Первая Глава первая
жүктеу/скачать 0.54 Mb.
|
БУРЁНУШКА*Роман Окончание. См. начало - Бурёнушка ЧАСТЬ ВТОРАЯ Глава третья Сибагат проснулся с ощущением легкости во всем теле. Давно уж он такой легкости не испытывал. Забавно: пошел он к сельсовету, немного выпив, последить за Ихсанбаем — в ауле судачат о нем, дескать, шляется по бабам, дома не ночует, ну и решил Сибагат выяснить, к кому сын ходит, да и сам влип в такую же историю. У сельсовета встретилась ему Рауза, он, во хмелю, шутки ради ткнул ее рукой в бок, она ответила тем же. Разбаловались, как молодые, сошлись его многолетняя тоска по женской ласке и ее неистраченная бабья нежность, и, в конце концов, обернулось это тем, что лежат они сейчас в одной постели, положив головы на одну подушку. Посмотри на них кто со стороны — стало бы этому стороннему наблюдателю смешно, а они пригрелись, прижавшись друг к дружке, и им хорошо... Пил Сибагат, крепко пил, старался залить тоску водкой — не вышло. Сколько уж воды утекло с тех пор, как Фаузия, любимая, отвергла его и словно окаменела. Теперь не горюет он ни из-за того, что лишился богатства и высокого положения, ни из-за того, что сын на него волком смотрит, ни из-за того, что спрятался от людей в закопченной кузнице и жил, как бы превратившись в бестелесный дух... Только покоя и ласки жаждал он и нашел их у глуповатой на вид, устрашающе толстой женщины. Вот она сладко спит, уткнувшись носом ему в подмышку. — Эх, всегда бы так!.. — неожиданно для самого себя проговорил Сибагат. Рауза открыла глаза, пухленькими пальцами сдвинула наверх упавшие на лоб пряди волос. — Что ты сказал? — Ничего. Спи. — Уже рассвело... — Губы Раузы тронула виноватая улыбка. — Гляди-ка, заснула и не разбудила тебя. — Хоть бы и разбудила, я б не ушел. Рауза приподнялась, опершись на круглое, розовое предплечье, пытливо глянула на его лицо. Послюнявила палец, потерла черное пятно на его щеке. — Хы... Оказывается, родимое пятно. Вроде бы прежде его не было. — Было, теперь открылось. Я ж бороду сбрил. — Зачем? — Чтоб молодым выглядеть, а то, думаю, не будешь меня любить. Рауза покатилась со смеху. Сибагат тоже рассмеялся и голоса своего не узнал — уже не помнит, когда последний раз смеялся, так давно это было. Неожиданно раздался стук в дверь. Рауза рывком села. — Уй, не то уж твоя старуха?! — Не может быть... — Сибагат быстренько поднялся, потянулся к своим брюкам. — Лежи, лежи! Я сам... Окна были занавешены, поэтому в комнате стоял полумрак. Когда Сибагат открыл дверь, в лицо ему ударили лучи восходящего солнца. Увидев незнакомого мужчину, Сибагат успокоился. — Посыльная сельсовета здесь живет? — спросил незнакомец. — Здесь. — Пусть она живенько отыщет председателей колхоза и сельсовета, скажет: Камалетдинов велел отыскать. Я буду ждать их в правлении. — Ладно, сейчас! Камалетдинов посмотрел на Сибагата, приподняв бровь, как бы стараясь вспомнить, где видел его раньше, но не вспомнил, повернулся и пошел к калитке. Когда Рауза ушла, Сибагат направился не в сторону своего дома, а в переулок, где жила Зарифа. У нее всегда в запасе есть либо самогон, либо кислушка. Она с тех пор, как мобилизовали мужа в трудармию, приторговывает хмельным, и Сибагат частенько захаживал к ней, чтобы опохмелиться, пригасить терзающий нутро огонь, но сегодня, как ни странно, выпить его не тянуло, и задача у него была другая: найти Ихсанбая. Сам председатель райисполкома его требует. Худо дело, если Ихсанбай, оставшись на ночь у Зарифы, напился вдрызг... Ворота были заперты изнутри. Сибагат посмотрел в щелочку. Ага, вроде бы дурачок Шангарей бродит во дворе. — Шангарей! В ответ дурачок залаял, прикинувшись собакой. — Эй, не глупи, парень! Мне Ихсанбай нужен, он не у вас? — Гав-гав-гав!.. — Брось!.. Так у вас Ихсанбай или нет? — Гав... Убирайся, пока я тебя не