Рост феодальных мятежей и усобицы в середине XVI в

Двоюродный брат Клавдия Хамальмаль по приказу царя вторгся в Адаль, с легкостью разбил войско султана Бараката ибн Омар Дина, а его самого убил: «А когда вернулся,— как пишет в своих записках монах Павел,— то постигла его печаль великая из-за смерти брата его, царя» [50, с. 286]. Говды при­несли весть о смерти Клавдия и ко двору его матери, царицы Сабла Вангель, в Годжам, где она располагалась вместе с Ми­ной в земле Дабр возле церкви Мангеста Самаят, выстроенной в свое время Клавдием в честь своего святого. «И тотчас на­чался великий плач и многое рыдание, ибо они любили его из глубины сердец своих за его великую доброту и благодеяния к добрым и злым» [24, с. 180]. Мудрая царица решила поско­рее посадить на престол Мину во избежание разброда в госу­дарстве, так как «войска рассеялись по своим родам и племе­нам» [24, с. 180], и Мина воцарился 9 апреля 1559 г. В результате, действительно, «в этом месяце пришли вельможи цар­ства: Хамальмаль, Кефло, Такла Хайманот, сын Дагальхана, Ром Сагад и другие макуанены и вельможи, которых мы не пом­ним, и много воинов, спасшихся от смерти в тот день, о кото­ром мы упоминаем. И тотчас стали говорить, где лучше зимо­вать, царю, и наилучшим решением набрали землю Бегемдер и Дамбию, да будет там зимнее пребывание. После этого поднялся царь из Мангеста Самаят, места своего царства, ибо пребывание их было там в земле Годжам, И мать его пошла с ним и не разлучалась с ним, чтобы укрепить для него закон царства. И весь мир следовал за ним, кроме Хамальмаля, оставшегося воевать с врагом Нуром как даджазмач, начальствуя от Абави до тех мест, куда доходила его власть» [24, с. 181].

Таким образом, новый царь не рискнул собрать павшее ду­хом войско своего брата и решительной победой над мусульмана­ми ободрить воинов и укрепить свою власть. Вместо этого он перенес свою резиденцию в глубь страны в безопасное место, предоставив наместнику Хамальмалю мстить за брата. Как пи­шет Павел, далекий от двора и выражающий, по-видимому, народное мнение, «и когда некому было противостоять язычни­кам, пошел он (Хамальмаль) воевать вновь. И в 212 году (1560. — С. Ч.) с божьей помощью нашел он убийцу его; и убил его, и забрал украшения государевы» [50, с. 286]. Трудно ска­зать, имеет ли Павел здесь в виду Нура, который, по другим источникам, умер в Хараре от морового поветрия [82, с. 94], или другого участника убийства Клавдия, но победа Хамальма­ля сомнений не вызывает. Столица Адаля Харар в это время переживала трудные времена. Город обезлюдел, торговля дав­но находилась в состоянии полного застоя, последний султан из династии Валасма был убит, и страна мусульман одновре­менно страдала от опустошительных нашествий племен оромо, голода и эпидемий. Мусульманская опасность уже не грозила христианской Эфиопии, но это не было заслугой царя Мины. Однако если Адаль переживал период упадка и политической раздробленности после «рушения джихада, то и в христианском царстве краткий период объединения перед лицом общей опас­ности также подошел к концу.

Сначала Мина не замечал этого обстоятельства. «Он об­ратил лицо свое на дорогу в Бад, и, придя в Дамбию, устроил зимнее пребывание в Цадо. Во время дождей была радость и веселие, услада и довольство» [24, с. 181]. Однако это была преждевременная радость. Мина получил царство после смерти своего брата, не имея ни прочной репутаций храброго воина и спасителя страны, готового «положить душу свою за овцы», ни преданности войска и поддержки португальцев, ни помощи церкви и пусть небольшого, но надежного административного аппарата. Он жил при дворе матери и имел репутацию пленни­ка, выкупленного щедростью своего доброго брата и, по об­щему подозрению, перешедшему в плену в ислам. Мина, одна­ко, не желал замечать этой разницы между собою и братом. «Сам он, воссев на престоле христианском, начал проводить законы установления царства, а вельможи царства, как Кефло и другие, начали втайне свои происки, ропот и смуты, затем обнаружившиеся на деле» [24, с. 181]. Происки вельмож объ­ясняются тем, что Мина, не имея иной основы для своей власти, кроме уважения к памяти брата и почтения к его матери, повел себя как истый самодержец. Павел пишет: «В том же году (1559 г.— С. Ч.) сместили Исаака и сместили Дегано, маконена Тигре, и назначили Мэльмэль Зара Иоханнеса, а азажа Гера — деджазмачем в Ангот» [50, с. 286]. Исаак был бахр-нагашем и встречал в этой приморской провинции еще посольство дона Родригу да-Лимы, а Дегано был Маконеном Тигре в течение последних семи лет. Естественно, что подобные перемещения вызвали неудовольствие вельмож, привыкших к большой са­мостоятельности в своих провинциях и не желавших подчинять­ся требованиям новоиспеченного и малопопулярного царя.

