Российский гуманитарный научный фонд

Р.А. Конов

В целом современная социокультурная ситуация проникнута доверием и уважением к науке. Научные формы мышления являются в сознании людей наиболее правильными, рациональными и по сути единственно возможными способами постижения действительности. Технический прогресс и усиление возможности господства над природой еще более укрепляют веру во всесильность и абсолютность науки. Но почему природу необходимо эксплуатировать? Почему человек противостоит природе как чему-то иному? Так ли абсолютна подобная установка? Ведь все, что создано человеком, имеет свою историю, и следовательно, и наука – это исторически обусловленный способ конструирования реальности. Соответственно, и онтологические понятия науки (такие, как разделение субъекта и объекта, отличие материального от идеального и т.д.) также являются результатом субъективного производства. Поэтому при применении их для конструирования реальности получаемый теоретический объект может быть назван не объективным, а лишь интерсубъективным. Таким образом, получаем, что научная онтология возможна, но отнюдь не абсолютна.

Но возможны ли иные способы видения реальности? Одним из таких способов является искусство. Первоначально целью искусства являлось выражение в образах изначального единства субъекта и объекта, их нерасторжимой связи, той связи, в которой человек ощущал себя причастным ко всему, все было в нем, и он был во всем. «С разрушением древнего единства идеального и материального искусство и действительность также отделились друг от друга» [1; c. 269].

Искусство направлено на то, чтобы изобразить божественное в реальности, показать ее причастность к Высшему. Иллюзия позволяет спасти, сохранить в видимости ускользающее из реальности божественное. Христианство, уводя божественное в трансцендентность, делая его недоступным чувственности, сделало искусство второстепенным. Искусство Ренессанса – попытка вернуть искусство к реальности, но единство идеального и материального разрушено, в действительности идеального нет. Искусство может лишь отображать божественное, не находимое более в наличной действительности.

Для определения современного положения искусства и науки необходимо рассмотреть онтологию Декарта. В его картине мира предметы природы подчиняются механическим и материальным законам. Мир есть машина, в которой все подчинено законам причинности, все органическое управляется законами неживой природы. В природе нет жизни, там царят законы каузальности неживой материи.

Лишь человек отличается от этого, он носитель мысли. Res cogitans в отличие от res extensa. Если природа как машина подчиняется механическим и математическим законам, то, зная их, можно подчинить ее, установить господство над ней. И так как природа мертва, то можно заставлять ее служить себе любыми способами без всяких угрызений совести.

Успехи науки и технического прогресса закрепили эту установку, отделяющую «я» и мир, божественное и действительное, материальное и идеальное друг от друга, и также усилили уверенность в том, что естествознание, исходящее из таких постулатов, – единственный истинный способ познания мира объектов. Все остальное иллюзия, вымысел, образ желаемого. Наука берет на себя приоритет, заявляет полные права на познание действий.

Природа для науки безмолвна, мрачна и безжизненна. Но если в природе нет больше ничего божественного, что же остается на роль искусства, какова его предметная область, если действительностью занимается исключительно наука?

Очевидно, что искусство не может выполнять свою функцию, а именно через выражение в образе единства божественного и действительного пробуждать человеческую чувственность, радость от ощущения этого единения, этой гармонии.

Каков же вывод? Если наука, разорвав связь субъекта и объекта, компетенцию за познание объективного мира взяла на себя, то искусству оставалось обратиться к субъективности. Если искусство более не компетентно в познании всеобщих связей действительности, которые устанавливает наука, то возможно ему удастся проследить способ субъективного восприятия и видения действительности?

На этот вопрос в художественной форме пытаются дать ответ импрессионисты. Предмет должен быть изображен без использования идеи, не из культурной установки, а так, как он дан в настоящий момент вот этому субъекту. Необходимо сохранять чистое видение, останавливать рассудок, пытающийся переработать это восприятие и представить его в объективном виде, придать этому субъективному восприятию бытийный характер, как объект есть на самом деле. Но он опирается в своем творчестве на некоторые теории восприятия, проводит эксперименты, результатом которых являются его работы. В этом он похож на ученого. Получается, что в этом направлении искусство под давлением науки обращается к фактам субъективного восприятия. Действительность входит в поле зрения в том виде, в котором она явилась в субъективных способах восприятия. Но очевидно, что действительность не исчерпывается наличием способов восприятия, в ней наличествуют мышление и воля, страсть, влечения.

