизма как системы метафизики спорта, в противоположность различным версиям об исключительно служебной роли олимпийской философии в структуре олимпийского движения.

Рефлексивное поле олимпийского сознания значительно, его содержание включает в себя различные типы и варианты рефлексивных структур. В олимпизме можно выделить следующие типы рефлексии.

1. Историческая – рефлексия, предполагающая анализ истоков современного спорта и генезис неолимпизма, поиск своих предшественников, создание истории становления концепций спортивного знания, установление приоритетов, эволюции ценностей, норм, смыслов⁹.

2. Мировоззренческая рефлексия как философское осмысление оснований спортивной деятельности. В данном случае мировоззренческая рефлексия достаточно широка и включает в себя четыре варианта рефлексирования:

а) онтологическую рефлексию – поиск онтологических оснований современного спорта и его места в культуре: это прежде всего аспекты телесного и духовного (В.И. Столяров, И.М. Быховская), субкультурного и общекультурного (В.А. Пономарчук);

б) эпистемологическую рефлексию как анализ места спорта в современной системе знания о человеке и обществе, вписывание полученных результатов в общую картину познание, рассмотрение спорта как отражение реальности, ее знаковой модели (В.С. Родиченко);

в) этическую, занимающую особое место в системе мировоззрения и содержащую два плана, два контекста. Надспортивный план обусловлен задачей постоянного оправдания спорта в глазах общества, именно в этом смысле олимпизм есть оправдание спорта, его вечный метафизический адвокат, необходимый в условиях коммерциализации, использования допинга, профессионализации, прагматизации, дегуманизации и криминализации спорта. Внутриспортивный план этической рефлексии ориентирован на нравственные основания самого спорта и представлен духовными основаниями различных спортивно-гуманистических движений, движения «Фэйр Плэй»;

г) эстетическую рефлексию как анализ взаимодействия спорта и искусства, художественной самоценности спорта (работы М.Я. Сарафа, олимпийский проект «СпАрт» В.И. Столярова) ибо, по меткому замечанию И. Булоня, вопрос не может быть решен в виде простого уравнения Олимпизм = спорт + искусство, тогда было бы достаточно «приклеить» какую-нибудь выставку произведений искусства к какому-нибудь чемпионату мира;

д) аксиологическую рефлексию, ориентированную на исследование ценностного пространства спорта, ценностей спорта в системе ценностей общекультурных (Л.И. Лубышева).

3. Парадигмальная рефлексия – осознание образцов и нормативов собственной деятельности, соответствие их Олимпийской хартии. Например, пересмотр положений Хартии в связи с размытостью и неопределенностью процедуры выбора города для проведения Олимпийских игр¹⁰.

4. Деятельностно-организационная рефлексия – осмысление форм организации современного спорта, структуры управления и образования, выработка принципов и поиск оптимальных механизмов управления. Пример – рефлексивный анализ взаимодействия трех компонентов современного олимпийского движения МОК, МСФ, НОКов (В.С. Родиченко).

5. Идеологическая – осмысление идеологических оснований и приоритетов. Примеры: широко обсуждается проблема, поставленная в свое время Г. Люшеном, – не является ли спорт подсистемой протестантской культуры¹¹, или гипотеза, отстаиваемая В.С. Родиченко и В.И. Столяровым¹², о способности олимпизма в определенной степени заполнить тот идеологический вакуум в умах российской молодежи, который возник вследствие кардинальных изменений последних лет.

6. Политическая – анализ спорта в системе политических ориентаций и межгосударственных отношений (Ю.А. Фомин).

Выделенные шесть типов рефлексирования. которое разумеется, не исчерпывается предложенной типологией, позволяют сделать некоторые предварительные выводы и осторожные прогнозы.

Во-первых, олимпизм как самопознание спорта завершает определенный цикл социокультурной эволюции спорта, становящегося самоосознающим себя и в этом смысле бытием для себя. Во-вторых, прогностическое значение метафизической природы олимпизма заключается также в его методологической, философское и культурологической экспансии – доктринальная эволюция в конце концов способна привести к такому положению вещей, что именно в олимпизме будет преодолена ключевая оппозиция культуры: духовная культура – физкультура, а опасность спортизации культуры¹³, как некоего ее спортивного взрыва (наряду с порнографическим и техницистским) не окажется столь серьезной после своевременной прививки олимпийских духовных оснований спортивному сообществу. Уже сейчас контент-анализ массовых спортивных изданий (В.С. Родиченко, 1966) обнаруживает устойчивую тенденцию «олимпизации» спортивного языка. В третьих, метафизичность олимпизма детерминирует его духовную самодостаточность, превращая неолимпизм в особое состояние духа, открытое, по мысли Кубертена, многокультурности мира. Духовное поле олимпизма содержит в себе, таким образом, знания, трансформированные из многих областей культуры и переработанные в нем в процессе становления новой метафизики спорта.