В результате последовала смута, крайне опасная, посколь­ку до тех пор Исаак был единственным военачальником, кото­рый сдерживал турецкое наступление на побережье. Царь Мина в это время собирался идти походом на фалаша, отказывавших­ся платить подати с 1555 г., и призвал на помощь себе Исаака. Как сообщает «Хроника» Мины, «по прошествии времени дож­дей он отправил посланцев и собрал войско из всех местно­стей своего царства, послал и к Исааку со словами: „Собери войско и поскорее выступай, чтобы нам воевать с Фалаша". Затем, собрав войско, он пошел в Самен и встретился там с Исааком, сражался немного дней и, когда он был готов к бит­ве, встали его приближенные и посоветовали, говоря: „Оставим войну с Фалаша, ибо не пришло ее время". Из-за этого совета вернулись они в Дамбию и провели зиму в Энфразе» [24, с. 181]. «Краткая хроника» со свойственным ей лаконизмом сообщает, что Мина «в первый год после того, как воцарился он, пошел в землю Самен и сразился с Радъэтом-фалаша» [33, с. 337]. Однако насколько можно судить по хронике сына Ми­ны, царя Сарца Денгеля, также воевавшего с фалаша [46, с. 85—86], во время этого похода серьезных сражений ее было, а было несколько стычек, после чего царь решил вернуться. Видимо, его решение и совет приближенных были вызваны тем, что и царь и его двор не доверяли созванным военачальникам и делали это, как показали последующие события, с полным к тому основанием.

На зимних увартирах некий Балав Раад, пробравшись ночью в царскую палатку, совершил неудачное покушение на жизнь Мины «не потому, что царь его обидел, но по наущению сата­ны». Балав Раада и его сообщника схватили и казнили: «Од­ного повесили, другого побили камнями» [24, с. 183]. О причи­не же покушения царский историограф умалчивает, объясняя его только кознями врага рода человеческого. Смута в государ­стве тем временем росла и скоро обнаружилась открыто: «После непродолжительной остановки он поднялся с зимних квартир и обратил лицо свое к земле Варвар. Там оставался Исаак под предлогом болезни, а Кефло „потому что устроил брак моей дочери" — так говоря; вся же причина того, что они остались, заключалась в том, что они хотели воцарить племянника царя Тазкаро; они зимовали, утвердившись в этом из­менническом намерении со свитой всех трех... Когда вошло по­дозрение в сердце царя христианского, он послал к Исааку раз и другой раз, говоря... „Явись немедленно туда, где мы находимся, и не ссылайся на болезнь". Сказав „хорошо", он пошел вместе с послом и, прибыв туда, где дорога вела верхом и ни­зом, сказал послу: „Ступай по верхней дороге к государю и до­ложи о моем прибытии, я же пойду по нижней дороге, чтобы не голодали мои солдаты, ибо на этой дороге есть продовольст­вие". И пошел посол по своей дороге, а он по другой, вернул­ся в свою страну и встретился со своими родичами, детьми и солдатами. Кефло же и его солдаты воцаршш Тазкаро, как за­мыслили раньше» [24, с. 183].

Таким образом, вопрос престолонаследия снова оказался той ахиллесовой пятой эфиопской феодальной монархии, которую старались поразить феодалы, желая независимости от царской власти. Впрочем, Мина показал себя твердым и хладнокровным правителем и стратегом. Собственных сил у него было немного, и он решил бороться с феодальным самовластием, пользуясь разобщенностью своих противников. Исаак изменил ему и ушел в Тигре, а Кефло воцарил Тазкаро в Дабре, бывшей резиден­ции Сабла Вангель. Мина решил бить их поодиночке. «Когда услыхал царь об этих изменниках, он не хотел сражаться с цар­ством бунтовщика; но поспешил на войну с изменником Иса­аком, основанием здания зла. Он послал Зара Иоханнеса с вой­ском и сам пошел за ним. Исаак хотел сразиться с Зара Иоханнесом, думая, что он один и за ним не следует страшный лев от колена Иудова от хореня Давидова. Когда же он услыхал о прибытии царя, побежал к Сирэ, а царь гнался за ним по пя­там и настиг в земле Адабо. Когда наступил день позора Исаа­ка, он отучнил сердце его и сразился с помазанником божиим. Была тогда победа у царя, был побежден изменник, а сын его убит, из его солдат одни были убиты, другие ушли, бросив своих лошадей и мулов, некоторые сдались добровольно. Сам Исаак едва спасся, сбросив с головы железный меч» [24, с. 183—184].

