Литература “Женские миры – 99”: 7-й Всемирный Конгресс и гендерные исследования. Иваново, 1999

М.В. Гаврилова

Среди исследователей нет общепринятого определения языка политики. В лингвистической литературе наряду с понятием «политический дискурс» (Е.И.Шейгал, А.Н.Баранов) употребляются дефиниции «общественно-политическая речь» (Т.В.Юдина) «агитационно-политическая речь» (А.П.Чудинов), «язык общественной мысли» (П.Н.Денисов), «политический язык» (О.И.Воробьева).

В лингвистической литературе существует широкое и узкое понимание политического дискурса. Приведем высказывания ученых, придерживающихся широкого определения политического дискурса, под которым понимается «русский дискурс в русской политической сфере» (Базылев1998, 7), «любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики» (Шейгал, 23); «сумма речевых произведений в определенном паралингвистическом контексте – контексте политической деятельности, политических взглядов и убеждений, включая негативные ее проявления (уклонение от политической деятельности, отсутствие политических убеждений)» (Герасименко, 22); «совокупность дискурсивных практик, идентифицирующих участников политического дискурса как таковых или формирующих конкретную тематику политической коммуникации» (Баранов 2001, 246). В качестве языкового материала могут быть использованы выступления политиков, политических обозревателей и комментаторов, публикации в СМИ, материалы специализированных изданий на различные темы, касающиеся аспектов политики. При таком подходе исследование политического дискурса включает в себя рассмотрение всех семиотических систем искусства.

Некоторые исследователи рассматривают политический дискурс как язык публичной сферы. В коллективном исследовании «Politically speaking: a worldwide examination of language used in the public sphere» ученые выдвигают положение о том, что политическая функция характерна практически для всех публичных высказываний. Таким образом, политический дискурс – это актуальное использование языка в социально-политической сфере общения и, шире, в публичной сфере общения. Принадлежность текста к числу политических определяется как его тематикой, так и его местом в системе политической коммуникации. Широкое понимание «политического языка» как языка, используемого в публичной сфере, учитывает растущую власть массмедиа, развитие новых коммуникационных технологий, расширение процессов глобализации и процесс коммерциализации политической коммуникации (Politically speaking).

Узкого определения политического дискурса придерживается, в частности, голландский лингвист Т. ван Дейк (T.van Dijk). Он считает, что политический дискурс – это класс жанров, ограниченный социальной сферой, а именно политикой. Правительственные обсуждения, парламентские дебаты, партийные программы, речи политиков – это те жанры, которые принадлежат сфере политики. Политический дискурс – это дискурс политиков. Ограничивая политический дискурс профессиональными рамками, деятельностью политиков, ученый отмечает, что политический дискурс в то же время является формой институционального дискурса. Это означает, что дискурсами политиков считаются те дискурсы, которые производятся в такой институциональной окружающей обстановке, как заседание правительства, сессия парламента, съезд политической партии. Высказывание должно быть произнесено говорящим в его профессиональной роли политика и в институциональной окружающей обстановке. Таким образом, дискурс является политическим, когда он сопровождает политический акт в политической обстановке (Dijk 1998 a).

Австрийский лингвист Р.Водак утверждает, что «политический язык находится как бы между двумя полюсами – функционально-обусловленным специальным языком и жаргоном определенной группы со свойственной ей идеологией. Поэтому политический язык должен выполнять противоречивые функции, в частности быть доступным для понимания (в соответствии с задачами пропаганды) и ориентированным на определенную группу (по историческим и социально-психологическим причинам)» (Водак, 24).

Политический дискурс рассматривается лингвистами как объект лингвокультурологического изучения (Е.И.Шейгал), как «вторичная языковая подсистема, обладающая определенными функциями, своеобразным тезаурусом и коммуникативным воздействием» (О.И.Воробьева), как видовая разновидность идеологического дискурса (В.Н.Базылев).

Используя полевой подход к анализу структуры политического дискурса, Е.И.Шейгал выявляет его пересечения с другими видами дискурсов: юридическим, научным, дискурсом СМИ, педагогическим, рекламным, религиозным, бытовым, художественным, спортивно-игровым, военным. Исследовательница определяет структурообразующие признаки политического дискурса: институциальность, информативность, смысловую неопределенность, фантомность, фидеистичность, эзотеричность, дистанцированность, авторитарность (Шейгал, 44–52).

Многие лингвисты признают, что убеждающая функция является основной функцией политического дискурса. Как справедливо отмечает П.Б.Паршин, «всякий текст оказывает воздействие на сознание адресата с семиотической точки зрения. Но для политического текста речевое воздействие является основной целью коммуникации, на достижение которой ориентируется выбор лингвистических средств» (Паршин, 403).

