Значение научной теории: случай Александра Бутлерова

5.3. Значение научной теории:
случай Александра Бутлерова

Созданная Бутлеровым «теория химического строения» обусловила превращение органической химии из совокупности разрозненных аналитических сведений о телах растительного и животного происхождения в целостную систему воззрений, позволяющую предсказывать способы получения все новых и новых органических соединений. Эта теория положила начало, как выражались химики XIX в., триумфальному маршу органического синтеза, что имело не только научное, но в дальнейшем и промышленно-практическое значение (в частности, для фармации, а также производства синтетического каучука, высокооктановых топлив и многого другого).

Действительно, А. М. Бутлеров — это счастливая судьба XIX в., это «природный русский», ставший мировой научной знаме­нитостью. Он — ярко выраженный теоретик такой исконной эмпи­ри­чес­кой науки, какой была химия тех времен. Именно создание теории все-таки признается научным сообществом результатом высшего ранга. Именно теория позволила Бутлерову создать настоящую научную школу и особое научное направление; в то же время именно его теория позволила одновременно сделать целенаправленным синтез многих органических веществ, имеющих огромное промышленное и практическое значение, а также «уплотнить» курс профессионального обучения в области органической химии, создать настоящий учебный предмет в этой области, обеспечивая приток молодежи и все новых кадров в эту «нишу». Никогда еще, пожалуй, в России значение «феоретики» и «ипотез» не было продемонстрировано с такой яркостью и с таким публичным эффектом. (Это, впрочем, следует полностью отнести к фундаментальным трудам Д. И. Менделеева и В. В. Докучаева.)

Его профес­сиональная карьера удивительно непрерывна и после­довательна: Александр Бутлеров — дворянин, сын помещика, у него нормальное образование (домашнее–частный пансион–Казанская гимназия и универ­ситет), он вовремя получал степени, звания, чины профес­сора и академика, он — член многих иностранных научных обществ и — первый лауреат российской премии по химии (ломоносовской). Уже сама возможность так ровно делать профес­сиональную научную карьеру, как мы теперь понимаем, — признание того факта, что страна (российское государство и культура) прошла большой путь, обеспечивая саму возможность такого пути и такой карьеры. Именно счастливая судьба Бутлерова заставляет нас включить краткий очерк о его жизни и деятельности в рассмотрение процесса формирования и становления российской науки в целом⁸⁷.

Род Бутлеровых по линии отца вел свое начало от Юрия Бутлера, который прибыл на службу в Россию из Курляндии (совр. — Литва), вероятно, в XVI в. Предки Бутлерова в царствование Алексея Михайловича владели большими землями неподалеку от Казани. Михаил Ва­силь­евич Бутлеров (отец будущего химика) — участник Отечественной войны 1812 г., был женат на Софье Михайловне Стрелковой и после своей отставки в чине подпол­ковника жил постоянно в деревне Бутлеровка (непо­да­ле­ку от г. Чистополь), где ему принадлежало около 100 душ крепостных. Мать Бутлерова скончалась через несколько дней после рождения своего единственного сына.

В десятилетнем возрасте Александр был отправлен в частный пансион А. С. Топорнина; к тому времени он умел чи­тать и писать на русском, французском и немецком языках. Уже в это время мальчик начал увлекаться химическими опытами, которые проделывал неус­тан­­но. Однажды его манипуляции привели к оглушительному взрыву на кухне. Препо­даватели пан­сиона решили наказать неудачливого экспе­римен­татора, отправив его в карцер и повесив на грудь провинившегося черную доску с надписью «Великий химик». Эта ироническая надпись оказалась полной пророческого смысла.

После окончания пансиона и казанской гимназии в 1844 г. Бутлеров поступил в Казанский университет на естественное отделение физико-математического факультета. Шестнад­цатилет­ний студент начал серьезно за­ни­маться химией, обратив на себя внимание зна­менитых профессоров Н. Н. Зинина и К. К. Клауса. По совету своих учителей Бутлеров создал домашнюю лабораторию, приготовляя в ней такие весьма сложные препараты, как, например, кофеин, аллоксантин и др. В университетской лабо­ра­тории под руководством Зинина юный Бутлеров прошел замечательную экспе­ри­ментальную подготовку в области органи­ческой химии.

