Российская академия наук

3.2. Пафос «Лексиконов»

Один за другим в XVIII столетии появляются, сменяя друг друга, издания для ученых людей и «просвещения публики», и срок их жизни весьма различен. Вспомним хотя бы центральную периодику (Москвы и Санкт-Петер­бурга). Издания Императорской Академии наук: «Примечания» к «Санкт-Петербургским ведомостям», «Академические известия», «Месяцесловы», «Ежеме­сяч­ные сочинения к пользе и увеселению служащие», «Еже­ме­сячные сочинения и известия о ученых делах», «Со­чи­не­ния и переводы, к пользе и увеселению служащие», «Новые ежемесячные сочинения»; «Растущий виноград» (издание Главного народного училища, активный участник журнала — воспитанник Академии В. Ф. Зуев); «Утренние часы» (издатель и редактор И. Г. Рах­ма­нинов); издания Московского университета: «Полезное увеселение», «Покоящийся трудолюбец», «Вечерняя заря», «Приятное и полезное препровождение времени»; издание А. А. Прокоповича-Антонского «Магазин натуральной истории, физики и химии»; издания Н. И. Новикова: «Москов­ское ежемесячное издание», «При­бав­ле­ние к Московским ведомостям», «Санкт-Петербургские ученые ведомости» и т. п. В XIX в. появляются более беллетризованные журналы — такие, как «Вестник Евро­пы», «Московский журнал», «Поляр­ная звезда», «Мне­мо­зи­на», «Московский телеграф», «Атеней» и прочие.

Все перечисленные издания публиковали разнообразные историко-научные очерки и статьи, которые были в зародыше «энциклопедическими». На базе приобретенного опыта, на образцах подобных статей вырастали в дальнейшем замыслы изданий энциклопедических словарей. Примерами последних могут служить: «Гео­гра­фи­че­ский лексикон российского государства» (М., 1773), второе издание — «Новый и полный географический сло­­варь российского государства» (М., 1787), третье издание — «Географический словарь российского государства» в 7 частях (М., 1801–1809), «Подроб­ный словарь минералогический» В. Севергина (СПб., 1807), «Лек­си­кон чистой и прикладной математики» В. Я. Буняков­ского (СПб., 1839).

Энциклопедические издания являются одной из емких, испытанных культурой форм, обеспечивающих для широкой публики популяризацию и распространение знаний, причем в систематическом виде. Нестрашно, что энциклопедическая систематическая форма — только внешняя по отношению к излагаемому содержанию. Это легко компенсируется развитием собственно исследовательских традиций науки. Об обществе, в котором появились и стали привычными энциклопедии, можно сказать, что оно уверенно набирает темпы в развитии процессов Просвещения.

Этой собственно «энциклопедической» фазе предшествует достаточно долгий подготовительный этап. В 1768–1783 гг. в Петербурге действовало «Собрание, стара­ющееся о переводе иностранных книг», издавшее в общей сложности 173 тома (112 названий). Среди особенно примечательных — перевод «Писем к принцессе» Л. Эйлера, частей «Географии» Бюшинга, некоторых статей из «Энцик­ло­пе­дии» Дидро и Даламбера. «Собрание» перевело и издало такие классические произведения, как «Истори­ческая библиотека» Диодора, а также «Об архитектуре» Витрувия. И далее переводческая деятельность продолжала развиваться усилиями многих тружеников и энтузиастов.

В. К. Тредиаковский издал перевод книги Д. Малетта о Бэконе («Житие канцлера Франциска Бэкона», 1760). В 1767 г. в университетской типографии Москвы были напечатаны три части «Переводов из Энциклопедии»²⁵ — в общей сложности 27 статей (среди них — «География», «Минералогия», «Докторство», «Вол­шеб­ство»). Яков Козельский в 1770 г. перевел и издал статьи «Физика» и «Космология»; В. Тузов в 1771 г. — «Статьи о времени и разных счислениях оного» (все — переводы из французской «Энциклопедии»). На основе «Эн­ци­кло­педии» А. Светушкин издал так называемые «Разные ученые рассуждения или Естественные упражнения, содержащие в себе любопытные как древних, так и новейших великих мужей в рассуждении земли, воды, воздуха, огня, звона и проч. изыскания». В издании содержалось множество сведений об истории физических и химических откры­тий.