В основе лингвистических исследований политического дискурса лежат два тезиса: о системе и о тексте. В соответствии с первым из них, язык политических текстов не тождественен обыденному языку, причем специфика его заключается не столько в использовании каких-либо особенных формальных средств, сколько в таком изменении соотношения между означаемым и означающим, при котором единицы хорошо знакомого языка получают несколько необычную интерпретацию, а хорошо знакомые ситуации подводятся под несколько неожиданные категории: вещи «перестают называться своими именами». Второй тезис связан с первым: а именно утверждает, что из политического текста может быть вычитан некоторый неэксплицитный смысл, отличный от буквального и, быть может, прямо противоположный ему. Часто считается, что этот самый неэксплицитный смысл и есть «истинный» смысл политического текста (Паршин, 407).

Лингвистическое изучение политического дискурса проводится с помощью критического, когнитивного, описательного и количественного методов.

Критическиий дискурс-анализ – новое направление в зарубежной лингвистике.

В 1994 г. ученые, занимающиеся критическими исследованиями, объединились в международную сеть CRITICS: Centers for Research Into Texts, Information and Communication in Society (Центры изучения текстов, информации и коммуникации в обществе). «Критические лингвисты» утверждают, что понимание социального порядка наиболее полно и естественно достигается через критическое осмысление власти языка. По их мнению, особенность современного общества состоит в том, что доминирование одной социальной группы происходит не через принуждение, а через согласие, через идеологию, через язык. «Критические лингвисты» считают, что дискурс является неотъемлемой частью общественных отношений, ибо, с одной стороны, формирует эти отношения, а с другой стороны, формируется ими. Всякий дискурс рассматривается трояко: как использование языка, как «вживление» в общественное сознание определенных представлений, как взаимодействие социальных групп и индивидов. «Критики» проводят исследования социального взаимодействия, обращая внимание на лингвистические составляющие этого взаимодействия. Анализ языковых элементов помогает выявить имплицитно выраженные установки в системе социальных отношений и показать скрытые эффекты воздействия дискурса на эту систему.

Внимание к вопросам социального неравенства определяет тематическое своеобразие исследований, выполненных в рамках критического дискурс-анализа. Эти исследования можно условно разделить на 3 тематические группы:

1) критические работы о роли дискурса в (вос)производстве гендерного неравенства,

2) критические работы о роли дискурса в (вос)производстве этнического неравенства,

3) критические работы о злоупотреблении властью конкретными социальными группами в различных социальных сферах.

В настоящее время критические исследования активно проводятся в Великобритании группой ученых Ланкастерского университета «Язык, идеология и власть» под руководством Нормана Фэклоуза (N. Fairclouth), в Австрии исследовательским центром «Дискурс. Политика. Идентичность» под руководством проф. Венского университета Рут Водак (R.Wodak), в Голландии в Амстердамском университете группой студентов и аспирантов под руководством Т.ван Дейка. Настоящий бум критических исследований политического дискурса наблюдается в Испании и Латинской Америке. Кроме того, представилась возможность познакомиться с работами «критических лингвистов» на русском языке (Дейк, Ле, Рут).

Когнитивный метод. В основе этого метода «лежит предположение о том, что человеческие когнитивные структуры (восприятие, язык, мышление, память, действие) неразрывно связаны между собой в рамках одной общей задачи – объяснение процессов усвоения, переработки и трансформации знания, которые, соответственно, и определяют сущность человеческого разума» (Петров, 42). Лингвокогнитивный анализ политического дискурса призван выяснить, как в лингвистических структурах проявляются структуры знаний человека о мире; политические представления, присущие человеку, социальной группе или обществу в целом. Техника когнитивного анализа позволяет реконструировать представления человека о внешнем мире, его симпатии/антипатии, ценностные воззрения, а также позволяет судить о политической ситуации, так как внутренние модели мира лидера оказываются частью объективной картины политической ситуации.

Когнитивный подход осуществляется через анализ фреймов, т.е. структур данных для отображения стереотипной ситуации (М.Минский), концептов и метафорических моделей.

Концептуальный анализ языка политики является одной из наиболее актуальных задач политической лингвистики. В настоящее время можно выделить несколько методологических направлений концептуального анализа, например, историко-этимологическое направление. В рамках этого анализа исследуются главным образом способы употребления в политических текстах ключевых понятий социальных теорий и вкладываемые в них содержательные различия. К числу таких понятий относятся свобода, демократия, революция, парламентаризм, классовая борьба, мир, нация, левый/правый, прогрессивный/реакционный и многие другие. Данное направление связано с исследованием эволюции понятия, с рассмотрением контекстов употребляемых понятий. Оно предполагает фундаментальное изучение исторической среды, в которой развивается понятие, а также детальное исследование его семантического поля. Междисциплинарно это направление связано прежде всего с программой философской герменевтики. Описанию смысловых параметров базовых понятий отечественного политического дискурса посвящена книга М.В. Ильина «Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий» (Ильин). Другое направление, основанное на когнитивных методах, направлено на восстановление иерархических структур смысла, представленных в рамках какого-либо из языков высокого уровня. Цель данного подхода - моделирование политической ситуации, реконструкция когнитивной схемы, т.е. «описание минимальных условий, при которых становится возможным употребление того или иного понятия». Среди работ этого направления можно отметить исследования Казанцева А.А., Сергеева В.М., Сергеева К.В.

