Размышления о западном марксизме

Мы находимся в преддверии но­вого периода в рабочем движении, который поло­жит конец длительной паузе в классовой борьбе, от­делявшей теорию от практики. События мая 1968 г. во Франции ознаменовали в этом смысле глубокий истори­ческий поворот. Впервые за прошедшие 50 лет массовые революционные волнения произошли в развитых капита­листических странах в мирное время, в условиях процве­тания империализма и буржуазной демократии. Первые раскаты этого грома Французская коммунистическая партия не услышала. В этих обстоятельствах два клю­чевых условия исторического несовпадения теории и по­литики в Западной Европе впервые начали разрушаться. Революционность масс, вновь проявившаяся уже вне контроля бюрократизированной партии, создала потен­циальную возможность нового объединения марксист­ской теории, и практики рабочего движения. Следует оговориться, что майский бунт не был революцией, а ос­новные силы французского пролетариата ни организа­ционно, ни идеологически не отошли от компартии. Ко­нечно, разрыв между революционной теорией и массовой борьбой был далеко не преодолен в мае — июне 1968 г., но в Европе он был сокращен до минимума с момента поражения всеобщей забастовки во время волнений в Турине в 1920 г. Более того, бунт во Франции не остался отдельным эпизодом. В последующие годы мир стал свидетелем нарастающей волны выступлений между­народного рабочего движения в развитых капиталисти­ческих странах, не имевших аналога с начала 20-х годов. В 1969 г. итальянский пролетариат поднял волну круп­нейших забастовок, которые когда-либо видела страна; в 1972 г. уже британский пролетариат провел наиболее успешное в своей истории наступление на капитал, пара­лизовав национальную экономику; в 1973 г. продемон­стрировал свою силу японский рабочий класс. В 1974 г. мировую капиталистическую экономику охватил первый после войны кризис, разразившийся во многих странах одновременно. Вероятность того, что марксистская тео­рия и массовая практика сомкнутся в единую револю­ционную цепь, связанные звеньями реальной борьбы про­мышленного рабочего класса, постепенно возрастала. Соединение вновь теории и практики могло бы вызвать преобразование самого марксизма, воссоздав условия, которые в свое время выдвинули основателей истори­ческого материализма.

Тем временем серия потрясений, последовавших за майским восстанием, оказала еще одно, решающее воз­действие на ближайшие перспективы развития истори­ческого материализма в развитых капиталистических странах. Западный марксизм (от Лукача и Корша до Грамши и Альтюссера) во многих отношениях занял авансцену интеллектуальной истории левого движения в Европе после утверждения власти Сталина в СССР. Однако в это же время существовала и исподволь разви­валась еще одна традиция мысли, носившая совершенно иной характер. Впервые она стала объектом присталь­ного внимания политического интереса непосредственно во время и после выступлений во Франции. Мы, конечно же, имеем в виду теорию и наследие Троцкого. Как мы уже говорили, западный марксизм ориентировался на официальное коммунистическое движение как единст­венное историческое воплощение международного про­летариата как революционного класса. Западный марк­сизм никогда не признавал сталинизма, но в то же время никогда активно ему не противодействовал. Однако, ка­кие бы оттенки ни принимало отношение многих мысли­телей к сталинизму, все они не видели другой реальной силы или сферы социалистического действия вне его. Западный марксизм и троцкизм принадлежали в этом смысле к разным политическим мирам.

Надо сказать, что вся жизнь Троцкого после смерти Ленина была посвящена практической и теоретической борьбе за освобождение международного рабочего дви­жения от бюрократического господства, с тем чтобы оно могло вновь приступить к свержению капитализма в ми­ровом масштабе. Троцкий потерпел поражение во внутри­партийной борьбе в 20-х годах и был изгнан из СССР, поскольку представлял постоянную угрозу режиму, ко­торый символизировал Сталин. В изгнании он приступил к основательной разработке марксистской теории¹. Его новая работа вышла из чрева величайшего переворота, совершенного массами, — Октябрьской революции. Одна­ко троцкизм как система идей была поздним ребенком: он сложился значительно позже революции, когда обусло­вившая его появление ситуация ушла в прошлое. В силу этого первое крупное произведение, написанное Троцким в изгнании, было посвящено (что совершенно необычно для теоретика-марксиста его масштаба) конкретному ис­торическому событию. Его “История Русской рево­люции” (1939 г.) во многих отношениях до сегодняш­него дня остается наиболее ярким примером солидного марксистского исторического анализа и единственным воспроизведением прошлого, в котором мастерство и страсть историка сплелись с опытом политического лиде­ра и организатора.