Кубизм пытается выразить в художественных образах структуры мышления, способы конституирования предметности. Он обращается к тому слою сознания, который инвариантен для каждого субъекта. Этот трансцендентальный слой сознания лежит по ту сторону эмпирического сознания конкретного индивида. Эта структурная глубина субъективности определяет способы конституирования объектов мира. Сознание проводит эту работу бессознательно. Кубист же предлагает осуществить нам эту работу с помощью его картин сознательно, предлагает пройти нам структуру мышления, как они представлены в теоретических работах И. Канта.

Сюрреализм обращается к глубинам субъективности, к ее иррациональному началу. Причем это направление базируется в своих попытках выразить глубины «Я» на теориях бессознательного, разработанных в психоанализе. Он не должен позволять разуму контролировать свои образы, эмоции, рвущиеся из глубины души. Таким образом, он получает доступ к своему внутреннему миру, к иррациональному, прячущемуся в тайниках личности.

Подводя краткие итоги, необходимо отметить следующие моменты: рассмотренные направления в живописи зависят от научного способа познания мира, они находятся в рамках научной онтологии в поисках своего предмета, способов и методов работы с этим предметом. Эти направления несут '»в себе некоторые черты научности». Поэтому экспериментирование, согласно теориям и принципам, играет важную роль. Конечное творение – скорее результат исканий и поиска, чем реализация изначально присутствующего замысла. В этом схожесть научного и художественного творчества в данных направлениях живописи.

Но не все искусство ищет компромисс с наукой. XX век – век бунта против диктата науки и техники. Многие направления как в живописи, так и в других видах искусства предлагают иные, не связанные с наукой, способы онтологизации действительности.
Литература
1. Хюбнер К. Истина мифа. М., 1996.

2. Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994.

Основа стабильности современного общества – предсказуемость и взаимное понимание поведения социальных систем, идет ли речь о государствах, субъектах экономической деятельности или социокультурных ассоциациях. Особенно актуален этот аспект в сфере экономики: от адекватности прогнозов поведения рыночных агентов зачастую зависит благополучие самих агентов, их конкурентов, экономики и общества в целом. Однако существующие методы прогнозирования далеко не всегда отвечают необходимым требованиям. Отсутствие адекватной модели поведения является, на наш взгляд, главной проблемой, так как отсутствует должное понимание сущности поведения и принципов его формирования. В статье рассматриваются существующие концепции и предлагается синергетический подход к объяснению сущности и принципов формирования поведения, позволяющий наметить более перспективные пути в моделировании поведения социальных индивидов и систем.

Термин «поведение» применяется как к отдельным особям и индивидам, так и к их совокупностям (биологическим видам и социальным группам). В живой природе поведение возникает, когда ее системы (организмы) приобретают способность воспринимать, перерабатывать, хранить и использовать информацию для приспособления к условиям существования и регуляции внутреннего состояния. Философией поведение исследуется для выявления общих и специфических закономерностей и механизмов взаимодействия социальных систем с окружающей средой. Существует множество определений поведения. В философии поведение социального индивида определяется как действие, смысл которого обусловлен окружающей его этнической (культурной) средой. Факторы, обусловливающие образцы поведения, усваиваются на этническом уровне в процессе социализации индивида (М. Вебер, Т. Парсонс, Ортега-и-Гассет и др.).

Впервые особое внимание на поведение было обращено в начале ХХ в. Для бихевиоризма, считающего предметом психологии не сознание, а поведение, последнее понимаемается как совокупность двигательных и сводимых к ним словесных и эмоциональных ответов (реакций) на воздействия (стимулы) внешней среды [1]. Здесь психические процессы – подразумеваемые детерминанты поведения, которые, в конечном счете, выводятся из поведения, а организм - биологическая сущность, включенная в окружающие условия. К этим условиям он приспосабливается через систему своих потребностей, среди которых осознанные потребности выступают уже как интересы.

Один из наиболее крупных представителей этого направления психологии Б. Скиннер разработал философию «науки человеческого поведения», основу социального бихевиоризма [6]. По Скиннеру, на практике не стоит связывать поведение с намерениями, целями, целеустремленностью. Окружение, считает он, играет активную роль в определении поведения, кроме того, поведение оформляется и поддерживается своими послед­ствиями. Скиннер делает два важных вывода: во-первых, «оперирующее» поведение (стремящееся вызвать определенные последствия в окружении) может быть изучено путем моделирования окружений, в которых последствия этого поведения возможны; во-вторых, окружением можно манипулировать. Когда взаимодействие между окружением и индивидом становится понятным, эффекты, которые прежде приписывались сознанию, начинают сводиться к таким условиям, которые можно смоделировать.