Разбив Исаака с помощью его преемника (и, следовательно, соперника) Зара Иоханнеса, царь Мина тут же повернул в Бегемдер, чтобы сокрушить сторонников Тазкаро в Дабре. Их было немало, и среди них находились и португальцы. По­следнее объясняется как упорством их епископа Андреса Овьедо, так и несдержанностью самого Мины. Неизвестно почему, но все католические миссионеры, прибывавшие в Эфиопию, начи­ная с Бермудиша были твердо уверены, что эфиопские цари не тольто могут, но и должны принять католичество и споеобетвовать его распространению в стране. Царь Клавдий не смог поколебать этой убежденности ни у Бермудиша, ни у Овьедо. После смерти Клавдия Овьедо прибыл ко двору Мины, поздравляя его с восшествием на престол. Новый царь принял его любезно, но, помня его недавнее «циркулярное письмо», недвусмысленно запретил проповедовать католичество в стране. Овьедо счел возможным не обратить внимания на этот запрет. Тогда царь призвал его к себе и в ходе горячей перепалки чуть не за­рубил епископа мечом. Лишь вмешательство придворных и, главное, царицы-матери спасло Овьедо. Он был выслан в ме­стность Майгога между Аксумом и Адуа на постоянное жи­тельство, а против католиков был издан указ, согласно кото­рому у португальцев отбирались многие земли, пожалованные им Клавдием, а эфиопам, принявшим католичество, угрожали, суровые репрессии. Так «циркулярное письмо» Овьедо превра­тилось в бумеранг, больно ударивший по португальцам в Эфио­пии. Фанатичный «митрополит франков», однако, не сдался; он переименовал Майгога во Фремону в память св. Фрументия, крестителя Эфиопии, и продолжал там проповедовать католиче­ство и интриговать против царя. В результате многие порту­гальцы оказались при дворе Тазкаро, куда устремился Мина сразу же после своей победы над Исааком.

Успех сопутствовал царю, хотя его противники не собира­лись складывать оружия. «Кодда они услыхали о его прибытии, ожесточили сердца свои и положили на небеса уста свои, гово­ря слова досаждения. Сам же царь христианский, придя к ним, удерживался от битвы и захотел ночевать, Изменники же ока­зали: „Не дадим ему войти ночевать, но сразимся с ним вече­ром". Так они оказали, ибо собрали много коней с разных сто­рон; и в это время и франки были заодно с ними... И когда они подошли к нему, он приготовился к битве, уповая на бога они же пришли, уповая на коней своих и на войско франков. Когда они сразились, победил царь, уповающий на бога. И па­ло много из войск похитителя царства; Иоанн, сын везаро Ромна Варк, и Кефло ушли вместе. Когда их настигли преследовав­шие, сойдя с коней, они уклонились от дороги и окрылись под пнем небольшого дерева; в сердце Кефло влился дух трепе­та, подобно Каину, и он сказал: „Если вас захватят, то не оби­дят, а если меня захватят, то рассекут тело мое на суставы". Так сказав, он отделился от них и пошел один. Неизвестно, ку­да он пошел, упал ли в пропасть, или убил его кто-либо из преданных царю — господь знает. Остальные воины, спасшиеся от смерти в тот день, пошли по различным дорогам; бывшие с Иоанном и Тазкаро были задержаны на другой день и отведе­ны к царю... Были это 9 Хамлэ в четверток (3 июля 1561 г. — С. Ч.)» [24, с. 184—185].

Успеху щаря способствовала не только его решительность и хладнокровие, но и трезвый расчет. Вера в христианского ца­ря как в спасителя страны и залог всеобщего благополучия бы­ла еще очень сильна после деяний Клавдия. Поэтому свой пер­вый удар Мина нанес по безусловному мятежнику против цар­ской власти Исааку. Затем он повел своих ободренных победой воинов против претендента на престол Тазкаро. Его противни­ки, зная обаяние царской власти в народных глазах, не зря спешили с битвой, равно как и сам Мина, устремившись в Бегемдер, не торопился ее начинать. Среди многочисленных сто­ронников Тазкаро, собранных «с разных сторон», не было един­ства; они опасались, что длительное противостояние с царским войском поведет к дезертирству из их рядов. Мина же, напро­тив, уповал на свой авторитет «помазанника», который, безус­ловно, в немалой степени повлиял на исход сражения. К тому же Мина, захватив своего пленника, тоже не решился посту­пить с ним жестоко. Ни Тазкаро, ни Иоанну, брату Хамальмаля, он «не воздал им за злодеяния, но сдержался относительно их» [24, с. 185], хотя и заточил Тазкаро на вершине амбы. Так, чув­ство династической солидарности еще оставалось, хотя и начи­нало исчезать с ростом феодальных мятежей и усобиц, которые не прекратились с захватом Тазкаро.

Не успел царь перезимовать в Губаэ, как обнаружилась но­вая опасность на севере. Бахр-нагаш Исаак, оставшийся в одиночестве после разгрома сторонников Тазкаро, решил вместе с азмачем Харбо. выдвинуть в качестве нового претендента на эфиопский престол другого племянника Мины — малолетнего Марка, сына Иакова. Опасаясь царя, уже доказавшего свою силу, они призвали себе на помощь турок и совместными усилиями одержали победу над Зара Иоханнееом в Титре в 1662 г. В этот лагерь противников Мину поспешил и епископ Овьедо с немногими португальцами. В стране бахр-нагаша странным образом, сошлись все бывшие враги, отбросившие свои недав­ние счеты ради борьбы с царем: турки, ненавидевшие порту­гальцев, и португальцы, ненавидевшие турок. Исаак, разгромив­ший в свое время войско паши и убивший Абдель Вахаба, и паша, убивший брата Исаака. Однако, даже объединив свои си­лы, они вынуждены были прикрываться авторитетом «соломонида» Марка, чтобы придать вид законности своему выступлению.

