Репрессированные священнослужители

В 1930 годы большая часть священнослужителей района была репрессирована, многие расстреляны, а кто избежал расстрела – те прошли через тюрьмы и лагеря. Никаких уголовных преступлений эти люди не совершали и пострадали безвинно – по сути дела, лишь за свои религиозные убеждения. Вот лишь несколько судеб.

Крестьяне любили отца Николая за безотказность к их просьбам и за простоту образа жизни, которую он вёл, почти ничем не выделяясь среди крестьян – так же, как и они, пахал землю, накашивал сено. Если случалась у крестьян какая беда – шли к священнику. В годы Первой мировой войны Н.И. Репьёв вместе с учителем земской школы А.И. Гришаковым хлопотал об открытии в селе столовой с бесплатными обедами для крестьянских ребятишек.

В начале 30-х годов власти отобрали у Репьёвых дом, в котором разместилась контора колхоза. Николая Ивановича приговорили к трудовой повинности – заготовке леса на станции Серёжа. К тому времени здоровье священника пошатнулось, беспокоили частые сердечные приступы. Н.И. Репьёв не надеялся вернуться домой живым. Прихожане села ходатайствовали перед властями об освобождении пастыря, и им разрешили отработать норму на лесозаготовках. Группа крестьян отправилась на станцию Серёжа и за неделю заготовила необходимое количество леса. Священник был освобожден, но вернулся домой безнадежно больным и умер на третий день по возвращении. Похоронили Н.И. Репьёва на сельском кладбище, могила его сохранилась и очень почитаема сельскими жителями.

В семье Репьёвых были две дочери. Младшая, Зинаида, жила с семьёй в Москве. Старшая, Екатерина, работала учительницей в деревне Винный Майдан. Летом 1937 года её как дочь священника уволили с работы, и она переехала жить к сестре.

Матушка Екатерина Николаевна жила в маленькой, в два оконца, избушке на краю села и зарабатывала на жизнь шитьём. Большую библиотеку своего мужа она передала сельской школе, а книги для детей дарила крестьянским ребятам. В конце 1940 годов дочери увезли Е.Н. Репьёву в Москву.

Священником Никольской церкви после смерти Н.И. Репьёва был назначен Александр Алексеевич Лавров. Он родился в селе Пятницком Арзамасского уезда в семье священника. Окончив семинарию в 1896 году, стал священником в Вознесенском храме села Муравьиха, где служил более двадцать лет.

Протоиерей А.А. Лавров, осужденный по 58 статье, был расстрелян в январе 1938 года и предположительно погребен в общей могиле на Бугровском кладбище.

Старинное село Сиуха (Рождественское) в XIX веке принадлежало двум владельцам – князьям Трубецким и дворянам Каратаевым. Центром села был храм Рождества Христова, в котором по штату служили два священника.

В сентябре 1937 года В.И. Голубинский был арестован и приговорён к пяти годам заключения. Наказание отбывал в Еврейской автономной области в Бамлаге, где умер от воспаления лёгких за полгода до истечения срока.

Протоиерей Иван Дмитриевич Адуев (1881–1937) родился в селе Пороздни. По окончании Нижегородской семинарии служил псаломщикам в храмах Иоанна Предтечи в Благовещенской слободе и Ильи Пророка на Нижнем базаре в Нижнем Новгороде. В 1906 году женился на Ольге Михайловне Свемниковой и принял сан священника. С 1909 года был настоятелем храма святого Василия Великого в Арманихе. С 1930 года служил в церкви. Был уважаемым прихожанами и церковным начальством: имел многочисленные награды – скуфью, камилавку, набедренник, наперсный крест.

19 ноября 1937 года в пять часов утра сотрудники НКВД постучали в дверь дома, где жил вдовый священник с десятилетней дочерью Ниной. После обыска И.Д. Адуев был арестован, а 22 декабря расстрелян как «враг народа». Горькой реальностью для детей священника стало сиротство.

Большим авторитетом среди прихожан пользовался протоиерей храма Михаила Архангела в селе Мигалихе Николай Иванович Зефиров. Один из образованнейших людей в округе, священник имел в доме большую библиотеку, любил стихи Н.А. Некрасова, многие из которых знал наизусть. Книги из своей библиотеки давал читать всем желающим.