Попытки преодоления основной схемы бихевиоризма «стимул – реакция» привели к возникновению в 30-е гг. нового течения в психологии – необихевиоризма (Э. Толмен, К. Левин, Н.Д. Кондратьев). Поведение, по мнению необихевиористов, с одной стороны, определяется составляющими его физическими и физиологическими элементами («молекулярное» определение поведения); с другой стороны, является чем-то большим, отличается от суммы своих физиологических компонентов («молярное» определение поведения). Так, по Толмену [7], поведение в какой-то степени зависит от лежащих в его основе физических и химических процессов, но основная его черта – целевой и познавательный характер. По Кондратьеву [3], само поведение состоит из удовлетворения потребностей и создания условий для удовлетворения потребностей («потому, что» и «для того, чтобы»). Согласно же теории К. Левина [4], протекание действий целиком сводится к конкретной совокупности условий существующего на данный момент поля, где понятие поля охватывает факторы как внешней (окружение), так и внутренней (субъект) ситуации. Для объяснения поведения Левиным были разработаны модели личности и окружения, оперирующие силами, энергиями и напряжениями и представляющие собой структуру областей с отношениями соседства и функциями опосредования внутреннего и внешнего.

В качестве альтернативы бихевиоризму следует рассматривать и одно из главных направлений психологии – гештальт-психологию [5], куда теория поля К. Левина также внесла существенный вклад. Основная предпосылка гештальт-психологии состоит в том, что человеческая природа организована в виде целостностей и только таким образом может быть воспринята и понята. Гештальт-психология, когда она ссылается на теорию поля, занимается специфическим полем, обозначающим явления, возникающие между организмом и его средой, между субъектом и тем, что не является субъектом. При этом организм рассматривается как основной элемент, организующее начало целостного поля, а окружающая среда – как дополняющая часть. Свою задачу гештальт-психология видит в том, чтобы выявить механизм взаимного влияния организма и окружающей среды, рассматривая их в фокусе организма, конституирующего поле.

На наш взгляд, рассмотренные психологические теории поведения не противоречат друг другу, а лишь абсолютизируют различные его типы. Если рассматривать набор характеристик поведения (роль влияния среды и влияния на среду, побудительная сила и мотивация, форма и функция актов поведения), вырисовывается следующая типология поведения.

Поведение, абсолютизирующее роль среды (бихевиоризм), для которого влияние на среду неосознанно и незначительно, а влияние среды – доминирующее и определяющее, функцией актов поведения здесь является непосредственное удовлетворение потребностей, форма актов поведения в этом случае – акты действия.

Поведение, абсолютизирующее роль организма (необихевиоризм), для которого влияние на среду – осознанное (оперирующее поведение), значительное, взаимное в фокусе организма, а влияние среды – взаимное и равнозначное, функцией актов поведения здесь является создание условий и средств для удовлетворения потребностей; форма актов поведения в этом случае – как акты действия, так и акты недействия (физические или умственные).

Поведение, абсолютизирующее взаимность влияния организма и среды (гештальт-психология), где организм выделяется лишь тем, что рассматривается как организующее начало структуры целостного равновесного поля, возникающего во взаимодействии организма с окружающей средой, а окружающая среда выступает как его дополняющая часть.

Во всех этих случаях заметно стремление найти детерминанты поведения, обеспечивающие возможность объективного представления и изучения субъективного, связать лежащие в основе поведения физические и химические процессы с его целевым и познавательным характером. Но, обращаясь к анализу поведения социальных систем (индивидов, групп, организаций), мы обнаруживаем, что о поведении, абсолютизирующем интересы и цели, приходится говорить не только применительно к рассматриваемым системам, но и к их среде. На этой основе формируется поведение, в рамках которого осмысленность отношений с окружением является необходимой в силу существования между социальными системами двух типов неиндифферентных отношений (конкуренции и кооперации), каждый из которых требует понимания поведения окружающих систем. Этим, в частности, обусловлена такая важная черта социальных систем, как неизбежно коэволюционный характер их развития.