Понимая непрочность подобного союза, Мина решил немед­ленно идти на нового своего врага. «Царь, услыхав об этом, весьма разгневался и велел собраться всем войскам отовсюду я немедленно направил путь в Тигрэ. Когда же вельможи сове­щались и говорили: „Нельзя нам воевать с ружьями и пушка­ми — наши оружия слабы, мы не устоим против огня", он, слы­ша этохотвечал гневно, и они замолчали и перестали разго­варивать» [24, с. 185]. Такая оппозиция «вельмож», видимо, встревожила царя и он решил придать подавлению феодального мятежа характер войны за веру, тем более что Исаак, своим союзом с турками дал повод для этого. «Сей царь, уповающий на господа, разрушающего коварства премудрых и ослабляю­щего силу крепких, всегда говорил: „Если умру, мне приобре­тение — смерть моя во Христе, если буду жив, будет жизнь моя во Христе". С такой верой он приготовился к битве. Но победа осталась за Эсдемуром, в этот день, ибо у сражающихся обычно, чтобы побеждал то один, то другой; непобедим один бог» [24, с. 185]. Мина вынужден был уйти из Тигре, поскольку насту­пало время дождей и воинам нужно было возвращаться на зимние квартиры. Тем не менее он не собирался оставлять без­наказанным Исаака и турок и всю зиму готовил вооружение для похода.

Сразу же по окончании дождей «тотчас он поднялся с зим­них квартир и направился в Амхару, послав пред собою Хамальмаля, брата его Иоанна и Зара Иоханнеса со многими вои­нами, чтобы поднять Доба, угнать окот для продовольствия и ждать его на пути, когда он будет спускаться в Тигре. А в дру­гую сторону он отправил Такло и Манадлевоса со многими са­новниками итти в Ваг (Вадж.— С. Ч.), сговориться с сеюмами и там ожидать его. Когда он всем этим был занят и готовил пред собой поступления с дорог и прибыл в землю Кольо, по­стиг его после непродолжительной болезни естественный закон отцов его, общий всему человечеству — он почил в этой болез­ни и переселился к милости бога преславного» [24, с. 187]. Ми­на умер 30 января 1563 г., оставив своего наследника Сарца Денгеля, которому было 13 с половиною лет, в чрезвычайно сложном и опасном положении: он находился в земле Кольо со своими родственниками и ближайшим царским окружением, мятеж могущественного Исаака подавлен не был, а наиболее крупных военачальников и феодалов царь разослал в поход; верность их была сомнительна, и трудно было сказать, на чью сторону они встанут в неминуемой войне за престол.

За малолетством Сарца Денгеля решение должны были при­нимать придворные: «...стали свещаться вельможи царства, го­воря: „Что сделаем мы с царством христианским?" Были такие, что говорили: „Воцарим скорее сына этого царя, старшего из своих братьев, чтобы не бьето смуты в народе, ибо в обычае у людей эфиопских в подобных случаях чинить смуты, в особен­ности у людей сего времени!" И были такие, что говорили: „Нежелательно нам одним воцарять его, когда нет среди нас старейшин народа — Хамальмаля и Зара Иоханнеса, Такла Хайманота и Манадлевоса". Но одержали верх в совете говорив­шие: „Воцарим же скорее"» [46, с. 3]. Состав этого синклита (четыре клирика из пяти присутствующих) показывает, что усилия Клавдия, всячески привлекавшего церковников в свой административный аппарат, не пропали даром, и именно цер­ковники оказались сторонниками принципа первородства в во­просе престолонаследия — принципа, самодержавного по своему характеру. Затем этот двор нового царя возвестил о смерти Мины и воцарении его сына первородного Сарца Денгеля и от­правился в Тадбаба Марьям, где Мина был торжественно по­хоронен рядом с Клавдием. Там Сарца Денгель оставался до сороковин по отцу, а затем, забрав свою мать, царицу Адмас Могаса, и братьев, он пошел в Годжам к бабке, царице Сабла Вангель, которая жила со своим двором в Мангеста Самаят. Видимо, придворные Сарца Денгеля чувствовали непрочность положения своего ставленника и решили обратиться за по­мощью к старой уважаемой царице.