Ревностный исполнитель церковного устава, Н.И. Зефиров был неоднократно награжден церковными наградами. К нему за помощью и советом часто обращались крестьяне, и всем им батюшка старался помочь и материально, и добрым советом.

В середине 1930 годов по состоянию здоровья Николай Иванович был уволен за штат. Но власти не оставляли семью священника своим вниманием. В доме Зефировых разместился фельдшерский пункт, а семья Николая Ивановича стала жить в кухне и маленькой комнате мезонина. Со двора на колхозную ферму увели корову, которая была кормилицей для семьи.

Единственная дочь священника Антонина Николаевна (1899–1988) окончила Епархиальное женское училище в Нижнем Новгороде. Мечтала стать врачом, но ей неоднократно отказывали при поступлении в институт как дочери служителя культа. До самой пенсии А.Н. Зефирова работала санитаркой в фельдшерском пункте в Мигалихе и заведующей аптечным киоском. За лекарствами ходила пешком за двадцать километров в больницу Дальнего Константинова.

Протоиерей Н.И. Зефиров умер летом 1937 года и завещал похоронить себя на сельском кладбище: «Хочу лежать рядом с народом». Жена священника Ольга Александровна и старшая дочь Маргарита были погребены в склепе у алтаря храма. После закрытия церкви их могилы были осквернены.

Последний священник Михаило-Архангельского храма в Мигалихе Василий Фёдорович Мараховский был расстрелян 22 декабря 1937 года.

Репрессии в отношении священнослужителей отличались особой жестокостью – тоталитарная власть целенаправленно истребляла всех, кто мог иметь влияние на умы и сердца людей.

О закрытии церкви в РАБОЧЕм ПОСЕЛКе ТУМБОТИНО

Вернуться к Содержанию
Елена Ивановна Власова,

сотрудник Комиссии по канонизации Нижегородской епархии,

доцент Международной Славянской академии наук, культуры и искусства,

кандидат педагогических наук
«Ту́мботино – рабочий посёлок в Павловском районе Нижегородской области, население которого в 2007 году насчитывало 7281 жителей. …Поселение Тумботино (Тунботино) упоминается в выписях из писцовых материалов уже в 1580-х годах как пустошь с 12 дворовыми местами. К 1608 году Тумботино уже называется деревней, а к 1670 году – «приселком» по отношению к соседнему селу Павлову. В настоящее время здесь сохранилась церковь Благовещения Пресвятой Богородицы (дата постройки последнего здания – рубеж XVIII–XIX веков, каменная церковь с трапезной и ярусной колокольней). Основной объём церкви – восьмерик на высоком четверике. В годы советской власти богослужения в церкви были прекращены, здание было частично разрушено, в нем размещался хлебозавод. В 1990-е годы храм был передан верующим».

Такую краткую информацию о рабочем поселке Тумботино можно прочитать в электронной энциклопедии на сайте «Википедия». Мы же в своем исследовании не забираемся в глубь веков, а обращаемся к материалам 30-х годов ХХ века, хранящимся в Центральном архиве Нижегородской области. Материалы эти связаны с упомянутыми в краткой информации событиями, а именно с закрытием единственной в селе Тумботино церкви в честь Благовещения Пресвятой Богородицы и репрессиям, которые этому предшествовали.

Листая пожелтевшие страницы архивно-следственного дела по обвинению священника Рафаила Виноградова и четырех человек – жителей Тумботино, в то время еще села, – можно узнать подробности тех трагических событий.

В обвинительном заключении, составленном старшим уполномоченным СО Муромского Окротделения ОГПУ 10 апреля 1930 года (стилистика и орфография подлинника сохранены – Е.В.), говорится о том, что «в с. Тумботино Павловского района Муромского округа Нижкрая в конце 1929 года под флагом церковного совета была создана нелегальная антисоветская группировка из бывших охранников: ФИЛАТОВА В.П., бывшего члена 1-й Госдумы, ГУСЕВА Г.Д., попа ВИНОГРАДОВА, бывшего фабриканта РОДИОНОВА И.В. и других.

