Поэтоград

Война до настоящего времени является важной точкой отсчёта всей нашей истории последнего столетия. Это нетрудно понять: для нашей страны Великая Отечественная война явилась величайшим испытанием, в котором решался вопрос, быть или не быть нашему государству. Через горнило этой страшной войны прошло три поколения советских людей. Её дыхание опалило всех нас, живших в то время, от мала до велика. Об Отечественной войне много уже написано, созданы яркие кинофильмы. Особенно ценны воспоминания её участников и очевидцев. Сейчас очередь дошла и до нашего поколения. Мы, дети войны, помним много эпизодов того сурового времени, потому что мы его пережили. Война навсегда врезалась в нашу память. Мы так же, как и ветераны, стали «носителями информации» об этой Великой войне.

Маленький пожар

Последнее письмо от отца мы получили в начале сентября. Папка старался не напрягать нас. Он строго соблюдал военную тайну, хотя между строк угадывалась надвигающаяся гроза. С фронта приходили плохие вести. Наши войска отступали на всех направлениях. Мы не знали, где находился полк, в котором служил отец. Правда, в письме он дал свой почтовый адрес: Западный фронт, почтовая станция 261, почтовый ящик 4416. Но западный фронт был тогда везде.

Впрочем, с фронта в Саратов иногда приезжали в командировку офицеры. С ними отец передавал короткие записки, деньги и даже прислал свою фотокарточку. Она была сделана в Гомеле, в городской фотографии. На ней наш папка предстал в гимнастёрке, с орденом Красного Знамени на груди. Вид его был строгий и решительный. Таким он и запомнился нам на всю жизнь.

Скоро война повлияла на все стороны нашего быта. Мама срочно устроилась на работу. Мы с Гариком уже ходили в детский сад. Сюда же поступил и Вова. Ему недавно исполнилось четыре года, и он не хотел ни в чём отставать от нас. Вечером мама нас всех троих забирала домой.

Однажды в детском саду был объявлен карантин. Был конец ноября. На дворе стояла сырая, промозглая погода. Мама нас оставила дома, строго наказав вести себя хорошо, слушаться старшего, то есть меня.

– Читайте книжки, можете что-нибудь склеить. На улицу одни не выходите.

Мама приготовила для нас клейстер, сделав его из горчичного порошка, которого в квартире почему-то оказалось очень много.

После ухода мамы мы сели вокруг стола и принялись за работу. В комнате стоял характерный приятный запах горчицы. Мы вырезали из бумаги различные детали и склеивали их. Получались коробочки, самолётики и даже птички с крыльями. Но скоро это занятие нам наскучило. Гарик предложил:

– А давайте сделаем теремок со зверюшками.

Я поддержал его:

– Давайте. У нас и книга такая есть – «Теремок». Мы её уже прочитали, поэтому она нам больше не нужна.

Из листа картона мы соорудили большой дом. Я стал вырезать из книги картинки, и мы их наклеивали на окошки теремка. Очень скоро мы поселили в теремок зайку-побегайку, лягушку-квакушку, лисичку-сестричку и других зверюшек. Получилось очень хорошо. И тут мы вспомнили, что потом пришёл огромный медведь, который всех задавил.

Тогда я предложил:

– Давайте-ка мы подожжём теремок. Зверюшки из него разбегутся, медведь их уже не задавит. Вот интересно будет!

– Давай, давай! Где у нас спички?

– Я знаю, куда их мама прячет, – откликнулся Гарик.

Он тут же принёс коробок спичек.

Мы стащили теремок на пол, задвинули его под кровать и сами заползли туда же. Здесь было темновато, уютно.

– Темно, как в лесу. Зажигай!

Гарик чиркнул спичкой, но пламя сначала не разгоралось. Видно, горчица ещё плохо высохла. Зажёг ещё одну спичку. Дело пошло веселее. Небольшие языки пламени стали подниматься вверх. Из окошек теремка повалил дымок. Затем огонь пробился через крышу и вдруг вспыхнул ярко и сильно.

От страха мы как тараканы стали расползаться в разные стороны. Я крикнул:

– Вовка, вылезай отсюда! Гарик, тащи с кухни воду!