Метафорическое моделирование. В когнитивной лингвистике метафора понимается как способ познания действительности. Метафоры играют особую роль в принятии политических решений, так как помогают выработке альтернатив, из которых далее осуществляется выбор. В России изучением политической метафоры активно занимаются московские лингвисты (А.Н.Баранов, Д.О.Добровольский, Ю.Н.Караулов и др.) и группа лингвистов Уральского государственного педагогического университета (А.П.Чудинов, Ю.Б.Феденева).

Необходимо отметить, что использование метафор в политике – признак кризисного мышления, мышления в сложной проблемной ситуации, разрешение которой требует значительных усилий от когнитивной системы человека по усвоению новых знаний и переработке их для построения множества вариантов и выбора альтернативы. Периоды кризисного мышления, когда в обществе происходит смена парадигмы общественного сознания, привлекают внимание лингвистов. Например, Ю.Н.Караулов, А.Н.Баранов, проанализировав корпус политический текстов (выступления депутатов на Первом съезде Верховного Совета, политические дискуссии, отраженные в современной публицистике и СМИ до 1991г.), составили словарь русской политической метафоры (Караулов, Баранов 1991; Баранов, Караулов 1994).

Тематически область политических метафор была ограничена областью внутренней политики. Словарь разделен на две части. Первая часть называется «Метафорические модели политической реальности» и содержит политические метафоры следующих типов: война, игра, механизм, организм, растение/дерево, родственные отношения, спорт, театр, цирк. Вторая часть словаря называется «Мир политики в зеркале метафор». Политические метафоры в ней организованы по другому принципу – от политической реалии к метафорическим моделям. Здесь содержатся следующие статьи: демократия, законодательство, КГБ, КПСС, перестройка, политические лидеры, Россия, СССР, финансы, экономика. Рассмотрим, например, словарную статью «персонификация», первый подпункт которой обозначен как лицо/человек. В качестве одушевленной сущности выступает союзное правительство, СССР, административная система, академия наук, государство, демократия, идеология, капитализм, КПСС, обмен денег, прокуратура, свободы, совхозы и колхозы, США, телевидение, экономическая реформа. Метафорическое осмысление России представлено в словаре как лицо (лицо вообще, активное лицо, пассивное лицо), транспортное средство (корабль, воз, телега), животное (звероящер, конь, медведь), марионетка, механизм (приводной ремень, стержень), арсенал, гигант, глыба, диалог, идея, империя, пушечное мясо, растение, строение, таран, тюрьма, фундамент, чумной дом (Баранов, Караулов 1991, 122). Что можно узнать из словаря политологам, политическим психологам, политическим консультантам? Во-первых, можно познакомиться с метафорическими моделями понимания политических феноменов, как целенаправленно изучая конкретные словарные статьи и их взаимодействие, так и выявляя продуктивные и активные модели восприятия действительности. Во-вторых, можно установить, какие способы метафорического осмысления тех или иных политических реалий зафиксированы в современной русской публицистике.

Примечательно, что положение о кризисной природе метафорического мышления в политике было подтверждено экспериментально на материале зарубежного политического дискурса. В 1998 г. группа лингвистов во главе с профессором Амстердамского университета Крис де Ландшер (Landtsheer) работает над пилотным проектом, в ходе которого проводится политико-семантический анализ выступлений 700 членов Европарламента с 1981 по 1993 г. В результате проведенного эксперимента зарубежные исследователи предложили формулу вычисления метафорической силы политического дискурса, выражающуюся в метафорическом коэффициенте (С). Метафорический коэффициент есть сумма измерений метафорической частотности (F), интенсивности (I) и содержания (D).

Критерием частотности (F) является употребление метафоры на каждые 100 слов. Интенсивность (I) вычисляется по формуле:

I= 1w+2n +3s

t

где w – количество «стертых» метафор, т.е. метафор, которые реализуют стандартные метафорические переносы значения; n – обычные конвенциональные метафоры, не фиксированные как словарные значения, s – новые, креативные метафоры, t - общее количество метафор. Коэффициенты 1,2,3 позволяют учесть «силу» метафоричности.

Сила воздействия метафоры связана не только с новизной, но и с типом самой метафорической модели. Ясно, что «военные» метафорические модели или модели «болезни» более конфликтны, чем строительные или транспортные метафорические модели. Для отражения конфликтности введена переменная содержания D, которая вычисляется по формуле:

D= 1p +2n +3po +4d +5sp +6m

t

где p - стертые метафоры, n – метафоры природы, po - политические и интеллектуальные метафоры, d – метафоры, относящиеся к смерти и стихийным бедствиям, sp – спортивные и игровые метафоры, m – метафоры болезни, t - общее количество метафор.