Собираясь как в церкви, в церковной сторожке, так и на частных квартирах (особенно часто у быв. охранника ФИЛАТОВА), эта группа строго конспирировала свои нелегальные сборища, предупреждая приглашаемых ими церковников о соблюдении осторожности из опасений ареста.

Поставив себе целью организованный подрыв Советской власти путем антисоветской агитации в виде проповедей, а также другими способами (индивидуальными и групповыми), члены этой группы на своих нелегальных заседаниях, обсуждая вопросы политического характера, говорили:

– Нам надо быть едиными и постоянно стоять друг за друга.

– Надо почаще собираться да советоваться против гонения на нас. А то церковь закроют и нас посадят всех.

– Это не власть, а зверье какое-то: норовят не налогами, так наганом придушить церковь».

…Наиболее активную, открытую антисоветскую деятельность эта церковно-монархическая группировка, согласно материалам архивно-следственного дела, проявила в январе 1930 года при проработке общественными и советскими организациями с. Тумботино вопроса об использовании каменной ограды церкви под щебень, намеченный к постройке больницы.

Нелегальные заседания участились, и на них упорно разрешался вопрос: «Как сорвать это мероприятие».

Так, поп ВИНОГРАДОВ Рафаил сказал на нелегальном заседании группы:

– Надо доказать коммунистам, что верующие не допустят такого издевательства над церковью. Если они дотронутся до ограды, надо поднять народ, чтобы эти камни послужили уроком коммунистам».

После этого поп выступал в церкви и говорил в проповеди:

– Наши враги хотят гонять стадо над могилами наших отцов. Это надругательство… Не допускайте этого...

…После того, как вопрос об использовании каменной ограды под щебень временно был прекращен проработкой (очевидно, в связи с возникшей проблемой сопротивления верующего населения – Е.В.), поп ВИНОГРАДОВ, в целях закрепления своего влияния и ободрения верующих в антисоветской деятельности сказал в своей проповеди:

– Враги церкви убоялись силы Божией, и поэтому всегда нужно быть верным ей (Церкви).

Помимо открытой и нелегальной антисоветской деятельности поп ВИНОГРАДОВ Рафаил писал заметки антисоветского характера:

– Будет ли республика, конституция или другая какая-нибудь форма правления – стойте за церковь и боритесь.

– Все формы общественно-государственной жизни… крайне несовершенны, во всех много зла…».

Этих высказываний и проповедей было достаточного для того, чтобы уже 6 мая 1930 года священник Благовещенской церкви Рафаил Виноградов заседанием Особой Тройки при ПП ОГПУ Нижкрая был осужден по ст. 58-10 УК РСФСР и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу с конфискацией имущества.

Вот какие сведения о священнике Благовещенской церкви села Тумботино Рафаиле Павловиче Виноградове удалось найти дополнительно: «Родился 25 октября (по ст. стилю) 1876 года (его отец, Павел Виноградов, служил в этой церкви дьяконом). В 1898 году окончил Нижегородскую Духовную семинарию по 1-му разряду. Затем служил законоучителем в Сормовской второклассной церковно-приходской школе. Преосвященным Владимиром был рукоположен в сан священника 26 сентября 1899 года и назначен к Преображенской церкви в село Левашево Ардатовского уезда. В период с 1899 по 1902 год служил в селе Заскочиха Семеновского уезда. С 1906 года являлся штатным священником Выксунского Иверского женского монастыря. С 1910 года служил у себя на родине в селе Тумботино Павловского уезда и был законоучителем. Имел различные церковные награды: в 1904 году – набедренник, в 1907 году – скуфья, в 1914 году – камилавка, в 1921 году – наперсный крест. В 1922 году уже значится вдовым пастырем. Его дети, четверо сыновей, обучались в различных учебных заведениях. Сын Константин (1901 г. р.) учился в Нижегородской семинарии, но из-за революции окончить ее не успел».

Вместе со священником были осуждены и расстреляны трое из четверых арестованных мирян: староста Благовещенской церкви Василий Павлович Филатов, 65 лет, в прошлом волостной старшина, управляющий фабрикантов Кондратовых, бывший член Первой Государственной Думы; Гавриил Дмитриевич Гусев, 62 лет, бывший сельский староста, который «…после революции 17 года …так же, как и ФИЛАТОВ, избрал церковную деятельность, выполняя обязанности председателя церковного совета или церковного старосты»; Иван Вадимович Родионов, 64 лет, бывший фабрикант, член церковного совета Благовещенской церкви.

Главная же их вина состояла даже не в тайных сборищах под видом заседаний Церковного совета «как в церкви, в церковной сторожке, так и на частных квартирах» (интересно, где же должен был собираться церковный совет? – Е.В.), а в том, что они выступили против слома церковной ограды, без чего местным общественникам «невозможно» было соорудить фундамент больницы: ведь щебня, очевидно, в округе не было вообще?!

И хотя «будучи привлечены к следствию в качестве обвиняемых, никто из 5-ти человек в предъявленном обвинении виновным себя не признал» и «вещественных доказательств по делу нет», тем не менее, «на основании вышеизложенного, считая факт существования антисоветской группировки церковно-монархического характера и ее антисоветской деятельности установленным», старший уполномоченный СО Муромского Окротделения ОГПУ «полагал бы …привлечь к ответственности за принадлежность к антисоветской группировке и антисоветскую агитацию, т.е. по ст. 58 п.п. 10 и 11 УК» и данное следственное дело направить в Особую Тройку при ПП ОГПУ по Нижкраю для внесудебного разбирательства».

А каким было это внесудебное разбирательство, мы уже знаем – расстрел с конфискацией имущества.

Как происходило выполнение решения Особой Тройки, можно узнать из заявления Татьяны Николаевны Филатовой, внучки Василия Павловича Филатова, которое она написала на имя председателя Комитета государственной безопасности в октябре 1993 года: «Я, внучка Филатова Василия Павловича, взятого из нашего многосемейного дома ночью, впервые с «почестями» втолкнутого в машину «черный ворон», уже переполненную «чуждыми элементами», «врагами народа». По памяти разговора старших, отправленных в нижегородскую тюрьму в 1929 году, а позднее отправленных на тот свет. Ночью вывезенных на кладбище «Марьина Роща», принужденных, измученных заставили копать себе яму-могилу братскую-«вражью», а дальше приговор привели в исполнение. От выстрела падали в яму полуживые, полумертвые, истекая неповинной кровью, мучались, стонали, ждали конца. Милосердие к их невинности теплилось у некоторых, вот они и рассказали, как было.

И вот с тех пор вся память и документы, умышленно уничтоженные, стерлись о их жизни и принужденной смерти. Мне уже 75 лет, больная, инвалид 1 группы, повторный инфаркт.

Писала два года назад в архивы г. Павлова и областной архив, ответили, документы из с/совета Тумботино о раскулачивании и расстреле не поступали за 1929–1930 годы.

Прошу Вас помочь мне, чтобы знать даты: год, месяц, число взятия и расстрела нашего дедушки Филатова Вас. Павловича. Об этом просит его младший внук – мой брат, инвалид 1-й группы по зрению ВОВ Филатов Ген. Ник. 1926 года рождения, ранение в голову, эпилепсия. До сих пор не знаем дня смерти, чтобы правильно почтить память старосты молитвами, в церкви – поминовением. Очень ждем, хоть и сами уже на краю могилы почиваем. В нашей церкви – труды дедушки. Наш дедушка Филатов Василий Павлович был очень умным и добрым человеком. Он был доверенным и управляющим у Теребина, строил фабрику, теперь завод мединструмента им. М. Горького. Построил в помощь всем на свои сбережения кирпичный завод, поныне он есть. Приютил и вырастил 5 человек-сирот и одну очень больную безродную женщину – бабушку Алену…

По крови было три сына и две дочери, а четвертого подкинули в холодное с заморозками утро, защищенного тряпками и худеньким одеяльцем без данных имени и даты рождении, зная, что Василий Пав. пойдет в церковь рано и через парадное крыльцо. Здесь он и услышал слабенький писк-плач младенца. Внес его в дом, и, осенив крестным знамением, сказал своей супруге: «Анастасия Семеновна, принимай младенца, обогревай, но сразу не перекармливай». Вырастили и женили, и дом хороший построили им, и всем наделили. А этим сыновьям сказал: «Вы все родные, вот все имеющееся поделите равно между собой». Это было решение доброе, отцовское. А получилось – хуже не придумаешь. Дедушку забрали. Нас всех из дома выгнали в самый трескучий мороз. Всё буквально у всех отобрали, устроили торги. А нас гнали и гнали с квартиры на квартиру...