Отметим, что в 1765 г. И. А. Вельяшев-Волынцев издал перевод «Нового расположения человеческого разума» Вольтера²⁶. Горячим почитателем и переводчиком трудов Вольтера был русский дворянин, либерал по взглядам, Иван Герасимович Рахманинов. Благодаря его усилиям, появились переводы: «Философические речи о человеке» (1788), «Аллегорические, философические и критические сочинения г. Вольтера» (1789), Собрание сочинений Вольтера (1785–1789). Вышло только три тома, и типография вольнодумца Рахманинова была опечатана властями.

В «Ежемесячных сочинениях» (1764) опубликован перевод с немецкого статьи А. Г. Кестнера «Похвала астрономии» (из «Гамбургского магазина», в которой содержался и ряд исторических сведений. В «Ака­деми­ческих известиях» (1781) появились переводы из «Исто­рии математики» члена Парижской Академии Жана Этьена Монтюкла²⁷. В «Растущем винограде» (1785) — переводы историко-науч­ных очерков Бальи²⁸. Можно видеть, что переводы не только растут количественно, но и заметно стремление издать их как можно быстрее по отношению ко времени выхода оригинала и приблизиться в этом смысле к кругу информации и мировоззрения западного читателя.

Итак, историко-научные обзоры, вошедшие далее в различного рода энциклопедические Лексиконы и собственно энциклопедии, базировались во многом на переводах. Россия была «ведомой» Западом, и это вполне естественно для того периода. Однако темпы развития российского просвещения оставляют сильное впечатление. Добавим, что эрудиция некоторых переводчиков была просто замечательной. В некоторых истори­ческих статьях делались добавления и примечания, указывающие на русские открытия и изобретения.

Экстраординарный академик Петербургской Академии (с 1830) и доктор наук Парижской Академии (с 1825), Виктор Яковлевич Буняковский опубликовал «Краткий исторический обзор успехов теории чисел» (1835). Это — типичная энциклопедическая статья, перечисляющая вклады известных математиков в данную область от Диофанта до Эйлера, Лагранжа, Гаусса и далее (перечисляются современные автору математики). Теория чисел, замечает автор, «подобно всякой другой теории, совершенствовалась не иначе, как мало-помалу»²⁹. Такова «концептуальная рамка» всего повест­вования. Заканчивается статья примечательно:

В заклю­чение сего краткого обозрения успехов теории чисел да будет мне дозволено поименовать и некоторые мои исследования по сей науке. Рассуждения, представленные мною в Императорскую С.-Петербургскую Академию наук и отчасти напечатанные в ее Записках, содержат следующие статьи...³⁰

Вообще программные статьи и предисловия издателей и редакторов многих журналов подчеркивают, что их целью будет составление обзоров различных наук, их истории, их влияния на общественное развитие. Задачи, как видим, ставились вполне в духе «ломоносовской традиции» с ее героическим мифом о Прометее, и тема беспощадной борьбы с невежеством не исчезала со страниц журналов. Но постепенно риторичность, свойственная стилю самого Ломоносова, уступала место более строгим, конкретным историческим сведениям о развитии науки в различных общественных условиях.

Программная статья «Академических известий» (1779), написанная, вероятно, С. Г. Домашневым (бывшего в то время директором Академии) обещала читателям

дать понятие о предмете всех наук, изобразить их начало, возвращение и влияние над обществом, словом, преподать их историю³¹.

