Рудольф Штейнер Космическая предыстория человечества

Другое настроение излилось в мир из Рима, оно про­должает в различных формах то, что пришло не из Па­лестины, не от Мистерии Голгофы, но из Рима, и что развивается в двух направлениях: курение фимиама, чтобы развить культ, который обращается не к интел­лекту, а только к душе ощущающей, и риторика, кото­рая стремится только к словесным формулировкам или к такой организации человеческих деяний, которая в своих закономерностях сама являлась бы риторикой. Обе сто­роны сохраняются. Ничто не может помочь обеим, толь­ко ясное понимание, что в будущем не может быть без­духовного естествознания. Не пытаясь бороться против естествознания, нужно познать его границы. С ним не нужно бороться, оно представляет собой, если его про­сто позитивно рассматривать, нечто грандиозное, вели­чественное, и никто не имеет права осуждать естествозна­ние, кто не знаком хорошо с полученными им результа­тами. Кто не знает естествознания, но критически о нем высказывается, тот не прав. Только тот, кто верит в него, кто достаточно знаком с ним, кто углубился в него и освоил его методы, только тот имеет право судить его, отмечать его границы, показывая, как само естествозна­ние должно вводить в духовное постижение мира.

Враждебное отношение встретили мои книги, в кото­рых я признавал заслуги Геккеля и современного есте­ствознания. Находясь на позиции духовной науки, я никогда не решился бы сказать ни слова хулы в отношении естествознания, если бы я не сделал до этого все воз­можное для признания его заслуг. Ибо на почве позитивной духовной жизни только тогда имеют право на негативную критику, когда могут показать, что то, с чем борются, вполне заслуживает признания в тех грани­цах, в которых оно должно находиться. Я думаю, что я полностью заслужил право излагать духовное развитие человечества, духовную эволюцию, в которой я представ­ляю то, чему не могут научить чувства, поскольку я по­казал, какое важное значение сыграли дарвинизм и геккелизм в научной жизни.

Стоя на почве духовной науки, можно требовать, что­бы слова, которые произносят, воспринимались несколь­ко иначе, чем их обычно воспринимают. Поэтому я не хотел бы, чтобы.то, что я сказал с определенной точки зрения о католицизме или о прочих современных тенден­циях, постигалось с точки зрения современного филисте­ра и смешивалось с тем, что любое либеральное обще­ство выдвигает в виде критики католицизма и других подобных тенденций. Я не имел в виду ничего иного, кроме того, чтобы представить вам то, что с точки зрения духовнонаучного исследования действительно может быть оправдано. Естественнонаучное исследование требует углубления, так что оно постепенно вводит в духовную жизнь. То, что сохранилось от древних времен, вышло из употребления в ходе человеческой жизни, оно возвраща­ется по причинам, о которых я говорил: потребности че­ловека в сакраментальном, потребности человека в оформлении. Видеть в формах жизни божественное мира, но постигать формы; не говорить догматически о Люцифе­ре, Аримане и Христе, но эту троичность постигать в художественных формах: вот то, что нам нужно.

Из этой мысли возникает произведение, которое будет находиться в центре нашего Здания, деревянная скульп­тура Христа-Люцифера-Аримана; из этой мысли, выра­жающей в формах целое, создается то, что способствует развитию человечества, но так, что при созерцании этих форм нас пронизывает духовное. В основе нашего Здания лежит стремление создавать такие формы. Мы не имеем никакого права рассматривать это Здание в тривиаль­ном смысле, но оно должно пониматься в аспекте великих требований нашего времени, как это необходимо накану­не нового приближения Мистерии Голгофы.

Поскольку мы переживаем момент времени, когда сно­ва должны обрести Христа, найти Христа на более высо­кой ступени, то должно усилиться также и противодей­ствие Христу. Противодействие Христу существовало ведь и раньше. Мы знаем: то, что хотела дать Академия Гон­дишапура, вообще не принимало христианство. То, чему положил в Риме начало Август, первоначально не имело никакого отношения к импульсу Христа. Позже это пре­образовалось в католицизм, поскольку в романскую куль­туру влился импульс Христа. Гонения на христиан, эпоха Нерона, преследования христиан Диоклетианом, все то, что произошло, также отречение Аполлона Тианского, все это произошло, поскольку Рим активно сопротивлял­ся христианству. Предполагалось совершенно искоренить его, но это не удалось. Поэтому романская культура, при­няв в себя христианство, стала католичеством, и католи­ческая церковь продолжала развиваться в том же духе; и в тот момент, когда к человечеству приблизилось новое откровение, ведущее к дальнейшему познанию Мистерии Голгофы, католическая церковь не устремляется к нему, но отворачивается от него.

Только подумайте, нужно постоянно иметь перед гла­зами этот факт: когда Коперник, который сам был ка­ноником собора, т.е. правоверным католиком, изложил свое учение, оно было запрещено католической церко­вью как еретическое. Вплоть до 1827 года правоверным католикам было запрещено верить в учение Коперника; с этого времени было уже разрешено верить в него. И тогда стало возможным, что профессор католической философии сказал в университете: конечно, католичес­кая церковь изгнала учение Коперника и известным об­разом обошлась с Галилеем. Но сейчас не подобает так мыслить; сегодня следует говорить, — так, выступая в Венском университете, говорил профессор Мюльнер, который был католическим философом, — что именно благодаря открытиям внешних тайн мироздания Копер­ником и Галилем более явственным стало чудо боже­ственного всемогущества. Это было сказано в христиан­ском духе, но если бы это высказывание стали судить по прежним стандартам, оно, конечно, было бы признано не соответствующим римско-католическим установкам. То есть потребовалось довольно долгое время, чтобы под давлением внешних обстоятельств католическая церковь признала, что познание Вселенной не препятствует, но способствует христианству. Какой период времени по­требуется католической церкви для того, чтобы признать результаты антропософской духовной науки, мы посмот­рим, однако нет надежды это увидеть, пока мы с вами живем в этом земном теле. Это одна сторона вопроса.

Но легко может возникнуть путаница и непонимание. Путаница и непонимание могут возникнуть оттого, что в душах, в подсознании сегодня действительно живет стрем­ление к сакраментальным ощущениям. Все человечество сегодня также стремится к высшей ступени сакраменталь­ных ощущений. Поэтому католическая церковь, само со­бой разумеется, использует в своих целях это стремление человечества. И можно многого достигнуть, если находя­щееся, к сожалению, в глубоком сне человечество пробу­дить в отношении важных вещей, чтобы, если даже от­дельные люди и не могут внести существенные изменения в некоторые области, то хотя бы они пробудились в отно­шении происходящего. Конечно, не следует говорить: «Как я могу что либо изменить, как отдельный человек?». Во многих вещах необходимо предоставить все времени, во многих вещах необходимо действовать в правильной свя­зи. Не следует всегда тотчас действовать по одному и тому же рецепту, но нужно иметь ясное сознание, чтобы на­блюдать вещи, и чтобы, если от нас требуется нечто вы­полнить на нашем месте, мы знали, что делать. И прежде всего необходимо видеть, что повсюду, где только возмож­но, человечество, которому кажется, что оно выполняет огромную мыслительную работу, сегодня именно спит; оно спит именно тогда, когда оно может действительно позна­вать импульсы, заложенные в человеческом развитии. Но это трудно. А другие бодрствуют, иезуитизм бодрствует, Рим бодрствует. И эти силы используют любую возмож­ность, любые каналы, чтобы то, что живет в человечестве, образовалось не соответственно душе сознательной, но об­разовалось так, как это угодно Риму. И если бодрство­вать относительно того, что хочет Рим, стоит только на­чать судить о вещах очевидных с другой точки зрения, достаточно только обратить внимание на указания Рима и иезуитизм, как это будет иметь колоссальное значение для разрешения тех вопросов, которые в ближайшее вре­мя возникнут из хаоса современной жизни и которые дол­жны быть разрешены.

Поэтому признание таких фактов, которые мы обсуж­дали вчера, имеет колоссальное значение для нашего времени. Сегодня нельзя судить о мире на основании аб­страктных основоположений: это будет только больше опьянять; нужно судить на основании действительного познания. Ибо то, что должно произойти в ближайшие годы, может быть принесено только теми людьми, кото­рые черпают импульсы для своей деятельности и своей воли из духовного познания мирового становления. И я должен сказать: с одной стороны, нельзя использовать здо­ровое, правильное, радостно освежающее стремление че­ловеческих душ к сакраментальному для восстановления старого культа. Его используют не для познания Мисте­рии Голгофы, но для сохранения бездуховного символиз­ма Рима такого, каким он некогда восторжествовал в эпоху Августа, и каким его снова хочет восстановить Рим для достижения своих целей. Это одна сторона того, как можно ввести человеческие души в заблуждение, относи­тельно сакраментального, в заблуждение относительно культа, а также относительно риторики, относительно жизни в понятиях, в словах, формулировках, которая про­исходит не от тех стремлений, которые заставляли в Гре­ции Демосфена держать во рту камешки, поскольку он был заикой, однако хотел все содержание, весь жар своей души передать грекам, но это происходит от красноречия, которое поглощает людей, не полностью пробужденных для импульсов, развития человечества.

Об этом знают и на той стороне, которая хочет свя­зать с этим свои расчеты. Как обновить то, от чего чело­вечество отошло, исходя из здоровых импульсов в тече­ние последнего времени? Почитайте книги и статьи, ко­торые в изобилии сегодня выходят относительно стрем­ления католической церкви к обновлению Corpus iuris canonici, который вновь должен восстать из могилы и стать законом для католических христиан. Система со­здана. Теперь вы должны почувствовать, через какие каналы должно вливаться то, что с риторической сторо­ны исходит из Рима, что звучит так умно, так величе­ственно посвящает в тайны развития человечества, и что никогда не может быть преодолено посредством госу­дарственной власти, но только средствами духовной борь­бы. Пусть иезуиты проповедуют повсюду, но дайте лю­дям возможность свободным образом развиваться так­же духовно, подобно тому, как обучают иезуитов; тогда иезуиты будут не опасны. Но если защищают только себя, а других не защищают, но напротив, стараются одолеть, тогда иезуитизм становится опасным. Иезуитизм может быть везде допущен, если борьбе, которую нужно вести с ним, дать развернуться с той же свободой и с тем же непредвзятым чувством, с каким идет наступление с другой стороны. Но от этого наша жизненная практика очень и очень далека.

Но то, что должно распространиться, распространя­ется не только с этой стороны. То, что живет в римском сакраментализме, в римской риторике, и что особенно сегодня триумфально распространяется в церковной риторике, это только одна сторона.

Другая же сторона — это та, которая присягает на верность грубому естествознанию, которая не хочет оду­хотворяться, которая допускает только то естествозна­ние, которое обслуживает технику, которая хочет откло­нить все то, что через грандиозные, величественные при­родные явления может быть найдено как духовное со­держание мира. Однажды я сказал, и это было сказано не риторически, но пришло из глубокого познания души: пока наша физика, механика, вся наша внешняя наука не будут пронизаны импульсом Христа, наука не дос­тигнет своей цели. Не только история должна говорить о Мистерии Голгофы, но нужно знать, что со времени Ми­стерии Голгофы природные явления тоже нужно рассмат­ривать так, чтобы сознавать: Христос находится на Зем­ле, тогда как раньше его на Земле не было. Христианская наука должна искать не атомы и их законы, не закон сохранения вещества и силы, но откровение Xpиста во всех природных явлениях, которые тем самым будут представлять для человека сакраментализм.

