Сборник статей участников IV международной научной конференции 25-26 апреля 2008 года Челябинск Том 3 Челябинск 2008
жүктеу/скачать 4.04 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ВЕРБАЛИЗАЦИЯ СТРАХА В ЛЕКСИКЕ И ФРАЗЕОЛОГИИ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА
- ФУНКЦИОНАЛЬНО-ПРАГМАТИЧЕСКИЙ ПОДХОД К АНАЛИЗУ ФОЛЬКЛОРНОГО ТЕКСТА (на материале эпоса «Урал-батыр»)
- ПРЕДИКАТИВНАЯ СОЧЕТАЕМОСТЬ ЛСГ «ПТИЦЫ» (на материале русских и английских метеорологических народных примет)
- ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ КОСВЕННЫХ РЕЧЕВЫХ АКТОВ, ВЫРАЖЕННЫХ В ФОРМЕ ВОПРОСА
- Вопросы со значением упрека
- Вопросы со значением предложения и совета
- Вопросы со значением просьбы
- ПЕРЕКАТЕГОРИЗАЦИЯ АНГЛИЙСКИХ ПРОЦЕССУАЛЬНЫХ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫХ ГЛАГОЛОВ В ПОЭТИЧЕСКОМ ТЕКСТЕ ПО ТИПУ «ПРОЦЕССУАЛЬНОСТЬ» → «СВОЙСТВО»
Список литературы 1. Баженова, И. С. Обозначение эмоций в художественном тексте [Текст] : автореф. дис. … докт. филол. наук. / И.С. Баженова. – М., 2004. – 44с. 2. Вертинская, О. М. Эмоционально-оценочная лексика положительной направленности в прозе В. Набокова [Текст] : автореф. дис … канд. филол. наук. / О.М. Вертинская. – Калининград, 2004. – 22с. 3. Ожегов, С. И. Словарь русского языка [Текст] / С.И. Ожегов; под ред. Н. Ю. Шведовой. – 19-е издание, испр. – М: Рус. Яз., 1987 – 750с. С.В. Буренкова Омск, Россия ВЕРБАЛИЗАЦИЯ СТРАХА В ЛЕКСИКЕ И ФРАЗЕОЛОГИИ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА (материалы к словарю) Мир человеческих эмоций, богатый и разнообразный, привлекал и продолжает притягивать внимание представителей разных отраслей знания. Философы, психологи, социологи изучают сферу эмоционального, пытаются определить статус эмоций в ряду других психологических явлений и феноменов, таких как оценки, чувства, интенции, состояния. Не случаен и интерес лингвистов к данной проблематике, поскольку основным средством выражения эмоционального настроения человека выступает язык, обладающий весьма пестрой палитрой элементов различных уровней, служащих как для вербализации многочисленных эмоций, так и для характеристики эмоциональных состояний и чувств. Как полагает И.А. Шаронов, «без изучения “языковой картины” эмоций наши представления о них были бы неизмеримо беднее, если вообще возможны» [Шаронов 2005: 5]. Известно вместе с тем, что одни народы сдержанны в проявлении эмоций, другие предпочитают демонстрировать эмоции, используя громкость, тембр речи. Кроме общечеловеческих и национально-специфических особенностей выражения эмоций имеют место, конечно, и индивидуальные привычки и предпочтения. В рамках настоящего исследования решающее значение имеет тот факт, что в описании эмоционального настроения разные языки обнаруживают более или менее существенные различия, обусловленные спецификой языковой и концептуальной картины мира, отличительными характеристиками национального характера и менталитета. Так, контрастивное описание русского, немецкого и английского коммуникативного поведения показывает, что коммуникативная эмоциональность русских в целом на порядок выше немецкой. У русских отмечаются довольно низкий уровень эмоциональной сдержанности при высокой искренности коммуникативных эмоций, стремление к выражению негативных переживаний. Немцы эмоционально сдержанны, но далеко не искренни в проявлении коммуникативных эмоций. И в этом случае немец руководствуется общепринятыми нормами, предписывающими необходимость демонстрировать положительные эмоции, недопустимость высокоэмоционального разговора и важность таких качеств, как спокойствие, уравновешенность [Прохоров 2006: 263]. Одно из первых эмоциональных переживаний, требующее пристального внимания, – это чувство страха. Выбор данного эмоционального состояния продиктован значимостью названного феномена для немецкой истории и культуры, что подтверждают многие исследователи, причисляющие Angst к ключевым концептам немецкой нации. «Немцы раздираемы сомнениями и постоянно стараются предотвратить наступление хаоса … Несомненно, Германия – страна, где правит Страх (Angst). … Именно страх движет немцами в их стремлении все упорядочить, отрегулировать, проконтролировать …» [Зайдениц, Баркоу 2001: 14-15]. Кроме того, объективное преобладание языковых средств для выражения отклонений от нормы (в том числе и от нормального психического состояния человека), необходимость их систематизации, которая позволит выявить существующие в социуме правила поведения, объясняют интерес лингвистов, в частности лексикографов, к изучению языкового воплощения отрицательных эмоций. А. Вежбицкая, исследовавшая весьма обстоятельно указанный концепт, приходит к выводу о том, что эмоция страха, обусловленная, казалось бы, биологической природой человека, а не культурой, получает