Возможно, что переезд Зинина из Казани в Петербург (1847) послужил причиной того, что по окончании университета в 1849 г. Бутлеров представил в качестве диссертации работу не по химии, а по энтомологии на тему «Дневные бабочки Волго-Уральской фауны» (опуб­лико­ванную в «Ученых записках Казанского универ­ситета»).

Материал для диссертации студент Бутлеров собирал во время своих экскурсий вокруг Казани, а также во время экспедиции в южноуральские степи (марте-августе 1846 г.). Поездка приобрела драматический характер, потому что в степях Киргизии Бутлеров заболел брюшным тифом и был доставлен в Симбирск в очень тяжелом состоянии. Туда прибыл его отец, чтобы ухаживать за боль­ным, но сам заразился тифом и умер. Это произошло в нояб­ре 1846 г. Молодой организм сына сумел побороть болезнь.

Во время путешествия Бутлеров вел дневник, два отрывка из которых были позднее опубликованы. В част­ности, заметка об Индерском соляном озере, где описывался растительный и животный мир прилегающей мест­ности, появилась в журнале «Lotes» Пражского общества натура­листов, которое избрало Бутлерова своим членом-корреспондентом. За работу о дневных бабочках Волго-Уральской фауны, в которой автор впервые указал на обитание некоторых видов бабочек в данном районе, Бутлерову была присвоена степень кандидата естественных наук. Собранную им коллек­цию бабочек, включающую 1133 вида, Бутлеров позднее пере­дал в дар Казанскому университету. Эта коллекция и результаты диссертации позволили сделать выводы о распрост­ранении чешуекрылых в пределах казанской губернии. Он вел в то время обширную переписку с русскими и иностранными энтомо­логами и был избран в члены Ште­тин­ского энтомо­логи­ческого общества.

Уже зимой 1849–1850 гг. Бутлерову было пору­чено чтение лекций по химии для студентов Казанского университета. В следующем учебном году он читал помимо того курс физики и физической географии, включая климатологию. В 1850 г. Совет университета вынес решение об оставлении Бутлерова в штате для подготовки к про­фессорскому званию. Утвердил это решение по­мощ­ник попечителя Казан­ского учебного округа ¾ Н. И. Лоба­чев­ский, который и пред­ложил направить многообещающего молодого уче­ного за границу для знакомства с работой знаменитых евро­пей­ских химиков.

Магистерская диссертация «Об окислении органических соеди­нений» была защищена Бутлеровым в 1851 г. на физико-математическом факультете родного университета, и вслед за тем он был избран адъюнктом по кафедре химии. Диссертацию «Об эфирных маслах» на соискание степени доктора химии он защитил через три года в Москве. После получения этой степени Бутлеров стал экстра­ординарным, а спустя два с половиной года — ординарным профессором химии Казанского университета. Таким образом, молодой преподаватель химии весьма быстро приобрел высшие научные степени и звания, однако, по его собственной оценке, в тот период еще не превратился из ученика в ученого. В дальнейшем сам Бутлеров даже не пытался опубликовать свои диссертационные работы⁸⁸.

Молодой профессор пользовался большой по­пуляр­ностью у студентов не только благодаря блестящему таланту лек­тора, но и потому, что использовал в качестве иллюстраций для ауди­тории эффектные демонстрационные опыты. По воспо­минаниям слушателей тех лет, его лекции были очень модны, и на них ста­рались попасть как на спектакли с учас­тием любимого артиста.

Бутлеров стал также дея­тельным сотрудником Казанского экономического общества, в «Записках» которого опубликовал много оригинальных статей и рефератов по вопросам рациональ­ного возделывания плодовых и цветочных растений. В Казани и в деревне у Бутлерова были свои оран­жереи, и многие сельскохозяйственные опыты он проде­лы­вал самостоятельно. Он, в частности, подверг резкой кри­тике получившую широкое хождение идею о перерождении ов­са в рожь, указав на отрицательные результаты тщательно про­ве­денных им опытов. Он энергично пропагандировал любителям-садоводам спо­собы направленного развития растений путем отбора, гибри­ди­зации и культивирования случайных изме­не­ний.

