С. Б. Чернецов эфиопская феодальная монархия в XIII xvi вв. Издательство «наука» главная редакция восточной литературы москва 1982 9(М)1 ч-49 Ответственный редактор Д. А. Ольдерогге монография

Нет ничего удивительного, что в подобных условиях число таких предводителей росло, и они все менее склонны были ог­ладываться на теряющих свой авторитет, богатство и военную силу «султанов»¹. Одним из них в начале XVI в. был Гарад Абун ибн Адаш, в войске которого служил мало кому извест­ный тогда всадник Ахмад ибн Ибрагим аль-Гази, ставший впо­следствии самым знаменитым и грозным имамом в эфиопской истории. К тому же многочисленные в то время проповедники джихада расхваливали таких предводителей, как Гарад Абун, не столько в качестве удачливых военачальников, сколько вос­становителей мусульманской морали и мусульманского государ­ства и государственности прежде всего: «Он утвердил божест­венный закон, правил со справедливостью и запрещал запре­щенное. Он уничтожил грабителей на дорогах, запретил вино, игры и пляски под барабан. Страна процвела: он любил знать, законников, факихов и шейхов. Он правил своим царством и творил добро своим подданным» [34, с. 13].

Традиционная верхушка Адаля с тревогой смотрела на вы­движение этих новых, фанатичных и воинственных, предводи­телей, справедливо видя в них соперников собственной власти, и всячески старалась противодействовать им. В 1525 г. сул­тан Абу Бакр ибн Мухаммед ибн Азхар, потомок знаменитого Саад эд-Дина, возглавил группу сомалийцев, внезапно напал на Гарада Абуна, убил его и захватил власть в Адале. Абу Бакр был типичным адальским «султаном», тесно связанным с зажиточным купечеством, интересы которого он старался охра­нять. Еще в 1520 г. Абу Бакр перенес свою резиденцию из Дакара в Харар, пытаясь превратить этот город в центр кара­ванной торговли на Африканском Роге. Однако общий упадок торговли сводил на нет все его усилия. Народ роптал и жаловал­ся на всеобщее обнищание, а проповедники «чистой веры» и джихада сурово осуждали нового правителя с высоты мусуль­манской морали: «Султан Абу Бакр правил страной после Га-рада Абуна; он губил государство, вновь появились грабители на дорогах и кабаки, люди его двора останавливали путников и грабили их; порок процветал, и никто в его время не полу­чал возмещения за совершенные несправедливости; знать, за­конники и шейхи осуждали его поведение» [34, с. 15].

В этих условиях Ахмад ибн Ибрагим аль-Гази, которого впоследствии эфиопы прозвали Граней, т. е. Левшой, решил действовать последовательно и осторожно. После гибели Гарада Абуна он не стал открыто выступать против его убийцы, сул­тана Абу Бакра, но удалился в свою родную область Хубат и стал собирать сторонников. В экономическом и торговом отношениях Хубат был расположен чрезвычайно удобно и находился на полпути между Хараром и Гильдессой, важным перевалоч­ным пунктом на караванной тропе, связывающей Харар с по­бережьем. В Гильдессе товары, следующие к побережью, пере­гружают на верблюдов, а товары, которые везли от побережья в глубь страны,— на мулов и ослов. На некоторое время Хубат стал основной базой набирающего силу Ахмада Граня. В это же время он заключил весьма важный в политическом отноше­нии брак с Дель Вамбара, дочерью почитаемого мусульманами Махфуза, имама Зейлы, павшего в битве с царем Лебна Денгелем.

Так, и прежние связи Ахмеда с Гарадом Абуном, и его но­вый брак заставляли проповедников джихада, «законников, факихов и шейхов», видеть в нем восходящую звезду ислама. В этих условиях Абу Бакр был бессилен устранить Ахмада, как в свое время он избавился от Гарада Абуна. Некоторое время сохранялась двусмысленная ситуация, когда реальная власть в Адале все больше переходила к Ахмаду, который, однако, до поры до времени не рисковал открыто выступить против Абу Бакра. Но так долго продолжаться не могло, и в конце концов Ахмад убил Абу Бакра и возвел на адальский престол его брата и собственную креатуру, Омар Дина.

В борьбе за реальную власть в Адале Ахмаду Граню при­шлось преодолеть немалое сопротивление, как об этом повест­вует летописец царя Лебна Денгеля, который с вполне понятным интересом следил за событиями в соседнем Адале: «В конце 18-го года царствования его появился в Адале Ахиад сын Иб­рагима. Он был силач с детства, беспокоен во всех своих дейст­виях, и по причине большого беспокойства стал „Полевым"². К нему собрались безумцы и составилось большое войско; он довел до гибели область. Тогда восстали на него некоторые вельможи „гарадж", чтобы воевать с ним, но он победил их и осилил. С тех пор все области волновались из страха перед ним и о нем прошел слух по всем странам. И не раз победил он их, а много раз, так что стали его бояться все сильные маласаев и трепетали пред ним. Никто не мог противиться ему из пяти великих племен народа-Адаля» [24, с. 120].