В каждом историческом очерке предусматривалось дать сведения о практической пользе различных наук. Так, история математики должна была быть иллюстрирована успехами мореплавания (компас и астрономические приборы), к истории арифметики предполагалось «приложить» политическую арифметику, т. е. рассказ о том, как можно использовать расчеты при определении государственных нужд и затрат; история географии иллюстрировалась рассказами о путешествиях в новые земли. Автор писал:

Хотели бы мы рассмотреть пользу наук, влияние их над обществом, быстроту приращения оных, причины их остановления, сличить века невежества с веками, науками озаренными, и сколько можно определить количество света ими на оные ниспосланные...³²

Было обещано далее

проследить успехи человеческого разума в примечаниях действий природы и ее законов, в исследовании свойств ее, в разных вещественных и умственных ее сношениях; словом, составить историю науки и показать употребление оных, приложением к нуждам и приятностям жизни нашей³³.

Близкая к указанной программа была характерна и для издателей журнала начала XIX в. Так, в 1825 г. В. Ф. Одо­евский формулирует цели своей «Мнемозины» в связи с необходимостью распространения «новых мыслей», блеснувших в Германии, а также с тем, чтобы «обратить внимание русских читателей на предметы, в России мало известные»³⁴. В 1827 г. Н. А. Полевой, объ­яв­ляя о продолже­нии издания «Московского телеграфа», писал, что

цель сего журнала остается прежняя — по возможности полное изображение современного состояния наук и просвещения в России и иностранных государствах, и взгляд на успехи ума человеческого по главнейшим отраслям знаний³⁵.

Аналогично высказывался издатель «Телескопа» И. Н. Надеждин.

Как видим, интенсивная ассимиляция научной, исторической и философской мысли Запада происходит главным образом в форме свободного перевода или аналитического изложения основных идей подлинника. Когда это возможно, переводчики «присовокупляют» рассказ о достижениях русских ученых, путешественников, изобретателей.

Вся эта просветительская деятельность позволяла накопить и освоить опыт, весьма важный для следующих ступеней развития: прежде всего — развить и отточить мастерство переводчиков, обогатить русскую научную лексику, воспринять жанр биографии, научиться издавать классическое научное наследие, освоить саму форму энциклопедических изданий. Наконец, происходило усвоение самой общей концепции о непрерывном прогрессе Человеческого Разума в истории, которая вдохновляла, в частности, авторов и издателей французской «Энциклопедии» — этого монументального памятники эпохи европейского Просвещения.

Важный шаг в области развития энциклопедических изданий был сделан Н. И. Новиковым. Он сам подготовил и издал первый русский биографический словарь. «Опыт исторического словаря о российских писателях» из­дан в Петербурге в 1772 г. и содержал сведения более чем о трехстах русских «светских» и «духовных» писателях, начиная от Нестора и кончая современниками Новикова.

Интересно и проследить развитие идей о причинах расцвета или упадка наук. Н. И. Новиков стремится про­демонстрировать (вернее, продекламировать), что наука глубоко уходит своими корнями в политическое и общественное устройство. В «Московском ежемесячном издании» (1781) он публикует свою статью «О главных причинах, относящихся к приращению художеств и наук».

Кратко ее содержание сводится к следующему. На заре человеческой истории разум стал находить удовольствие в рассмотрении «зрелищ естества».

И как скоро приметили важную пользу, которую может иметь из наук рождающееся общество, то все стали ревностно в них упражняться³⁶.

Для процветания наук нужны два основных условия: стабильность политического правления и — свобода, вольность.

Долговременность государства подает наукам случай приходить в совершенство; вольностью же они процветают³⁷.

В рабском состоянии добродетель и знание навлекают на себя подозрение³⁸.

Там, где рабство, хотя б оно было и законно, связывает душу как бы оковами, там нельзя ожидать, чтобы оно могло произвести что-либо великое в науке. Одну из причин расцвета новой английской философии (име­ют­ся в виду Бэкон и Ньютон) автор видит в «гордой вольности их мысли».