В 1851 г. Бутлеров женился на Надежде Михайловне Глумилиной, племяннице известного писателя С. Т. Аксакова, с которой счаст­ли­во прожил до конца жизни.

Важным событием в развитии Бутлерова как химика были его науч­ные командировки в Европу, особенно первая (август 1857 — июль 1858 гг.). Бутлеров ознакомился тогда с работой крупнейших химичес­ких центров в Германии, Швейцарии, Италии, Франции, Англии, Австрии. Он посещал лекции, которые читали наиболее видные европейские уче­ные в высших учебных заведениях (Вюрц, Депре, Беккерель, Мит­черлих, Бунзен, Кекуле, Либих и другие). Он был избран членом толь­ко что созданного Парижского (ны­не Французского) химического общества, которое тогда напоминало клуб, где происходил свободный обмен мнений и идей. Молодой русский ученый выступил там с несколькими сообщениями.

Важ­нейшее значение для Бутлерова имела двух­месячная экспе­ри­ментальная практика в лаборатории Парижской Меди­цинской школы, руководителем которой был А. Вюрц. Во время своей второй заграничной коман­дировки — 19 сентября 1861г. — Бутлеров выступил на 36-м Съезде немецких естество­испытателей и врачей в Шпейере. Название прочитанного им до­клада было еще вполне скромным — «Нечто о химическом стро­ении тел». Основанная на этом докладе статья была опубликована в том же году в журнале Zeitschrift f. Chemie und Pharmacie, а через год ¾ в «Ученых записках Казанского уни­верситета» под названием «О хими­ческом строении веществ». Этот доклад и эти пуб­ликации могут счи­таться первым изложением теории хими­ческого строения.

Посещения известных лабораторий Германии, Бельгии и Франции привели к тому, что Бутлеров далее переоборудовал свою химическую лабораторию в Казан­ском университете и выработал новую программу экспериментальных работ. Задача третьей научной командировка Бутлерова в Европу (1867–1868 гг.) состояла в том, чтобы добиться признания приоритета Бутлерова в разработке новой тео­рии органических соединений со стороны европейского научного сообщества.

В 1859 г. в своей казанской лаборатории Бутлеров продолжил начатые под руко­водством Вюрца исследования производных ме­ти­лена. Это привело его к синтезу так называемого «диокси­метилена» (триокси­мети­лен). При действии на него аммиаком А. М. полу­чил в 1861 г. сложное азот­содержащее соединение ¾ гекса­ме­ти­­лен­тетрамин, позднее нашед­шее широкое применение в медицине под названием «уротропин». Действием известкового раствора на диоксиметилен Бутлеров впервые в мире синтезировал сахаристое вещество, которому дал название «метиленитан». Этот цикл экспериментальных работ (так называемый «метиленовый цикл») принес русскому ученому имя первоклассного синтетика. В том же году А. М. получил этилен из иодистого метилена — факт огромной важ­ности для его теоретических построений. Последующая дея­­тель­ность Бутлерова в области органического синтеза сочеталась с активным развитием его собственной теории, которая позволяла предсказывать и объяснять новые факты, указывать пути и способы получения но­вых органических соединений. Это в конечном итоге и привело ко всеобщему признанию теории химического строения.

В 1864 г. Бутлеров синтезировал триметилкарбинол ¾ первый пред­ставитель третичных спиртов, существование которых было пред­ска­зано из теоретических соображений. Бутлеров предсказал и объяснил изо­мерию многих органических соединений, в том числе двух изомерных бутанов, трех пентанов и различных спиртов до амиловых включительно. Он синтезировал и установил строение изобутана (1866), изобутилена (1867), выяснил структуру ряда этиленовых угле­водородов и осуществил их полимеризацию. Еще в 1862 г. А. М. показал возможность обратимой изомеризации, зало­жив основы того раздела знаний, что сегодня именуется учением о таутомерии.