тем не менее специфическое концептуальное содержание в немецкой лингвокультуре [Вежбицкая 2001: 44-122]. Самобытность этого содержания детерминирована в первую очередь взаимосвязью понятий Angst, Ordnung, Sicherheit, Geborgenheit. Сравните: Für Deutsche ist unerlässlich, Ordnung zu haben und in einer Welt zu leben, in der Ordnung herrscht. In der Tat ist nur die Ordnung imstande, den inneren Frieden zu sichern. Damit der Kopf ordentlich funktionieren und die Seele sich frei fühlen kann, muss der Körper in einem geordneten Rahmen leben” [Вежбицкая 2001: 116]. Культурное своеобразие и языковая репрезентация концепта Angst получили в работах А. Вежбицкой широкое освещение. Следует подчеркнуть, что как русские, так и немецкие лексикографы отнюдь не единодушны в том, какое место, в рамках какого лексического множества должно отводиться понятию Angst/страх. Безусловно, это предопределено теми конкретными лексикографическими задачами, на решение которых нацелен каждый словарь [Буренкова 2006: 8-17]. Тем не менее важно указать на общий недостаток немецких идеографических словарей: номинации страха и сопутствующих ему характеристик, равно как и другие лексические единицы, представленные в словарях списком, едва ли понятны во всех своих оттенках изучающему немецкий язык как иностранный. К примеру, лексемы Angst (die) и Furcht (die), хотя и используются в обиходном языке как синонимы, обнаруживают некоторые семантические особенности: Angst – это ничем не обоснованное чувство, в то время как Furcht предполагает наличие объекта, вызывающего страх. В качестве синонима к Furcht употребляется лексема Bangigkeit (die). Подача номинаций страха в алфавитном порядке лишена всякой целесообразности уже потому, что чувство страха получает в лексике языка некую градацию по степени интенсивности: Schock (der), Bestürzung (die), Grauen (das). Оно может перерасти в непреодолимый страх, приводящий порой к необдуманным действиям: Panik (die), Entsetzen (das), Terror (der), Graus (der), Phobie (die; Med.), Todesangst (die; emotional verstärkend), Heidenangst (die; ugs., emotional verstärkend). Описываемое эмоциональное состояние бывает кроме того непродолжительным, вызванным внезапной опасностью: Schreck (der), Panik (die), Schauder (der; geh.). Это состояние сопряжено с явной или неясной угрозой, наказанием, испытанием. Анализ толкования и словоупотребления лексем позволяет выявить указанные нюансы: bodenlose, panische Angst beschleicht; die Furcht vor dem Tode; aus Furcht vor Strafe; vor einer Prüfung, Entdeckung eine Heidenangst haben; Lampenfieber haben [bes. vor einer Prüfung, vor einem öffentlichen Auftreten]; einen Horror /ugs., emotional verstärkend/ vor etw., vor bestimmten Leuten haben etc. Человек испытывает давящее, мучительное, парализующее чувство, которое охватывает его, нападает на него, овладевает им: eine wachsende, würgende Angst befällt, quält jmdn.; lähmende Furcht ergriff sie; lähmendes Entsetzen befiel sie; ein leises Grauen erfasst, überläuft jmdn. usw. От сильного чувства страха следует отличать опасение, тревогу, напряженность, беспокойство: Befürchtung (die), Besorgnis (die), Sorge (die), Unruhe (die), Beklemmung (die), Einschüchterung (die), а также робость, пугливость, неуверенность: Befangenheit (die), Scheu (die), Schüchternheit (die), Bedenken (das), Zweifel (der) usw. Как видно из приведенных выше примеров, характеризуемые чувства и состояния могут быть детерминированы как определенными, реальными сущностями, так и вселяющими страх образами: Gespenst (das), Schreckgespenst (das), Werwolf (der), Schreckensbild (das), Popanz (der; abwertend), ♦ der Böse/schwarze Mann (Schreckgestalt für Kinder) usw. Очевидно, что представление анализируемых лексических единиц в словаре единым списком при отсутствии необходимого комментария не информативно. Испытывая чувство страха, опасаясь чего-либо (sich ängstigen, fürchten /sich/, befürchten, gruseln /sich/, bangen /geh./), человек дрожит, впадает в замешательство: ein angstvolles Schaudern ergriff sie; vor Angst schlotterte sie am ganzen Leib; ihre Hände zitterten; er stutzte einen Augenblick lang; sie soll nicht zagen (geh.) usw. Характерными признаками страха являются ощущение температуры (холода или тепла) – бросает то в жар, то в холод; ощущение боли – страх пронизал душу; ощущение напряжения, неподвижности – окаменеть от страха [Васильева 2005: 70-71]. Сравните в немецком языке: mir brach der Angstschweiß aus; starkes, heftiges Herzklopfen bekommen; der Schreck fuhr ihm in die Knochen; ♦ jmdm. läuft eine Gänsehaut über den Rücken (ugs.); ♦ weiche Knie (ugs.) bekommen, haben; ♦ wie angewurzelt stehen bleiben; sie war bleich wie der Tod; sprachlos vor Schrecken sein; er war stumm vor Schreck usw. Несмотря на обусловленную рамками статьи краткость, рассмотренные в ней примеры позволяют требовать от лексикографов особого внимания к номинациям, обладающим семантическими тонкостями, нетипичными для другого языка коллокациями, ассоциациями, прагматическими особенностями. Культурологическое основание феномена Angst, получившее обстоятельный анализ в лингвистической литературе, заслуживает упоминания и в словарях. Возможно, именно национальной спецификой объясняется существующее в немецком языке номинативное разнообразие данного феномена, что подтверждает и немецкая народная мудрость: Die Angst hat tausend Namen. Список литературы