укушил! — Ну, хватит. Ты же не собака. — А Зарифа говорит — шабака. Она заставляет меня шпать в шарае. Будешь, говорит, хорошо охранять двор — буду кормить, нет — значит, нет. — Ладно, открой ворота, я тебе за это хлеба принесу. — Не обманываешь? — Клянусь! — А два кушка? — Зачем тебе два куска? — Я их мальчишкам Гульбану шкормлю. Они ведь мои. Гульбану была моей невештой, понял? — Понял, понял! — Чьи, значит, мальчишки? — Твои, Шангарей. — Не врешь? — Клянусь. — Тогда открою ворота. А то Зарифа говорит — тоже мне, герой. Мальчишек, говорит, ветром надуло. — Вот если вернется Хашим, укоротит ей язык. — Зарифа Хашима не боится. — Ну, отец твой, Ишмамат, вернется... — Отец с наганом приедет. Зарифу — тох, тох! И твоего Ихшанбая — тох, тох! Ха-ха-ха! Дурачок, хохоча, отпер калитку. Сибагат, войдя в дом, остолбенел: Ихсанбай лежит на полу в чем мать родила. А Зарифы не видно. Может, в другой комнате спит? — Змея подколодная! — процедил сквозь зубы Сибагат. Придя в себя, потянул сына за голую ногу. — Эй, вставай! — Ихсанбай перевернулся на бок, но, кажется, не проснулся. — Ихсанбай, тебя Камалетдинов ищет! — А?.. — Ихсанбай опять пошевелился, однако не мог открыть глаза. Сибагат, озлившись, взял стоявшее у печи ведро с водой и опрокинул его над сыном. — На, раз пьешь, не умея пить! — Ай! Кто это? Отец?!. Сибагат не стал ждать, пока Ихсанбай оденется, ушел. Эх, видать, ошибся он, откупив сына от призыва в армию. На глазах гибнет — не там, так тут под расстрел угодит... Чем ближе подходил Сибагат к своему дому, тем неуверенней становились его шаги. Сейчас пронзит его мрачный взгляд Фаузии. Сказать она ничего не скажет. И сколько ни вглядывайся в ее лицо, не прочтешь в глубоко запрятанных глазах, не угадаешь по плотно сжатым тонким губам, что у нее на уме... Все отдал бы Сибагат в эти минуты, лишь бы не переступать свой порог. Глава четвертая — Мальчики! — Не обнаружив братишек дома, Мадина выглянула из сеней. — Янтимир, Биктимир, где вы?.. Направилась было, чтобы поискать их, на улицу, но остановилась, увидев входящую во двор подружку. — Ты что стоишь, как растерявшая цыплят клушка? — весело заговорила Галима. — Мальчишки куда-то запропастились... — Мадина сразу заметила, что на подружке новое платье с крупными красными цветами по зеленому ситцу, и потянулась ущипнуть ее. — С обновкой тебя! Скрытная какая, ничего ведь не говорила... — Хай, когда же могла сказать, тебя дома не застать! Галима с нынешней весны сидит в правлении колхоза над бумагами, учетчицей ее назначили. Раз живет с отцом-матерью, сумела окончить седьмой класс и не мучается, как Мадина, на черной работе. — В правление, — продолжала Галима, — начальство из района нагрянуло, так председатель меня оттуда выставил, вот я и пришла к тебе. — Кто приехал-то? — поинтересовалась Мадина. У нее еще не угасла надежда вернуть конфискованную корову. — А пес его знает, Камалетдинов, что ли. Ихсанбай-сельсовет тоже туда пришел. — Камалетдинов этот... не начальник ли района? — Да ну их, начальников. Им не до нас, нам не до них. Идем-ка лучше в избу, что-то покажу. — Галима... — Идем, идем! Помнишь, я тебе говорила... — Хотя никого поблизости не было, подружка склонилась к уху Мадины. Мадину заинтересовали ее слова. — Ну, идем... Когда вошли в избу, Галима развернула небольшой сверток, извлекла из него вещицу, похожую на две пришитые друг к дружке шапочки для младенцев. — Вот! — Чья это вещь? — Учительницы нашей, тети Сарбиназ. — Уй... какая потешная штучка! А как ее носить? — Вот же пуговичка на лямке, за спиной застегивается. — Ты сама, что ли, попросила? — А кто же? Сказала — посмотрим, чтоб такие же для себя сшить, и вернем. — А из чего шить? — Не горюй, есть из чего! — Галима развернула около метра белой ткани. — Это у тебя откуда? — Привезли на халаты для доярок миткаль, я и