В Казанском университете под его руководством сложилась самостоятельная науч­ная школа, давшая России и миру ряд перво­клас­сных иссле­дователей. Уже с 60-х гг. XIX в. появились выражения «бутле­ровское направление», «бутлеровская школа»⁸⁹. Ученики и после­дователи, работая непосредственно с учителем, овла­де­вали лабора­торной работой во всем своеобразии приемов и мето­дов ис­следования органических веществ, а также способами интер­претации уста­новленных фактов в соответствии с общими прин­ципами теории химического строения.

В 1859 г. по представлению попечителя Казанского учеб­ного округа П. П. Вяземского (сына известного поэта), человека широких и либеральных взгля­дов, А. М. Бут­леров был рекомендован на должность ректора Казанского университета, обязанности которого исполнял в 1860–1863 гг.⁹⁰ Он добровольно ушел в отставку с этого поста.

В 1868 г. начался петербургский период жизни и дея­тель­ности Бутлерова. По представлению Д. И. Менделеева он был избран ординарным профессором физико-математи­ческого факультета Петербургского университета по кафедре химии. Совет Казанского университета в ознаменование высоких научных заслуг Бутлерова избрал его своим почетным членом и постановил поместить в профессорской читальне его портрет, исполненный масляными красками (что было исполнено).

В том же году Петербургская Академия наук присудила Бутлерову премию за разработку теории химического строения. (Это было первое присуждение Ломоносов­ской премии в России!..) В 1874 г. Бутлеров избран ординарным академиком по Физико-математическому Отделению Академии наук.

В петербургский период своей жизни он широко известен не только как ученый, но и как об­щест­­венный деятель. Большой резонанс имела его статья «Русская или только Императорская Акаде­мия наук в Санкт-Петер­бурге?» (опубликована в газете «Русь», 1882). К анализу ее мы вернемся ниже.

Будучи профессором Высших женских курсов, Бутлеров активно содействовал развитию высшего женского образования в России. В качестве председателя Воль­но-экономи­ческого общест­ва он с чрез­вы­чай­ной энергией пропа­ган­дировал методы рацио­наль­ного пчело­вод­ства. Его брошюры «Пчела, ее жизнь и главные правила толкового пчеловодства» (1871), «О мерах к рас­про­стра­нению в России пчеловодства» (1873), «Как водить пчел» (1885) выдержали множество изданий, вплоть до 30-х гг. ХХ в. Бутлеров создал первый в России периодический журнал «Русский пчеловодный листок» (1886); он был инициатором организации пер­вой передвижной пчеловодной выставки на барже, плывущей по Москва-реке, Оке, Каме и Волге для наглядной пропаганды на селе приемов рационального пчеловодства. Бутлерову, кстати, принадлежала идея соз­дания чайных плантаций в Закавказье. Он сам приступил к первым опытам по культивированию чая в Сухуми. Он неодно­кратно выступал с публичными лекциями для широкой публики («О воде», «О све­тильном газе», «О практическом значении научных химических ра­бот» и др.), писал научно-популярные работы для детей.

К петербургскому периоду жизни относится его увлечение спи­ритизмом. Первое знакомство Бутлерова со спиритическими опытами сос­то­ялось еще в 1854 г., в подмос­ковном имении семьи Аксаковых Абрам­цево, где занимались столоверчением. Зимой 1868 г. в Ниц­це Александр Михайлович побывал на публичных пред­ставлениях спиритов и отнесся ко всему виденному доста­точно скептически. Позднее, однако, он попал в среду убежденных сто­ронников спиритизма. Он сблизился с А. Н. Аксаковым (двою­род­ный брат жены Бутлерова), который издавал специальный спиритический журнал «Пси­хи­чес­кие иссле­до­вания». Известный ан­глийский медиум Юм стал родственником Бутлерова, женившись на его свояченице, и одно время жил в петер­бургской квартире А. М. Вероят­но, под влиянием этих связей Бутлеров начал отно­ситься к спиритизму впол­не серьезно.