• 
  уровни, структуры, стратегии или шаги, в которых идеологические убеждения выражают себя в дискурсе;
  
• 
  дискурсивные доказательства взаимодействия различных идеологий.
  

Лингво-идеологический анализ русского тоталитарного дискурса представлен в работе Н.А.Купиной «Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции». Автор считает, что основной функцией тоталитарного языка является функция идеологического предписания, реализующаяся в идеологеме, под которой понимается мировоззренческая установка (предписание), облеченная в языковую форму (Купина, 13). По материалам «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д.Н.Ушакова автор выделяет и описывает основные идеологемы тоталитарного языка, такие как политика, партия, генеральная линия партии, ленинизм и др. Рассматривая ведущие семантические (политическая, религиозная, этическая, художественная, правовая) сферы, обслуживающие идеологию, Н.А.Купина приходит к выводу, что процесс идеологизации (политизации), захватывающий лексическую семантику, регулярные идеологические «добавки», формирование прямой аксиологической поляризации на базе «сквозных» оппозиций позволяют охарактеризовать словарь тоталитарного языка как словарь идеологем. Ложные суждения, лежащие в основе ряда идеологем, служат базой для развития мифов и внедрения их в общественное сознание (Купина, 43).

В.Н.Базылев считает, что политический дискурс есть видовая разновидность идеологического дискурса. Различие между ними состоит в том, что политический дискурс эксплицитно прагматичен, а идеологический – имплицитно прагматичен. Иными словами, первый вид дискурса – это субдискурс, а второй – метадискурс. Операционально-функциональной единицей метадискурса является идеологема, операционально-функциональной единицей субдискурса – политикема (Базылев 1998).

Моделирование политического процесса. Когнитивный анализ дает возможность понимания как мышления людей, так и социально значимых действий, что в свою очередь позволяет моделировать политический процесс. Проблема когнитивного моделирования политических процессов формулируется как поиск корреляции «между лингвистическими структурами текста и структурами представлений его автора» (Паршин, 398). В рамках когнитивного моделирования политики учеными предложены два варианта когнитивного подхода к анализу политического текста: операционное кодирование и когнитивное картирование.

Операционный код обеспечивает основу для отбора когнитивных ориентаций, занимающих центральное место в когнитивной структуре индивидуума – представлений, которые он использует в оценке событий политической жизни (Херадствейт, Нарвесен, 386). Эти представления устанавливаются по материалам речедеятельности лидера в прошлом. Для определения центральности представлений важно знать, какие когнитивные ориентации стабильны, а какие изменяются в картине мира политика. Операционный код выясняет следующие вопросы, отражающие подход того или иного политика к оценке события: конфликтен или гармоничен мир политики? как оцениваются политические противники? всесторонне или ограниченны цели деятельности политика? каковы методы достижения целей? оптимистичен или пессимистичен лидер по отношению к достижению соглашения?

Ранние работы этого направления (Leites 1951,1953) выросли из анализа повторяющихся тем в сочинениях Ленина и Сталина, где были обнаружены следующие центральные высказывания: «политика – это война», «нажимать до предела», «не бывает нейтралов», «избегать авантюр», «сопротивляться с самого начала», «отступить перед превосходящими силами», «война с помощью переговоров». Операционный код большевиков в этом подходе получил представление в виде следующих мотиваций имиджа:

1) оценивание существующего соотношения сил (вопрос «кто-кого»),

2) боязнь уничтожения,

3) стремление к власти (Walker).

Д.Винтер считает, что операционные коды подобны портретам: они отражают индивидуальность изображаемого, но разные портреты разных лидеров не так легко сравнивать (Поцепцов, 228).

Когнитивное картирование позволяет выявить каузальную, причинную структуру политического текста, что используется для анализа кризисных политических ситуаций, а также для моделирования мышления политика. Фактически когнитивное картирование позволяет определить факторы, которые учитывают политики при принятии решений. Стратегия выбора факторов и задает возможную типологию политического мышления. «Когнитивная карта – это способ репрезентации мыслительных структур, ориентированный на конкретную проблему и позволяющий моделировать процесс мышления политика при обдумывании им действия, которое способствует идентификации будущих событий» (Херадствейт, Нарвесен, 384). Таким образом, на основании принятия решения в прошлом, определения решающих факторов, способствующих принятию того или иного решения, моделируется и предсказывается будущее решение политика.

Когнитивная карта представляет собой граф, в узлах которого находятся описания некоторых важных событий, ситуаций, а отношения, связывающие узлы (стрелки или дуги), отражают причинные связи между событиями и влияние событий друг на друга. Поскольку влияние может быть положительным (событие способствует реализации другого) и отрицательным (событие препятствует или затрудняет реализацию другого), то стрелки получают маркировку +/. Возможен и такой вариант, когда влияние событий друг на друга в тесте отмечено, но характер влияния не определен, тогда стрелка не получает никакого маркера или ей приписывается знак 0.