Я схватил щётку и вытащил горящий теремок из-под кровати. Прибежал Гарик с чайником. Стали тушить пожар. Огонь скоро погас, но комната наполнилась дымом. На полу образовалась большая грязная лужа. К счастью, матрас не загорелся. Зверюшек так и не удалось спасти.

Мы стали срочно наводить порядок в комнате. Обгорелые остатки бумаги я смёл в ведро. Гарик принёс воды и начал мыть пол. Я открыл форточку. Вова подбирал обрезки бумаги. Через полчаса всё было в полном порядке. Мы повеселели. Кажется, пронесло, мама ничего не узнает.

Клеить больше не хотелось. Снова стало скучно. Я предложил:

– Давай сыграем в дурака. Гарька, ищи карты.

Мама нам запретила играть в карты. Она утверждала, что карты – это азартная игра, в которую играют только хулиганы. Недавно соседка тётя Клава научила маму гадать. Вечерами мама раскладывала карты веером, желая узнать, что нас ожидает и чем сердце успокоится. Она ворчала, что после нашей игры в дурака карты стали врать. Поэтому она стала карты от нас прятать.

Гарик мигом отыскал карты, и мы включились в игру. «Дурак» на самом деле был очень интересной, но азартной игрой. Даже четырёхлетний Вовка её быстро освоил. К тому же ему постоянно везло: ему шёл козырь. Вовка вообще был везунчиком и тайным любимчиком мамы. Ему прощалось то, за что мы с Гариком получали затрещины.

Игра в дурака помогла нам окончательно развеяться. Мы повеселели, однако скоро мы почувствовали страшный голод. Мама оставила нам полкастрюли каши. Это была наша любимая пшёнка с тыквой. Мы её разогрели на электроплитке и по-братски разделили. Конечно, каждый из нас смог бы съесть ещё столько же, но и это было неплохо.

Смеркалось. Хмурый осенний день быстро подходил к своему завершению. Наконец появилась мама. Мы с преувеличенным вниманием ринулись к ней навстречу.

– Мамочка пришла! На улице холодно? Не замёрзла?

Мама вошла в комнату и сразу почувствовала неладное.

– Ну-ка, сознавайтесь, что вы тут снова натворили?

– Ничего, мамочка. Мы читали книжку про оловянного солдатика.

– А почему пахнет палёным? Что жгли?

Отвечал за всех я.

– Ничего не жгли, мамочка. С коридора, наверное, надуло.

Мама внимательно осмотрела комнату и сразу обнаружила подпалённый пол под кроватью.

– А это что такое? Так вы, стервецы, устроили в квартире настоящий пожар! Сознавайтесь, кто зажигал.

– Я не знаю, мамочка, – сказал Гарик.

– Вова, честно скажи, кто зажигал.

– Я не видел, кто. Правда.

Мама обратилась ко мне:

– Неужели это ты, Витя? Самый большой и самый дурной.

– Нет, не я, мамочка…

Мама не на шутку рассердилась на наше враньё. Она открыла шкаф и достала самого главного своего помощника, к которому прибегала в подобных случаях. Это был широкий кожаный папин ремень. Правда, папа никогда не применял этот ремень не по назначению. Мама же уже испытала на наших попках его педагогическую эффективность. Она начала нас по очереди им стегать.

– Это – за дурость! Это – за враньё!

И хотя мама нас била не в полную силу и такую боль мы свободно могли бы стерпеть, мы плакали и кричали от страха.

– Мамочка, я так больше не буду!

Досталось и Вовке, хотя было очевидно, что поджигал не он.

– А это тебе, чтобы не учился врать, как эти балбесы… Становитесь все на колени и подумайте, правильно ли вы поступили.

Мама расставила нас по углам и вышла на кухню. Она сама чуть не плакала.

Понемногу я пришёл в себя. Кажется, пронесло. Жалко было Вовку, но он молодец – нас не выдал. Предложил-то я, а зажигал Гарик. Ничего, мамка добрая, простит.

Сначала стоять было вполне терпимо. Прошло с четверть часа. Колени начали болеть. Мы сели на пятки и стали вполголоса переговариваться между собой. Вдруг вошла мама. Она прикрикнула на нас:

– Ну-ка, стойте как следует! Не оборачивайтесь, смотрите в угол.