Покончив с сопротивлением традиционной адальской верхуш­ки, Ахмад объявил себя имамом и отказал христианскому ца­рю в выплате ежегодной дани. Военное столкновение станови­лось таким образом неизбежным. Лебна Денгель послал в 1527 г. своего зятя Дагальхана с большим войском в каратель­ную экспедицию на Адаль. Этот поход был тщательно подготов­лен, и на первых порах Дагальхану сопутствовала удача, «он окружил страну как бы пламенем огня и пленил бывших внутри ее людей и скот» [24, с. 121]. Скоро, однако, дало о себе знать обстоятельство, совершенно новое для эфиопского войска,— оно оказалось не в состоянии противостоять любому решительному натиску противника. Когда Ахмад Грань, собрав своих воинов, напал на большую эфиопскую армию, отягощенную своей до­бычей, «тотчас все воины разбежались по своим дорогам, и ни­кто не знал, куда. Конники побросали своих коней, сидевшие на мулах — мулов. И кто был вне дома, не входил в него взять то, что в нем, и иже на себе не возвратился вспять взяти риз сво­их. Это произошло в земле Кебот. Из спасшихся от убиения одни пошли по дороге, в Даваро, другие — в Фатагар, иные в Ифат и Тедем, ибо у них были различные дороги» [24, с. 122]. Последующие события подтвердили, что происшедшее не было случайным приступом паники.

Лебна Денгель отнесся к поражению в Адале относительно спокойно. На всем протяжении сложной истории взаимоотно­шений эфиопского царства с Адалем там нередко гибли эфиоп­ские армии и победы чередовались с поражениями. Царь по собственному опыту знал, что хорошо подготовленный поход и решительная победа, которая завершается гибелью мусульман­ского предводителя в сражении, способны разом изменить политическую обстановку в беспокойном Адале и обеспечить приход к власти сторонников мирного сосуществования с христиан­ской Эфиопией. Поэтому царь «послал во все области вестни­ков собирать войска, а сам поселился в Амхаре, посещая свя­тые места и гробницы отцов своих, а именно — Макана Селясе, Атронса Марьям, Дабра Нагуадгуад и Гефсиманию, а затем собирая многочисленные войска, опытные в войсковом деле; число их дошло до 3000 и более всадников, число щитоносцев неизвестно — их было много — его знает один бог» [24, с. 122— 123]. Таким образом, эфиопский царь занял ключевую позицию для отражения нападения с любой стороны и стягивал силы, чтобы, разгромив вторгнувшегося противника, повторить свою победу, одержанную им некогда над Махфузом.

Готовился к решительному столкновению и имам Ахмад. Разоряя пограничные провинции, он стремился не только обу­чить стекавшихся к нему мусульманских воинов совместным военным действиям под единым руководством, но и создать из пестрого конгломерата различных племенных отрядов единую регулярную армию. Это было нелегкой задачей, особенно в отношении отрядов сомалийцев, незнакомых с авторитарной дисциплиной и с властью одного руководителя и склонных ре­шать все вопросы на сходках, где каждый соплеменник имел равный голос. Такие воины, обогатившись добычей, ради кото­рой они, собственно, и шли в набег, больше думали о том, как доставить награбленное домой, нежели об окончательном раз­громе противника. Имам Ахмад старался одушевить своих вои­нов общей идеей, идеей «священной войны», и подготовить их к этой войне нового типа, конечной целью которой должна бы­ла стать не добыча, а уничтожение христианского царства и христианской религии на Африканском Роге.

Эти новшества не сразу воспринимались местными мусуль­манами, у которых грандиозные замыслы имама Ахмада вызы­вали тревогу, согласно сообщению его дееписателя Шихаб эд-Дина: «Местные жители пришли искать имама Ахмада и сказали ему: „У царя Абиссинии огромная силами неисчислимая конница, один бог знает число брони, шлемов, пеших и щитоносцев. Твои отцы, твои предки, эмир Али, эмир Махфуз, твой тесть, гарад Ибрагим, прежние султаны страны Саад эд-Дина, никто не решался нападать на царя Абиссинии в его стране и его местопребывании; они делали набеги на границу, захва­тывали добычу и возвращались. Когда их преследовали невер­ные, они сражались, чтобы сохранить захваченное, а ты хочешь напасть на царя Абиссинии в его стране! Смотри, чтобы не на­влечь погибели на мусульман!" Имам им ответил: „Священная война на божьем пути не может погубить правоверных!"» [34, с. 96]. Однако постепенно военные удачи имама и богатая до­быча, которую он щедро раздавал своим сторонникам, рассеи­вали сомнения мусульман и внушали уверенность в победе.

Таким образом, в то время, когда мусульмане все более и более обретали единодушие, в христианской армии происходил прямо противоположный процесс, что с полной очевидностью выяснилось 9 марта 1529 г. в решающей битве при Шембера Куре, в которой мусульмане наголову разбили во много раз превосходящие силы христиан. Изумление христиан от этого неожиданного поражения отразилось даже в официальной «Хро­нике» царя Лебна Денгеля: «У этого мусульманина войска, как говорят, было не более 300 всадников и немного пехотинцев; не стоило считать их вследствие немногочисленности, так что говорили воины царя христианского, превозносясь своей много­численностью: „Зачем нам сражаться мечами и копьями с этим малым народом — ведь они перед лицом наших, как комары. Мы могли бы сбросить их с коней без мечей, им нечего сра­жаться с нами". Эти слова пренебрежения вышли тогда из уст их, ибо они не помнили слова писания: „Поженет един тысящи и два двигнета тмы". В этот день победа была у мусульман, да явится дело божие; «то умер, умер, жто был схвачен, схвачен, кто спасся, спасся. Тогда стало ясно, что не побеждает множе­ство войска и не малочисленность терпит поражение. Днем победы Граня в Шембера Курэ было 13 Магабита. После него он вернулся в свою страну с обильной добычей» [24, с. 123]. Возвратиться имаму пришлось по нескольким причинам: во-первых, он вынужден был считаться со своими воинами, желав­шими воспользоваться захваченной добычей; во-вторых, до него дошли слухи о том, что в его отсутствие опасную активность стала проявлять оппозиция в Хараре; и в-третьих, он сам хо­тел реализовать плоды своей победы и заняться на родине ор­ганизацией собственной армии, подчиненной лично ему, армии, необходимой для будущего завоевания всей Эфиопии [82, с. 87]. Нужда в этом стала для него вполне очевидной сразу же после победы при Шембера Куре, когда многие сомалийские отряды самовольно ушли на родину, как только получили свою долю добычи. Чтобы создать регулярное ядро для этой новой армии, имам Ахмад отослал часть богатой добычи турецкому паше Забида и нанял при его посредстве турецких и южноаравий­ских стрелков, вооруженных мушкетами, и пушкарей для куп­ленных им семи пушек. Таким образом, возвращаясь после по­беды в Харар, имам разбегался, чтобы дальше прыгнуть.

Через два года после победы при Шембера Куре имам Ак-мад в январе 1530 г. вновь, вторгся в пределы христианского царства и стал последовательно завоевывать его, уже не возвра­щаясь в Адаль после очередной победы, а продвигаясь все даль­ше и дальше. Это завоевание он начал с Даваро, пограничной области, населенной, преимущественно, мусульманами, где 13 апреля он разбил полк Айфарес. Хронист царя Лебна Денгеля писал: «Во время этого второго прихода Граня покорились ему все жители области — часть из страха меча, часть из преданности вере его, ибо большинство жителей Даваро его едино­верцы. В этот день он победил вельмож царства, бывших с аза-жем Такла Иясусом и бехт-вададом Эсламо, с расой Васан Сагадом и многих сильных, имен которых мы не находим. До окон­чания этого года он сжег Дабра Либанос, гроб отца нашего Такла Хайманота, единое собрание апостольское, 24 Хамлэ (30 июля.— С. Ч.). Тогда же сжег он много церквей в Даваро, Фатагаре и Шоа. В следующем году после своего второго при­бытия он сжег церкви в Амхаре, гробницы православных ца­рей: Макана Селясэ, Атронса Марьям и другие (в. ноябре 1532 г.— С. Ч.), которых мы не помним. С этого времени окреп­ла власть его, и он повелевал от моря Афталя до моря Дачено» [24, с. 123—124].

Все эти напасти, а главное, полное бессилие эфиопских войск перед лицом противника, явились страшной неожиданностью для христиан. Другой эфиопский летописец с удивлением пи­шет: «До сего времени не разделялась страна и не попадала во власть врага. Но ее цари побеждали царей многих, как побе­дил государь Амда Сион десятерых царей, когда пришли они на него внезапно, так что не успел он собрать свое войско. Но попала страна наша в руки врагу, начиная со времени царя Лебна Денгеля, сына государя Наода» [33, с. 327].

В чем же причина нескончаемых военных поражений хри­стиан? Европейские исследователи обычно приписывают это гу­бительному воздействию огнестрельного оружия, которого не было у эфиопов и которое (правда, в весьма ограниченном количестве) имам Ахмад приобретал у турок и арабов на красно-морском побережье. Тем не менее вряд ли тогдашние немного­численные пушки и примитивные мушкеты могли сыграть столь решительную роль в ходе джихада. Пушки в гористой местности были для мусульман чаще обузой в походе, нежели подспорьем в бою, недаром имам однажды приказал их оставить, желая сохранить себе свободу и скорость маневра. Что до мушкетов, то по меткости боя, дальнобойности и скорострельности они уступали обычному луку и стрелам. Психологическое воздейст­вие выстрелов из мушкетов самих по себе было также невелико. Эфиопы не видели в этом никакого чуда, так как в XVI в. уже были знакомы с мушкетами и знали их боевой эффект. Следует сказать, что народы, населявшие тогда Африканский Рог, не­смотря на культ оружия, веками складывавшийся в их воинст­венной среде, не стремились к обладанию мушкетами. Они боль­ше доверяли традиционному вооружению, у каждого народа своему, и имаму Ахмаду приходилось покупать не только муш­кеты, но и нанимать стрелков из турок и арабов.

Судя по описанию Шихаб эд-Дина, изложившему в своем «Завоевании Абиссинии» победоносный период джихада, удар­ной силой мусульман была кавалерия, закованная в броню, — те самые маласаи, которыми издавна славился Адаль. Однако подобное вооружение и всадники были у христианского царя в гораздо большем количестве, недаром местные мусульмане предупреждали имама о том, что «у царя Абиссинии огромная сила и неисчислимая конница». И у португальцев, прибывших в составе посольства Родригу да Лима в Эфиопию, эфиопы про­сили продать или подарить вовсе не мушкеты, а панцири, шле­мы и мечи. По-видимому, здесь дело не в превосходстве му­сульманского вооружения. Похоже, что решающим фактором оказался фактор моральный, причину чего следует искать в раз­личных тенденциях развития обществ Адаля и Эфиопии.

В XVI в. эфиопское общество переживало период феодаль­ной раздробленности. Для царской власти это вылилось в то, что эфиопские цари утратили эффективный контроль над своими многочисленными полками, расквартированными в различных областях державы. Эти полки в XVI в. успели пустить прочные корни в местную почву. В результате, храбро сражаясь в своих областях, где они отстаивали от внешнего вторжения собствен­ные земли, интересы и привилегии, они не имели ни малейшего желания рисковать жизнью в других областях державы, ибо, вы­ражаясь словами эфиопского летописца, «у них были различные дороги» [24, с. 122]. Та прочная и интимная связь между царем и царским войском, которая существовала во времена царя Амда Сиона и позволяла осуществлять грандиозные по своим мас­штабам завоевания и победоносные походы, к XVI в. уже раз­рушилась. Именно этой близости и тесной привязанности царских воинов к местной почве, нежели к личности царя, и обя­зано то необычно большое количество измен не только своему царю, но и религии, с которыми столкнулся Лебна Денгель при мусульманских нашествиях.

И знать и простой народ, хотя и по разным причинам, мас­сами принимали ислам. Феодалы в период феодальной раздроб­ленности постепенно привыкали смотреть на свой омаж царю как на простую формальность и потому легко изменяли ему и переходили в ислам — процесс, начавшийся задолго до начала джихада. Они мало чем рисковали и в том случае, если военная удача изменяла им и они оказывались в руках своего быв­шего сюзерена. Источником их власти была преданность их собственных подданных, а не сюзерен, и царь, понимая это, вынужден был, как правило, их прощать. Пример Ванаг Жана, брата высшего сановника государства раса Васан Сагада, до­статочно показателен в этом отношении. Воины таких перебежчиков, более тесно связанные со своим военачальником, нежели с царем, обычно следовали примеру начальников.

Народ же в XVI в. переживал глубокую апатию, которая, будучи вполне социальной по содержанию, нередко приобрета­ла и религиозную форму. Эти настроения зародились еще в XV в. в связи с ростом феодального гнета. Они породили ере­тические антифеодальные народные движения и еще более усилились после того, как царь Зара Якоб подавил их железной рукой. Впоследствии, когда преемники Зара Якоба оказались бессильны не только найти управу на местных феодалов и на­дежно подчинить их своей власти, но и защищать население от опустошительных мусульманских набегов, народная апатия уве­личивалась прямо пропорционально росту политической неста­бильности и военной опасности.

Деморализующий эффект, который оказывала подобная об­становка на вое общество сверху донизу, вполне понятен. О том, насколько прежние моральные принципы и ценности эфиопского общества пошатнулись и разрушились ко времени джихада, можно судить по беседе имама Ахмада с одним из эфиопских военачальников, по имени Айбес Лахати: «Когда он находился в присутствии имама с людьми Кавате, числом до 100 всад­ников и 4000 пеших, Ахмад предложил им принять ислам, что они и сделали, за исключением этого вельможи. Тот сказал: „Я не стану мусульманином, и пришел не для этого, я не остав­лю веру, в которой умерли мои отцы и мои предки". Имам ска­зал ему: „Ты лучше, чем те, которые обратились, и ты упор­нее их в вере!" — „Что до этих людей,— ответил он,— то они дикари и не знают ни своей веры, ни вашей; если они обратят­ся, это не будет бесчестьем для них. Но если я стану мусуль­манином, я обесчещу себя перед царем и монахами, и будут говорить про меня: Айбес Лахати принял ислам! Это будет ве­ликим бесчестьем для меня; я не покину веры Марии". Имам ответил: „Не делай так; ты большой человек среди христиан, и между нами узы родства". Действительно, одна из жен има­ма, Хаджира, была ему родственницей, двоюродной сестрой со стороны отца. Имам прибавил: „Ты был бы нам помощником в исламе". Он отказался и возразил: „Я твой родственник, я буду твоим союзником, но я останусь в своей вере; если тебе нужна помощь в борьбе между мусульманами и христиана­ми, я буду сражаться с тобою вместе". Имам ответил ему: „Молчи, мне не нужна помощь многобожников; ты не можешь ни нам служить, ни нам вредить, отдай своего коня и оружие, плати подать (для неверных) и оставайся в своей вере"» [34, с. 270].

Эта беседа прекрасно характеризует как Айбеса Лахати, так и имама. Эфиопский вельможа отказывается принять ислам только из гордости. Он не боится царского гнева за измену и готов служить имаму, но страшится царского презрения к себе как к вероотступнику. Имам проникается уважением к человеку, отказывающемуся предать свою веру, однако теряет это ува­жение, когда только узнает, что тот готов тем не менее служить ему. Эта любопытная сценка является живой иллюстрацией морали и мусульман и христиан в эпоху их великого противо­борства на Африканском Роге. Поэтому стоит досказать ее до конца: «Вельможи, которые приняли ислам, сказали своему товарищу: „Только имам обещал тебе жизнь, но не остальное войско; мы устроим тебе засаду и убьем тебя; а не хочешь — становись мусульманином. Что ты — лучше нас?". Тогда, он ис­пугался, принял ислам и жил три месяца с имамом. Потом, когда тот отправился в Бет-Амхара, он бежал, вернулся в хри­стианство и пошел искать царя. Другой вельможа бежал через несколько дней после него» [34, с. 270].

В среде мусульман, напротив, не было подобного разброда. Идея джихада одушевляла их. Согласно описанию Шихаб эд-Дина, «мы сражались, как арабы,— я хочу сказать, как спод­вижники Пророка, да будет милостив к ним бог» [34, с. 107]. Р. Бассэ, исследователь и переводчик «Завоевания Абиссинии», видит здесь аллюзию на сражения при Бедре и Оходе, которые произошли на глазах Мухаммеда, и это, разумеется, так. Одна­ко, если имам Ахмад и его воины, действительно, сражались, «как арабы» времен Мухаммеда, то в том смысле, что конечной их целью было создание единого мусульманского государ­ства на территории всей Эфиопии. Они выказали глубокую преданность этой идее, которую почитали священной, однако на пу­ти к ее осуществлению им пришлось столкнуться с большими трудностями.

Первой трудностью, с которой имам боролся долго, были не только недисциплинированность и разбойничьи инстинкты со­малийских отрядов, но и консервативность мышления эмиров, этих традиционных предводителей набегов, на христианскую Эфиопию. Не раз и не два имам убеждал их в том, что наста­ло время полного завоевания Эфиопии, и отныне они ведут «свя­щенную войну», а не набеги за добычей, обогатившись которой можно возвращаться домой. Дело осложняло следующее об­стоятельство: убеждать эмиров приходилось уже после битвы, когда добыча была в руках, а имам предлагал отказаться от нее и идти на дальнейшие завоевания. Тем не менее авторитет Ахмада Граня вырос настолько, что его воины «с плачем и криком» бросали свою добычу и шли дальше налегке выпол­нять свою грандиозную задачу.

И с этой задачей они справлялись вполне успешно. К кон­цу 30-х годов практически вся Эфиопия лежала в развалинах, церкви и монастыри были разграблены и сожжены, а люди разбегались при одном слухе о приближении мусульман. Знаме­нитая Амба-Гешен, где содержались в заключении царские родственники, была взята хитростью и разграблена. Безымян­ный эфиопский летописец того времени писал: «И тогда золо­та стало, как камней, а одеяний шелковых, как листьев. И ста­ла цена унции — тридцать брусков соли, а бык стоил унцию (зо­лота). А израильтян, бывших там, поубивали мечом, а были такие, что бросились в пропасть ради своей веры. И сие сотво­рил визирь Муджахид и Амдуш» [33, с. 331—332].

Царь Лебна Денгель, потеряв в битвах все свои войска, скитался по стране тайком, чудом уходя от преследования. Как пишет автор хроники его сына, царя Клавдия, «в сии дни победы перешли в руки мусульман Бар Саададина („страны Саад эд-Дина".— С. Ч.), и они осилили церковь эфиопскую и они победили во всех битвах на востоке, западе, юге и севе­ре, разрушили все дома молитвы, стены которых были соору­жены из золота, серебра, драгоценных камней из камня индий­ского. Они перебили множество верующих мечами и пленили юношей и дев, мальчиков и девочек, и продали их в рабство из самых позорных. Тогда многие из верных оставили веру церкви христианской и совратились в веру мусульман, а тех, которые остались в вере своей, не было и одной десятой. В эти дни был голод великий в земле Абиссинской, подобного которо­му не было ни во дни царей Самарийских, ни во дни разрушения второго храма, ибо огонь возгорелся от гнева божия и попа­лил до глубины ада и пожрал землю и плоды ее. И были посла­ны зубы зверей вместе с ядом на лицо земли. В это время был изгнан с престола своего царь праведный, отец того, о ком говорят сие повествование, и скитался из пустыни в пустыню в голоде, жажде, холоде и наготе. Он предпочел земному царст­ву и блаженству блаженство изгнанных правды ради, тех бо царство небесное. Из чад сего царя праведного одни умерли от меча, другие были пленены и вернулись» [24, с. 126].

Эфиопское христианское царство, казалось, было уничтоже­но навсегда. Оставалось лишь создать на его месте то идеаль­ное мусульманское государство, ради чего и велась изнури­тельная, хотя и вполне победоносная «священная война». И здесь имам Ахмад столкнулся с трудностями, оказавшимися в конеч­ном счете непреодолимыми. Дело было не только в ненадеж­ности новообращенных мусульман: если иногда, вдруг распро­странялись слухи о том, что эфиопский царь, встретившись с Имамом, разбил его войско и убил его самого, то народ возвра­щался в христианскую веру и пытался уничтожить мусульман­ские отряды. Однако ложность таких слухов быстро выясня­лась, и мусульманские воины без большого труда подавляли немногочисленные и разрозненные очаги сопротивления. Глав­ная трудность заключалась в следующем: для создания своего государства у имама не было никакого административного ап­парата, кроме войск, возглавляемых эмирами. Последние вы­полняли приказы имама, шли в походы и отсылали ему поло­женную часть добычи, однако, жогда Ахмад Грань расселил их по провинциям, они оказались совершенно неспособными к уп­равлению и только грабили местное население, нередко безжа­лостно уничтожая его и продавая в рабство. Нужен был ка­кой-то выход из этого разбойничьего тупика хотя бы потому, что в стране свирепствовал голод, начинавший затрагивать и завоевателей, а вслед за ним пришла эпидемия. Необходима была та или иная форма преемственности, которая обеспечила бы переход от прежнего христианского государства к новому, мусульманскому.

Имам Ахмад попытался найти выход из этого положения в династическом браке с дочерью Лебна Денгеля и в 1538 г, обра­тился с таким предложением к скрывавшемуся в горах дарю. Лебна Денгель в это время находился в самом отчаянном поло­жении. Еще в 1535 г. он вспомнил про далекую Португалию и отправил туда Жуана Бермудиша, оставшегося в Эфиопии после отъезда португальского посольства, с просьбой о помощи. Про­шло три года, но, несмотря на всю срочность иросьбы, ответа на нее не было ³. Тем не менее эфиопский царь, потерявший все, кроме гордости, отказал имаму, о чем повествует летопись: «На 31-й год его царствования послал этот маласай к царю, говоря: „Дай мне дочь твою в жены и да пребудем в любви, а коль не сделаешь ты сего, никто не спасет тебя!" Царь же ответил ему посланием, говоря: „Не дам, ведь ты язычник! И лучше мне впасть в руки господа, нежели в руки твои, ибо милость его многая подобна величию его. Он же подает силу слабым и слабость сильным". И тогда было великое бедствие и "гонение многое царю с войском его, голод и копье» [33, с. 329].

Сам факт сватовства имама Ахмада, в высшей степени прин­ципиального в вопросах веры, к дочери своего противника весь­ма показателен. Впрочем, женитьба на царской дочери с целью унаследовать царскую власть — ритуал, хорошо знакомый народам Африканского Рога. В свое время женитьба на Дель Вамбара, дочери известного Махфуза, значительно упрочила по­зиции Ахмада в Адале. Эфиопский царь, однако, наотрез отка­зался от подобного брака. Тогда имам решил действовать иначе. 21 мая 1538 г. эмир Омар захватил в плен Мину, сына царя Лебна Денгеля, и, как пишет «Хроника» Мины, «принес его в дар своему господину Граню, ибо таков обычай у вождей, ко­гда они'возвращаются с победоносного похода, представлять подарки своим повелителям из того, что добыло их оружие» [24, с. 1.71—172].

Захватив Мину, имам получил новые возможности для вы­полнения своего плана. Как пишет эфиопский хронист, «и тогда вложил господь сострадание в сердце сего неверного, тяжелого сердцем, чтобы он полюбил его и сжалился над ним, сыном хри­стианского царя Мар Миной» [24, с. 172]. Шансы пленного ца­ревича поднялись столь высоко, что «в эти дни плена его неко­торые из находившихся в. плену христиан говорили ему: „По­мяни нас егда приидеши во царствии твоем", другие: „Дай мне слово, что будешь ко мне милостив во время твоего царствова­ния", и он не оставил без внимания просьбы ни одного из них, когда воцарился после своего возвращения из плена» [24, с. 172].

Все это было настолько удивительно для христиан, что хронист царя объясняет это только чудом: «Здесь опишем чуде­са, бывшие до возвращения его в страну, а затем бывшие после него. Первое чудо свершилось в тот день, когда его захватили. Избавляли Давида, раба своего, от меча люта избавил и его от руки сынов чуждых, не щадящих ни жен, ни детей... Второе чу­до. В тот день повелел Грань сделать евнухами сего царевича Мину и детей сестер отца его, Лаэка Марьяма и Лаэка Марьяма одноименных. И скопили их обоих, а по отношению к царе­вичу Господь умягчил сердце его и сердце его жены, и с ним не поступили так, как с двумя братьями, и сие было по воле божией, да родится от него сын благодетель, и он оставит доб­рое имя, которого не получили отцы его» [24, с. 172].

Мину берегли для брака, который был бы полезен имаму. Немаловажной здесь была и роль его жены, Дель Вамбара, женщины незаурядной, разделявшей не только взгляды и гран­диозные планы своего мужа, но и все тяготы военных походов, несмотря на возражения мусульманских воинов. «Когда прибы­ли в Куб, воины сказали имаму: „Мы не пойдем в Абиссинию, если твоя жена Дель Вамбара не вернется в страну мусульман; пусть она не идет с нами в землю неверных, потому что никто из эмиров, твоих предшественников, не брал с собою жен". Дель Вамбара ответила: „Я не вернусь", и ее муж вез ее с собою до Ифата"» [34, с. 51—52].

Она явно поддерживала планы своего мужа относительно династического брака между Миной и дочерью имама, которые вызвали большое неудовольствие в Адале: «После этого по­шел Грань в Кеда, и когда находился там, услыхал, что полю­било этого царевича все войско его страны, находившееся в Дамбии, и вместе с тем составили решение вельможи народа Маласай: „не упусти сделать царем этого царевича, ибо мно­гие из стана Амхарского не нашей веры или те, которые при­соединились к ней из страха меча и копья, неискренни — они предпочтут, чем служить тебе, служить сыну своего прежнего царя. Лучше для тебя принять решение благоприятное для тво­ей жизни и твоего господства". Услыхав это, Грань взволновался и исполнился духом зависти, как волновалось сердце Ирода... И он пошел затем из Кеда в Дамбию, чтобы укротить свое войско и чтобы оно не волновалось. И созвал он вельмож свое­го народа и своих советников и сказал им: „Что нам делать с этим царевичем — ведь я слышал о нем много речей?" Ему пред­ложили злой совет, говоря: „Не жалей его и не щади до смер­ти, иначе не будет тебе от него покоя". Придя к своей жене, он передал ей все, что сказали ему советники, и тогда посетила его милость божяя, которая всегда охраняла сего сына царя христианского, и сошло милосердие, как обычно, на обоих и за­ставило их возненавидеть совет о смерти, который предложили относительно сего чистого от греха, не сотворившего ничего, достойного смерти. И они сказали: „Не будем поступать дурно с этим сыном славных царей, окажем ему добро, да воздаст бог сыну нашему воздаяние благое, да «е (будет смятения мысли его отца и матери и (братьев его, отдадим за него нашу дочь и устроим ему по нашему закону брак и приготовим свадебное пиршество, как подобает жениху и невесте". Это на их языке называется некех (арабское слово „никах"— брак.— С. Ч.)» [24, с. 173—174].

В этом отрывке эфиопской «Хроники» Мины много интерес­ного. Во-первых, стоит отметить точность и осведомленность ав­тора в мусульманских делах. Он явно противопоставляет стан мусульман в Дамбии, где жила Дель Вамбара в окружении «вельмож народа Маласай», т. е. адальской традиционной зна­ти, и стан в Кеда, области, наместником которой был эмир Омар, захвативший в плен Мину. Если Дель Вамбара и ее ок­ружение выступает за династический брак Мины с дочерью има­ма и мотивирует свое предложение необходимостью упростить и облегчить управление создаваемым государством, то муджахиды в Кеда, привыкшие к победоносным походам под водитель­ством имама, не одобряют этой непонятной для них дипломатии и советуют поскорее избавиться от возможного соперника. Во-вторых, автор хроники, безусловно, всячески обеляет Мину и многого недоговаривает. Благоволение к Мине со стороны имама и Дель Вамбара он объясняет неожиданной милостью божией, которая «как обычно» щадит своего избранника; упо­миная о браке, устроенном имамом и его женой «по нашему (т. е. мусульманскому) закону», он умалчивает о том непремен­ном условии, при котором этот брак был возможен: о переходе Мины в ислам. Не убеждает здесь и то, как автор объясняет по крайней мере странное на первый взгляд желание имама и Дель Вамбара выдать свою дочь за пленника: «Окажем ему добро, да воздаст бог сыну нашему воздаяние благое, да не будет смя­тения мысли его отца и матери и братьев его». Дело в том, что в 1547 г., спустя четыре года после гибели Граня в битве, в которой был пленен и его сын, Мину обменяли на него. Однако в начале 1541 г., когда происходил этот разговор имама с же­ной, мусульмане господствовали повсеместно и такого поворота событий никто, естественно, не ожидал. Выдавая свою дочь за Мину, имам и Дель Вамбара руководствовались, безусловно, другими соображениями.

3 сентября умер царь Лебна Денгель. Его старший сын, Вик­тор, был убит 8 апреля 1538 г., Мина находился в плену, а Клавдий в 1540 г.— год смерти Лебна Денгеля — не имел сколь­ко-нибудь значительных сил, представляющих угрозу мусульман­скому господству. По словам эфиопской «Хроники» Клавдия, «когда воцарился Мар Клавдий и воссел на престол отца своего в праведности и был поставлен пастырем над стадом эфиоп­ским, то начал обходить города и селения и собирать рассеянных овец, стараясь уврачевать тех из них, кто был уязвлен. И он не страшился врагов, подстерегавших на дороге, не трепетал пред множеством их, будучи сам с немногими людьми» [24, с. 128]. Казалось, у имама не осталось больше противников, но тем не менее он чувствовал, что его власть достигла апогея, за которым должен последовать неизбежный спад, и ухаживал за пленным эфиопским царевичем.

Следует сказать, что здесь, когда обстановка требовала не военного, а политического решения, имам Ахмад проявил совер­шенно несвойственные ему колебания и сомнения. Он было же­нил Мину на своей дочери, однако «когда был совершен брак, встал иекий обманщик, явился к Граню и сказал ему: „У меня есть нечто сказать тебе". Тот спросил: „Что такое?" И он на­чал сеять в сердце его злое слово, говоря: „Неужели ты хочешь отдать свою славу иному и вернуть царство твое его облада­телю? Если ты отдал ему свою дочь, твоему воинству покажет­ся, что перешло к нему царство и обратятся к нему все люди стана, которые под твоею властью, а ты раскаешься, но не бу­дешь в состоянии вернуть власти, которая отошла от тебя по твоей собственной воле". Эта мысль глубоко запала в сердце его и он сказал: „Как мне лучше поступить?" Так сказал он, ибо думал, что перешло царство к сему царевичу. В это время враг Шарфадин замыслил злой совет и сказал: „Послушай, что я скажу тебе: отошли этого царевича в подарок к паше Забида и скажи ему: Пришли мне аскеров — ведь франки высадились, и никто не может сражаться с ними, кроме турок". Этот совет понравился ему, как первый, и он пополнил его» [27, с. 174]. Итак, когда джихад в Эфиопии достиг полной победы и тре­бовались уже новые методы и действия, чтобы на развалинах древнего эфиопского царства построить мусульманское государ­ство на основе нового объединения многочисленных народов, населявших Африканский Рог, партия сторонников преемствен­ности и династического брака в мусульманском лагере потер­пела поражение и возобладали сторонники бескомпромиссного мусульмано-христианского противоборства. Мина был отослан на аравийский берег Красного моря, и возможно, его хронист говорит правду, сообщая, что «в день выхода его из стана был великий плач и шум от вопля печали в доме Дельвамбары, ибо она видела в нем своего сына, а рабы и рабыни ее стонали из глубины сердец своих и были слезы их, как вода, ибо любили очи его за красоту его внешнего образа и внутреннего нрава, да и не только они, но люди стана Граня, ибо вложил господь любовь в сердца их» [24, с. 174]. Дом Дель Вамбары был, ве­роятно, центром партии преемственности, и там горевали о сво­ем поражении безотносительно к личным достоинствам Мины. С этого момента джихад стал явно клониться к упадку.