Г.Х. Бухарова Уфа, Россия
Рассмотрение фольклорных текстов в функционально-прагматическом аспекте, их анализ как речевых действий, регулирующих определенную практическую деятельность, требует выяснения и описания социального, ментального и собственно коммуникативного контекстов, в рамках которых осуществляется фольклорная акция. При таком подходе фольклорное высказывание можно проанализировать в следующих аспектах: в отношении к социальной ситуации, вызвавшей к жизни данное высказывание; в отношении к сообщаемому в высказывании факту; в отношении к результатам данного высказывания, или к ответной реакции слушающего; в отношении к используемым для создания данного высказывания языковым средствам. Если прагматический уровень художественного текста понимается как способность вызывать эстетический эффект, предусмотренный интенцией автора, его коммуникативной стратегией и эстетическим отношением к действительности [Болотнова 2007: 242], то в изучении фольклорного текста все больше внимание уделяется его обрядовой и магической стороне, выяснению его происхождения и функционирования в обрядовом контексте. Если до недавнего времени фольклористы в своих интерпретациях опирались, прежде всего, на литературоведческий анализ, ставя во главу угла эстетическую природу текстов, рассматривая их как отражение мифопоэтического освоения действительности, и фольклорные тексты были представлены как примитивная «зачаточная» форма литературы, форма искусства, то в последнее время в изучении фольклорного текста наметился коренной поворот к изучению его функциональной природы, его прагматики в обрядовом контексте. В настоящее время бытует мнение о том, что рассмотрение фольклора как поэзии или как формы искусства, не соответствует формам архаичного сознания: он носил не созерцательный, а прагматический характер. Возможно, позже, в связи с утратой мифологического смысла, и с усилением познавательных, эстетических функций таких произведений постепенно складываются каноны собственно фольклорного дискурса. Как известно, в основе фольклорных текстов лежит художественно освоенное событие. В них художественно-эстетическое отображение мира развивается до уровня искусства слова, и фольклорный текст гармонично вписывается в общую художественную картину мира народа: он становится способным вызывать эстетический эффект, предусмотренной интенцией коллективной языковой личности (народа), их коммуникативной стратегией и эстетическим отношением к действительности. И в эпосе «Урал-батыр», который относится к наилучшим образцам поэтического творчества в башкирском фольклоре, реальная или ирреальная действительность, мифологические образы, как положительные, так и отрицательные, описаны на уровне искусства слова, и в силу этого текст эпоса несет огромный эстетический заряд, оказывает воздействие на ум и сердца читателя, т.е. на его интеллектуальную и эмоциональную деятельность. В эпосе представлены яркие, впечатляющие образы Хумай и Айхылу, Урал-батыра и боевого небесного коня Акбузат и т. д. Божественная красота девушек, красота боевого коня, душевная красота этического героя Урал-батыра, также уродливость царя Катила, несущего людям смерть, безобразность старушки и вечно старого и вечно живого старика, испившего воду из Живого родника и познавшего трагедию бессмертия и в результате этого осознавшего смысл жизни, описаны мастерски. Эстетический уровень текста эпоса создается при помощи экспрессивных, эмоционально-оценочных, стилистически-окрашенных языковых средств. Эстетическое воздействие текста эпоса также связано с его образностью и эмотивностью. Образность достигается способностью текста создавать различные представления о реалиях ирреального (мифологического) и реального миров с позиций определенного эстетического идеала, а эмотивность создается путем описания чувств героев, показа их внутреннего мира, эмоционального состояния. Таким образом, благодаря вышеописанным лингвистическим и экстралингвистическим средствам текст эпоса «Урал-батыр» оказывает сильное эстетическое воздействие на адресата, вызывая его ответную лирическую эмоцию. Однако в корне эпос имеет мифо-ритуальное, обрядовое происхождение и носит характер коллективного творчества, т.