Первое, что сделала мудрая Сабла Вангель, хорошо пони­мавшая опасность, которая грозила ее внуку среди ставшего теперь ненадежным войска, она приняла его к себе на верши­ну укрепленной горы. «Эта царица Сабла Вангель была чадолю­бива, и потому поселила она его с собою и отделила от вой­ска его» [46, с. 5]. Сарца Денгелю, действительно, угрожала опасность и со стороны войска, с которым у него из-за мало­летства не было прочной личной связи, и со стороны видных вое­начальников, почувствовавших свободу. Все они дружно явились ко двору Сабла Вангель, чтобы выразить ей соболезнование, но это было опасное соседство. «И затем пришел Хамальмаль с азмачами Такло и Ром Сагадом, ибо тогда договорились они разделить на три части конницу государя Адмас Сагада (Ми­ны. — С. Ч.) и бросили жребий, кому что достанется. И когда разбили они свой стан в Дабра Верк, стали приходить « Хамальмалю азажи и цевы, всадники и пехотинцы, и пажи и мно­гие им подобные. Все они пришли к нему по чинам своим. И не осталось ни одного человека из войска царского, ибо все они стали равными и все — изменниками» [46, с. 6].

В предвидении борьбы все эти военачальники заботились прежде всего о том, чтобы собрать побольше войска. Более все­го они опасались друг друга, а не бессильного царя Сарца Ден­геля, которому было дано гордое царское имя Малак Сагад («ему поклонились цари»). Они не стали добиваться у Сабла Вангель выдачи внука, а разошлись по своим областям, гото­вясь к будущей междоусобной борьбе. Юному царю рассчиты­вать было не на кого и не на что, кроме моральной поддерж­ки церкви, которая пока оказывалась неэффективной. «Авва За-Денгель, патриарх Тадбаба Марьям, один удалился в другую обитель и некоторое время скрывался до своего часа» [46, с. 6], «и остались с царем на вершине горы немногие ученые, такие как Такла Гиоргис, и Амдо, и Севир, и Айбэсо, и семь всадни­ков, сказавших: „Умрем мы с тобою, но не изменим, господин наш!"» [46, с. 6]. Похоже, что церковники, потерявшие в ро­ковой битве с Нуром своих выдающихся представителей, ак­тивно способствовавших царской политике реконкисты и го­сударственного возрождения, просто испугались вспышки фео­дального насилия, которая по своим масштабам грозила пре­взойти все предшествующие мятежи.

Могущественные эфиопские феодалы, действительно, почув­ствовали полную свободу и безнаказанность. Мятежник Харбо дерзнул явиться от Исаака ко двору Сабла Вангель; он «встал перед нею и обратился к ней с речью грозной и устрашающей, сказав: „Отдай мне детей, ибо послал меня азмач Исаак, го­воря: Приведи мне детей, забрав их у государыни"» [46, с. 7]. Сколько ни умоляла его царица, потерявшая всех своих сыно­вей ⁹, пощадить хотя бы внуков, Харбо разрешил детям Мины провести со своей бабкой только одну ночь, да и то взял с нее клятву и заложников. «И в тот день сошел дух святой на одного человека. И тогда пришел он внезапно, встал у ограды, сжал себе горло одной рукой и указал другой рукой на дорогу к морю, а словами ничего не оказал. Но показалось нам, что это то ли человек, над которым тяготеет клятва или заклятие, то ли ангел, явившийся, чтобы спасти этого царя от коварства зло­деев немилосердных... И когда увидели они, как сжал тот че­ловек себе горло и указал на дорогу к морю, поняли они, что говорит он о том, что хотят отослать детей к морю, обвязав им шею, ибо такой обычай людей турецких — обвязывать шею пленников щепью железной и вести, куда хотят» [46, с. 7—8]. При обширном и разработанном выборе клятв и торжествен­ных обещаний в средневековой Эфиопии существовало и нема­ло способов обходить их. «Хроника» Сарца Денгеля повеству­ет, как придворные Сабла Вангель организовали ночью побег ее внуков, но царица «не была соучастницей ни в решениях, ни в деяниях присных своих из страха нарушить клятву, но вверила чад своих в руки Господу, близкого всякому, кто взывает к нему о справедливости» [46, с. 9]. Кому бы ни принадлежала идея побега, но осуществлялась она при помощи церковников. Из «стана царицы» детей вывела «одна монахиня», по дороге их провожали два монаха, «ибо они любили царство», три не­дели они проживали в монастыре Делало, где их укрывал на­стоятель Эфрата Гиоргис, а затем к ним пришел авве Фзта Денгель, посланный от царицы. Видимо, Сабла Вангель со­хранила свои обширные церковные связи, которые она с успе­хом противопоставила военной силе мятежных феодалов. Та­кие посланцы царицы, как авва Фэта Денгель, без лишнего шума и без препятствий передвигались по всей стране, по­всюду встречая то уважение, которое вызывало их священниче­ское облачение, и находя содействие и помощь в многочислен­ных монастырях и обителях. Они были незаметны и влиятель­ны одновременно — сочетание качеств, свойственное в средневековом обществе только церковникам.

Фэта Денгель отправился к цевам, расквартированньш в Сабраде. «И когда пришел к ним авва Фэта Денгель, то встре­тили его эти цевы лукаво, ибо думали, что пришел он к ним с лукавством от Хамальмаля, и поверили ему не иначе, как после долгого времени и допроса крепкого. А потом, поверив, поведа­ли ему все, что было у них на сердце и оказали ему: „Приведи к нам господина нашего и сына господина нашего; умрем мы, но не предадим его!" И печатью речи их была клятва и крест­ное целование» [46, с. 12].