Эти идеи и настроения напоминают процитированное нами выше письмо князя Голицына из Парижа в Санкт-Петербург. «Рабство — это тормоз развития науки»: такое умонастроение уже буквально висело в воздухе просвещенной России. Наука «требует» отмены крепостного права, «требует» политической свободы как условия своего существования. В основном это — фигуры речи, а не серьезная аргументация, но эта риторика казалась и оказалась очень опасной.

Рассмотрим в качестве примера типичного энцикло­педического словаря «Лексикон чистой и прикладной математики» В. Я. Буняковского. К сожалению, свет увидел только один том этого фундаментального издания, содержащий математические термины (фран­цуз­ского математического языка) от «A» до «D»³⁹.

Самый характер издания Буняковского связан с пониманием закономерностей развития общечеловеческого и общекультурного процесса Просвещения. Именно потребности русского Просвещения побудили автора к составлению и изданию математического «Лексикона».

Бедность нашей ученой литературы, — пишет он, — никогда еще не была так ощутительна, как теперь, несмотря на довольно значительное число оригинальных и переводных сочинений, приобретенных ею в последнее двадцатипятилетие. Это кажущееся противоречие объясняется тем, что любовь к положительным знаниям более нежели когда-нибудь начинает развиваться в нашем отечестве. Очень естественно, что при таком стремлении настоящего поколения к умственному образованию, число существующих у нас учебных и ученых пособий должно было оказаться весьма недостаточным⁴⁰.

Недостаточность квалифицированных пособий, замечает автор, отчасти связана с возросшей требовательностью к научной литературе: не всякий решается обнародовать несовершенный труд, опасаясь суда знатоков. Но не это главное.

Будем откровенны и признаемся, — пишет Буняковский, — что главная причина нашей бедности по всем отраслям положительных знаний есть незрелость умов, неразлучная с состоянием народа, уже ознаменовавшего себя воин­скими и гражданскими доблестями, но недавно вступившего на поприще умственного образования. Это осознание не должно опечаливать нас: развитие ума человеческого подлежит тому же закону строгой постепенности, как и явления в вещественном мире. Если примем в соображение короткий промежуток времени, отделяющий нас от поры невежества Русского народа, то утвердительно скажем, что возможное в великом деле просвещения исполнено у нас. И ежели бы чужеземец, считающий столетиями давность образованности своего отечества, упрекнул нас в застое умственного развития, то мы раскрыли бы перед ним наши летописи на тех эпохах, когда Англия озарилась гением Бэкона, Локка, Ньютона, когда Франция гордилась Декартом, Паскалем, Ферматом, Германия — Кеплером, Лейбницем, Италия — Галилеем: он увидел бы, что в те времена едва заводились у нас типографии для печатания церковных книг. Беспристрастное сравнение России XVIII века с Россиею XIX столетия, вполне убедит его в той истине, что может быть ни один народ, в такое короткое время не сделал столь быстрых успехов в просвещении, как народ Русский⁴¹.

Главная цель издания, как подчеркивал сам автор, — представить соотечественникам книгу, в которой они могли бы почерпнуть сведения о всех важнейших математических теориях, как старых, так и новейших.

Другой, не менее значительной, целью было обогащение русской математической номенклатуры.

Я старался достигнуть этой цели, — пишет автор, — во-первых, введением новых слов в тех случаях, — и число их довольно значительно, — когда для выражения известных понятий, мы не имеем никаких терминов, а во-вторых, уместным употреблением математических речений, получивших уже права гражданства в нашем языке⁴².

Третья цель «Лексикона» — дать любителям точных наук возможность читать и понимать французскую математическую литературу. Именно по этой причине автор расположил Лексикон по французскому алфавиту и представил полный свод француз­ской математической лексики.

В. Я. Буняковский подчеркивает также, что

в состав Лексикона вошла также История различных отраслей математических наук. Равным образом читатели найдут в нем исторические и хроно­логические показания о разных теориях и задачах, относящихся к чистому и прикладному анализу⁴³.