е. принадлежит сознанию всех членов архаического общества. Изучение архаического фольклорного текста «Урал-батыр» требует особого подхода. Чтобы вписать его в дискурс культуры, обусловившей его появление, нужно расширить рамки лингвистического анализа, выделить предтекстовые пресуппозиции, важные для формирования концептуального пространства текста, обратившись к данным истории, этнографии, философии, психологии, фольклористики и т. д. Как известно, формирование структуры и семантики фольклорных текстов уходит корнями в далекое прошлое, они – продукт ранних форм сознания. В фольклорном тексте содержатся смыслы, зависящие от отношений и свойств традиции – структур сознания, породивших тексты. Поэтому исследователей интересуют в таких текстах не только элементы языковой семантики, но и аналоги категорий человеческого сознания, представляющие большую ценность для когнитивно-дискурсивной парадигмы описания языка. Вследствие этого перед нами встает задача – проникнув к сфере народного сознания, народного миропонимания в языковой форме, реконструировать концепт текста – прагматико-семантическое ядро, глубинный смысл, формируемый функцией текста – и тем самым выяснить особенности концептуализации действительности, которые достигаются на основе привлечения так называемых фоновых знаний, составляющих культурный контекст. Функция текста определяется как его социальная роль, способность обслуживать определенные потребности создающего текст коллектива. При этом функция текста рассматривается с точки зрения той культуры, в которой он создавался. Текст способен реализовать свои функции только благодаря дискурсу. Поэтому для дискурса важна функция текста. Прагматический аспект оказывается чрезвычайно важным при классификации фольклорных произведений. Один и тот же текст может актуализироваться по-разному. Как отмечает С.Н. Смольников, текст лирической песни выполняет разные функции, будучи включенным в структуру свадебного обряда, или исполняемым со сцены, или помещенным в фольклорный песенный сборник [Смольников 2000: 34]. Следовательно, функция не является постоянным признаком текста. Это категория дискурса. Возможно, текст эпоса «Урал-батыр» первоначально возник и актуализировался в рамках обрядовой практики народа как реакция на определенную социальную ситуацию, как фольклорно-обрядовый дискурс. В архаичном обществе фольклорный текст, возникнув как знак, как реакция на ситуацию, преследовал весьма конкретную цель – обеспечение благополучного существования людей в этом мире. Конкретность архаичного сознания диктовала сугубо прагматическое отношение к действительности. Поэтому в изучении фольклорного текста его прагматико-семиотическая функция выступает определяющей и задает направление и ракурс исследования. Башкирский эпос как фольклорный текст, имел сугубо прагматическую направленность. Существуя в рамках ритуала и являясь манифестацией одного из множества кодов культуры, актуализируемых в обряде для достижения желаемой цели, он опирался, прежде всего, на ритмику текста, которая усиливала уровень его восприятия, оказывала эффективное воздействие не только на людей, но и на окружающую человека действительность, на мир. На структурном, на фонетико-интонационном и морфологическом уровнях текст эпоса «Урал-батыр» представляет собой серию повторений. Какова же их функция в тексте? Связь эпического текста с обрядом позволяет рассматривать его как знак, как магическое средство воздействия на мир, на окружающую действительность. Известно, что большинство молитв и мантр в различных историко-культурных традициях опираются на этот ритмо-фонетический воздействующий эффект. В заговорах повторы являются одним из главных средств словесного колдовства. В древнеегипетских «Текстах пирамид» повторы слов служили усилению магического эффекта. Поэтому при исследовании текста его прагматико-семиотическая сторона является обусловливающей ракурс наблюдений над ним. Повтор в фольклорных текстах (в текстах космогонических мифов, заговорах) рассматривается в качестве своего рода «повторения» этапов сотворения мира, воспроизведения акта творения. По мнению А.К. Байбурина, фольклорный текст изофункционален обряду, суть которого в репродукции первопоступка, ориентации на повторное творение действительности [Байбурин 1993]. В эпосе «Урал-батыр», где описывается время «первотворения» современного состояния физического и духовного мира – ландшафта, рельефа и всей природы и культуры (ритуал, обряд, этические параметры), т.е. весь процесс создания мира, произнесение самого текста непосредственно могло отождествляться с процессом сотворения мира, сам акт произнесения мог совпадать с актом творения. В рамках обрядового текста этот прием должен был эффективно воздействовать на окружающую действительность. Таким образом, можно сделать вывод о том, что текст эпоса «Урал-батыр» на всех своих уровнях (в речевой организации) выражает идею творения. Повтор в эпическом тексте «Урал-батыр» является не только средством ритмофонетической организации текста и украшением речи, создающей его мелодику, но связан также со спецификой жанра эпического кубаира (эпоса), прагматикой обрядового текста и имеет явный знаковый характер. Обряд был нацелен на достижение какого-нибудь результата, то есть воздействия на действительность. Чтобы эффективно воздействовать на окружающий мир, текст эпического кубаира на всех своих уровнях (в речевой организации) должен был обладать и особым речитативным характером произнесения, и особой лексико-семантической структурой, и особой грамматикой как отточенным средством оптимальной передачи информации. Речевая организация текста эпоса «Урал-батыр» связана со спецификой жанра кубаир, прагматикой обрядового текста и имеет явный знаковый характер. Вследствие этого сам кубаир можно рассматривать как эквивалент действия, поступка. Список литературы
К.Р. Вагнер Казань, Россия ПРЕДИКАТИВНАЯ СОЧЕТАЕМОСТЬ ЛСГ «ПТИЦЫ» (на материале русских и английских метеорологических народных примет) Целью настоящей статьи является анализ предикативной сочетаемости слов лексико-семантической группы (далее ЛСГ) «птицы» в русских и английских метеорологических народных приметах. Существительные указанной ЛСГ активно распространяются глагольными предикатами со значением движения, наиболее частотным среди которых является глагол «лететь / fly»: Лебедь летит – к снегу [Ермолов 1995: 89]; When swans fly, it is a sign of wet weather [Freier 1989: 88]. В русских народных приметах основное глагольное значение, в зависимости от той или иной приставки обогащается дополнительными семантическими компонентами. Например, однокоренными образованиями глагола «летать», представленными в русских народных приметах, являются глаголы «прилететь», «улететь», «полететь», «отлететь»: Чибис прилетел - на хвосте воду принес [Ермолов1995: 89]; Если тетерева и куропатки улетают зимой с открытых мест и редких перелесков под защиту бора, скоро начнется пурга [Лютин 1993:15]; Если на Арину журавли полетят, то на Покров надо ждать первого мороза; а если их не видно в этот день, то раньше Артемьева дня (2 ноября) не ударить ни одному морозу [Грушко 2003: 123]; Грач отлетел – жди снега [Копейка 2004: 112]. Общее значение движения заложено в самом глаголе «лететь», периферийные семы проявляются на синтагматическом уровне через валентность глаголов. Так, в анализируемых языках глагольный предикат «лететь/fly», в большинстве случаев конкретизируется обстоятельственными детерминантами, выраженными наречиями, либо сочетаниями существительного с предлогом, характеризующими признак «высота полета»: (высоко/низко, вверх/вниз // up/down, high/low): Если журавли осенью летят низко – жди теплой зимы; летят высоко – холодной [Грушко 2003: 98]; Ласточки летают высоко – к ведру [Даль 1992: 66]; Ласточки летают то вверх, то вниз – жди бури [Рыженков 1992: 95]; When birds of long flight—rooks, swallows, or others—hang about home, and fly up and down or low, rain or wind may be expected [Inwards 1994: 132]; When men-of-war hawks fly high, it is a sign of a clear sky; when they fly low, prepare for a blow [Inwards 1994: 140]; If the lark flies high, expect fair weather [Freier 1989: 16]. Обстоятельственные детерминанты и в русском, и в английском языках часто выражают признак направления полета: Если кулик летит с болота на поле и неустанно кричит, то скоро пойдет дождь [Грушко 2003: 148]; Если грачи прямо на гнездо летят - дружная весна [Ермолов 1995: 81]; Журавль прилетит на наст – к неурожаю [Рыженков 1992: 114]; Журавли летят на север – потеплеет, на юг – возвратятся холода [Копейка 2004: 46]; Курица летает по избе — к морозу [Даль 1992: 61]; If crows make much noise and fly round and round, a sign of rain [Freier: 39]; If crows fly south, we’ll have a severe winter [Freier 1989: 57]; But when the flock varies its flight to the west or east, the morrow will bring rain or snow. [Sloane 1963: 31]; Geese, flying directly south and very high indicate a cold winter [Inwards 1994: 134]. В обоих сопоставляемых языках глагол «лететь» нередко заменяется синонимами. В русском частотным является глагол «порхать», в английском активно употребляются глаголы «soar» (парить), «circle» (кружить). Например: Ласточки порхают над водой — к дождю [Ермолов 1995: 85]; When swallows fleet, soar high, and sport in air, they tell us that the welkin would be clear [Inwards 1994: 138]; A heron, when it soars high, shows wind [Inwards1994: 139]; When chimney swallows circle and call, a sign of rain [Freier 1989: 39]. С существительными ЛСГ «птицы» активно сочетаются глаголы авторизующего значения, которые характеризуют звуки, издаваемые птицами, наиболее частотным среди них в сопоставляемых языках является глагол «кричать/cry»: Удод кричит – на дождь [Ермолов 1995: 92]; If peacocks cry in the night, there is rain to follow [Freier 1989: 88]. В английском языке народных примет активно употребляются глаголы «scream» (вопить), «squawk» (орать), «squall» (пронзительно кричать): If owls scream during bad weather, there will be a change [Inwards 1994: 138]; Guinea hens squawk more than usual before a rain [Freier 1989: 39]; Guinea-fowls squall more than usual before rain [Inwards 1994: 134]. Частотным как в русском, так и в английском языках является глагол «реветь/bawl»: Если гагара заревет – то перед северным ветром и дождем, а если закричит – то перед ведром [Ермолов 1995: 89]; When the peacock loudly bawls, soon we'll have both rain and squalls [Inwards 1994: 135]. Активно сочетается практически со всеми существительными данной ЛСГ глаголы «петь/sing»: If the robin sings loudly from the topmost of trees expect a storm [Freier 1989: 38]; If larks fly high and sing long, expect fine weather [Inwards 1994: 139]; Снегирь зимою поет на снег, вьюгу и слякоть [Ермолов 1995: 92]; Зяблик поет – на тепло [Грушко 2003: 114]. Особенностью некоторых авторизующих глаголов является их ограниченная валентность, т.е. сочетание предикатов только с определенными лексемами. Так, в русском языке глагол «кудахтать» сочетается с существительным «куры»: Куры кудахчут – к ненастью [Даль 1992: 65], глагол «куковать» вступает в предикативные связи с существительным «кукушка»: Кукушка кукует на сухом дереве – к морозу [Рыженков 1992: 94]. Глагол «токовать» сочетается с лексемой «глухарь»: Глухари прилетают токовать в ненастное утро – это значит погода наладится [Лютин 1993: 21]; глагол «ворковать» – с лексемой «голубь»: Ведро следует ждать, если голуби воркуют [Грушко 2003: 31]; глагол «пищать» – с лексемой «синица»: Синицы утром пищат – на ночной мороз [Копейка 2004: 116]; глаголы «рюмит», «свирлит» – с лексемой «зяблик»: Зяблик рюмит к дождю [Лютин 1993: 36]; Свирочек-зяблик свирлит к ненастью, к холоду [Грушко 2003: 216]; глагол «каркать» вступает в предикативные связи с существительным «ворона»: Ворона каркает – к дождю [Лютин 1993: 39]. В английских приметах глагол «croak» (каркать) активно сочетается с лексемой «raven»(ворон): Ravens, when they croak continuously, denote wind; but if the croaking is interrupted or stifled, or at longer intervals, they show rain [Inwards1994: 137]. С лексемой «воробей/sparrow» и в русском, и в английском языках активно сочетаются глаголы «чирикать/chirp»: If sparrows chirp a great deal expect a storm [Freier 1989: 88]; Воробьи дружно чирикают – к теплу, зимой – к снегу [Грушко 2003: 46]; Как в русском, так и в английском языках глагол «кукарекать/crow» сочетается с лексемой «петух/ cock»: Петух без времени вечером кукарекает – к перемене погоды [Рыженков 1992: 95]; If a cock crows during a downpour, it will be fine before night [Bowen 1978: 59]; глагол «крякать/quack» - с лексемой «утка/duck»: When ducks quack loudly, it’s a sign of rain [Freier 1989: 17]; Если утки плещутся в воде и крякают – к дождю; если они тихи – к грозе [Ермолов 1995: 78]; глагол «гоготать/cackle» с лексемой «гусь/goose»: Зимою, если гусь гогочет – к теплу, а если сидит, поджавши ноги – к холоду [Ермолов 1995: 77]; When geese cackle, it will rain [Freier 1989: 17]. Помимо этого, в английских приметах активно употребляется еще один глагол, характеризующий крик гусей “honk” (кричать): If the goose honks high, fair weather; if the goose honks low, foul weather [Freier 1989: 16]. В английском языке глагол «whistle» (свистеть) характеризует звуки, издаваемые попугаем и малиновкой, глагол «finch» (чирикать, щебетать) – зябликом; «hoot» (ухать) – совы: When parrots whistle, expect rain [Freier 1989: 17]; Robins will perch on the topmost branches of trees and whistle when a storm is approaching [Inwards 1994: 138]; When the finch chirps, rain follows [Inwards 1994: 139]; You can expect rain when owls hoot [Dolan 1988: 205]. Таким образом, можно сделать вывод о том, что предикативная сочетаемость носит облигаторный характер и актуализируется в различных сочетаниях глаголов со словами ЛСГ «птицы». Причем наибольшую сочетаемостную зону составляют глаголы движения и глаголы, характеризующие звуки, издаваемые птицами. Список литературы
И.В. Винантова, Г.Р. Власян Челябинск, Россия
Вопрос – это речевой акт (РА), основной целью которого является получение от адресата неизвестной говорящему информации. Вопросительное предложение, как способ выражения вопросительности, рассматривается, главным образом, с точек зрения структурного и семантического подходов. Традиционное мнение о том, что единственно возможная цель вопроса заключается в запросе информации, дополняется новыми воззрениями, появившимися в свете разнообразных теорий, в частности, теории речевых актов (ТРА). В ТРА речевой акт рассматривается как трехуровневое единство, включающее три вида действий: локутивное, иллокутивное и перлокутивное. Локутивный акт представляет собой совершение действия произнесения чего-либо, иллокутивный акт – совершение действия в процессе произнесения чего-либо. Перлокутивный акт – совершение действия посредством произнесения чего-либо [Беляева 1992: 5]. Иначе говоря, локутивный акт – акт говорения вообще, иллокутивные акты – различные типы речевых высказываний (вопрос, ответ, уверение и т. д.), содержание намерения говорящего, перлокутивный акт – это то воздействие, которое данное высказывание оказывает на адресата [Остин 1986: 29]. Последователи Дж. Остина открыли новые грани речевого акта. Чрезвычайно важным стало замечание П. Грайса о необходимости разграничить то, что действительно говорится, и то, что представляет собой логическое содержание высказывания. Речевые акты стали разделять на прямые, в которых буквальное значение оставалось основным, и косвенные, где акцент делался на вторичную функцию, скрытый смысл. Проанализировав 500 косвенных речевых актов (КРА), извлеченных методом сплошной выборки из англоязычных художественных произведений, мы пришли к выводу, что отобранный материал может быть разделен на несколько групп, в зависимости от значения КРА. Всего было выделено 5 групп:
Такая высокая частотность выражения упрека в КРА объясняется особенностями социокультурной организации общества и межличностными отношениями, существующими между его членами [Ларина 2005]. Большинство коммуникантов предпочитают не говорить напрямую о своем недовольстве: Where on earth did you come from? [Golden 2005: 45] - раздраженно упрекает гейша новую девочку в неопрятности. Конструкции с отрицательным компонентом (встретились в более чем 38% случаев) придают вопросам-упрекам оттенок назидания:
2. Вопросы со значением предложения и совета (25, 25 %). Вопросы рассматриваемой группы чаще всего общие и специальные. Это объясняется тем, что, предоставляя что-либо на обсуждение как возможное, давая совет о том, как поступить, человек ожидает от реципиента определенной реакции, которая легче всего реализуется в виде ответа именно на эти два вида вопроса:
- предлагает один из героев перекусить. Отрицательный компонент в вопросах-предложениях (советах) делает анализируемый материал менее категоричным и, в некоторых случаях, более вежливым:
- предлагают миссис Уэлч прояснить сложившуюся ситуацию. 3. Вопросы со значением просьбы (17,5 %). Вторичная функция данного РА представлена в намерениях адресата призвать коммуниканта удовлетворить нужды и желания. Так как просьба предопределяет будущее действие человека, то есть, ограничивает его свободу, одной из стратегий реализации просьбы является намеренная неясность, вуалирование смысла [Карасик 1992: 76]. Тем не менее, нередко для выражения просьбы используются простые полные предложения (91 %) для того, чтобы собеседник смог догадаться об интенции адресата и в итоге выполнил задание: Dixon, can I have a word with you? [Amis 2002: 95]. Модальные глаголы и отрицания существенно смягчают просьбу, благодаря чему собеседник с большей охотой может ее выполнить: Mister, won’t you please throw us down some coal? [Dreiser 2004: 29]. 4. Вопросы-приглашения (13,75 %). Большая часть (85 %) вопросов со значением приглашения выражена в форме общего вопроса. Такая высокая частотность является оправданной – приглашая, человек хочет знать, примет ли коммуникант приглашение. С помощью общего вопроса легче всего получить положительный или отрицательный ответ:
Интересно заметить, что из дополнительных компонентов наиболее частотным является использование обращений, что делает приглашения более направленными: Won’t you come, Jennie? [Dreiser 2004: 234]. 5. Риторические вопросы (12,5 %). Толкование риторического вопроса остается сложным и противоречивым, однако признано, что в таком вопросе аффективная сторона сообщения доминирует над логической. В художественной литературе риторический вопрос может заключать в себе определенный прагматический эффект. Вопросительные конструкции используются для придания высказыванию различных эмоциональных оттенков: удивления, отчаяния, тревоги и др.: “What have I to do with it?” – she said to herself. “What have I to do with all this? Even a child I am going to have!” [Atwood 2006: 87]. Дополнительные компоненты в риторических вопросах практически отсутствуют. Это происходит в результате того, что в большинстве случаев адресант вопроса совпадает с адресатом, то есть, отпадает необходимость церемоний.