Названные тенденции в эволюции концепций поведения не случайны: в них отражено осознание трансцендентности смысла и экзистенциальной природы форм взаимодействия организмов с окружающей их средой. Наиболее подходящим инструментом для выражения этих представлений в тот период была теория поля, чем и объясняется популярность полевой концепции поведения Курта Левина в гештальт-психологии. Однако теория поля оказалась не вполне соответствующим решаемой проблеме аппаратом, так как позволяла лишь описать и объяснить уже сложившуюся структуру отношений организма со средой действием сил и напряжений, но не ее генезис.

Сегодня в распоряжение биологии, экономики, социологии математика предоставляет более адекватный категориальный аппарат и методы для описания генезиса и трансфор­маций поведения – синергетику и теорию катастроф. Так, например, в синергетическом понятии аттрактора фиксируются устойчивые динамические структуры, полное множество которых описывает все возможные в данных условиях способы сосуществования данной совокупности элементов (организмов, индивидов, субъектов деятельности). По своей сути аттракторы - это проявленные образы, обретшие устойчивую четкую структуру и потому пригодные для фиксации в качестве понятий и отношений.

Образное восприятие действительности в категориях синергетики можно представить как синергетический процесс в нейросети головного мозга человека, направленный на формирование адекватных, компактных и продуктивных для удовлетворения интересов индивида образов-аттракторов. При этом критерий адекватности обеспечивает идентификацию возможных образов-аттракторов, критерий компактности исключает из числа возможных аттракторов неприемлемо сложные, а критерий продуктивности ориентирует отбор (из числа возможных и приемлемых по сложности) тех аттракторов в качестве образа действительности, что более других удовлетворяют (теоретическим или практическим) интересам познающего субъекта.

Поскольку различий в строении нейронов левого и правого полушарий человеческого мозга не выявлено, различие ролей левого (отвечающего за логическое мышление) и правого (отвечающего за образное мышление) полушарий можно объяснить лишь различием настроек параметров нейронов, определяющих уровень их чувствительности и вид ответной реакции на внешнее воздействие. Судя по всему, нейроны левого полушария отличаются меньшей чувствительностью, чем нейроны правого полушария, что влечет за собой формирование в левом полушарии образов четких и однозначных (в отличие от размытых и многозначных – в правом). Есть также основание полагать наличие субординации во взаимодействии левого и правого полушарий с внешним миром: левое полушарие воспринимает структуры, возникающие в правом полушарии, как постигаемую действительность, формируя представление (в том числе символическое) о ней в статических или динамических структурах-аттракторах.

Каждый субъект конкретен и существует в конкретном мире. Поэтому интересы познающего субъекта, выраженные в способе его существования, требуют определенности действий в определенных ситуациях, что находит воплощение в левом полушарии человеческого мозга в виде логических структур-аттракторов, представляющих собой устойчивые, однозначные, апробированные правила рассуждений или действий в различных конкретных ситуациях в хорошо изученном мире. Действуя в мире неведомом или слабо изученном, субъект не располагает еще столь строгими правилами поведения и «дает волю воображению», ослабляя логический контроль над правым полушарием, предоставляя ему возможность автономно, лишь на основе образов выбирать способ действий. В результате, в зависимости от степени освоенности окружения, поведение субъекта базируется либо на правилах вида «условие – действие», либо на правилах вида «образ – действие».

Высшей формой логического знания является знание теоретическое [8, 9]. Поэтому фактически следует иметь в виду три уровня познания действительности: образное, логическое и теоретическое. Это находит отражение и в современных представлениях об иерархической структуре формальной теории [10], включающей предметный уровень (термы), логический уровень (формулы) и теоретический уровень (системы аксиом и правил логического вывода). Насыщенность логическими понятиями здесь возрастает от предметного уровня к теоретическому, но единая (синергетическая) природа образного и логического знания выражается в том, что каждый образ выступает как специфическое понятие, а каждое понятие – как специфический образ. Благодаря этой двойственности существует возможность и осуществляются трансформации поведения при изменении окружающей субъекта действительности.