Когнитивная карта делинеаризирует текст, представляя его в виде «картинки», однако при этом отражается только одна из возможных текстовых макроструктур – структура каузального рассуждения. Экспертные оценки значимости событий либо выводятся из содержания текста, либо оказываются частью представлений эксперта-составителя карты о политической ситуации. Когнитивное картирование существует в двух вариантах – жестком и мягком. При мягком варианте эксперт при выявлении узлов когнитивной карты и установлении отношений между ними опирается не только на анализируемый текст, но и на свои знания о проблемной ситуации. Жесткий вариант когнитивного картирования опирается почти исключительно на языковую форму текста: восстанавливаются только такие отношения, которые эксплицитно представлены в тексте.

В рамках когнитивной карты возникает понятие центральности каузальной цепочки, которое определяется по критерию частотности: числу стрелок, входящих в узел и выходящих из узла. Это важно знать, так как человек выбирает в качестве базиса для принятия решения наиболее «центральную» цепочку. При всем субъективизме когнитивного картирования оно показывает неплохие результаты по критерию надежности. Разные эксперты по одному и тому же тексту строят весьма близкие по структуре когнитивные карты. Основная проблема – сложность и трудоемкость построения карты, необходимость привлечения высококвалифицированных экспертов. Общий объем карты может достигать 200 - 300 узлов (Баранов 2001, 281 - 284).

В целом мы видим, что вербальные характеристики лидеров дают ключ к их когнитивным моделям, что позволяет с определенной степенью достоверности осуществлять предсказание их будущего поведения. Однако когнитивные методы – это лишь «инструмент, подобный измерительным приборам в экспериментальной физике. Когнитивный анализ – всего лишь первичная обработка материала, упорядочение его и подготовка для содержательного анализа на совершенно другом уровне» (Сергеев 1987, 16).

Описательный метод. В рамках данного метода наиболее ярко и полно представлен риторический подход к изучению политического дискурса, что, вероятно, объясняется основной функцией политического текста – функцией речевого воздействия. Лингвистов интересует, какие языковые средства используются автором для навязывания тех или иных политических представлений. Предметом их изучения становятся все те языковые средства, которые могут быть использованы для осуществления контроля за сознанием собеседника. Очевидно, что широкая представленность лингвистических направлений данного метода объясняется разнообразием языковых средств альтернативного представления действительности.

Проводя лингвистические исследования выступлений политических лидеров в рамках лингвопрагматики, ученые описывают речевое поведение политика, изучают риторические стратегии в политической деятельности, реконструируют языковую личность политика.

В идеологической и политической литературе выбор слов и выражений является необычайно важным инструментом власти для структурирования той «действительности», о которой идет речь (Блакар, 103). Яркой иллюстрацией может служить наименование территории и участников чеченского конфликта: Чеченская республика - Чечня – Ичкерия. Наименование чеченских военных формирований: чеченские отряды - чеченские бойцы сопротивления – боевики – бандиты. Наименование людей, не участвующих в военных действиях: гражданское население – мирное население. Наименование военных действий: контртеррористическая операция – военные действия – преступная и колониальная война. Следует отметить, что именно в сфере номинации идет борьба за фундаментальные групповые ценности.

Создание новых слов и выражений объясняется, с одной стороны, появлением новых реалий в общественно-политической жизни страны (полномочный представитель Президента Российской Федерации, Уральский федеральный округ и др.), с другой стороны, появлением причин для изменения имени уже существующего явления. Рассмотрим номинацию в сфере международной политики: страны-изгои (первый срок президентства Б.Клинтона) – безответственные государства (второй срок президентства Б.Клинтона) – ось зла (Дж.Буш в обращении к Конгрессу США, февраль 2002). По мнению Р.М.Блакара, «языковой ярлык может многое сказать о том, как мы воспринимаем и понимаем эту роль, или точнее, какой интерпретации этой роли ждут от нас те, кто обладает властью управлять присвоением наименований (и тем самым нашим пониманием)» (Блакар, 99).