…Все вынужденно разъезжались кто куда. Потеряли всё: крышу над головой, надежду на милосердие, только до сих пор не стираются из памяти, души, сердца очень горькие оскорбительные слова «чуждые элементы»…».

Из этого заявления мы узнаём, что в реквизированном доме Филатова долгие годы находилась школа, которую называли Филатовской, – сначала семилетка, а потом десятилетка.

В заключение своего письма-заявления Татьяна Николаевна вспомнила о церковной деятельности своего дедушки – бывшего депутата 1-й Государственной Думы, происходившего из крестьян села Тумботино:

«…Сколько привозил (из С.-Петербурга, куда ездил на заседания Государственной Думы – Е.В.) для храма всего неповторимого – всё разграбили, осквернили своей черствой ледяной рукой. Церковь отделена от государства, пусть не китайской стеной, а милосердие и помощь мертвы от властей. Опять искренне верующие всю тяжесть осквернения разграбления взяли на свои плечи, стараясь поднять обезглавленные святые церкви, храмы Божии. Был поднят кровавый меч на Христа и христиан!».

Как можно видеть на современных фотографиях, церковь в честь Благовещения Пресвятой Богородицы в настоящее время полностью восстановлена, а вот церковной кирпичной ограды нет – ведь её сразу же после расстрела священника и членов церковного совета разбили на щебенку.

Интересно, знают ли старожилы села и рабочие медико-инструментального завода (сначала фабрики, построенной в 1884 году, а затем завода им. М. Горького) о том, что долгие годы управляющим там был их выдающийся земляк Василий Павлович Филатов?

А вот внуки и правнуки дождались все-таки в 1993 году официальной справки о реабилитации своего деда, из которой смогли узнать, что «расстрелян он был 26 мая 1930 г. в г. Горьком и захоронен на Бугровском кладбище, место захоронения не известно».

Церковь же в честь Благовещения Пресвятой Богородицы в рабочем поселке Тумботино милостью Божией и заботами искренне верующих, которые «всю тяжесть осквернения разграбления взяли на свои плечи», полностью восстановлена. И есть глубокая вера в то, что в её восстановлении огромную роль сыграли молитвы невинно убиенных в 1930 году священника Рафаила Виноградова и членов церковного совета, которые до самого своего смертного часа стояли за Христа, не испугавшись кровавого меча, поднявшегося на Него!

2. ГУЛАГ в судьбах нижегородцев
Вернуться к Содержанию
«АЛЖИР» (Акмолинский лагерь изменников родины)

в судьбах нижегородцев
Инна Анатольевна Кирпичникова,

дочь узницы «АЛЖИРа»
Мой отец, Анатолий Кельмансон, известный в СССР партийно-хозяйственный деятель, работал в Москве в Промбанке, был соратником Орджоникидзе и Серебровского, возглавлял Чермет, строил в Чимкенте металлургический комбинат, был заместителем председателя Госплана Казахской ССР.

Семья Кельмансон покинула Россию после еврейского погрома в Одессе в 1911 году. Бабушка, которая плохо видела, предпочла остаться в Одессе, а другие родственники обосновались в Париже. Мой папа отправился в Бразилию, оттуда в Америку, где и получил образование, потом жил и работал в Европе. Ему легко давались иностранные языки, он владел шестью. Шпионаж в пользу разведки тех стран, языками которых папа владел, ему и вменили в качестве обвинения после ареста. Из тюрьмы папа прислал маме единственную записку, в которой просил прислать ему словарь, так как «португальский он знает в совершенстве, а испанский – нет»…

Мой дед очень хотел вернуться на Родину. Вдохновленная Октябрьской революцией, семья Кельмансон вернулась в Россию, но после пересечения государственной границы в 1918 году об их дальнейшей судьбе ничего не известно. Потом мне в Москве потомки таких же ре-эмигрантов сказали, что из получивших визы на въезд дальше границы никто не уехал: все составы были уничтожены. Особенно уничтожали без промедления приезжавших знаменитостей. Из папиного близкого окружения были те, кто подобно руководителю комбината на Балхаше Иванову отстреливался до конца, а потом покончил с собой. Большинство было осуждено по ст. 58 (из руководства Чесайского рудника расстреляны Качурин, Абатуров, Князев, Вознесенский, Кельмансон, один Новохацкий умер своей смертью).