слямзила немножко. — Ой, подружка, а если бы попалась! — Не попалась же! — Ну ничего ты не боишься! — Э, если всего бояться!.. — Галима звонко засмеялась. — Мы бы с тобой даже слова «тоись» не знали. Давай ножницы, нитки с иголкой я принесла. Всякие проказы и выдумки и прежде исходили от Галимы, и теперь так. Мадина привыкла во всем подчиняться ей. Еще в детстве, лет восемь-девять им тогда было, Галима подбила Мадину съездить на базар в Алайгир, дескать, научатся там у русских разговаривать по-ихнему. Отец ее, Мухаррям-агай, вняв мольбам дочери, посадил их к себе в телегу и повез. Выехали затемно, поэтому около десяти часов утра были уже на базаре. И Галима, и Мадина, увидев столько народу, поначалу растерялись. Мухаррям-агай остановил лошадь у забора, расслабил чересседельник и велел девочкам: — Сидите тут, не спускайте глаз с лошади. А я постою вон там, поторгую. И, взяв свой товар — сушеный корот да охапку чилиговых метел, ушел. Как ни вслушивались Галима с Мадиной в доносившиеся с базарной площади голоса, толком расслышать отдельные слова не могли, стоял сплошной гул. И не могли различить, где они там, эти русские, — вон те выстроившиеся в ряд толстые тетки, что ли? Несколько освоившись в непривычном для них месте, девочки обратили внимание на стоявшее неподалеку строение с вывеской. Галима соскочила с телеги. — Пойду-ка посмотрю, что там. — А если отец заметит, что ты ушла? — Ну и пусть... — Галима приблизилась к строению и принялась читать, что написано на вывеске: — Ла... лав... ка... Мадина, тут написано «Лавка». На крыльце лавки появилась какая-то женщина, глянула с улыбкой на Галиму. — Ты откуда, девочка? То есть чья будешь? Галима, не понимавшая по-русски, сочла за лучшее поскорей вернуться к своей телеге. — Что она тебе сказала? — полюбопытствовала Мадина. — Разве сама не слышала? Сказала: тоись. На обратном пути Мадина, глянув на подружку, огорченно вздохнула: — Ни слова по-русски не запомнили. — Хи! А «тоись»? — Это слово и от тети Раузы можно было услышать. ...Теперь вот, когда принялись разрезать белый миткаль, вспомнилась им та поездка. — Подружка, ты слышала, что ваш сосед, старый мерин, вытворяет? — спросила Галима. — Кто, Ихсанбай? — Нет, старший. — Сибагат-бабай? — Он самый. — Нет, не слышала. Что же он вытворяет? — К Раузе ходит. — Ну и что? — Уф! Неужели не понимаешь? Мадина покраснела. Как легко Галима говорит о таких вещах! — Какие только сплетни люди не выдумают! — Сплетни! Пока жива Рауза-апай, никаких сплетен не надо. Сама она о себе рассказывает. Я, говорит, теперь как в сказке живу. Я — Зухра, Сибагат — Тахир, каждый, говорит, наш день, прожитый в ожидании ночи, сам по себе — целая жизнь! — Врет, наверно. Люди не поверят. — Да как же не поверят, если старый хрыч даже бороду сбрил. — Галима вновь звонко засмеялась. — Сбрил, и на правой щеке у него открылось родимое пятно. Точь-в-точь похожее на этот... на русский крест. Мадина вздрогнула, словно ей стало зябко. У Янтимира родимое пятно на правой щеке тоже похоже на крест. И у Биктимира на том же месте... Галима, упиваясь своими сообщениями, не замечала, что Мадина то краснеет, то бледнеет, — спешила выложить накопленные за неделю новости. — Подружка, а наш председатель Мирхайдаров хочет, чтобы Ихсанбая прогнали с его должности. Мадина опять вздрогнула. Когда она слышит имя председателя сельсовета, он представляется ей гифритом, чудовищем, которое играючи держит людские судьбы на кончике пальца и может распорядиться ими, как ему угодно. — Ой ли... — засомневалась Мадина. — Я сама слышала начало разговора Мирхайдарова с этим Камалетдиновым. Председатель-агай назвал Ихсанбая протухшим трупом. — Иди ты! — И представь себе, этот урод заходит ко мне, когда никого нет, и говорит: ах, поцеловать бы хоть раз райскую гурию, тоись меня. — Ой, подружка... будь