Специальная комиссия ученых Петербургского университета под председательством Менделеева, после того, как все опыты с медиумами в их присутствии потерпели полный провал, сделала заявление: «спи­ри­­тические явления происходят от бес­сознательных движений или от сознательного обмана, а спири­тическое учение есть суеверие». Однако А. М. и тогда отказывался верить в обман и публично заявлял, что считает Юма человеком честным и серьезным. Он не отказался от своих взглядов, хотя рисковал репутацией как уче­ного, и даже близкие ученики резко осуждали его за это. В 1889 г. (после кончины ученого) А. Н. Аксаков издал сборник статей Бутлерова по медиумизму.

По условиям того времени, Бутлерову полагалось уйти в отставку в 1875 г. (после двадцати пяти лет непрерывной службы). Совет Петербургского университета дважды голосовал за продление на пятилетие срока его препо­давательской деятель­ности. Несмотря на свое постоянное желание больше уделять времени работе в лаборатории, А. М. соглашался на эти просьбы. Последняя лекция студентам была им прочитана 14 марта 1885 г. В августе 1886 г. великий ученый скоропостижно скончался в сво­ем имении Бутлеровка на руках у жены и был похоронен в фамильной часовне на деревенском кладбище, неподалеку от реки Камы.
Научное наследие Бутлерова в области химии отчетливо делится на три части: 1. работы, сообщающие о результатах экспери­мен­таль­ных исследований и проведенных синтезах; 2. изложение теории химического строения; 3. учебные курсы по органической химии, включая историко-научные очерки развития химии в XIX в.

Важнейшим опытным фактом, лежащим в основании теории химического строения, было открытие явления изомерии. Сам Бутлеров подчеркивал, что пока не были известны и не изучались изомеры, можно было обходиться без понятия «химическое строение», но это время для науки миновало. Так, например, вещество C₄H₁₀ представлено дву­мя химическими соединениями (изомерами), одно из которых — бутан, а другое — изобутан. Они обладают разными химическими свойствами и являются различными соединениями, хотя их состав — один и тот же. Как объяснить это различие?

В химических теориях Я. Берцелиуса, Ш. Жерара, А. Кекуле, А. Купера содержалось положение о том, что качественное раз­но­образие органических соединений обусловлено не столько их эле­мент­ным составом, сколько их структурой — прежде всего раз­личным способом пространственного сорасположения атомов в моле­кулах. Принципиально новой чертой теории Бутлерова, включившей в себя идеи о валентности Кекуле и об образовании углерод-угле­род­ных свя­зей Купера, является положение именно о химическом (а не ме­ханическом) строении молекул, поскольку атомы в молекуле обра­зуют различные межатомные связи. Основную идею своей тео­рии Бутлеров формулировал так:

Исходя из мысли, что каждый химический атом, входящий в состав тела, принимает участие в об­ра­зовании этого последнего и действует здесь определенным количеством при­над­лежащей ему химической силы (сродства), я называю химическим строением распределение действия этой силы, вслед­ствие которого химические атомы, посредственно или непосредственно влияя друг на друга, соединяются в химическую частицу⁹¹.

Бутлеров исходил в своих работах из принципиального положения о тес­ной связи химического строения молекул и их химических свойств. Именно в этом состоит революционность его взглядов, ибо, начиная еще с Жерара, была широко рас­пространена точка зрения, что химические явления начинаются лишь тогда, когда вещество изменяется, т. е. перестает сущест­вовать, что химические признаки дают возможность знать только прошедшее и будущее вещества, но никак не его атомную структуру. Считалось, что послед­няя — это объект физики, а никак не химии. Химические формулы рассмат­ривались поэтому как фор­мулы превращений, а не строения. В частности, Кольбе, которого сам Бутлеров причислял иногда к своим единомышленникам, писал в 1871 г.:

Я не спо­собен составить себе никакого представления о способе взаимной связи эле­ментарных атомов в молекуле, и хими­ки вообще никогда не приобретут его⁹².