Мы послушно отвернулись. Мама села на кровать и стала что-то делать. Наступила длительная тишина.

– Мамочка, прости, я так больше делать не буду, – первым попросил прощения Вова.

– Чего не будешь делать?

– Врать не буду, мамочка.

– Садись на диван, думай, как надо себя вести… А вы стойте, пока не дойдёт.

Мама снова вышла из комнаты.

Мы с Гариком честно стояли на коленях из последних сил. Я уже в полной мере понял свою вину. Как можно было зажигать что-то в квартире? Дурость. На лестнице и то нельзя. Досталось мне по делу, а братишки не виноваты.

Мама вернулась в комнату и стала убирать на столе. Было тихо. Вова, насупившись, молча сидел на диване.

Наконец я тихо промямлил:

– Мамочка, это я во всём виноват. Я так больше никогда не буду делать.

– Встань, подойди ко мне.

Я подошёл к ней и уставился в пол.

– Ты понял, что вы могли спалить всю квартиру? Где бы мы стали жить? Может быть, приютились бы, как Жучка, во дворе? Так у неё хоть конура есть. Кто нас сейчас примет, когда кругом тысячи беженцев в подвалах живут?

Я ничего не смог ответить. У меня из глаз текли слёзы.

– Ты ведь не только за себя отвечаешь, но и за своих братиков. Помнишь, как папа написал в письме: «Витусик, помогай маме». Тебе ведь в школу скоро идти, а ты ещё и врать научился.

Весь вечер мама была грустна и молчалива. Она старалась не смотреть на нас. Мы тоже притихли и разговаривали шёпотом.

После скромного ужина мы улеглись на свои постели. Я облегчённо вздохнул и стал засыпать, когда ко мне тихо подошла мама. Она легонько обняла меня и поцеловала в лоб. Я сделал вид, что не проснулся, только из-под закрытых век пробились и потекли по щекам тёплые слёзы.

Мой день Победы

Тяжёлая, затяжная война, которой, казалось, не будет конца, всё-таки пошла на убыль. Наступил 1945 год. В апреле Красная Армия вела бои в предместье Берлина. С Запада наступали союзники – англичане и американцы. Долгожданная победа была совсем близка.

Я заканчивал третий класс. Наша школа № 4 РУЖД располагалась на углу улиц Университетской и Цыганской. В эти дни ожидания победы мы, ребята, не могли нормально учиться. Все были возбуждены. Уроки почти никто не готовил. Приходя в школу, мы подолгу толпились около большой карты, висевшей в зале. На ней красными флажками отмечалась линия фронта. В начале мая все флажки дружно собрались в один яркий букетик вокруг Берлина. Возле карты шёл деловой разговор.

– Фрицы задрали руки, но не «хайль» теперь кричат, а «хенде хох». Теперь им уже нечем портки придерживать.

– Гитлер капут. Его шавка Геббельс наконец заткнулся.

И вот в один ничем не примечательный майский день я проснулся от громкой пальбы. Быстро выскочил на улицу. Оказалось, что стреляет из охотничьего ружья наш сосед с четвёртого этажа. Палит прямо из окна.

– Победа! – выкрикнет и снова стреляет. – Победа!

Жильцы выходили из дома, поздравляли друг друга, обнимались и целовались.

– Конец войне! Наши скоро приедут!

Однако день был будний, и наши родители ушли вскоре на работу. Но мы в этот день не пошли в школу, а, наскоро собравшись, целой ватагой отправились в центр города.

День выдался пасмурный, прохладный, но мы не чувствовали холода. На душе было светло и радостно. Победа – какое хорошее слово! Мы ждали этого дня четыре долгих года. Какое-то особое чувство поселилось в моей душе. Оно сохранилось на всю жизнь.

Мы пришли на площадь Революции. Кругом сновали толпы ликующего народа. Люди открывали окна. Повсюду слышалась музыка. Рядом с площадью находился большой Верхний базар. Здесь всегда шла особая жизнь. Говорят, что даже в самые трудные годы войны на Верхнем можно было купить все что угодно. Даже трофейное оружие и немецкие наградные кресты. За сумасшедшие деньги, конечно. С нового года здесь шла бойкая торговля американскими консервами, сигаретами и камешками для зажигалок. Широкий двор рынка и сейчас был уставлен подводами и ручными тележками. Кругом шум, гам, запахи навоза, дёгтя, махорки, подсолнечных жмыхов.