осторожна! — Хи! Сама знаешь, кто мне нравится. — На смородинки глаз Галимы набежала грусть, правда, ненадолго. — Эх, может, он снова приедет на побывку? — А у меня со вчерашнего дня дергается верхнее веко правого глаза. — Мадина, не испытавшая в последнее время ничего, кроме горестей, сообщила об этом встревоженно. — А сны? Тревожные сны тебе не снятся? — Вроде бы нет. — Тогда все хорошо. Не к добру бывает, если дергается нижнее веко. — Все же отнесу подаяние какой-нибудь старушке. Галима посмотрела на подружку с жалостью. Что она отнесет? В избе пусто, хоть бы крошка хлеба нашлась... * * *
— Хорошая у вас земля... — сказал он, и эти слова вызвали у Мирхайдарова неожиданную реакцию. — Что толку, что хорошая, если командовали здесь такие, как Ихсанбай, и все развалили! Ладно еще Ишмамат успел убраться, а то бы я его, паразита!.. — Товарищ Мирхайдаров, вы... всегда такой горячий? У Мирхайдарова нервно подергивалась щека — фронтовая контузия напоминала о себе при сильном возбуждении, но замечание председателя райисполкома несколько остудило его. — Виноват, товарищ Камалетдинов... — Есть хозяйства, где дела обстоят хуже, чем у вас, — мягко заметил Камалетдинов. — Все же и у нас нечему радоваться. Ишмамат... Опять же этот Ихсанбай... Разве он председатель сельсовета? Косячный жеребец — вот кто он! — опять разгорячился Мирхайдаров. — С людьми не считается, дисциплина в ауле только на страхе держится, но здесь же не штрафбат! От него, как от разложившегося трупа, зараза на других перекидывается... Камалетдинов поднялся со стула, торопливо, подойдя к окну, свернул махорочную цигарку, закурил. Председатель колхоза продолжал что-то доказывать, Камалетдинов и слышал его, и не слышал — ушел в свои мысли. Почему-то не выходил у него из головы старик или, скорей, пожилой мужчина, открывший дверь, когда он постучался к посыльной сельсовета. Где он его прежде видел? Лицо вроде бы знакомое... Тут вошел в комнату рыхлолицый, синеглазый человек с набрякшими веками, чем-то похожий на того старика. Надо думать, это и есть Ихсанбай Муратов. Перед поездкой Камалетдинов ознакомился с показателями здешнего колхоза за годы войны. Неплохие показатели. Не было случая, когда колхоз, да и сельсовет, не выполнили бы планового задания. За что же Мирхайдаров взъелся на Муратова? Каково было бы на фронте без крепких тыловиков? А почему, кстати, Муратов не был призван в армию? Судя по мешкам под глазами, у него, наверно, не в порядке либо почки, либо сердце... — Здравствуйте, товарищ Камалетдинов! — поздоровался Ихсанбай. — Вы как-то... неожиданно нагрянули, без предупреждения... Но я забежал в сельсовет, прихватил вот бумаги. — Здравствуйте, товарищ Советская власть! — ответил Камалетдинов, улыбнувшись. — Я тут проездом. Присаживайтесь. Расскажите, как у вас идут дела, какие трудности испытываете. — Трудности... без них, конечно, не обходится, но пока особо не жалуемся. — Ихсанбай, присев к столу, раскрыл принесенную с собой папку. — Вот итоги первого квартала. Здесь — сколько собрано у населения масла, молока, здесь — яиц, шерсти. Стараемся, товарищ Камалетдинов. — Трудно народу живется? — Как сказать... — Ихсанбай почесал затылок. — Народ к нехваткам привычен, терпит, а достаток его портит, люди начинают баловаться. — Интересное рассуждение... — Камалетдинов усмехнулся. — Но ведь мы для того и стараемся, чтобы народу жилось лучше, не так ли? — Знамо, так... — Ихсанбай запнулся. Он сразу понял, что Камалетдинов не тот орешек, который можно расколоть первым же укусом. С какой же стороны к нему подступиться? Во всяком случае, нельзя оставить вопрос без ответа, выказать растерянность при Мирхайдарове, который сразу, как только вернулся с фронта, возненавидел его, Ихсанбая. Поэтому Ихсанбай набрался решимости и попробовал «раскусить орех» с