Если же теперь мы возьмем для анализа некоторые из статей «Лексикона», то сможем понять, в чем конкретно видел автор смысл помещения историко-научных сведений в «предмет­ные» статьи и из каких, имплицитных или эксплицитных, представ­лений о развитии математики он исходил. Обратимся для примера к статьям Algebre и Differentiel Calcul.

Во-первых, Буняковский, где возможно, стремится дать сведения об этимологии того или иного математического термина. К примеру:

Слово Алгебра производят некоторые от собственного имени Гебер, знаменитого Арабского философа, будто бы изобретшего сию науку. Есть еще и другие этимологии; но все они более или менее неправдоподобны. Этимология, приводимая Италианцем Лукою де Бурго, который один из первых занимался Алгеброю в Италии, заслуживает, по мнению Монтюкла, наиболее доверия. Италианский писатель производит название этой науки от арабского: algebra v'almacabala; под соединением сих двух слов Аравитяне именно разумели то, что впоследствии на Востоке названо Алгеброю. Лука де Бурго переводит эти два слова: restoratio et opositio, то есть: восстановление и противуположение. Последнее слово выражает довольно удачно одно из главных действий Алгебры, именно составление уравнений, которыя действительно получаем как бы чрез противуположение или сравнение величин. Что касается до слова восстановление, то трудно объяснить, какое оно имеет отношение к Алгебре; все догадки остались неудовлетворительными. По этой самой причине многие Италианцы называли Алгебру Алмукабала; известный Кардан в некоторых своих сочинениях употребил это самое название. Как бы то ни было, но теперь наименование: Алгебра принято всеми Математиками⁴⁴.

Мы приводим здесь этот отрывок, чтобы показать подход автора к составлению Лексикона, его эрудицию и стремление к максимальной полноте всех приводимых исторических сведений.

«Лексикон» Буняковского — характерный пример для демонстрации технологии того, как строится учебная литература для читателя, «жаждущего положительных знаний». Системати­зация знаний выходит на первый план, и часто основой для система­тизации служат именно некоторые элементы историко-научной работы.

Во-первых, изложение материала в исторической части предполагает строгий хронологический порядок.

Во-вторых, автор стремится, насколько он в состоянии, перечислить все персо­налии: кто, когда и в каких работах совершил «вклад» в развитие соответствующей области.

В-третьих, можно заметить, что автор данного «лексикона» стремится к документированности рассуж­дений и, кроме того, представляет возможность и читателю ознакомиться с документами, на основании которых строится то или иное суждение. Примером последнего является довольно подробное, с указанием соответствующих источников, изложение спора между Ньютоном и Лейбницем о приоритете в открытии дифференциального исчисления⁴⁵.

В-четвертых, историко-научные очерки Лексикона фактически демонстрируют «кумулятивистский» харак­тер развития математики: последующие поколения базируются на уже сделанном и «прибавляют» к имеющимся знаниям новые. Время от времени исправляются ошибки предшественников, но это исправление носит локальный характер. Фундамент математической науки прочен и незыблем.

Наконец, надо отметить, что наиболее общие рамки историко-научных экскурсов задаются, несомненно, представлениями о неуклонном прогрессе Просвещения, о закономерном воплощении его в человеческой истории. Буняковский не устает подчеркивать, что и Россия вступила в общее русло всемирно-исторического развития, повторяет путь европейских народов в деле Просвещения и уже сейчас обогащает мировую науку плодами своих исканий.

Сравним эти общие концептуальные воззрения В. Я. Бу­няковского с теми, которые проявились в аналогичном по построению и направленности издании Василия Михайловича Севергина «Подробный словарь минералогический» (1807). (Автор — член Петербургской Ака­демии наук с 1793 г.) Можно отметить их сходство, но и характерное различие. В чем состоит различие?