Если мы будем так рассматривать природу, тогда мы сможем перейти к рассмотрению моральных, социальных, политических, религиозных основ человеческой жизни, которое действительно соответствует этой жизни. Если мы будем всасывать из природы божественность, если мы из познания природы будем впитывать силу Христа, тогда мы внесем во все то, что обычно предписывают человече­ству как законы, будь то законы о бедных или в каких-то других областях, где мы устанавливаем внешние соци­альные законы, во все это мы внесем христологию. Но если мы не сможем смотреть на окружающую природу, как на пронизанную Христом, то мы не сможем также в человеческих деяниях, даже если это испытания челове­ка, открыть деятельность Христа, будем не в состоянии в нашу социальную, моральную, политическую жизнь вне­сти то, что соответствует требованиям времени. Тогда мы, с одной стороны, останемся при нашем грубом естествоз­нании, которое является не чем иным, как отрицанием сверхчувственного, с дургой, — с голой риторикой, кото­рая является наследием Рима, призраком Рима. И если говорить о неправильно понятом сакраментализме и куль­те, то нужно, с одной стороны, указать на Рим, а именно на сегодняшний Рим, на тот Рим, который особенного ве­личия достиг усилиями папы Льва XIII, умнейшего из пап, вместе с тем необходимо также найти имя, введшее в обиход пустую фразеологию в риторику, которую дол­жен распознавать человек, постигающий действительно антропософскими средствами духовную жизнь. Мы часто здесь указывали на эту риторику. Теперь я должен пе­рейти к актуальным вопросам; я делаю это обычно, когда все остальное уже исчерпано по времени.

Где находим мы ту риторику, которая, подобно римс­кой церковной риторике в иезуитизме, противостоит не­здоровому теперь уже ритуалу? Где найдем мы ритори­ку, которая противостоит сегодняшнему естествознанию, стремящемуся к духовности, которая угрожает челове­честву, поскольку человечество во сне воспринимает то, что может быть ему необходимо по внешним причинам, но там, где требуется познание, остается ему совершен­но чуждым? Это вильсонизм! Вудро Вильсон — это имя, которое должно быть вычеканено для жизни в голой ри­торике, в лишенном субстанции голом наборе слов, пусть это называется «союзом народов» или как-то иначе; все это есть сибаритство в голой риторике. Это то, что человечество не должно проспать. Сегодняшнему человече­ству необходимо познать, я подчеркиваю это: истинный вильсонизм, — это то, что противостоит истинному про­грессу человечества, и что должно быть познано как сто­ящая на глиняных ногах риторика. Как поврежденный душевный настрой человечества, с одной стороны, стре­мится к Риму, так заблудившаяся, пожираемая естествен­нонаучным грубым мировоззрением современная душа склоняется, с другой стороны, к тому, что сегодня рас­пространяется в мире как голая риторика, и что являет­ся враждебным всему тому, что связано с истинным бла­готворным прогрессом человечества.

Это невозможно выразить парой буржуазных, филис­терских мыслей. То, что в этом направлении угрожает нашему времени, и на что нужно трезво смотреть, наблюдая повседневные события, необходимо все же по­знавать в его полном значении. Нельзя допустить, чтобы весь мир погрузился в сонное состояние, чтобы мир вильсонизировался. Где бы вильсонисты ни жили, в Амери­ке, в Европе, там или тут, всегда должны быть люди, которые знают, что существует глубокое родство между иезуитизмом, с одной стороны, и вильсонизмом, с другой стороны. Всегда должны быть такие люди. Однако эти люди должны преодолеть современное филистерство, они должны руководствоваться в своих суждениях не сегод­няшним днем или годом, но они должны строить свои суждения соответственно тому, что скрывают и что от­крывают столетия, если мы действительно и истинно, с внутренней активной силой души направим свои взоры на тот холм, на котором был установлен крест Голгофы, являющийся символом для всего того, что вливается в человечество как откровение древних тайн, становящихся все моложе и моложе и приносящих все новые от­кровения человечеству, если человечество не замыкает­ся от этих откровений, будучи убаюканным то ли Римом, то ли ослепляющей риторикой, которой так увлекаются сегодня люди.