Таким образом, направление, родоначальником кото­рого был Троцкий, представляло прямую противополож­ность традиции западного марксизма. Троцкизм сосредо­точил усилия на политике и экономике, а не на фило­софии. Он носил отчетливо интернациональный характер, никогда не замыкаясь на проблемах одной страны или ограничивая свой кругозор рамками национальной куль­туры. Работы этого направления отличали ясный и страстный порыв, а литературным достоинством работы, особенно исследования Троцкого и Дойчера, не уступали или даже превосходили другие направления. Его пред­ставители не руководили кафедрами в университетах. Их преследовали и объявляли вне закона. Троцкого убили в Мексике, Дойчер и Роздольский жили в эмиграции, не имея возможности вернуться на родину — в Польшу и Россию. Манделю запрещен въезд во Францию, ФРГ и США и до сего дня. Этот список можно продолжить. Цена, которую пришлось заплатить за попытку под­держать марксистское положение о единстве теории и практики, даже в тех случаях, когда от него в конце концов отреклись, была высока. Вместе с тем и польза для будущего социализма была огромна: сегодня это по­литико-теоретическое наследие имеет большое значение для возрождения революционного марксизма в между­народном масштабе.

Следует признать, что теоретические приобретения троцкизма страдали своими слабостями и изъянами. Тезис Троцкого о том, что опыт Русской революции по­служит моделью для всех стран, остается проблема­тичным; его работы по Франции и Испании не обла­дают той глубиной, которая отличает его работы по Германии; его суждения о второй мировой войне, в от­личие от анализа нацизма, следует признать ошибочными. Оптимизм Дойчера относительно перспектив внутренних реформ в СССР после смерти Сталина не имел основа­ний. Главные произведения Роздольского были по сути скорее констатирующими, чем аналитическими. Книга Манделя, появившаяся после долгого затишья в экономи­ческих исследованиях, имела очень характерный подза­головок: “Попытка дать объяснение”.

Итак, развитие марксистской теории не смогло “пере­прыгнуть” через материальные условия своего собствен­ного развития — реальной социальной практики пролета­риата своего времени. Сочетание вынужденной изоляции от основных отрядов организованного рабочего класса во всем мире и длительного отсутствия выступлений ре­волюционных масс в ведущих центрах индустриального капитализма неминуемо наложило свой отпечаток на троцкизм в целом. Троцкизм также в конце концов под­чинился диктату времени в условиях длительного исто­рического периода поражения рабочего класса на Западе.

Особенно отрицательно сказалось на троцкизме игно­рирование им новой ситуации, что отличало его от запад­ного марксизма. Троцкисты по-прежнему пытались обо­сновать необходимость и возможность социалистической революции и пролетарской демократии, несмотря на многочисленные факты, говорящие об обратном, и это не­минуемо толкало их к консерватизму. Сохранение клас­сических марксистских доктрин стало превалировать над их развитием. Убежденность в триумфе дела рабочего класса и экономическом крахе капитализма, основанная больше на воле, чем на интеллекте,— типичный порок этого течения марксизма. Следовало бы провести исто­рическую опись достижений и неудач троцкизма. Необ­ходимость системного критического анализа наследия Троцкого и его последователей, подобного тому, что в по­тенциале уже можно было бы провести по наследию за­падного марксизма, давно назрела. В то же время рост международной классовой борьбы с конца 60-х годов (впервые после поражения “левой оппозиции” в Рос­сии) начал создавать возможность возрождения идей троцкистского толка в основных сферах дискуссий и дея­тельности рабочего движения. Когда они соединятся, ценность идей троцкизма пройдет испытание практикой массового пролетарского движения.

Тем временем изменения в политическом климате, происходившие с конца 60-х годов, не могли не отра­зиться на западном марксизме. Конец этому течению может положить объединение теории и практики в мас­совом революционном движении, свободном от бюрокра­тических предрассудков. Как историческая форма запад­ный марксизм исчезнет, как только разрыв между тео­рией и практикой, его породивший, будет преодолен. Первые признаки его преодоления различимы уже теперь, но процесс этот далек от завершения. Современный период все еще носит переходный характер. Крупнейшие коммунистические партии Европы, которые всегда были полем притяжения для западного марксизма, отнюдь не исчезли, и их позиции в рабочем классе своих стран не были заметно подорваны, хотя доверие интеллигенции к ним как к революционным организациям ослабело. Многих видных представителей западного марксизма, о ко­торых мы говорили, уже нет в живых. Остальные пока что оказались неспособны отразить новую ситуацию, сложившуюся после событий во Франции в 1968 г., в сколь-нибудь весомых теоретических разработках. Представляется, что свой интеллектуальный путь они уже прошли. Среди молодого поколения, сформировавшегося под влиянием традиции западного марксизма, наме­тился явный сдвиг в сторону экономических и полити­ческих исследований, в отличие от предшественников, чье основное внимание было уделено философским воп­росам¹¹. Этот сдвиг, однако, зачастую сопровождался простым смещением фокуса внимания с советской мо­дели социализма к китайской. Организационно и идеоло­гически недостаточно подкрепленная ориентация на Китай вместо СССР в остальном способствовала сохра­нению скрытой политической разнородности западного марксизма. Явное или неявное смещение ориентации представителей старшего поколения теоретиков, таких как Альтюссер и Сартр, от СССР к Китаю лишь под­тверждает сохранение структурной связи между их фило­софскими позициями¹². Отличия новых течений в рамках западного марксизма можно считать весьма незначитель­ными до тех пор, пока эта связь существует. Стар­шие теоретики этого направления, еще оставшиеся в живых, могут сейчас в любом случае довольствоваться лишь повторением прежних выкладок ввиду истощения философских идей. Будущее их учеников, вполне естест­венно, открыто.