Выбор грамматической формы, в частности выбор активной или пассивной формы глагола, номинализация (трансформация глагола в имя существительное) могут быть политически значимы. В книге Р.Фоулера (R.Fowler), Б.Ходжа (B.Hodge), Дж.Кресса (G.Kress), Т.Трю (T.Trew) «Язык и контроль», вышедшей в Лондоне в 1979 г., обсуждаются заголовки статей различных газет по поводу одного и того же события – расстрела демонстрации чернокожего населения в тогдашней Южной Родезии. Множество заголовков может быть описано как синтаксические преобразования. Police shoot dead Africans «Полиция расстреляла африканцев» (протипически полный вариант описания ситуации) – Africans shoot dead by the police «Африканцы расстреляны полицией» (преобразование активной формы глагола в пассивную выводит из центра внимания одного из участников ситуации – полицию, что в какой-то степени уменьшает ее ответственность за происшедшее) – Africans shoot dead «Африканцы застрелены насмерть» (опущение агенса – активного деятеля, ответственного за происшедшее) – Africans died «Погибли африканцы» (действие превращается в состояние; тем самым инициатор действия даже не подразумевается) - … deaths… «Смертельные случаи» (из заголовка исчезает не только инициатор действия, но и пострадавшая сторона) – Factionalism caused deaths «Фракционность ведет к жертвам» (введение псевдопричины) (Баранов 2001, 223). К синтаксическому уровню альтернативного представления действительности относится и возможность описания ситуации с помощью номинализации, т.е. преобразования глагола в имя существительное. Например, «Совет федераций утвердил законопроект, представленный нижней палатой, в первом чтении» – «Утверждение законопроекта в первом чтении». Номинализация позволяет управлять процессом понимания, поскольку говорящий имеет возможность легко выводить из обсуждения важных актантов ситуации – вплоть до полной элиминации участников. При этом номинализация оказывается достаточно гибким механизмом, чтобы оставить того участника, который необходим в данном речевом ходе.

Таким образом, синтаксические преобразования могут быть политически значимы, так как они не только оказывают неявное воздействие на восприятие причинных отношений получателем, но и приводят к переосмыслению ситуации в отношении того, кто является главным действующим лицом.

Выбор последовательности слов при перечислении также влияет на осмысление ситуации получателем информации. Изменив порядок следования характеристик, можно изменить производимое впечатление. Еще существеннее, быть может, то, что порядок при перечислении влияет на запоминание (Блакар, 108). Ср.: «Мы хотим, чтобы наша Россия была свободной, процветающей, богатой, сильной, цивилизованной страной» (В.Путин).

С помощью суперсегментных признаков (эмфаза, тон голоса и т.п.) отправитель указывает на то, что, по его мнению, является важным. Эмфаза указывает и определяет новую информацию.

Следовательно, осмысление и вербализация внешнего мира допускают альтернативное видение события/явления, и политики активно используют для этой цели различные языковые средства.

Лингвистическая теория аргументирования изучает способы речевого воздействия, которые преследуют цель изменения принципов выбора, используемых человеком в процессе принятия решений. Cледует отметить, что политическая аргументация тяготеет к ценностным аргументам. Как показывает анализ, проведенный А.Н.Барановым, политические дискуссии периода перестройки сосредоточены вокруг двух ценностных полюсов: на одном из них находятся категории Справедливости и Равенства, а на другом - концепт Свободы. Общественная значимость и аргументативный потенциал этих ценностей весьма различен: если Справедливость фактически возводится в ранг государственной политики, то Свобода занимает весьма подчиненное положение. Это находит отражение в типичных схемах аргументирования. Например, апелляция к Равенству чаще всего используется для обоснования требования ресурса: поскольку есть у других, то и у нас должно быть. Ценностная категория Равенства позволяет не только требовать, но и защищаться от обвинений. Для этих случаев типично использование риторических фигур, основанных на идее равенства в плохом: да, я плох, но и другие не лучше. Апелляции к Свободе не воспринимаются социумом как убедительный аргумент, так как свобода в прототипическом понимании связывает желания субъекта с его возможностями: соответствие желаний возможностям определяет модификации этого ценностного концепта (Баранов 1990, 42).

В статье «О семиотике искажения истины» Ю.Левин описывает типы преобразований, приводящих к искажению истины.

1. Аннулирующее преобразование: приводит к умалчивающему описанию. Таким типом преобразования пользуются, когда надо скрыть имеющуюся действительность.

2. Фингирующее преобразование ситуации состоит во введении в нее посторонних предметов и/или событий и также может состоять во введении события, которое вообще не имеет места, т.е. ложь. Наиболее распространена контрадикторная ложь, в которой утверждается наличие события, контрадикторно противоположного тому, что было в действительности.

3. Индефинитизирующее преобразование, когда предмет, предикат или событие из ситуации заменяются более обобщенным или неопределенным.

4. Модальные (в широком смысле) преобразования, т.е. преобразования, изменяющие модус (способ существования) предмета, предиката/события. Различаются модальности, связанные с гипотетичностью (осуществляется с помощью слова-оператора «возможно» или синонимичных ему языковых средств), с оценкой (хороший/плохой, мало/много), с введением постороннего субъекта (Левин, 594 -605).