Поэтому, хотя формулы химического строения, аналогичные формулам Бутлерова, уже встречались в работах Кекуле и Купера, а затем и Лошмидта, у самого Бутлерова они приобрели принципиально новое содержание. Именно пред­ставление о тес­ной связи химических свойств и строения позво­лило Бутлерову объяснить явление изо­ме­рии, дало воз­можность пред­ска­зывать чис­ло изомеров, отчасти ¾ их свойства. Стало воз­можным также иден­ти­фи­цировать вещества, имею­щие оди­наковый соста­в, но отли­чаю­щиеся реакциями их по­лу­чения. Бутлерову удалось по­строить работающую тео­рию, способную и объяс­нять, и пред­ска­зы­вать химические пре­вращения.

Экспериментальные работы А. М. и его учеников показали, как на основе знаний о структуре молекул можно осуществлять об­щие процессы изомеризации и полимеризации веществ, гидро­ге­ни­­­­зации и окисления, галогенирования и дегалогенирования и т. д. Эти лабораторные работы в перспективе дальнейшей истории выглядят как построение фундамента новой, современной химии, способной дать рецепты, как получить из угля, нефти, древесины и другого доступного сырья такие материалы, как каучуки, пласт­массы, лаки и краски, фармацевтические препараты, различного типа топливо и т. п. Для теорети­ческого мышления идея химического строения открыла реальную воз­мож­ность отвечать на вопрос, почему число известных орга­ни­ческих веществ, состоящих всего из шести химических элементов (углерод, водород, кислород, азот, сера и фосфор), более чем в 10 раз превышает общее количество неорганических хи­мических соединений, состоящих из всех остальных химических элементов периоди­ческой системы. (Сегодня, по некоторым данным, известны около 10 млн. орга­нических веществ, а неорганических — только 700–800 тыс.)

Судьба Бутлерова как ученого и судьба его идей сложились исклю­чительно удачно. Еще при жизни он получил полное признание своих трудов (вплоть до того, что был исполнен его портрет масляными красками для Казанского университета...). Основные идеи теории химического строения ока­зались удивительно эвристичными и плодотворными как в тео­ретическом плане, так и в экспериментальной практике. Многие ее поло­жения сохранили свое значение и в ХХ в., даже после по­явления квантовой химии, т. е. после того как сложилась новая научная картина мира, о которой не могли и помышлять химики прошлого.

Отдавая дань этому великому, живому, удивительному человеку, воспитаннику российской культуры, не будем забывать и того, что он — не одинок, как Ломоносов в XVIII столетии. Поднялись и такие мощные (в чем-то психологически и креативном смысле весьма похожие) фигуры, как — Менделеев, Мечников, Воейков, Докучаев... Список большой: конец XIX в. — расцвет плеяды великих ученых России.

И, если взглянуть на такого профессионала-ученого, то хочется спросить: а как же «зеркало» общественного мнения? Кого же оно отражало и с кого рисовало карикатуры в журнальных статьях для широкой публики? Какой герой был жизненным прототипом? Где — его «цеховая узость»? Где болезненный и конфликтный разрыв со всем окружающим (помещичьим) бытом? Где его «оторванность от жизни»? Где «бесплодность» научных (академических, профес­сорских) занятий?

За что же, однако, сам Бутлеров упрекал Академию своего времени, в чем видел ее нерешенные проблемы и непреодолен­ные трудности? Обратимся к его публикации.

Само название статьи («Русская или только Император­ская Академия наук в Санкт-Петербурге?») было дано не автором, а издателем (И. С. Аксаковым), но оно только подчеркнуло озабоченность Бутлерова, его основной тревожный вопрос: в чем состоит реальная политика Академии как особого учреждения? Должно ли это учреждение продолжать заботиться о развитии российского ученого сословия или смысл ее деятельности в том, чтобы оказывать высочайшее «покро­вительство» профессионалам? Вопрос опять-таки состоял в том, что реально действующий Устав Академии (принятый в 1803 г.), а главное — сложившиеся традиции поведения ее чиновников, которые, собственно, и определяют прочтение соответствующих пунктов и параграфов Устава, разрушают этос подлинного научного сообщества, отравляют атмосферу профессиональных научных занятий.