По папиному делу было арестовано немало людей: оно было коллективным. Ровно через 20 лет и один месяц после расстрела отец был реабилитирован за отсутствием состава преступления (на момент расстрела ему был 41 год). Я была в Чимкенте на том горнорудном предприятии, которое было построено отцом, в заводоуправлении увидела музей. Одна стена музея – расстрелянные строители завода… В Жаналыке, на месте массовых захоронений жертв расстрелов в подвалах НКВД Казахстана, побывал президент Назарбаев, так там вспомнили отца, и я очень благодарна.

Мама моя – Елена Федоровна Верещагина, дипломированная стенографистка. Семья мамы не была религиозной, но в церковь обязательно ходили, чаще по праздникам. Мама была очень красивой, статной, хорошо одевалась. На пасху она открывала крестный ход. Отец ее по образованию был бухгалтером, жил в Павлодаре и был одним из немногих, кто владел казахским языком. Павлодар несколько раз переходил из рук в руки: красные, белые… Мама Елены Федоровны была домохозяйкой, она закончила специальные курсы, была великолепным кулинаром, шила и вышивала и дочерей к этому приучила. Семья мамы не была зажиточной, но у них были две коровы, свой дом. Конечно, когда мама вышла замуж за еврея, они очень переживали из-за типичного для России антисемитизма, думали, что маму будут преследовать, как всегда преследовали евреев…

Мама окончила школу второй ступени, рисование у нее преподавал друг Льва Толстого, а директором школы и преподавателем словесности был Костенко, впоследствии министр образования Казахской ССР. После окончания школы выпускники должны были обязательно отработать на ликвидации неграмотности, и мама преподавала в Ермаке (Казахстан, Ермаковская ГЭС). После этого она уже закончила школу стенографисток и какое-то время работала в «Заготхлебе», затем получила направление в горно-металлургический институт и оказалась в Алма-Ате. Там она зарабатывала на жилье тем, что была стенографисткой в исполкоме. В Казахстане они и познакомились с отцом в 1928 году.

Маму арестовали через год после ареста отца, в конце 1936 года. Родители состояли в официальном браке, однако фамилию мама оставила свою. А когда ее арестовали, то в документах НКВД она значилась уже как Верещагина-Кельмансон: их необходимо было для ее осуждения связать…

Сначала она сидела в тюрьме. Поначалу получила срок, который позволял ей выйти на свободу в 1943 году, но, в связи с военными событиями, не только мама, но и все остальные узники концлагеря, имевшие право на освобождение, получили дополнительные сроки и освободились только в 1945–1946 годах и позже.

О местах отбывания наказаний. Карлаг – Карагандинский исправительный трудовой лагерь МВД особого режима в Казахстане, в двадцати километрах от Караганды. В нем было 19 отделений. Через него прошли люди, составлявшие цвет советского общества – А.Л. Чижевский, химик, биолог, физик, астроном, соратник и друг К.Э. Циолковского; В.С. Пустовойт, знаменитый селекционер, академик, дважды Герой Соцтруда; ученики В.И. Вернадского А.М. Симорин и А.А. Корнилов, поэт Н. Заболоцкий, профессор В. Фортунатов, профессор Р. Цион, всемирно известный специалист по бруцеллезу, и десятки тысяч других…

Акмолинский лагерь жен изменников родины (далее – АЛЖИР) изначально создавался как отделение Карлага, так называемая «26-я точка». Позже – пункт «Долинка» (вначале название вели от слова «долина», а вскоре – от тяжелой доли заключенных). Он занимал площадь 2 млн. га – равную Франции. Фактически, это было государство в государстве. В нем даже была своя прокуратура, которая могла добавить срок заключенному. Начинался лагерь с небольшого поселения, куда были привезены первые партии заключенных – вдов арестованных и погибших по ст. 58, п.10, 11 УК РСФСР.