Сегодня Верхний гулял. Возле лабазов на старых ящиках сидели группами люди. Невесть откуда появились деликатесы: варёные куры, яйца, сало, пирожки, солёные огурцы, хлеб.

Наша плохо одетая, разношёрстная ватага оказалась около группы завсегдатаев рынка. Мужики были уже навеселе. Пили московскую с «белой головкой», портвейн и ещё что-то мутное. Нас окликнул мужчина, одетый в телогрейку, военные брюки и солдатские сапоги:

– Ребята, подойдите сюда. Кто такие? Наверное, сбежали с уроков?

– Нет, мы во вторую смену, – соврал Толян.

– Ладно, сегодня можно. День Победы – какая тут учёба?! Проголодались, наверное?

– Да нет, дяденька… – начал было самый скромный из наших ребят, Комар, но, получив сзади хорошего тумака, заткнулся – голод не тётка.

Однако мужик в полувоенной форме не отступал. Он уже крупно резал хлеб и сало и давал каждому из нас, приговаривая:

– Почему такой худой? Ешь! Отец-то, небось, на фронте?

– На моего отца похоронка недавно пришла.

– А мой пропал без вести ещё в 41 м году…

– Ничего, сейчас все отыщутся… Кто жив остался.

И только тут мы заметили, что у мужика один рукав по локоть пустой. Он ловко орудовал здоровой рукой, помогая себе культёй.

– А ну-ка, Лёха, – обратился он к одному из своих дружков, – плесни ребятам красненького.

– Да ты что, Иван, пацаны-то совсем мелкие!

– Ничего. Немножко можно. Пусть запомнят этот день на всю жизнь.

И нам по очереди стали наливать вино. Мы внимательно смотрели, чтобы каждый честно выпил. Кое-кто из нас уже не раз пробовал и пить, и курить. Лишь робкий Комар на секунду замялся, но Олег сразу его подзадорил: «Не дрейфь!» – и Комар разом заглотнул свою дозу вина. А армеец Иван хвалил очередного выпивоху:

– Молодец! За победу! За отцов ваших да за сынков наших.

Так я в свои десять лет принял «боевое крещение».

Ещё долго мы шлялись по базару. Нам было интересно и весело на этом перекрёстке людских судеб. На одном из прилавков стоял патефон. Кто-то крутил пластинки. Это были песни популярной в те годы Марии Мордасовой.

Эх, некрасива, зато модна,

Завлеку кого угодно.

Ты, красавица, сумей,

У меня теперь отбей!
А временами слышался раскатистый, зычный голос нашей саратовской певицы Лидии Руслановой:

На Муромской дорожке стояли три сосны.

Прощался со мной милый до будущей весны.

Эти песни перебивали звуки саратовской гармони. Народ пел и плясал.

Ещё долго слышалось нестройное пение подвыпивших людей. Бабы и мужики распевали то солёные частушки, то протяжные грустные песни.

Хасбулат удалой,

Бедна сакля твоя…
Мы оказались на площади. Там, словно муравьи, рассыпались маленькие чёрные фигурки. Это вышли на прогулку воспитанники недавно открывшегося Саратовского суворовского военного училища. Ребята резвились, догоняя друг друга, бегая по трибуне. Другие играли в футбол тряпочными мячами.

Такие же пацаны, как и мы, но только в чёрной форме, с алыми погонами и широкими лампасами. Мы долго с завистью смотрели на их игры. Весёлая, красивая и наверняка сытая жизнь угадывалась в этой возне.

Наконец прозвучала команда, и суворовцы быстро построились и зашагали в ногу в свою обитель, которая находилась тут же, на углу улиц Ленина и Радищева.

Усталые и голодные, мы отправились домой. В ушах стоял этот неистовый гомон – смесь радости и горя. Словно все четыре долгих года войны сжались в один плотный комок, и он подступил к самому горлу. «А где же мой папка? Может быть, он не погиб и скоро вернётся домой. Пусть даже без руки или ноги. Лишь бы живой».

