Российская академия наук

1.3. Первый научный десант

Среди первых шестнадцати двое зачислялись адъюнктами Академии: Иосия Вейтбрехт и Герард Миллер. Математик Христиан Гольдбах прибыл в столицу России из Берлина самостоятельно, без приглашения и контракта, но понравился Блюментросту и получил должность академического конференц-секретаря-историографа (как писал позднее об этом Миллер, Гольдбах должен был выполнять роль «Фонтенеля, и притом латинского Фонтенеля»), сочетая это с занятиями математикой.

Средний возраст петербургских академиков — 24 года, в основном они холосты. Гольдбах, которому исполнилось уже 35, выглядел в этой компании весьма солидным. Самому старшему — Якобу Герману — 47 лет. Стоит воспроизвести эти первые имена⁴⁰:

Якоб Герман, профессор математики;

Жозеф Делиль, профессор астрономии;

Георг Бюльфингер, профессор логики и метафизики, позднее — экспериментальной и теоретической физики;

Христиан Мартини, профессор физики, позднее — логики;

Даниил Бернулли, профессор физиологии, позднее — математики;

Николай Бернулли, профессор математики;

Фридрих Майер, экстраординарный профессор математики;

Иоганн Дювернуа, доктор медицины, профессор анатомии, хирургии и зоологии;

Иоганн Коль, профессор элоквенции и церковной истории;

Мишель Бюргер, профессор химии и практической медицины;

Готлиб Байер, профессор по кафедре греческих и римских древностей;

Иоганн Бекенштейн, профессор юриспруденции;

Христофор Гросс, экстраординарный профессор нравоучительной философии.

Приезд этих молодых людей положил начало целенаправленной научной работе и научному творчеству в России. Нам хотелось бы обратить внимание в связи с анализом стартового периода формирования российской на­уки на довольно непривычные соображения В. И. Вер­надского, который подчеркнул:

В истории науки еще больше, чем в личной истории отдельного человека, надо отличать научную работу и научное творчество от научного образования. Необходимо отличать распространение научных знаний в обществе от происходящей в нем научной работы... Несомненно, в истории науки имеет значение не столько распространение приобретенных знаний, построение и проникновение в общественную среду научного, основанного на них мировоззрения, сколько научная работа и научное творчество. Только они двигают науку. Звучит парадоксом, однако это так: распространение научного мировоззрения может даже иногда мешать научной работе и научному творчеству...⁴¹

Как нам представляется, 1725 год может с полным правом быть назван годом рождения российской науки, а не просто годом создания в России системы высшего светского образования.

26 августа пять прибывших на службу академиков были достаточно торжественно представлены в Летнем дворце императрице Екатерине I; первое сугубо рабочее заседание новой Академии состоялось, если судить по записям Гольдбаха, — 28 сентября 1725 г.⁴²

Ситуация «импорта» науки, согласно проекту и указу Петра Великого, налицо. Первый «десант» ученых был высажен на берегах Невы.

Кстати сказать, мы говорим об «импорте», но это отнюдь не модернистская оценка. Такую оценку давали и современники событий XVIII в. Вот свидетельство некоего Георга Андрея Гея (1712–1751) — иностранца, преподавателя языков и математики; он жил в Петербурге, женился там, покинул Россию в 1736 г. В 1741 г. в Базеле Гей издал очерк первоначальной истории Академии наук, написанный им в эпистолярной форме. Там говорится:

Не подлежит сомнению, что прекрасное устройство Парижской, Лондонской и других Академий наук вызвало у Петра Великого первоначальное намерение создать такую же Академию. Польза и слава, приносимые этими учеными обществами своим государствам, с несомненностью указывали, что создание подобной Академии в Российской империи оказалось бы не менее плодотворным. Этот проект был утвержден и подписан Петром I 28 января 1724 г. Вслед за этим из различных мест были выписаны профессора. После их приезда были открыты залы для чтения лекций и для обучения⁴³.

Михаил Максимович в своей речи 1830 г. также не считает нужным скрывать, что науки на первых порах были «заняты» на европейском Западе. Говоря о развитии Московского университета, он замечает:

Большая часть лучших профессоров в Университете были природные русские, кои, получив здесь первое образование, были посланы к славнейшим тогда ученым Европы и занятые у них науки переселяли в наше Отечество (подчеркнуто нами. — Н. К.)⁴⁴.