В это время в стане мятежных феодалов, поначалу дружно объединившихся против царя и отобравших у него армию, на­чался неизбежный раскол и борьба за первенство. Азмач Так­ло, не признавший Сарца Денгеля царем и деливший царскую конницу вместе с Хамальмалем и Ром Сагадом, остался недо­вольным. Когда Хамальмаль «после того, как пришли к нему азажи, пажи и цевы со своими конями, изменив царю, возгордился сердцем и поставил себя над ними как начальника» [46, с. 17], азмач Такло «рыдал поэтому день и ночь и помышлял отделиться от него, ибо вспоминал свое прежнее положение по­четное» [46, с. 17]. И он, действительно, ушел в Дамот, куда пригласил Сарца Денгеля, обещая верно служить ему. Зная возможную реакцию Хамальмаля, Такло призвал себе на по­мощь своего адальского родича «маласая Асма эд-Дина», «ибо было родство телесное, а не духовное у азмача Такло и Асма эд-Дина и потому не было меж ними подозрений» [46, с. 16]. Хамальмаль вторгся в Дамот, но, увидев, что против него вы­ступают объединенные силы царя с цевами из Сабрада, азмача Такло и Асма эд-Дина, занял оборону на вершине горы. Его про­тивники тоже не рискнули штурмовать его.

Незадолго до этого испортились отношения между Хамальмалем и Исааком. Исаак, воцарив малолетнего Марка, полагал, что с низложением Сарца Денгеля все должны признать царем его ставленника. Хамальмаль же, не желая ссориться с Исаа­ком, но и не собираясь отдавать ему верховную власть в стране, передал ему из захваченного царского имущества только па­радный шатер. «Тогда ожидал Исаак, придя к Абаю, что при­шлет он ему все знаки царского достоинства, которые захва­тил тот в руки свои вместе с цевами на конях и шатром с за­конниками. И когда тот послал ему один шатер, разгневался Исаак на Хамальмаля, говоря: „Разве не наследует царь ца­рю, а князь князю? Как же творит он то, что не подобает тво­рить: здесь свергает царя, а там препятствует в том, что подобает царю? Что мне — пошлю я к нему этого царя, не даст ли ему он все, что забрал от прежнего царя? А если не даст, пусть делает, что хочет!"» [46, с. 16—17]. И Исаак, твердо уверен­ный в том, что помириться с Сарца Денгелем Хамальмаль уже не может, а других представителей царской династии в стране нет, послал к нему самого Марка с его родичами, которому, как он считал, Хамальмаль не посмеет отказать. Однако Исаак не­дооценил изобретательность Хамальмаля. Он нашел-таки соб­ственного «соломонида» — «Такла Марьяма — старца из рода домочадцев царя Сайфа Арада». Более близких родственни­ков не обнаружилось, и Хамальмалю пришлось остановиться на этой сомнительной кандидатуре, так как «задумал он укре­пить свое войско и собрать к себе всех людей со всех сторон, и ради этого захотел он воцарить царя» [46, с. 15]. Так со­вершенно неожиданно в лагере Хамальмаля оказались оба претендента на престол, старый Такла Марьям и малый Марк. «И стало это причиною разделения Исаака и Хамальмаля. Ес­ли прежде не сходились они в одном месте и совместном жи­тельстве, но помышлением и в совете были едины, но тут стали заботиться каждый о себе» [46, с. 17].

Таким образом Хамальмаль остался в одиночестве со свои­ми двумя царями в осажденной крепости. «Настал тогда голод, в стане Хамальмаля, ибо препятствовали ему выходить из кре­пости, а тех, кто выходил, убивали» [46, с. 18]. Оказавшись в безвыходном положении, Хамальмаль обратился к своей двою­родной сестре, вейзаро Амата Гиоргис, которая была родной сестрою Клавдия и Мины и еще в царствование Клавдия ушла в монастырь Дабра Либанос. «В это время пребывала она в стане Хамальмаля, ибо увел он ее из обители монашеской и привел в крепость» [46, с. 18], Благодаря ее посредничеству Хамальмаль помирился с Сарца Денгелем «и выдал тех двух царей, подобно тому, как выдают добычу, захваченную и отня­тую. Он же обошелся с ними обхождением прекрасным и воздал им добром за зло, которое творили они по совету людей злых. И было все это на 2-й год царствования его 18-го числа месяца Якатита (23 февраля 1564 г.— С. Ч.)» [46, с. 18]. Однако ни хамальмалев полк, ни его военачальники — Фасило, Кефло и Эсламо — не считали свое дело безнадежно проигранным. Юно­го царя они не боялись и в расчет не принимали, а вот азмач Такло, раньше других заговорщиков переметнувшийся к царю и достигший при дворе чуть не самого высокого положения, вызы­вал их ненависть и опасение. Они затеяли новый заговор, «го­воря: „Давайте сначала убьем Такло, а затем обратимся к за­хвату имущества!". А решили они сначала убить азмача Такла потому, что говорили: „Если убьем мы азмача Такло, некому будет противостоять нам", и потому решили убить его. А кло­нили ж этому те, кто говорил: „Когда умрет азмач Такло, не будет мириться Хамальмаль, а если азмач Такло уцелеет, то будет он искать мира из страха"» [46, с. 21].