Важнейшей категорией контент-анализа является концептуальная переменная (к-переменная) – понятие, которое стоит в центре статистического исследования. Например, к-переменной могут быть такие категории, как «политическая культура», «демократия», «права человека», «национальная идея» и т.п. В конкретном тексте к-переменная представлена своими значениями – языковыми представителями. Например, к-переменная «местное самоуправление» может быть представлена в тестах следующими языковыми коррелятами: самоуправление, муниципальное управление, коммунальное управление, самоуправляющиеся сообщества, управление местными сообществами, местные представительные органы, местное представительное управление, местная демократия, муниципалитет.

Абсолютная частота к-переменной определяется как совокупность абсолютных частот ее значений (языковых репрезентаций). Отсюда следует, что для точности контент-анализа важно определить весь список значений, иначе будут пропущены некоторые вхождения к-переменной.

В середине 90-х годов группа ученых из Института русского языка РАН провела лингво-статистический анализ к-переменной «национальная идея» на материале газетных текстов за 1996 – 1997 гг (Баранов, Добровольский, Михайлов 1997а; Баранов, Добровольский, Михайлов 1997б). Проведение анализа преследовало выполнение таких задач, как выявление типов интерпретации понятия «национальная идея», определение круга метафор, которые связываются в общественном сознании с национальной идеей; определение оценочной составляющей «национальной идеи» - каков баланс отрицательных, положительных и нейтральных оценок при обсуждении в прессе этого понятия. В результате изучения материала было выделено пятнадцать типов интерпретаций категории «национальная идея»: демократия, возрождение России, государственная доктрина, идеология, культура, неопределенность, мессианство, объединяющее начало, православие/соборность, приоритет личности, приоритет национального, монархия, социализм/коммунизм, ценность/ценности, фашизм, экономический фактор. Анализ политической метафорики позволил сделать вывод о том, что понятие «национальная идея» менее конфликтно, чем другие идеологически связанные концепты. Это подтверждается тем, что в газетных текстах при описании национальной идеи превалируют метафоры персонификации, строения, вещи, растения/дерева. Контент-анализ показал, что понятие «национальная идея» в политических дискуссиях имеет скорее положительные, чем отрицательные коннотации (Баранов 2001, 254 - 271).

Особое место занимает контент-анализ выступлений политических лидеров (Winter, Stewart). Ученые, анализируя выступления Гитлера, выяснили, что индекс военной пропаганды, выдающий агрессивные устремления, состоит в увеличении высказываний о преследовании, увеличении отсылок на силу, агрессию в качестве самозащиты, с одновременным уменьшением учета благосостояния других. В результате сопоставления выступлений Кеннеди и Хрущева накануне Карибского кризиса получила подтверждение «зеркальная гипотеза», по которой восприятие Америки и восприятие Советского Союза искажались однотипно (Почепцов, 189).

Завершая обзор основных лингвистически ориентированных методов изучения политического дискурса, можно сделать вывод о том, что эти методы направлены на выявление содержательной связи между политикой и языком и демонстрируют тенденцию к междисциплинарному исследованию политического дискурса. В настоящее время перед языкознанием стоит социальная задача: необходимо выработать нормы русского политического дискурса и описать риторический идеал политического деятеля. Следует отметить, что разработка норм политического дискурса определена в качестве перспективной задачи развития русского языка как государственного языка Российской Федерации в федеральной целевой программе «Русский язык» на 2001 - 2005 гг.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И ДЕМОКРАТИЯ

Рукавишников В. О. Политическая культура и демократизация в посткоммунистических странах………………………………………………………………………………..4

Артёмов Г.П. Гражданская культура и выборы………………………………………..14

Никешин С. Н. Российская правовая система: возвращение в романо-германскую правовую семью………………..……………………………………………………….……28

Попова О. В. Политическая идентификация и политические предпочтения………..33

ГЕНДЕРНЫЕ АСПЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ

Попова О. В. Российские женщины-политики: проблемы эффективности имиджа

и формирования групп поддержки………..……………………………………………..48

Листикова С. А. Влияние гендерного фактора на восприятие политической ситуации………………………………………………………………………………………….57

МЕТОДОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО АНАЛИЗА

Гаврилова М. В. Лингвистический анализ политического дискурса………………….62

CONTENS
Introduction …..… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … . 3

POLITICAL CULTURE AТВ DEMOCRACY

Rukavishnikov V. Political culture and democratisation in post-communist countries……4

Artyomov G. Civil culture and elections .. … … … … … … … … … … … … … …. ..14

Nikeshin S. Russian legal system: returning in roman-germanic legal family..… ……… 28

Popova O. Political identification and political preferences………………………………33

GENDER ASPECTS OF POLITICAL LIFE

Popova O. Russian women - policies: problems of efficiency of image аnd formation groups of support………………………………………………..………………………………….48

Listikova S. Influence of gender factor on perception of a political situation .……………57

METHODOLOGY OF THE POLITICAL ANALYSIS

Gavrilova M. Linguistic analysis political discourse …………….………………………..62

Научное издание

ПОЛИТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

Доклады Центра эмпирических политических исследований СПбГУ

Выпуск 3

По материалам проблемного семинара

«Гражданская культура и формирование демократических институтов»

в рамках II Российского общественно-научного Форума

«Формирование гражданского общества в России»

21–23 февраля 2002 г.