Вместе с тем, эта возможность трансформаций поведения лежит и в основании разделения социальных ролей, когда общество дифференцирует субъектов по типам успешного поведения. Так, например, обобщенно социальных индивидом можно разделить по типам социального поведения (деятельности) на «практиков», оперирующих образным, «специалистов», оперирующих логическим, и «ученых», оперирующих теоретическим знанием. Последнее соображение говорит о том, что процессы, протекающие в человеческом сознании и в человеческом обществе, имеют общую синергетическую природу. Следовательно, изучая индивидуальное и коллективное поведение нейронов человеческого мозга, можно многое узнать о поведении социальных индивидов и групп. Справедливо и обратное: изучая поведение социальных индивидов и групп, можно также многое выяснить и о принципах функционирования человеческого сознания.
Литература
1. Э. Торндайк. Принципы обучения, основанные на психологии; Джон Б. Уотсон. Психология как наука о поведении. М.: АСТ, 1998.

2. Вертгеймер М. Продуктивное мышление. М.: Прогресс, 1987.

3. Идеи Н.Д. Кондратьева и динамика общества на рубеже третьего тысячелетия. М., 1995.

4. Левин К. Теория поля в социальных науках. СПб.: Речь, 2000.

5. В. Келер. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян; К. Коффка. Основы психического развития. М.: АСТ, 1998.

6. Скиннер Б.Ф. Технология поведения // Американская социологическая мысль. М.: Изд-во МГУ, 1994.

7. Толмен Э. Поведение как молярный феномен // Хрестоматия по истории психологии. М.: Изд-во МГУ, 1980.

8. Швырев В.С. Теория // Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983. С. 676 – 678.

9. Прытков В.П. Теория // Современный философский словарь/ Под общей ред. В.Е. Кемерова. М.: ПАНПРИНТ, 1998. С. 905 – 911.

10. Мендельсон Э. Введение в математическую логику. М.: Наука, 1976. 320 с.

В данной работе рассмотрены наиболее актуальные проблемы, которые непосредственно связаны с вопросами нравственных ценностей в такой области научного знания, как биоэтика. В последнее время термин «биоэтика» все чаще встречается в различных публикациях как российских, так и зарубежных специалистов в области этики, философов, социологов, теологов, ученых, непосредственно связанных с биологией и медициной. На сегодняшний день под биоэтикой понимается систематический анализ действий человека в таких науках, как биология и медицина в свете нравственных ценностей и принципов.

«Биоэтика представляет собой важную точку роста философского знания.» [1; c. 49 61]. Биоэтика как исследовательское направление междисциплинарного характера сформировалась в конце 60-х – начале 70-х гг. Термин «биоэтика» впервые ввел в употребление Ван Ренселлер Поттер в своей книге «Биоэтика: мост в будущее» (1974). В.Р. Поттер создал и предложил этот термин, чтобы указать на необходимость новой этики, которая могла бы противостоять тому вызову, который бросили человечеству научно-технические достижения. В целом эти достижения носили положительный характер, однако они же породили новые нравственные проблемы и дилеммы.

Биоэтика как междисциплинарная область знания изучает моральные, философские, пра­вовые и социальные проблемы, рождающиеся в обществе по мере развития современной на­уки, в частности биологии и медицины. Именно развитие новых биомедицинских технологий, связанных уже не столько с лечением, сколько с управлением человеческой жизнью, как никогда обострили нравственные и моральные проблемы общества во многих сферах человеческой жизни. Вот лишь некоторые из этих проблем:

1. Взаимоотношения врача и пациента. Права пациента. Модели взаимоотношений «врач – пациент». Врачебная тайна.

2. Право на жизнь и сопутствующие этому проблемы (проблемы аборта, новых репродуктивных технологий и т.д.).

3. Право на смерть. Эвтаназия (активная и пассивная). Самоубийство.

4. Медико-биологические эксперименты на людях.

5. Генетика, генно-инженерная технология.

6. Трансплантация систем и органов человека.

7. Психиатрия, права душевнобольных.

Этика, которая исторически понималась как обоснование морального выбора и критерия нравственной оценки человеческих деяний, получила в проблемах, порождаемых современной биомедициной, мощный импульс для своего развития [2]. Эти проблемы во многом определяют и облик современной философии науки, поскольку ей все чаще приходится иметь дело с такой темой, как соотношение науки и нравственности.

Еще одно наиважнейшее измерение современной философии, связанное с биоэтикой, заключено в том, что под влиянием успехов биомедицины приходится заново переосмысливать такие фундаментальные для философии вопросы, как:

1. Что такое человек?

2. Как определить человеческую личность и человеческое существо?

3. Что является исходным для этих определений – телесная природа человека, либо же его сознание, его духовные качества?

4. Где грань, отделяющая живое человеческое существо от неживого?

Биоэтика вынуждена искать критерии нравственной оценки не только конкретных жизненных ситуаций, но и общечеловеческих вопросов. На протяжении веков философы были заняты поисками ответов на эти вопросы. Особенность сегодняшней ситуации заключается в том, что ныне те или иные ответы на них не остаются в сфере абстрактной мысли, а определяют реальные решения и действия людей в самых критических жизненных ситуациях.

Круг рассматриваемых в биоэтике проблем достаточно широк. Однако основным объектом изучения в биоэтике является рассмотрение нравственной проблематики, возникающей в процессе взаимодействия между медиком и пациентом. Биоэтика стала формой критического самосознания профессионального сообщества медиков, осознания ими угроз, связанных с их профессиональной деятельностью и отношениями «врач – пациент». Оказалось, что отношения эти асимметричны и неравноправны: здесь врач – решающая сторона, он представляет власть профессиональных знаний и навыков, а пациент, сохраняя за собой право личного выбора и решения, строит их на основе советов врача. Было обнаружено, что научный дискурс не может быть абстрагирован и изолирован от вненаучного дискурса, от того «жизненного мира», внутри которого существует медицинское сообщество и функционирует система здравоохранения. Все это породило множество дискуссий и дало толчок к поиску новых принципов и моделей биоэтики. В этом отношении показательна статья Б. Дженнингса [3; c. 209].

В данной работе автор противопоставляет две модели в биоэтике – юридическую и гражданскую. Юридическую модель он непосредственно увязывает с идеологией либерализма, отстаивающей ценности индивидуализма, приоритета частных интересов. И эти ценности находят свое выражение и в биоэтике, в господстве в ней (особенно в период первого десятилетия ее развития) юридической парадигмы, с присущим ей акцентом на индивидуальное моральное решение и действие, принципом автономности и уникальности личности, приоритетом частных интересов, прав пациента и т.д. Юридическая парадигма в биоэтике предполагает некий «всеобщий юридический разум» – гарант истинности и объективности принимаемых моральных решений. Такого рода конструкция, сохранившаяся с эпохи Просвещения, влечет за собой определенные следствия, в частности возрождение единого нормативного сознания в этике, что вступает в явное противоречие с правом прецедента, господствующим в США. Вероятно поэтому Дженнингс и предлагает новую модель для биоэтики – гражданскую модель или парадигму, исходящую из демократических ценностей и концепций. Этот подход позволяет рассмотреть ценностные ориентации медицинского сообщества в более широком социокультурном контексте, определить пути согласования научно-медицинских и общественных дискурсов о состоянии медицины, уровне развития системы здравоохранения и т.д. Идет поиск новых аксиологических оснований биоэтики, таких как соучастие, солидарность, сострадание, сочувствие, собеседование, согласие, и перестройка биоэтики на этих новых основаниях только начинается.

В середине XX в. в связи с развертыванием научно-технической революции достижения естественных наук начали активно внедряться в практику, и для многих стали зримы катастрофические последствия использования научных достижений без учета их влияния на бытие живого вещества в целом и человека в частности. Но современные исследования, научная, политическая и экономическая деятельность людей поднимают новые проблемы биоэтического характера, в том числе и проблемы переопределения предмета и объекта биоэтики как особой научной дисциплины, проблемы связи ее с практической деятельностью людей.

Все это заставляет нас вернуться к анализу биоэтической проблематики и возможного ее переосмысления применительно к особенностям как современного состояния познания живого, так и современного состояния общества в целом и научного сообщества в частности. Этот анализ можно проводить как на философском уровне, так и на уровне конкретно-научном, что обычно и делается в современной литературе. Но я считаю, что ни тот, ни другой варианты в отдельности не приведут к каким-либо результатам, имеющим системный, комплексный характер, дающим целостное видение как проблем, так и путей их решения. Очевидно, необходим «третий» путь, синтезирующий и максимально возможно учитывающий все достижения как в области философии (социальной философии, политологии, философии биологии, медицины, экологии и др.), так и в области конкретно-научных исследований. Но здесь необходимо использовать и метод историзма, требующий рассматривать какой-либо предмет в его становлении и развитии, так как именно в этом случае мы сможем построить общую картину достижений и заблуждений в такой важной отрасли человеческого познания, как биоэтика.