2 марта 1564 г. заговорщики внезапно напали на царский двор и разграбили его. Тем не менее их планы были сорваны: азмач Такло сумел бежать и соединился со своими воинами,, а Хамальмаль возмутился тем, что его воины своим мятежом обесчестили его: «Он обличал их такими словами: „Уподобили меня дружинники мои Иуде, предавшему Господа своего"... И в это время не находил он себе покоя, убеждая своих дру­жинников поодиночке и говоря: „Что вы со мной делаете, за­чем ославили меня так, что называют меня нарушителем клят­вы и целования крестного?"» [46, с. 19—20]. Если эфиопские цари начиная с Зара Якоба провозглашали принцип собствен­ного самодержавия и требовали от своих подданных верности и службы только в силу своего царского достоинства и положения «помазанника», то феодалы смотрели на положение дел несколько иначе. Они служили и хранили верность царям по договору, существовавшему между сюзереном и вассалом, на том непременном условии, что нарушение договора одной сто­роной автоматически освобождает от обязательств другую сто­рону. Хамальмаль верно служил Клавдию, а затем Мине по собственной доброй воле. С его точки зрения, он вовсе не был обязан так же верно служить Сарда Денгелю лишь как сыну Мины, Сарца Денгель был воцарен без согласия Хамальмаля и в его отсутствие; ничто не обязывало Хамальмаля служить ему. Од­нако Хамальмаль дорожил своей феодальной честью: после его примирения с Сарца Денгелем поступок его дружинников был для него бесчестьем. Его дружинники, по-видимому, знали о ще­петильности своего господина и ничего не сказали ему о гото­вящемся заговоре, решив поставить его перед свершившимся фактом. Хамальмаль тем не менее счел себя обесчещенным к чтобы смыть этот позор, выстроил свой полк Марир и дал тор­жественную клятву на верность царю: «Я — Хамальмаль, сын Романа Верк, признаю царем господина моего Малак Сагада, сына господ моих Ванаг Сагада, Ацнаф Сагада и Адмас Сагада. И в том, в чем прежде согрешил я — да оставит он мне прегре­шения мои. Заблуждения же нынешние были не по замышлению моему, а из-за козней дьявола, двигавшего руками дружинников моих. И после сего коль буду я жить, то с господином моим,. а коль умру, то с господином моим!» [46, с. 20].

Впрочем, и принеся эту клятву царю, Хамальмаль остался тем, кем он был — крупным феодалом и военачальником, кото­рый видит основу своего могущества не столько в царюкой милости, сколько в собственном войске. Сначала придворные хотели вернуть ему его прежнее наместничество в Годжаме, но отобрали всадников из конницы Марир, которых он заполучил по разделу с Ром Сагадом и Такло. «И тотчас изменился он в лице, ибо любил коней. Но мудрая и разумная, ведающая напе­ред грядущее вейзаро Амата Гиоргис, когда увидела, как опечалился он в глубине сердца о конях, дала мудрый совет, ибо знала, что из-за коней разрушится здание мира, созидаемое ею. И тотчас ответила она и сказала: „Пусть останутся у него захваченные кони"» [46, с. 21]. Сарца Денгель был вынужден последовать этому совету. Собственных сил у него было не­много, и до сих пор ему удавалось удержаться у власти лишь потому, что его советники умело использовали разобщенность феодальных мятежников. В таком положении царь не рисковал восстанавливать против себя недавно обретенного вассала.

Помирившись с Хамальмалем и его братом Ром Сагадом, царь поспешил отослать своих беспокойных »и опасных союзни­ков по местам их наместничеств. И тот и другой отправились в путь, по дороге угоняя коней «даже из обителей монашеских», Ром Сагад последовал в Вадж, откуда начал рассылать гонцов по полкам, расселенным по границе: к Батрамора в Дамоте и к Азе, гараду Хадья. Хронист Сарца Денгеля замечает по этому поводу: «Нам кажется, что не было у него другого дела, кроме дела беззакония и измены» [46, с. 24]. Начальник полка Батрамора к Ром Сагаду идти боялся, а Азе пригласил его к себе и предательски убил. Узнав об этом, царь поспешил к полку Ром Сагада, по имени Гиоргис Хайлю, привлек его на свою сторону и дал ему землю в Мугаре. Вскоре в ноябре этого же года, погибли Хамальмаль и Эсламо, и хронист царя прибавля­ет: «Такова была и кончина их: не разлучались они в измене, и в смерти своей последовали друг за другом» [46, с, 26].