Когда маму привезли в лагерь, на 26-й точке было всего два барака. Было очень тесно: барак рассчитан на 350 человек, а размещали там до 500 человек. И лагерное начальство сказало: «Если не хотите сдохнуть, вот вам речка, идите и рубите камыш».

Заключенные представляли собой разновозрастную группу женщин, одетых по-осеннему, обувь их совершенно не отвечала суровым условиям и не защищала от холода и грязи. Их начали забирать как «контингент ЧСИР» – членов семей изменников родины с 1935 года и выселять в Сибирь, Мордовию. Их вообще не судили, так как не было соответствующей статьи в УК РСФСР. На станции, когда их привезли, на какую-то импровизированную трибуну поднялся человек с портфелем, набитым маленькими квиточками. Он выкрикивал: «Верещагина – восемь, Татаева – пять!» и так далее – вот это был весь суд! Моя мама дружила с женой Татаева, сотрудника торгпредства во Франции. Она кричала: «Лелька, Лелька, тебе сколько?» – «Восемь!» – «И мне! Вот как хорошо, вместе будем!».

Заключенных запрещалось использовать по специальности, только по распоряжениям лагерного руководства. Прибывших в «теплушках» и «столыпинских вагонах»-тюрьмах сдавали лагерному начальству по головам – мертвых и выживших. Политические заключенные находились вместе с уголовниками. Были севшие «за колоски»… На место будущего лагеря их свозили эшелон за эшелоном, им запрещались посылки, письма, любая переписка. Только пробывших в АЛЖИРе два года переводили на общалагерный режим.

В годы войны заключенных, даже тех, чей срок кончился, не освобождали. Им разрешалось жить там же, где они отбывали срок, и трудиться как вольнонаемным. Мама получила паспорт после смерти Сталина, и в нем стояло «минус 39 городов» для возможного проживания. Большинство женщин в лагере (90%) были с высшим образованием: профессора, художники, полный состав Харьковского театра оперетты, Вахтанговского театра, много врачей и учителей, инженеров. Они сами строили себе лагерь, делая так называемый камышовые кирпичи – саманные. И первые бараки были именно камышовые, камыш их спас. Камыши связывали в снопы и привязывали к телу, перенося до 20 и более за один раз.

Среди заключенных находились Тухачевские, Подвойская, сестры Фаина и Зоя Гамарник, Нина Эргельнардт, дочь члена Госсовета России, жена и дочь Авеля Енукидзе, жена члена ВЦИК Н.Н. Крестинского, жена члена ВЦИК К.П. Мехоношина, жена поэта В. Багрицкого, этапом проходила Лидия Русланова…

Условия жизни естественным образом приводили к высокой смертности, хотя заключенные пытались создавать хоть какие-то условия для выживания матерей с детьми. Дети до 3-х лет могли оставаться с родителями, старше – отнимались. Вот мать Майи Плисецкой была именно с младшим ребенком – Борисом. С детьми были мать Германа Гофмана, бывшего руководителя нижегородского отделения общества «Мемориал», мать горьковчанки Делории Ивановой.

Бытовые условия были очень тяжелыми. Выстиранные пеленки сушили прямо на себе. Содержание заключенных в расчете на один человеко-день стоило государству 82 копейки, учитывая затраты на содержание охраны и даже мясо служебным собакам, одежду, обувь, двухразовое питание. Отправка в барак для нетрудоспособных – «доходяжный» – означала медленную смерть от истощения. Люди нередко теряли надежду, были случаи самоубийств – один из молодых ленинградских юристов пытался повеситься на яблоне, его вынули из петли: он утратил смысл дальнейшей жизни…

Мама была ассенизатором, долбила и грузила фекалии, а весной, когда стало тепло, все оттаяло, у нее открылась сильная рвота, и она просто погибала, теряла сознание, и ее перевели мыть котлы. Котлы были огромные, один раз она упала в котел.