С.Г. Виноградова Тамбов, Россия
Анализ примеров функционирования английских процессуальных экзистенциальных глаголов в поэтическом тексте на материале произведений английской и американской лирики ХХ века позволяет говорить о способности рассматриваемых языковых единиц актуализировать несвойственные им категориальные признаки в результате перекатегоризации (погашения системного значения глагола и образования нового посредством реализации прототипических признаков другой категории [Болдырев 2000: 34-35]). В стиховой речи значение слова формируется на уровне стиха/ стихов, связанных переносом или линейной последовательностью, которую условно можно обозначить как предложение-высказывание, и на уровне целого текста стихотворения. Принимая во внимание данное обстоятельство, исследование категориальных значений английских процессуальных экзистенциальных глаголов в поэтическом тексте осуществлялось с учетом двух видов факторов – сентенциональных, влияющих на значение слова в рамках предложения-высказывания, а также текстовых, отражающих особенности функционирования языковых единиц в произведениях стиховой речи. Помимо этого, в ходе изучения семантики рассматриваемых глаголов в поэтическом тексте не исключались способы языковой репрезентации пропозициональной модели ситуации существования или фрейма «экзистенциальность». Исследование показало, что перекатегоризация английских процессуальных экзистенциальных глаголов в поэтическом тексте складывается по типу «процессуальность» → «свойство». Данный категориальный переход означает, что системное категориальное значение процессуальности, реализуемое изучаемыми глаголами на уровне линейной последовательности, преобразуется в категориальное значение свойства на уровне текста лирического произведения. Актуализация значения свойства определяется реализацией глаголами признака генерализованной активности субъекта при погашении признаков процессуального значения. Механизмами перекатегоризации служат контекстуальная синонимия, лексико-категориальные и лексико-семантические соотношения слов, обеспечивающие действие текстового фактора концептуальной аналогии между составляющими стихотворения. Следует также добавить, что явление перекатегоризации английских процессуальных экзистенциальных глаголов в поэтическом тексте свидетельствует о рассогласованном действии сентенциональных и текстовых факторов. Когнитивным основанием осмысления глагола, выражающего событие-процесс как глагола, выражающего событие-свойство, является переструктурация фрейма «процесс» во фрейм «свойство». Перекатегоризация по типу «процессуальность» «свойство» наблюдается, например, у глагола appear в стихотворении канадской поэтессы Н. Берк «Mirrors»: convex, concave, distorting, magnifying, hall of mirrors, dresser mirrors, plate glass windows that give reflection everywhere one passes – mirrors – 5 she always glances, checks her image there not vanity, oh, no, not vanity but simply an attempt to be sure she still exists, has a reflection reflecting glass is necessary 10 when your image does not appear in the eyes of anyone else [Берк 2000: 34]. В произведении «Mirrors» appear функционирует в последовательности when your image does not appear, синтаксические рамки которой имеют продолжение в следующем стиховом ряду (in the eyes of anyone else). Данная последовательность в языковом плане репрезентирует такие компоненты фрейма «экзистенциальность», как субъект, экзистенциальный предикат, место. При этом глагол appear актуализирует категориальное значение процессуальности за счет реализации основного признака категориального значения процессуальности, псевдоактивности субъекта, на что указывают лексическая семантика глагола, отражающая концепт «process», непассивная форма неопределенного настоящего у appear (does not appear), непрототипический характер субъекта, выраженного неодушевленным существительным, и непереходная конструкция последовательности. Осмысление авторской интенции «Mirrors» наводит на размышления о возможном изменении категориального значения appear на уровне текста лирического произведения. В стихотворении речь идет о том, что образ женщины, отраженный в зеркале, может быть единственным индикатором ее существования. Так, в трагическом тоне обыгрывая типичную бытовую привычку женщин часто смотреться в зеркало, Н. Берк нетрадиционно раскрывает тему одиночества представительниц слабого пола. Для того чтобы определить значение appear на уровне текста, важно проследить связи субъекта image и предиката does not appear с другими элементами стихотворения. В рамках статьи обратимся к описанию наиболее существенных связей подобного рода. Слово image вступает в ассоциативные отношения с группой слов convex, concave, distorting, magnifying, объединенных по лексико-морфологическому и лексико-синтаксическому признакам на основе повтора части речи (прилагательного) и функции (определения). Image и языковые единицы convex, concave, distorting, magnifying концептуально связаны как «отраженный образ» и его «свойства», зависящие от особенностей зеркала. В то же время, ассоциативность mirror и ряда convex, concave, distorting, magnifying базируется на схеме «инструмент отражения» ↔ «свойства» Следовательно, image и mirror соотносятся как «отраженный образ» и «инструмент отражения», обладающие определенными свойствами. Функция, вытекающая из назначения зеркала быть инструментом отражения, передается фразой give reflection (см.: стих 4), а, судя по контексту, функция образа – appear (см.: стих 11), т.е. появляться, отражаться. Поэтому give, выступающий в роли предиката в стихе 4, и does not appear в стихе 11, эквивалентный give по лексико-синтаксическому признаку, вступают в ассоциативные отношения, что делает возможным перенос категориального значения give на глагол appear. В стихе 4 give реализует категориальное значение свойства. Доказательством этого служат форма неопределенного настоящего у глагола give, переходная конструкция низкой степени прототипичности, где объект reflection выражен абстрактным существительным, а также форма множественного числа и отсутствие артиклей у субъекта-антецедента windows, выраженного неодушевленным существительным. Все эти особенности последовательности 4 и ее составляющих позволяют сделать вывод о том, что windows лишен конкретных агентивных функций, а объект reflection не испытывает на себе конкретно-референтного (прямого) воздействия, т.е. give формирует категориальное значение свойства за счет реализации признаков генерализованной активности субъекта и обобщенно-референтного воздействия на объект. Категориальное значение give поддерживается и на уровне текста произведения, прежде всего, благодаря ассоциативным связям с предикатами glances и checks (см.: стих 6), обладающими тем же значением. Поскольку mirrors и windows являются контекстуальными синонимами, а mirrors связано с image (см. выше), то генерализованная активность windows ассоциативно переносится на image, и appear в контексте стихотворения за счет данного субъектно-ориентированного признака приобретает категориальное значение свойства. Еще одним существенным указанием на приобретение appear нового значения в контексте стихотворения «Mirrors» является связь вышеупомянутого глагола с наречием always (см.: стих 6), которая подчеркивает регулярный характер отсутствия образа, т.е. отсутствие образа как свойство.
жүктеу/скачать 4.04 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|