Стало пасмурно, пошёл мелкий дождь. Он высветлил свежую майскую зелень и молодую весеннюю травку. Начиналась новая пора нашей жизни.
В поисках пропавшего без вести отца

1. Забайкалье, 1932 год

До войны мой отец, Валентин Дмитриевич Шептицкий, был кадровым офицером. После окончания военного училища в 1932 году его направили для дальнейшего прохождения службы в Забайкалье. А поскольку отец был человеком серьёзным и ответственным, он взял с собой из Шепетовки молодую красивую жену Шурочку. Здесь, в небольшом городе Борзя, у молодожёнов родилось трое сыновей. Я, 1934 года рождения, стал первенцем, а затем появились Гарик (1935 г. р.) и Вова (1937 г. р.).

Служба в отдалённом гарнизоне оказалась нелёгкой, но имелись в ней и свои преимущества: меньше начальства, больше свободы, дружнее коллектив. Забайкалье спасло нашу семью от страшной беды. В 1937–1938 годах страна пережила массовые репрессии. Не миновали они и армию, пострадали многие тысячи военных. По надуманному предлогу был схвачен и пропал в застенках НКВД мой дедушка по линии отца. Однако отцу повезло. Вероятно, из-за отдалённости гарнизона органы его «не нашли». К тому же через четыре года отца с семьёй перевели за границу – в Монголию.

2. Монголия, 1939 год

В Монголии воинская часть, в которой служил отец, летом 1939 года приняла участие в кратковременной войне с Японией на реке Халхин-гол. Советско-монгольские войска под руководством молодого комкора Г. К. Жукова в короткий срок нанесли противнику решительное поражение. Японское командование не ожидало такого исхода войны и поспешило заключить с СССР мирное соглашение. Этот урок для Японии пошёл впрок – она так и не решилась напасть на Советский Союз в годы Великой Отечественной войны.

Мне исполнилось тогда 5 лет, но детская память запечатлела многие яркие события того времени. Семьи военных жили в одноэтажном бараке на окраине небольшого города Чойбалсана. Кругом были степи, перемежающиеся невысокими сопками. Около нашего барака стояли юрты местных жителей. Рядом с ними находились гурты маленьких лохматых лошадей и высокие двугорбые верблюды. Летом полы юрт с одной стороны открывались, и мы, ребята, с интересом наблюдали, как живут эти вечные кочевники. Весь пол был застлан кошмами, на которых так и хотелось поваляться. Посреди юрты устраивался очаг, над которым устанавливалась тренога с большим котлом. В нём они готовили пищу. Гостеприимные монголы зазывали нас к себе в гости, желая угостить. Но родители запрещали нам брать у них что-либо. Опасались антисанитарии.
3. Халхин-гол

Однажды ночью я проснулся от сильного шума. Наш барак гудел от стука армейских сапог. Папка тоже быстро оделся и выскочил на улицу. Оттуда доносились звуки работающих моторов. Полк по тревоге снялся и отправлялся в кромешную тьму. Наутро всё стихло, но мама с нами почему-то говорила вполголоса. В нашем обиходе появилось незнакомое слово «Халхин-гол». Где-то неподалёку начиналась война.

Потянулись однообразные, скучные дни. Все ожидали вестей с фронта. Однако сведений от наших отцов почти не поступало. Лишь однажды над нашим домом со страшным шумом пролетел аэроплан. Мне показалось, что он задел за трубу. Самолёт сбросил мешок, в котором были письма. Мама нам с радостью сообщила, что папка наш жив и скоро приедет домой.

Война длилась недолго. К концу лета стало известно, что наши одержали победу. Я хорошо помню, как войска возвращались домой. Оглушительный гул моторов, густая, как туман, пыль и песни солдат, поющих на машинах. Когда к нам подошёл отец, то я его испугался. Белыми были только его глаза и зубы.

– Витенька, это же наш папка, – сказала мне мама.

– Папка, папка! Я думал, что это негр, – наконец узнал я его.

Победу праздновали сообща, как тогда было принято. Прямо во дворе нашего одноэтажного деревянного дома были расставлены длинные столы. Чего только на них не было! Мы, ребята, носились вдоль столов, получая самые вкусные угощения. А взрослые пировали до самой ночи.