Реальные события, подтолкнувшие Бутлерова к этому публичному выступлению против Академии, — вызывающий отказ от избрания академиками ряда блестящих российских ученых (Д. И. Менделеева, Н. Н. Бекетова, А. С. Фаминцына, И. И. Мечникова, И. М. Сеченова и др.). Одним из главных действующих персонажей статьи являлся Непременный секретарь Академии (с 1857 по 1890 гг.) метеоролог и статистик К. С. Веселовский. Уже первое знакомство с внутренним распорядком академической жизни заставило Бутлерова задуматься:

не господствуют ли в Академии и теперь те начала, на которые так горько жаловался в свое время Ломоносов?⁹³

Основная проблема, действительно, все та же: господство Канцелярии (если последнее слово понимать уже метафорически).

Ученый элемент, — писал автор нашумев­шей статьи, — оказался отданным в руки элемента админи­стративного и канцелярского⁹⁴.

Позорно и то, что положение академика определяется не принципиальной позицией, не науч­ными заслугами и делами, но —

лишь покорным согласием с большинством мож­но приобрести право на непониженную и даже на повышенную оценку своей деятельности⁹⁵.

«Несменяемая» роль секретаря Академии привела, в част­ности, к тому за 20 лет своего «непременного секретарства» К. С. Веселовского не представил ни одной научной работы.

«Я сказал [ему], что при «непременности» ученый исчезает в чиновнике!»⁹⁶ — восклицает Бутлеров. (Но должность и власть остаются, прибавим к этому.)

Изменилась ситуация и с языком научного общения. При Петре Великом естественно было начинать с латыни, немецкого. Но к концу XIX столетия ситуация изменилась.

Казалось бы, не должно быть и вопроса о возможности или невозможности быть русским академиком без знания русского языка, — пишет автор статьи, — но факты, однако, оправдывают вполне этот вопрос: ординарный академик Вильд, выписанный из-за границы в 1868 г., до сих пор [речь идет о 1882 г.] не овладел русским языком настолько, чтобы в заседаниях можно было обращаться к нему с русской речью, рассчитывая быть понятым. Времени выучиться по-русски было достаточно, и если г. Вильд еще останется при своем незнании, то трудно не видеть в этом порядочной доли презрения с его стороны к званию, которое он носит, и к нации, которой он служит⁹⁷.

Бутлеров находит, что уже сами титулы Академии читаются извращенно:

Зачем и удивляться после этого прошло­годним словам одного из академиков, нашедшего странным, что Академию считают русской, тогда как она зовется официально Император­ской, без прибавления эпитета «российская»?⁹⁸

Теперь, бросая взгляд на прошлое Санкт-Петер­бургской Ака­демии, мы не можем не изумиться воистину извилистому пути зна­ка «императорского» покровительства по отношению к науке... То, что было хорошо в одном веке, полностью утрачивает свое значе­ние в другом! Но можно ли винить за это основателя учреждения или традиции, возникшей в определенном историческом контек­сте? Или нам следует упрекнуть тех, кто действуя в другом кон­тексте, остался верным букве традиции, а не духу ее?

Критика Бутлеровым Академии полна конкретных замечаний, анализа конкретных ситуаций, событий, формальных регулятивов и негласных правил. Было бы колоссальной ошибкой видеть здесь критику учреждения как такового или тем более — критику самого научного сообщества. Академия — это социальный институт, лучше или хуже устроенный; следует внимательно следить за «прави­лами», определяющими ее конкретное функционирование, и, вероятно, стараться менять эти правила, вслед за требованиями и самой динамикой жизни. Подлинный дух традиции в таком изме­нении может сохраниться, в то время как верность «стенам» учреждения может оказаться гибельной для традиции, составляю­щей, собственно говоря, содержание деятельности учреждения.

* * *