Как бы ни складывалась судьба западного марксизма в регионах, где он укоренился первоначально (Германия, Франция, Италия), в последние годы он начал рас­пространяться в новых регионах мира капитализма, а именно в англосаксонских и северных странах. Послед­ствия трудно предвидеть. В этих странах исторически не сложилось сильное коммунистическое движение, и ни в одной из них не родилось сколь-нибудь значимого тече­ния марксистской теории. Некоторые из этих стран, одна­ко, обладали своими преимуществами. Например, особен­ность Англии заключалась в том, что промышленный рабочий класс страны всегда был одним из самых мощ­ных в мире, а марксистская историография солиднее, чем в любой другой стране. Относительно скромные до сих пор масштабы распространения марксистской куль­туры в этих странах вполне могут значительно и интен­сивно расшириться. Ведь закон неравномерного развития верен и в отношении скорости распространения на раз­ные регионы и глубины влияния теории. Согласно этому закону, отстающая в отношении теории страна может в сравнительно короткий срок превратиться в передовую, пользуясь преимуществом более позднего вступления на путь, проложенный другими. Во всяком случае, с неко­торой долей уверенности можно сказать, что, до тех пор пока марксизм не найдет себе сторонников в США с их богатейшим классом буржуазии и в Англии с ее старей­шим рабочим классом в мире, он не сможет предложить действительного решения тех проблем, которые ставит перед ним цивилизация капитала во второй половине XX столетия. Неспособность III Интернационала даже в период своего расцвета при жизни Ленина серьезно про­двинуться в англосаксонских странах, в то время когда США и Британия были двумя крупнейшими центрами капиталистического мира, указывает на незавершенность разработки исторического материализма даже в эпоху его величайших свершений как живой революционной тео­рии. В настоящее время социалистическое движение стоит перед лицом сложнейших проблем научного ха­рактера, связанных с современным этапом развития ка­питалистического способа производства. При этом по­следний занимает сейчас сильные, а не слабые позиции. Марксизму в этом смысле еще предстоит решить наибо­лее сложные для себя теоретические задачи. В то же время он вряд ли может рассчитывать на успех, пока не найдет опоры в бастионах империализма англосаксонско­го мира.

Дело в том, что вопросы, на которые в свое время не дало ответа поколение Ленина, невозможно было решить ввиду разрыва между теорией и практикой в эпоху Стали­на. Несмотря на продолжительные поиски и окольные пути их решения западным марксизмом, они до сих пор ждут ответа. Эти вопросы лежат вне сферы компетенции философии. Они касаются центральных экономических и политических реалий, господствующих в мировой исто­рии в последние 50 лет. Рамки нашей работы не по­зволяют дать анализ этих вопросов, и мы ограничимся лишь простым их перечислением. Прежде всего надо от­ветить на вопрос: “Какова подлинная природа и структу­ра буржуазной демократии как типа государственной системы, ставшей нормальным, обычным способом ка­питалистического правления в передовых странах? Какой тип революционной стратегии способен свергнуть эту историческую форму государства, в столь многом от­личающейся от той формы, что была характерна для царской России? Какими могли бы быть институциональ­ные формы социалистической демократии на Западе вне ее?” Марксистская теория практически не затрагивала эти три вопроса (особенно в их взаимосвязи).