другого боку. — Раз, товарищ Камалетдинов, печемся о народе, убавили бы нам плановые задания. — К сожалению, не можем. Во многих других хозяйствах и сельсоветах положение сложней, чем у вас. Вот думаю собрать руководителей в райцентре, обменяться опытом. Поэтому останусь у вас до вечера. Хочу познакомиться с вашим хозяйством поближе. — Тогда я пойду скажу, чтоб запрягли для вас лошадь, пусть ваша отдохнет, — вскочил Ихсанбай и направился к двери. Мирхайдаров, посмотрев ему вслед, поморщился. Повернулся к Камалетдинову: — Я велел жене приготовить чай. Насчет лошади тоже распорядился. Пока позавтракаем, пригонят к моим воротам. Когда вышли на улицу, Камалетдинов, искоса глядя на председателя колхоза, сказал: — Неладные у вас отношения с председателем сельсовета. — А!.. — Мирхайдаров досадливо махнул рукой. — Тыловая крыса! Бабник!.. — Но показатели у него неплохие. — Конечно, раз по семь шкур с людей сдирает. — Все же... было бы лучше, если бы вы нашли общий язык... Кстати, утром я видел старика, схожего лицом с Ихсанбаем. Кто он? — Наверно, это был Сибагат. Отец Ихсанбая. Кузнец. — Кузнец, говоришь... — Вот мы и дошли, товарищ Камалетдинов. Добро пожаловать в мой дом! — Мирхайдаров распахнул калитку и крикнул: — Сарбиназ, самовар у тебя готов? Глава пятая Хашим кинулся прочь от ужасной находки как от огня и пошагал, забыв об усталости. Скоро он доберется до аула, идти совсем немного. Вон впереди зеленеет озимь, виден дым, поднимающийся из труб. Немного успокоившись, он оглянулся назад и... увидел Гульбану. Она улыбнулась ему. — Гульбану! Это я, Хашим! Весь охваченный радостью, он рванулся к жене, ничуть не изменившейся. Те же глаза, та же улыбка, обнажившая ее ровные, жемчужно-белые зубы. Выходит, череп у родника ему привиделся, это была... как это называется?.. Галлюцинация? Он протянул руки, спеша обнять ее, но Гульбану исчезла. Хашим остановился в растерянности. — Гульбану!!! Ответило ему лишь эхо, рожденное его собственным криком. Хашим обессиленно сел на мокрую землю. Сердце его стиснула невыразимая тоска, сознание мутилось, но и помутившееся, оно отчетливо подсказало ему: ее нет, она умерла. Гульбану умерла!!! Там, у родника, лежит ее череп... Он мысленно закричал: «Гульбану, я же вырвался из когтей смерти, чтобы снова увидеть тебя!» И это была правда. На фронте, придавленный обломками разрушенного здания, чувствуя, что умирает, он покаялся во всем, что натворил в жизни, и просил неведомо кого дать ему возможность вернуться домой не человеком, так птицей, не птицей, так облаком и увидеть Гульбану хотя бы еще раз. «Гульбану, я ведь не успел получить твое прощение. Долго, очень долго возвращался...» — «Хашим...» — послышалось ему. Он лежал зажмурившись близ своего аула и боялся открыть глаза — откроет, и Гульбану опять исчезнет. «Ах, Гульбану, ты не дождалась меня, не простила!» — «Мое прощение, Хашим, в моих мальчиках, в близнецах». — «Я по твоим письмам обо всем догадался, все понял». — «Спасибо, Хашим!» Минуту назад он хотел умереть, уйти в эту землю, но вдруг ему полегчало, неимоверная тяжесть, гора тоски, придавившая его к земле, словно бы улетучилась. Он сел. Какая-то сила возрождала в нем желание жить, побуждала взглянуть на окружающий мир доверчивыми, как у ребенка, глазами. Свет выглянувшего из-за туч солнца, упоительный весенний воздух, вибрирующий в вышине голос невидимого жаворонка — все это волшебным снадобьем вливалось в душу и заставило его подняться и направиться в сторону аула, все более ускоряя шаги. Перевалив через пригорок, дорога пошла вдоль поля, засеянного озимой рожью. В конце поля — полоса кустарников, а там уже и первые избы. Неожиданно Хашим заметил какое-то копошение у кромки поля. Там что-то шевелилось. Опять виденье? Хашим тряхнул головой, поморгал глазами. Нет, в самом деле что-то