Можно сказать, что биоэтика выходит за рамки собственно биомедицинской этики, ибо задачей ее является не только защита жизни, но и защита предельных ценностей человеческой личности [4]. Это сообщает биоэтике особое место в социокультурном контексте, определяя его как пространство диалога, в котором должно найтись место голосу ученых, общественных деятелей, философов, теологов.

В заключение следует сказать, что развитие биоэтики и формирование нового фундамента биоэтической парадигмы связано с процессом трансформации традиционной этики вообще и медицинской этики в частности. Оно прежде всего обусловлено резко усиливающимся вниманием к правам человека и созданием новых технологий, порождающих множество острейших проблем, требующих морального регулирования. На сегодняшний день биоэтика выступает в качестве дисциплины, которая анализирует нравственные проблемы человеческого бытия, отношение человека к жизни и конкретным живым организмам и разрабатывает в парадигме кантовского императива («Человека следует уважать в себе и в других» И. Кант) нравственные нормы и принципы, регламентирующие практические отношения людей в процессе взаимодействия, а также моральные критерии (в терминах «добра» и «зла») социальной деятельности.

2. Судо Ж. История биоэтики, дискуссии, этическая ориентация. http: //www.kcn.ru/tat_ru /religion.htm

3. Биоэтика: проблемы и перспективы / Под ред. С.М. Малкова, А.П. Огурцова. М., 1992.

4. Ильин А. Вызов биоэтики. http: //www.religion.ng.ru.

Мистика слишком экспрессивна по своей сути, тяготеет ко всему зыбкому, неустойчивому, неуравновешенному – то допускает нарочитую грубость, то пытается оперировать столь утонченными нюансами переживаний, что они уже теряют всякий реальный смысл и духовную содержательность. Мистическое – это мост в мир духов! Но «мир духов» – это чужой мир. «Мир духов» – мир экспрессивных переживаний мистика. Строго говоря, «мир духов» – всего лишь вывернутая наизнанку «внутренность» мистика. «Наизнанку» – вот в чем трагедия, вот в чем отпадение, вот в чем чуждость…

Мистик пытается прорваться к Богу через все проволочные заграждения законов природы, но везде встречает только собственную замкнутость на себе самом, в своей грубой, «вывернутой наизнанку» индивидуальности. «Знание» мистика – это сугубо внутреннее движение. Мистик – всегда наедине. Мистик – всегда на острие, а на острие есть место только для одного. И этот «один» – не конечный, бьющийся в экстатической агонии субъект, но «Тот, Ради Кого Все Это». Поэтому мистик обречен. Поэтому мистик одинок. Поэтому одинока сама мистика, как попытка нанизать одного себя на острие – достойная, но глупая задача.

Мистик – пророк, но образ пророка можно, однако, понимать и как образ провозвестника будущего, как призыв к будущему, как страстную неукротимую силу убеждения других и собственной убежденности. Пророк говорит за само будущее, а значит, Пророк проповедует одинокость, одинокость мистики. Одинокость мистики же – это сама Одинокость, которая может явиться и как «черная ночь» (nox mystica) и как ясный «славный» свет (unio mystica).

«Relativus» – не только «относительный», но и неминуемо – «разделенный». Разделенность – это, по сути, множество. А множество – множит. Все подряд. И как результат – даже эмпирическая очевидность того, что «Солнце» Мира давно перестало вписываться в рамки одного – индивидуального сознания. «Absolutus» – только «Единый». Единение – это, по сути, единство формы. О каком единении может идти речь, если даже сам Мир до сих пор продолжает делиться? Абсолютная Истина погребена под «различным» на основании Различения! О, их множество, этих различений – тут и вероисповедание, и субкультуры, и традиции, и философские системы, и как вершина – Пол.

Мир – это замкнутый на себе и в себя цикл, где начало и конец совпадают (понятия «Мир», «Единое», «Абсолют», «Солнце» здесь употребляются как несущие один и тот же смысл). Человек – его телесное выражение, венец мироздания. Но венец мироздания – это и конец мироздания! В христианской традиции человек – последнее сотворенное. А начало и конец в замкнутом на себе и в себя цикле совпадают. Вот в чем дело, человек – по сути своей – всему тождествен, ибо сам есть низвергнутое в тело тождество (суть). Но именно потому же между «сутью» и «человеком» бездна. Потому же между Миром и Человеком – его одинокость. Потому же сам Человек – одинок. Одинок сутью, а значит – мистически.

Так в чем же прежде всего выражается в мире одинокость? Конечно, в отсутствии. В отсутствии чего-либо конкретного, действительного, такого же, как Ты. Но «таким же, как Ты» может быть только Человек. Значит, одинокость – это прежде всего отсутствие конкретного действительного «Человека такого же, как Ты».

Но как же это вообще возможно, отсутствие Человека? Что такое отсутствие? Отсутствие – это разделенность сути, это множество сути, а значит, и одинокость сути. А значит, отсутствовать может только человек (являющий собой венец мироздания, последний, единственный обладающий сутью)   и только сутью. Человек никогда не может отсутствовать телесно. Человек никогда не может быть одинок телом, никогда не может быть телесно разделен, потому что вообще нельзя себе представить нечто, не имеющее своего тела (то есть своей материи), посему тело не может служить основанием разности, множественности, одинокости, а значит, и отсутствия! А это, в свою очередь, означает, что вообще нет разделенности Тел как материальных феноменов, следовательно, нет и так называемой «онтологической разности» Тел, то есть вообще идейной метафизической разности Пола или индивидуальности в материи.

Вследствие чего только и можно говорить о мистической одинокости как одинокости в ином, не материальном, не телесном смысле. Мистическая одинокость – это одинокость каждого перед Богом, но «Одинокость мистики – это сама Одинокость, которая может явиться и как «черная ночь» (nox mystica) и как ясный «славный» свет (unio mystica)…

«Черная ночь» – это бездна материи, бездна тела, это низвержение к экзистенциальному, «слишком человеческому», слишком свободному в своем произволе существованию. «Ясный свет» – это «бездна сути», это мистическое единство, но не с Богом, потому что нельзя обрести единство с Богом, уже неся Его своей сутью, а с самим собой. Однако невозможно замкнуть уже замкнутый единожды цикл, поэтому – с самим собой, но выраженным в Другом, таком же, как Ты, Человеке! Но «разность» сути сдерживается только одним – «разностью» тела. Поэтому обрести единство с самим собой можно только через тело, но не свое, а другого, такого же, как Ты! «Другого» – по телу, «такого же» – по сути. Вот оно, мистическое спасение! Вот оно, разрешение мистики! Вот оно – quid minis!

Мистическое Единство. Вот она, единственная Правда, Правда, которая сама по себе является вечной проблемой Мира. Правда, гласящая, что жить можно только с кем-то, быть собой можно только с кем-то, расти, стремиться, достигать, радоваться, любить, обрести счастье можно только с кем-то Другим. И только Другой, Родственная Душа, Ты (имеется в виду «Ты» в понимании М. Бубера), Тот Самый Единственный, Который и станет тем «Солнцем», озарившим весь Мир, и сделает этот Мир длящимся в настоящем присутствии. Только Он – твое «собой», твое «Я», целиком и всеохватно твой Мир! И в этом мистическом сплавлении Я и Ты, при абсолютном сохранении их целостности, приоткрывается наконец нечто Третье, которое и есть то самое, долгожданное Основание, Основание самого Бытия в его нераздельной целостности...

Это есть само направленное на самое себя «Отношение», а значит, не направленное ни на кого. Это – Отношение, разрешившееся в отношения, в отношения «Я – Ты», которые, строго говоря, есть отношения «Я – Я». «Я – Я» же – это не диалог, но чистый просветленный монолог, не дуализм, но выражение абсолютного монизма. В «Я – Я» невозможно страдание, оно там чуждо и его там нет. В «Я – Я» преодолевается и отчуждение «Мир – Я», потому что «Я» – безгранично, и это не значит, что кроме него ничего другого не существует, но все остальное живет в его свете.

«Я» – безгранично и тот, кто говорит «Я», не обладает никаким Нечто, он не обладает ничем, но он, с этого момента, со-стоит в Отношении. Само настоящее длится только через длящееся «Я – Я», и только в «Я – Я» рождается истина и разрешается одинокость. Я знаю о «Я» все, потому что это «Я» и есть вместе со мной «мое Я».

Это – отношения «со-бытия», это – абсолютное единение при абсолютном сохранении сути, это равноценность любви Я и Ты, любви, которая есть ответственность Я за самого себя. Здесь все берется на пределе, здесь Душа получает свободу в Духе и растворяется в нем, образуя нечто божественное, здесь Тело – не презренный придаток, но неотъемлемое целое в целом. Это абсолютная слитность Я и Я в истинно одно Я. А истинно одно – есть Единое!