Как видим, то, что Россия была «принимающей стороной» в общеевропейском процессе развития науки и просвещения, всегда признавалось историками, культурологами, государственными деятелями и даже пристрастными наблюдателями происходивших событий. Нет ничего обидного для национального самолюбия в такой оценке, это просто — констатация исторически сложившейся ситуации.

В «Письме» Гея далее говорилось о функциях новой Академии, и, нет сомнений, что автор понимал своеобразие петровского замысла, понимал, что Академия не будет чисто образовательным учреждением:

Создание этой Академии имело гораздо более обширную цель, нежели Парижской и других Академий. Петербургская должна была одновременно служить университетом, в то время как подобное учреждение обычно бывает отделено от Академии.

В 1726 г. состоялось первое публичное заседание Академии в присутствии императрицы Екатерины, всей императорской фамилии, святейшего Синода и генералитета, после чего профессора приступили к исполнению своих обязанностей, в силу коих они должны были два раза в неделю участвовать в заседаниях Академии, в течение 4-х часов читать публичные лекции по своей специальности, делать усиленные розыскания в целях умножения наук, работать над новыми открытиями или находить новые истины, издавать соответствующие солидные трактаты и целые сочинения, исполнять все поручения, которые могли быть возложены на каждого из них в его области знаний, и добросовестно обучать юношество, им порученное⁴⁵.

Как видим, «университетская» (обучающая) функция Академии выглядела вторичной, а не первичной. На первом плане стояла задача «делать усиленные розыскания в целях умножения наук, работать над новыми открытиями или находить новые истины». В этом нюансе и заключался, как нам представляется, залог успехов нового социального института; «нетерпеливость» и «пассионарность» Петра в данном случае — вопреки видимому здравому смыслу — была гениальной. В России научная работа началась раньше, чем общество стало образованным и просвещенным. Академический проект создал для этого необходимые условия.

Как же обеспечивалось функционирование нового учреждения? Заключившие контракт академики прибыли в столицу России, как известно, после кончины Петра. Однако преемники императора не отказались от исполнения его любимого замысла. Встречали ученых, согласно российским обычаям, радушно и заботливо. 30 апреля 1725 г. в докладной записке императрице Блюментрост писал:

Блаженные и вечнодостойныя памяти его императорское величество именно приказал, чтоб дом академический домашними потребами удостачить и академиков недели с три или с месяц не взачет кушаньем довольствовать, а потом подрядить за настоящую цену, наняв от Академии эконома, кормить в том же доме, дабы, ходя в трактиры и другие мелкие домы, с непотребными обращаючись, не обучились их непотребных обычаев, и в других забавах времени не теряли бездельно, понеже суть образцы такие: которые в отечестве своем добронравны, бывши с роскольниками и пьяницами, в бездельничестве пропали и государству убытку больше, нежели прибыли учинили...⁴⁶

На финансирование Академии Петр повелел выделить 24 912 рублей — торговые сборы с городов Нарвы, Дерпта, Пернова и Аренсбурга. Для государственного бюджета это была ощутимая сумма, но на первых порах вполне достаточная для самой академической деятельности.

Базой для внутреннего распорядка Академии и распределения должностей и обязанностей служил Проект, обсужденный в Сенате еще 22 января 1724 г. Остальное складывалось стихийно, «в рабочем порядке» и зависело во многом от конкретно возникающей организации управления — от того, кто был назначен Президентом, Секретарем, Управляющим канцелярией и т. п.

В системе государственных учреждений Петр отвел Академии особое место, не подчинив ее даже Сенату. Она должна была находиться «под ведением императора, яко протектора своего» и при этом «сама себя править».⁴⁷

В этом параграфе Проекта особенно видно, что Петр стремился следовать европейским образцам, где именно высший правитель осуществляет «патронаж» научных исследований, покровительствует деятельности ученых, хотя прямо не вмешивается в ход их работы, не предрешает результатов и предоставляет научному сообществу право на самоуправление. Однако в Санкт-Петербургской академии, по правде сказать, последнее никогда выполнено не было, а вот «протекторат» Его или Ее Императорского Величества сказывался на академической работе весьма сильно... Внешне усвоенный западно-европейский культурный образец (Лондонского королевского общества, в частности) давал на россий­ской почве совсем другие плоды.