там шевелится. Из любопытства он направился к ним, а существа эти, должно быть, заметив его, скрылись — то ли легли на землю, то ли забились в какую-нибудь яму. Дойдя до примеченного места, Хашим с удивлением обнаружил двух затаившихся мальчонок. Если бы не светились на грязных рожицах ясные синие глаза, трудно было бы назвать их человеческими детенышами. — Вы что тут делаете? Один из них, зажавший в кулачке пучок зеленых ростков ржи, спрятался за спину другого, а этот, оказавшийся впереди, громко заплакал. — Ну-ну, я же вас не трону. Вы чьи? Мальчики не ответили. Держась друг за дружку, они тихонько пятились, похоже, намеревались улизнуть от чужого дядьки. Глянув на их следы на только что освободившейся от снега почве, Хашим понял, что они рвали зеленые ростки ржи. Зачем? Господи, они, наверно, голодные! От жалости в глазах у него защипало, в горле встал комок. И тут же вспыхнула догадка: да это же близнецы Гульбану, то есть его дети! — Мальчики... мальчики мои!.. Он сгреб их в охапку, прижал к себе. — Вы не бойтесь, не бойтесь! Я ваш папа... Хашим почувствовал, как под его ладонями трепыхаются их сердчишки, поцеловал их в грязные щечки и заплакал. Будь ты проклята, война, будьте прокляты изверги, вынудившие детей есть траву! Плачь, Хашим, плачь... Это только начало, тебе предстоит еще выплакать немало слез за прежнее твое жестокосердие! Держа мальчиков на руках, он спустился к речке, умыл их личики, затем развязал вещмешок, дал им по ломтю хлеба и по кусочку сахара. Мальчики тут же впились зубами в хлеб, быстро его съели. На сахар лишь посмотрели непонимающе. — А это что? — Сахар. — Его едят? — Можно и грызть, и лизать, и сосать. Для таких маленьких мальчиков, как вы, он очень полезен. Мальчики заложили сахар за щеки, принялись с удовольствием сосать его. Хашим пошел в аул, ведя их за руки и чувствуя прилив новых сил. На душе у него стало так хорошо, будто и не было позади фронта и пережитых им мук, будто всю жизнь он вот так шел и шел, ощущая в ладонях теплые детские ручонки. Он ни словом не обмолвился об их матери, ни о чем не спрашивал. Войдя в аул, не стал раздумывать, куда сперва направиться, — конечно, к себе, в избу Гульбану, а уж потом — в родительский дом. Оставил мальчиков на скамеечке у ворот, открыл, от волнения еле держась на ногах, дверь избы. Сидевшая с шитьем на нарах девушка вскинула голову и как-то замедленно заелозила, чтобы спуститься на пол. Хашиму показалось, что он видит Гульбану, То же лицо, та же фигура. Только черные глаза — в отличие от синих у матери — выдавали дочь. — Мадина! Ему не сразу далось слово «дочка». До войны из-за своего вздорного характера он дочкой ее не называл — дескать, Гульбану не отдалась ему по доброй воле, не приняла сердцем, не в любви дочь была зачата, а потому она для него как бы неродная... Но сейчас перед ним стояла не тонконогая, прыгучая, как кузнечик, девочка, а почти взрослая девушка с очень серьезным, говорившим о пережитых страданиях взглядом. Что это она держала в руке? Кажется, лифчик... Да, повзрослела его Мадина. — Дочка... — хрипло выдавил из себя Хашим, и по выражению ее лица понял, что ко всему пережитому ею добавилось горе, вызванное потерей матери. А когда люди в горе, разве не обнимутся они, не прильнут друг к другу? — Папа! Папочка! — вскрикнула Мадина, кинулась к нему, приникла к его груди. Глава шестая Фаузия, услышав о возвращении Хашима, вновь впала в беспокойство. С дурным человеком связала судьба ее дочку. Теперь жаль ей внуков, наверно, обижать их будет. Почему-то вернулся к ним, в избу Гульбану. Хотя родители Хашима умерли и все их имущество перетащила к себе его сестра Зарифа, дом-то, сосновый, крепкий, стоит на месте, долго еще простоит, и на Хашимов век его хватит. жүктеу/скачать 0.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|