Однажды в Долинку приехал Фирсов, начальник, который фактически тайком сделал перепись по профессиям всех заключенных. Он сформировал команду из сметчиц, архитекторов, и они начали проектировать строительство для нужд лагеря, которое велось из саманных кирпичей. Спроектировали швейную фабрику, электростанцию, котельную, баню, столовую, подсобные помещения...

Считаю необходимым сказать, как много патриотизма было в душах людей. И выражался он не только в том, что в годы Великой Отечественной войны все шили одежду для фронта. Всепобеждающая жизнь, воспитанное не при большевиках самоуважение заставляли заключенных стремиться к жизни, достойно жить любой ценой. Они создали в Долинке прекрасную среднюю школу, где преподавание велось на достойном уровне, поликлинику, уникальный театр, который помогал многим просто выживать и не терять рассудок. Читали стихи, записывали мелодии из фильмов…

В Долинской средней школе обучались дети руководящих работников Карлага, дети заключенных и бывших заключенных лагеря, вышедших на поселение и работавших в лагере в качестве вольнонаемных. Учителя тоже были из «бывших». Директором была Лидия Ивановна Рязанцева. Предметниками были тоже знаменитости, например, ученик Фаворского Борис Николаевич Одинцов.

Очень много было случаев и примеров проявления обычной для нас, но такой дорогой в тех условиях человеческой доброты. Даже не только в среде заключенных, но и среди сотрудников администрации лагеря находились те, кто помогал заключенным, иногда рискуя жизнью. Даже в годы Великой Отечественной войны лагерное начальство жило материально очень хорошо. На всю страну гремела слава Карагандинского совхоза МВД СССР, его опытной сельскохозяйственной станции, где трудились выжившие знаменитые советские ученые – Д.А. Усов из Наркомзема и другие.

«Организованный в 1931 году Карагандинский совхоз-гигант ОГПУ получает почетное и ответственное задание освоить громадный район Центрального Казахстана», – один из первых директивных документов Карлага. Осваивали его непосильным трудом заключенных: как ни крути, по сути, это огромный концентрационный лагерь, где жизнь человека не стоила ничего. Тех, кто жил в Долинке до создания «Совхоза ОГПУ» – 27 тыс. человек – всех переселили. Когда в 1954 году Дмитрия Усова освободили, и он приехал в Тамбов, там его немедленно арестовали, осудили и привезли назад в Карлаг: равноценной замены не нашли, ведь на нем была вся система мелиорации лагеря и, собственно, земель совхоза. Территория лагеря все время расширялась…

Хоронили заключенных почти как скотину – похоронные команды клали голые тела в яму в три слоя по пять человек в каждом. На ногу и руку надевали жестяные кольца с выбитыми номерами. Каждый слой пересыпался землей. Бывали случаи, когда трупы зарывали плохо, и собаки откапывали их. По Карлагу везде разбросаны безвестные кладбища. Карлаг был страной в стране, куда не просачивалась никакая информация с воли. «Освенцим без печей, где погибли миллионы людей», – так называл сталинские лагеря в «Письмах старому другу» Варлам Шаламов.

Меня воспитывала моя тетя – «мама Оля», родная сестра моей мамы. Она была в отпуске, когда маму забрали, со мной оставалась няня. Мама Оля разыскивала сестру после ареста, звонила в НКВД, второй, третий раз… И получила ответ: «Еще раз позвонишь, будешь там же, где сестра», и она просто осталась со мной. Когда посадили маму, первая жена отца Ольга Николаевна стала разыскивать меня по детдомам, стремясь забрать меня к себе. Когда я к ней приехала в первый раз, она советовала мне никому не говорить о том, кто я. И вот в общей компании за столом меня узнали люди, которые знали отца еще по учебе в Одесском техникуме.

Паспорт мама получила только в 1950-м, до этого у нее была на руках в качестве основного документа только справка об освобождении. Право на поездки мама получила только в 1955 году – еще до XX съезда партии. После XX съезда она работала стенографисткой в Совнархозе, в исполкоме, потом – в Совете Министров Казахстана.

Мама умерла в 1996 году. Она дожила до тех дней, когда бывшие заключенные и их дети – все узники АЛЖИРа – смогли встретиться на месте лагеря и вспомнить события тех страшных лет.