Однако эти три смерти мало что изменили в политической жизни христианского царства, которая по-прежнему оставалась в замкнутом кругу феодальных измен и мятежей. В декабре 1565 г. воины полка Гиоргис Хайлю, во главе которого теперь стоял старший дружинник покойного Ром Сагада Авусо, раз­грабили землю царицы Сабла Вангель. Царь наказал Авусо, «и когда услышал Гиоргис Хайлю, что заточили их начальника, возмутились они по обыкновению своему глупому, построили своих всадников и щитоносцев и напали на стан государя и захватили все имущество стана» [46, с. 27]. Словом, повторилась история, бывшая с полком Марир и их военачальником Хамальмалем, а Авусо, освобожденный своими воинами, послал к царю сказать: «Не с моего ведома было совершено безумство это против господина и госпожи моей, а по глупости-народа моего... Ныне же все захваченное имущество я верну без остат­ка. Но оставь мне прегрешения, что были не по моей воле, бога ради!» [46, с. 27—28]. Сарца Денгель, разумеется, про­стил Авусо потому же, почему и Хамальмаля,— за неимением другого выхода. Тогда же Фасило запросил мира и союза — предложение, с энтузиазмом встреченное в среде царского вой­ска: «И особенно поднялись ненавидящие азмача Такло по причине этого, говоря: „Доныне возносился над ними азмач Такло, ибо говорил он в сердце своем: Кто другой в этом стане подобен мне? И когда будет другой такой же, то не станет он возноситься так". Все азмачи и все князья присоединились к совету этому, говоря: „Лучше нам заключить союз с Фасило и быть с ним заодно"» [46, с. 29].

Однако соотношение сил в политической жизни эфиопского общества неприметно менялось. И Фасило, и другие феодаль­ные военачальники по сути своей оставались прежними: они безусловно были преданы отнюдь не царю, а собственным фео­дальным интересам. Однако они уже не могли игнорировать царскую власть, как это было сразу после смерти Мины, когда Хамальмаль, Такло и Ром Сагад, разделив царскую конницу, разошлись по своим областям. По-прежнему занятые своими интригами и борьбой за первенство, они теперь стремились к царскому двору, надеясь таким образом добиться преимущест­ва над своими соперниками. Постепенно двор Сарца Денгеля становился средоточием политической жизни страны. Фасило, прибыв ко двору, сразу оценил ту роль, которую там стала иг­рать курия, и, задобрив ее, сумел добиться смещения азмача Такло, чьи заслуги перед царем были бесспорны: «Прежде всего роптали азажи, пажи и телохранители из-за того, что не по­могал он им, не выдавая потребного, и из-за того, что вознес он главу, как говорили мы прежде. Все это привело к смеще­нию его. А Фасило когда пришел, то возвеселил сердце царя подношением даров и возвеселил сердце азажей, ублаготворяя их подношениями подобающими. Потому сместили азмача Так­ло и потому назначили Фасило» [46, с. 31].

Однако жизнь при щарском дворе текла настолько бурно, что жить там было неопокойно, а нередко и небезопасно. 3 сен­тября 1566 г. уже Фасило, следуя примеру Хамальмаля и Авусо, повел свой полк грабить царский двор. «И грабили все они, по обычаю своему, И тогда вскочил на коня сей царь, бросился в середину всадников и рассеял их по сторонам. И следовали за ним Такла Гиоргис и Тавальдай. И когда упал конь Тавальдая, попав ногою в яму земельную отхожего места, тотчас остано­вился царь, поднял его из падения и посадил на коня, а са­мого его уже окружали эти предерзостные, что и бога не боят­ся и людей не стыдятся. И тогда один из пеших поразил коня царского. Будь я там в это время, как бы я хотел сказать этой руке, что осмелилась поразить коня помазанника божия: „Яви мне ту руку, влекомую псами!", как оказал Фома руке, ударившей его»,— пишет хронист Сарца Денгеля [46, с. 32]. Царю ед­ва удалось спастись. Он встретился с азмачем Такло и по его совету обратился за помощью к полку Гиоргис Хайлю, который с готовностью выступил против своего старого соперника Фасило. Так царь со своими советниками стали обращать сопер­ничество феодальных мятежников в собственную силу.

Однако сила царской власти заключалась не только в разоб­щенности феодалов. Бесконечные феодальные мятежи и бесчин­ства, разорявшие страну, не успевшую оправиться от последст­вий джихада, не могли не приводить эфиопское общество к мысли о необходимости и благотворности сильной царской вла­сти. Пагубность феодального самовластия постепенно станови­лась очевидна для всех. Сам Фасило преподал хороший урок царскому двору, который вместо того, чтобы укреплять власть своего господина, думал прежде всего о том, как уравновесить влияние азмача Такло. После переворота придворным, соблаз­нившимся «подношениями подобающими», пришлось горько раскаяться в этом. Хронист Сарца Денгеля сообщает об этом как очевидец: «Если бы написать историю добродетелей этих мучени­ков бескровных, осужденных этим человеком, жестокосердным, как Диоклетиан, в месяц изгнания сего царя, но не можем мы и неспособны рассказать об этом страница за страницей. Одних из них сковали по рукам и ногам, другие же терпели голод и жажду. Однажды, когда находился я в дороге, то видел вельмож царства и азажей, бредущих пешком, и некоторые из них были скованы цепью, и влекли их, как псов» [46, с. 35].