Рисуя исторический ход развития минералогии, В. М. Се­вер­гин подчеркивает большую неравномерность ее развития в разные периоды. В своем публичном курсе минералогии автор разделил историю этой науки на шесть периодов: 1. начало; 2. «приращение»; 3. упадок; 4. период, когда минералогия «в одной поре стояла» (т. е., выражаясь современным языком, период стагнации); 5. «второе приращение»; 6. «процветание»⁴⁶.

Первое «приращение» обеспечили арабы:

Арабы искав философический камень, многие тела исследовали, чрез то, сами того не зная, распространили сведения минералогические.

В период, когда минералогия «в одной поре стояла», ей учились только из книг: «довольно было когда умели называть минералы по именам».

Чего у писателей не было, того не уважали, и думали, что все сделали, когда не пропустили того, что прежде их писано было. Многие люди знания свои скрывали. Сверх того упражнялись в ней одни только врачи.

Затем следует период новых наблюдений, и, наконец, в последнем периоде минералогия обязана своим процветанием «усовершенствованию химии»⁴⁷.

Из такой периодизации естественно следует, что отношение к первым пяти периодам должно быть критическим. Сведения предыдущих эпох должны проверяться и перепроверяться. У Севергина мелькает очень характерное выражение, которое никогда не встречается у тех, кто излагает исторический ход развития математики, — «баснословные времена», «баснословные предания» прежних веков. Лишь ход времен, ход развития наук исправляет ошибки древних авторов и позволяет минералогии XVIII в., основанной на химии, достичь подлинного процветания.

Это — особенность индуктивных наук, основанных на наблюдении и опыте.

Подобно многие другим физическим наукам, — пишет В. М. Севергин, — [ми­не­ра­ло­гия] в образовании своем шествовала медлительно, возрастала постепенно, чрез целые века пребывала в забвении, искажаема была множеством баснословных преданий, и наконец не прежде, как с осьмагонадесять столетия начала достигать до того совершенства, в коем оную ныне обретаем...

Наипаче в последние пятнадцать или двадесять лет сделано столько новых открытий, новых перемен и поправлений, что необходимо требовалось нового их обозрения, как для утверждения тех, кои достоверны, так и для показания таковых, кои подвержены сумнению, и вообще показать, в каком состоянии находится нынешняя минералогия⁴⁸.

Правда, и сегодня, отмечает автор, дилетанты произвели столь много новых названий для минералов, нередко одно и то же тело обозначая по-разному, что систематизация знаний в минералогии до сих пор представляет большую проблему.

Древние писатели занимались общефилософской проблемой «стихий», а не разработкой вопросов кон­кретной минералогии.

Токмо случай, нужда и нередко суеверие заставляли их входить в большие подробности и исчислять ископаемые тела, кои постепенно открываемы были.

В древности

пленялись цветами, прозрачностью, блеском и различным наружным камней образованием, но не входили, либо не имели случая входить в дальнейшие их виды и разности.

Лишь в Новое время,

когда вообще наблюдения умножались и утверди­лись правилами зрелой философии, когда постепен­но открываемы были вернейшие способы к на­стоящему минералов распознаванию, когда осо­б­ливо химия, сия верная путеводительница всех физических наук, новая озаренная лучами, пролила свет свой и на самую минералогию, тогда соделалась она наукою твердою, постоянною, ос­новательною, полезною, фабрикам, ремеслам, художествам, и искусствам новые способы к удовлетворению нужд человеческих открывающею⁴⁹.

Пафос Прогресса Человеческого Разума, пафос Просвещения стремились передать широкой публике рассматриваемые нами авторы. Отсюда их своеобразная, величественная риторика, совершенно удивительно не подходящая (на наш современный взгляд) для узко специализированной учебной литературы. Однако само обучение и образование для русского человека в ту пору имело этот неповторимо вдохновенный, энтузиастический оттенок, который далее с развитием профес­сиональной науки и соответствующего обучения практически исчезает.