Какова роль и позиция нации как социального образо­вания в мире, разделенном на классы? Более того, каковы сложные механизмы национализма как воплоще­ния массовых стихийных сил, сложившиеся за послед­ние два столетия? Начиная со времен Маркса и Энгельса эти вопросы не получили адекватного ответа. Каковы современные законы развития капитализма как способа производства, и существуют ли новые формы кризиса как их проявление? Каковы действительные характеристики империализма как мировой системы экономического и политического господства? В настоящее время над этими вопросами только что стали вновь задумываться, но толь­ко уже в условиях, значительно изменившихся со вре­мен Ленина или Бауэра. Наконец, каковы основные черты и динамика бюрократических государств, возник­ших в результате социалистических революций в отста­лых странах? Что роднит и отличает эти режимы друг от друга? Как стало возможным, что за разрушением про­летарской демократии после революции в России после­довали революции в Китае и других странах, где про­летарской демократии не существовало с самого начала? Есть ли определенные границы у такого процесса? Троц­кий начал анализ революции в России, но не дожил до следующих революций. Именно этот ряд вопросов со­ставляет задачу, которую необходимо решить истори­ческому материализму в настоящее время.

Предпосылкой для ее решения, как мы уже говорили, стал рост массового революционного движения, свобод­ного от организационных ограничений, в сердце индуст­риального капитализма. Только при этом условии станет возможным новое объединение социалистической теории и практики рабочего движения, способное вдохновить марксизм на обретение знания, которым он сегодня не обладает. В каких формах новая теория может возник­нуть и кто будет ее носителями, предугадать трудно. Было бы ошибочным думать, что эти формы будут обязатель­но повторять классические модели прошлого. Практи­чески все основные теоретики исторического материализ­ма от Маркса и Энгельса до российских большевиков, от видных теоретиков австромарксизма до выдающихся мыслителей западного марксизма были интеллигентами, вышедшими из имущих классов чаще всего крупной, а не мелкой буржуазии¹³. Только Грамши родился в бедной семье, однако и его происхождение было далеко не про­летарским. Невозможно не видеть в такой закономер­ности свидетельство временной незрелости международ­ного рабочего класса в целом с точки зрения всемирно-исторической перспективы. Достаточно вспомнить о по­следствиях для Октябрьской революции нестойкости большевистской старой гвардии, политического руковод­ства, в большинстве своем интеллигентов по происхож­дению, вставшей над все еще малограмотным рабочим классом. Легкость, с которой и старая гвардия, и про­летарский авангард были уничтожены Сталиным в 20-х годах, в немалой степени объяснялась социальным раз­рывом между ними. Рабочее движение, способное к достижению окончательной самоэмансипации, не воспро­изведет подобный дуализм. “Органическая интеллиген­ция”, о которой говорил Грамши и которая вышла бы из рядов самого пролетариата, до сих пор не заняла той структурной позиции в революционном социализме, ко­торая, как он считал, должна была бы ей принадлежать¹⁴. Крайние формы эзотермизма, характерные для запад­ного марксизма, по терминологии Грамши, были при­сущи “традиционной интеллигенции” в период, когда связь между социалистической теорией и пролетарской практикой была слабой или вовсе прерывалась. В долго­срочном плане будущее марксистской теории будет при­надлежать органической интеллигенции, рожденной самим промышленным рабочим классом империалисти­ческого мира по мере обретения им культурных навыков и уверенности в своих силах.

Последнее слово остается за Лениным. Его знамени­тое высказывание о том, что “без революционной теории не может быть революционного движения”, повторяют часто и вполне справедливо. Однако у него есть еще другие, не менее важные слова: “Правильная револю­ционная теория... обретает свою конечную форму только в тесной связи с практической деятельностью подлинно массового и подлинно революционного движения”¹⁵. Все абсолютно верно! Революционную теорию можно разра­батывать в относительной изоляции — Маркс писал свои работы в Британском музее, а Ленин в окруженном вой­ной Цюрихе. Однако свою правильную и конечную форму революционная теория приобретает только в том случае, если будет увязана с коллективной борьбой самого ра­бочего класса. Простое формальное членство в партийной организации (весьма характерное явление в недавней истории) совершенно не заменит такой контакт, ведь не­обходима тесная связь с практической деятельностью пролетариата. Боевитости небольших революционных групп также мало, так как должна быть связь с дейст­вующими, активными массами, и, наоборот, связи с мас­совым движением все же недостаточно, ввиду того что оно может быть реформистским: только в том случае, когда массы сами революционны, теория может выпол­нить свою благородную миссию. Совокупности этих пяти условий, необходимых для успешного продвижения марксизма после второй мировой войны, нигде на Западе не существовало. В наше время наконец усиливаются перспективы для их появления вновь. Когда по-настоя­щему революционное движение зародится в зрелом ра­бочем классе, “конечная форма” теории не будет иметь точного прецедента. Можно лишь сказать, что, когда говорят сами массы, теоретики (такие, каких Запад про­изводил на свет 50 лет назад) обязательно молчат.