За отличие в боях на Халхин-голе отец был награждён орденом Красного Знамени – большая редкость в те годы. Уже позже, когда мы приехали в Саратов, я гордился, когда шёл с отцом по улице, а мальчишки, забегая вперёд нас, восклицали:

– Смотри, смотри: орденоносец идёт!

Орденоносцем был мой папка.

Весной 1940 года папу перевели в Саратов. Хорошо помню этот переезд. Мы долго тряслись на машинах по монгольским степным дорогам. Кругом, куда ни глянь, виднелись сопки, покрытые зелёной травой. На склонах паслись многочисленные табуны овец и лошадей. Я недоумевал, почему лошади такие маленькие. Папа, который держал меня на руках, объяснил, что это только так кажется издалека. Я ещё не понимал, что такое перспектива. Но монгольские лошади и в самом деле были очень низкорослыми.

Наша колонна выехала к железной дороге. Мы долго ждали поезда на большом вокзале. И вот наконец мы сидим в удобном купе, а за окнами мелькают леса, горы, реки, грохочут колёса поезда на мостах. Мы проезжаем мимо небольших полустанков, и наш поезд останавливается около безбрежного водоёма. Это Байкал. Вода плещется около самих вагонов. Берег вытянулся огромной дугой, вдоль которой пролегла железная дорога. За ней громоздятся суровые горы.

Ещё много дней поезд идёт почти по безлюдным местам. Такова наша огромная страна. Наконец стали встречаться большие станции, на одной из которых мы сделали пересадку на другой поезд. Мы едем в Саратов. Наш поезд втянулся на длинный мост и долго идёт среди просторов огромной реки. Таких рек я ещё не видал. На душе спокойно и торжественно. Папа говорит, что Саратов – большой город, он находится на берегу Волги. Здесь мы будем жить.

В Саратове мы получили квартиру в большом новом доме на улице Ленина. Позже такие дома стали называть «сталинками». Это очень хороший дом, в котором удобные квартиры с высокими потолками. Во дворе много ребят моего возраста. Среди них мои новые знакомые – Олег и Витя Цветниковы, Лёня, Маша и ещё две сестры Губины. Их отцы служат в одной воинской части с моим папой. Наши родители подружились семьями, и мы стали часто собираться вместе.

Наступила зима. В Саратове она оказалась иной: много снега и совершенно нет этих пронзительных забайкальских холодных ветров. Можно гулять и кататься на санках. А иногда можно по­играть в снежки или слепить большого снеговика.

В начале лета под Татищевом у военных проходили лагерные сборы. Наши отцы выезжали на всё лето в лагеря. Сюда из запаса прибывала молодёжь. Днём и ночью шла подготовка допризывников. Неподалёку на опушке леса в небольших домиках жили семьи кадровых военных. Нам, ребятам, была предоставлена большая свобода. Рядом находились большой лес и полигон, заросший дикой травой и изрытый воронками. У нас началась очень интересная жизнь.

Красноармейцы жили в палатках. Их лагерь был похож на огромный муравейник, в котором все куда-то спешат, суетятся, но, несмотря на кажущийся хаос, каждый делает своё дело. В артиллерийском парке ровными рядами стояли пушки. Но нас туда не пускал часовой, стоявший под грибком. Иногда, если повезёт, нам удавалось покататься на лошади. Но больше всего мы любили кино. Его показывали в клубе или прямо на улице в тёмное время. Эта полукочевая жизнь нам очень нравилась. Лето было сухое и тёплое. Всей ватагой мы часто ходили в лес, стараясь не заглядывать в его глубину. Там было темно и страшно. Зато на полянах много цветов и земляники.

Наши мамы вели домашнее хозяйство. Пищу готовили на небольшой печке, сложенной из кирпичей прямо на улице. Здесь всегда очень вкусно пахло. Вечерами все домочадцы собирались за длинным столом. Это была наша большая семья.

Однажды дядя Коля Губин принёс живого зайца. Он держал его за уши, предвкушая приготовить хорошее жаркое. Однако заяц изловчился и своими длинными задними лапами достал руку дяди. Он сильно поцарапал его руку, вырвался и дал стрекоча. Мы были рады, что заяц убежал.

В конце августа мы возвратились в Саратов. Сюда же съезжались из пионерских лагерей и с дач все ребята. Наш двор после летнего запустения снова становился оживлённым и уютным.