Под редакцией Г.П. Артёмова

Редактор Т.В. Глушенкова

Лицензия ИД № 05678 от 24.08.01.
Подписано в печать ……….. Формат 60х84 1/16

Печать офсетная. Бумага офсетная.

Усл. Печ. л. ….. Тираж. 100 экз. Заказ № …
Издательство СПбГУ. 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9

ЦОП типографии Издательства СПбГУ.

199034, С.-Петербург, наб. Макарова, 6.

1 Опрос РОМИР проводился в апреле 2000 г. по всероссийской репрезентативной выборке в 94 населенных пунктах РФ (1500 респондентов, 160 точек опроса, 40 субъектов Федерации).

2 В апреле 2000 г., по данным РОМИР, с тем, что при демократической системе экономика развивается плохо, были полностью согласны 8,3% респондентов, а согласны с этим утверждением 36,2%. Не согласны с таким утверждением 33,5% россиян, еще 3,4% не согласны с этим полностью. Затруднились с ответом 18,6% россиян. 19% опрошенных при этом выразили полную уверенность в том, что при демократических системах мало дела и много болтовни, согласны с ними 43,6% граждан. Не согласны с подобным утверждением 21,6% респондентов, а полностью не согласны – только 2,5%. Затруднились с ответом 13,3% россиян. Мнение, что демократические системы не слишком хороши для поддержания порядка, полностью разделяют 13,5% опрошенных. Согласны с таким взглядом 40,2% россиян. 25,5% респондентов не согласны с подобной концепцией, а полностью не согласны с ней 2,9%. Затруднились с ответом 17,9% опрошенных.

3 По данным РОМИР, в январе 2000 г. (N=2000, 41 субъект РФ, 203 точки опроса) только 22,9% опрошенных полагали, что людям можно доверять. Большинство россиян – 73,7% считали, что людям доверять нельзя и в отношениях нужно быть осторожными. Затруднились с ответом 3,4% граждан.

4 В апреле 2000 г. РОМИР задал россиянам вопрос, насколько в течение последнего года они были заинтересованы в политике. В своей большой заинтересованности в сфере политики сообщили 23% опрошенных (N=2000, 41 субъект РФ, 203 точки опроса). Еще 51,4% граждан сказали, что они интересовались политикой в какой-то степени. Не слишком были заинтересованы в политике 17,8% респондентов, а совершенно не заинтересованы – 7,5%. Затруднившихся с ответом на этот вопрос практически не было. Как показал опрос, в течение недели 19,7% россиян вообще не говорили о политике ни с домочадцами, ни с коллегами и друзьями. Один раз в неделю имели разговоры на политические темы 6,6% опрошенных. Дважды в неделю говорили о политике 10,9% граждан, трижды – 10,4%, четыре раза – 6,5%, а пять раз 5% респондентов. Каждый день беседовали на предшествующей опросу неделе о политике 38,5% –россиян. Затруднились с ответом 2,5% граждан. Тем не менее, 46,6% опрошенных полагают, что лучше не выносить на суд общественности свое мнение о деятельности Правительства и Президента. В общем разделяют эту точку зрения еще 25,6% опрошенных. Ни да, ни нет, – позиция 9,2% респондентов. В общих чертах не согласны с таким подходом 12,3% участников опроса, а полностью не согласны – только 3,4%. Затруднились с ответом 2,4% граждан.

5 Вопрос о месте России в миропорядке XXI в. непосредственно связан с вопросом о характеристиках, продолжительности и критериях завершения переходного периода (нашу точку зрения по данному вопросу см.: Рукавишников, 2000). Определение места «посткоммунизма» в контексте глобального развития предполагает поиск ответов на вопрос о том, был ли крах мирового коммунизма столь же закономерным и неизбежным, как и возникновение мировой системы социализма, на вопрос о траектории развития различных групп стран в XXI в. в условиях глобализации и на многие другие вопросы.

 Опрос проведен при поддержке «СН-Фонда». Всего опрошено 1200 человек, отобранных случайным способом из телефонной базы Санкт-Петербурга. В ходе опроса осуществлялся контроль квот по полу, возрасту, образованию и типу занятости. В течение всего опроса каждый десятый результативный звонок подвергался проверке, результаты которой сверялись с записями, сделанными интервьюерами в кодировальных бланках. Обработка данных велась с помощью пакетов SPSS и Statistica.

* В публикации использованы данные телефонного опроса, который был проведен ЦЭПИ философского факультета СПбГУ в ноябре 2001 г. по заказу «СН-Фонда». Объем выборки составил 1800 респондентов, параметры выборки контролировались по следующим признакам: пол, возраст, образование, доля неработающих.

жүктеу/скачать 1.59 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: